Сага о Хрольфе Жердинке (№1) - Сага о Хрольфе Жердинке

— У тебя глаза не рабыни.

Они сели на песок, спиной к ветру, и стали разговаривать. Сначала ей и в голову не могло прийти, что незнакомца заинтересует ее повседневная жизнь.

— Кто ты? — спросила она, но мужчина, не отвечая, сказал:

— Расскажи мне лучше о себе, Ирса. В тебе есть что-то странное. Сколько тебе лет?

— Мне, я… я не считала, — удивилась девочка.

— Подумай.

Он начал загибать ей пальцы.

— Этот год, прошлый год…

Ему пришлось немало повозиться с ее пальцами, так что в конце концов она покраснела и почувствовала головокружение, но все-таки сообразила, что ей должно быть тринадцать или четырнадцать.

— Мне было столько же, когда… ладно, не важно, — сказал незнакомец, — видно, мы оба из тех, кто быстро взрослеет.

Они закусили сыром и сухарями из его котомки. Потом он обнял рукой ее стан, но она не отпрянула, а склонила голову ему на грудь.

Белая чайка, облитая солнцем, низко парила над их головами.

— Я влюбился в тебя по уши, — сказал Хельги.

— Ой нет, — выдохнула Ирса.

Он нехотя ухмыльнулся:

— Ты ведь дочка бедного хуторянина, отчего бы нищему бродяге не позабавиться с тобой?

Девочка в ужасе вскочила на ноги:

— Что? Нет, нет, нет!

Он навис над ней.

— Да, о да, — и, бережно обнимая, сказал: — Пойдем со мной, Ирса. Так надо. Видно, этого хотят норны.

Ирса зарыдала, прося пощады. Тогда, помедлив, Хельги сказал:

— Я мог бы взять тебя силой. Но твои слезы что-то разжалобили меня. Не многим женщинам довелось услышать от меня такие слова. А потому, прошу тебя, стань моей по своей доброй воле.

Ирса еще раз поглядела на него. Ей вспомнились неотесанные соседские увальни, и тут кровь ударила ей в голову. Смеясь и плача, она бросилась в объятия Хельги.

Они вместе нашли укрытие для него. Ей был ведом ключ, над которым деревья сомкнули свои кроны, а жаркое лето обратило траву в сено.

Хельги, привыкнув жить в лесу, не любил попадаться на глаза чужим людям. И Ирса каждый день приходила к нему сама и приносила с собой еду, которую, впрочем, ни один из них толком так и не распробовал. Дома заметили, что с Ирсой что-то происходит, но ей удавалось всякий раз ускользать от надзора. Да и надзора, правду сказать, особого не было: в тех краях никто бы не взял за себя девку, пока она не докажет, что ее чрево плодоносно.

В назначенный срок Хельги отправился в обратный путь, наказав Ирсе не бояться, когда появится корабль. Так что, когда его корабль действительно показался и местные жители бежали в страхе, она осталась на хуторе. Богато одетый воин сошел на берег и назвал себя перед Ирсой датским конунгом.

— Я бы не огорчилась, если бы ты оказался простым бродягой, — пролепетала, едва не теряя сознание, Ирса.

Потом она отыскала в лесу своих попрятавшихся приемных родителей и уговорила их вернуться обратно. Всех их Хельги щедро одарил, перед тем как уплыть прочь вместе с Ирсой.

Хельги должен был присоединиться к своим людям, которые ждали его на кораблях близ Фюна. Они бы не поняли его, если бы он отменил задуманный за год поход и из-за женщины остался на берегу. Так что Хельги пришлось уйти в море, но перед тем он отвез Ирсу к своему брату Хроару.

Им обоим, Хельги и Ирсе, нелегко дались несколько месяцев разлуки.

Королева Вальтйона сказала мужу:

— Сдается мне, что эта девочка значит для Хельги больше, чем его обычные подружки.

— Может быть. — Хроар нахмурился и дернул себя за бороду. — Если так, то плохо дело. Нашел себе рабье отродье с глухого хутора!

— Нет, что ты, она хорошая девочка, — ответила Вальтйона. — Пожалуй, чтобы не было от нее позора роду Скьёльдунгов, мне следует ею заняться.

Немало всею надлежит знать настоящей госпоже: она должна вести хозяйство в большой усадьбе; быть искусной в ткачестве и пивоварении; блюсти себя в одежде, речах и повадке; ведать почитание богов и предков; помнить, кто друг ее мужу и кто недруг и как вести себя с тем и с другим. Конечно, Ирсе нелегко было все это усвоить сразу.

— Она старается, — говорила, бывало, Вальтйона Хроару. — Если бы я была такого низкого рода, у меня бы все получалось еще хуже.

Ирса — веселая душа — хоть и тосковала о Хельги, за работой пела, не умолкая. Она любила животных и охотно ходила за лошадьми, собаками и ловчими птицами, хотя охоты не терпела. Зато уж с лодкой управлялась не хуже любого мальчишки. Выросшая среди простого люда, готовая выслушать жалобу и помочь любому батраку и рабу, она относилась к ним куда добрей, чем Хроар и Вальтйона, а ведь они считались хорошими хозяевами.

— Она ведь, — сказала королева мужу, — испытала их работу на своей шкуре, так что у нее не легко сплутовать или залениться. И к тому же умеет обходиться без порки, только спросит совсем спокойно, уж не хочешь ли, мол, в услужение к кому-нибудь другому. Конечно, никто не хочет.

— Хм, мне и самому она начинает все больше нравиться, — ответил Хроар.

— Она из хорошего рода, — продолжала Вальтйона. — Не имеет значения, была или не была ее мать рабыней, как ей о том сказали. Даже если так, то это была высокородная женщина, которую похитили и продали в рабство. И, кто знает, может, ее отец был конунгом.

Когда Хельги вернулся домой, его встречала совсем другая Ирса. Ирса, одетая в тонкое полотно, меха и золото, с ключами от всей его усадьбы у пояса и любезным приветствием на устах, так что его точно громом поразило. Той же ночью, перед рассветом, он сказал ей, что она слишком хороша для наложницы, а потому он сделает ее своей королевой.

Так он и поступил. Об их свадебном пире толковали потом еще долгие годы.

Хроар же использовал свадьбу как предлог для встречи с вождями недавно покоренных островов. Пригласив вождей на пир, он подарками и ласковыми речами крепко связал их с домом Скъёльдунгов.

— В конце концов, хоть этим мы обязаны Ирсе, — проворчал Хроар, обращаясь к жене.

— Ты сердит на нее за то, что она закрыла Хельги дорогу к более выгодным женитьбам? — спросила Вальтйона. — Но он может взять столько жен, сколько пожелает.

— Теперь ему не нужны другие, — ответил Хроар. — Он даже перестал брать себе новых наложниц. — И, улыбнувшись, добавил: — А, ладно, она мне самому по душе.

Ирса прилежно постигала все, что нужно знать жене конунга, и скоро люди в один голос заговорили о том, что хоть она и молода, но уже давно в Лейдре не бывало такой чудесной королевы. Заметили также, что и Хельги рядом с ней смягчил свой нрав. Он стал оставаться на лето в Дании, беря на себя часть забот Хроара. Менее терпеливый, чем брат, он был не менее справедлив. Многие были счастливы теперь доверить ему свои тяжбы, не без основания полагая, что он обсудит их дело с Ирсой, и она сумеет смягчить его непреклонность.

Она была еще очень молода, так что только на третьем году замужества родила сына.

Роды пришлись на канун Йоля и были долгими и трудными. Хельги сидел в своей палате, слушал скальда, беседовал со своими людьми. Но в речах его было мало смысла, слишком часто он прислушивался к тому, что делается на женской половине, пытаясь сквозь шум непогоды услышать стоны роженицы.

Наконец вошла повитуха. В сразу обрушившейся тишине слышно было только, как огонь трещит да ветер гуляет — она внесла сверток и положила его на землю рядом с конунгом. Хельги замер. По его лицу градом катился пот.

— Я принесла твоего сына, конунг Хельги, — сказала повитуха.

— Что с Ирсой? — прохрипел конунг.

— Надеюсь, что все будет хорошо, государь.

— Подай мне нашего сына.

Трясущимися руками Хельги положил сына к себе на колени.

Назавтра, уверившись в том, что Ирса выживет, он принес в жертву богам стадо быков и лошадей в священной роще и созвал народ на пир не хуже того, что был на его свадьбе. Своими руками Хельги окропил младенца водой и нарек ему имя Хрольф. Воины, которые прошли с ним в походах весь мир от края до края, грянули мечами в щиты, приветствуя королевича.

Ирса начала медленно поправляться. С тех пор детей у нее больше не было. Но они с Хельги по-прежнему были счастливы. И оба души не чаяли в своем Хрольфе. Мальчик рос некрупным, но красивым, веселым, легким на ногу и разумным.

То были годы мира для Дании. Но братья-конунги не спускали глаз с Гаутланда и Свитьод, где творились немалые дела.

Конунг гаутов Хуглейк, быть может, желая потягаться в славе с Хельги, повел свои боевые корабли мимо Ютландии и Земли Саксов в набег на Землю Франков. Но франки заманили его войско в западню, и он сложил в бою голову. Среди немногих спасшихся гаутов был и Бйовульф, который сумел в доспехах доплыть до своих кораблей. Печальным было его возвращение домой. За доблесть гауты хотели избрать его конунгом, но он отказался и поднял перед шитом сына Хуглейка Хардреда. Однако, когда умер сильнейший из вождей Эгтйоф, Бйовульф стал по существу правителем Гаутланда во всем, кроме титула.

Шведами тогда правил конунг Эгиль. Подобно другим Инглингам, он приносил щедрые жертвы богам и, кроме того, занимался, колдовством. Может, ему не удалось какое-нибудь заклинание, но, как бы то ни было, однажды бык, приготовленный для жертвоприношения, разорвал путы, расшвырял тела рабов, уже принесенные в жертву Одину, и скрылся в чаще. Долго он бродил по округе, наводя ужас на людей. Наконец конунг Эгиль вместе со своими ловчими отправился на охоту за ним в густом лесу он потерял из виду своих спутников и неожиданно налетел на быка. Конунг метнул копье. Бык рванулся вперед и, опрокинув коня, сбросил конунга на землю. Эгиль выхватил меч. Но бык успел ударить первым. Рог пронзил сердце конунга. Тут появились королевские ловчие и покончили со зверем. Тело Эгиля унесли в Упсалу, там его и похоронили.

У покойного конунга был брат по имени Оттар. И вот закипела борьба за власть между Али сыном Эгиля и Асмундом и Адильсом сыновьями Оттара. Война бушевала в Свитьод много лет. Наконец Асмунд пал, а побежденный Адильс бежал в Гаутланд. Конунг гаутов Хардред поддержал его. Но когда его войско вторглось в Свитьод, Али вновь одержал победу и Хардред погиб.

Наконец гауты, как они того давно хотели, выбрали своим конунгом Бйовульфа. Он обратился за поддержкой к своему родичу и другу Хроару. Тот послал войско, и наконец в битве на льду озера Венерн Али был убит. Адильс въехал в Упсалу и был провозглашен конунгом шведов.

Хроар и Бйовульф возлагали большие надежды на благодарность нового государя Свитьод. Адильс не был воинствен, зато больше, чем любой другой Инглинг, склонен к колдовству. Казалось, что, добившись своего, он не будет вмешиваться в чужие дела.

И все же братья Скьёльдунги, помогая Адильсу, совершили, сами того не ведая, ошибку. Правда, не скоро им пришлось убедиться в этом. Пока же к ним подступили другие беды.

Месть королевы Олоф грянула вскоре после того, как минуло семь лет с того дня, как на пустынном берегу Хельги встретил Ирсу.

6

Бедному хуторянину не оставалось ничего другого, кроме как отыскать королеву Олоф и поведать ей, как пришел с моря чужой человек, назвался датским конунгом и увез с собой девочку, которую она оставила ему на воспитание. Слушая его, королева сидела неподвижно, только слабая улыбка кривила ее губы. И с этого дня она принялась с жадностью ловить всякую весть из Дании. Впрочем, новости доходили не быстро, ведь Олоф не подавала виду, что что-то произошло, и ее люди по-прежнему боялись упоминать при ней о Хельги сыне Хальфдана. Но так или иначе, она узнала, что он женился на некой Ирсе, чьи родители были неизвестны.

— Ты пожнешь горе и позор, Хельги, там, где сеешь радость и честь, — поклялась сама себе Олоф.

Время шло, но она все еще не могла решиться. Более того, она наслаждалась предвкушением беды, которая ожидала Хельги. Прежде всего ей надо было убедиться в том, что у Хельги не будет пути назад. Пока же она продолжала плести сети союзов с другими племенами саксов на юге и с ютами на севере. После того, что случилось с жителями островов, соседние вожди наконец поняли, что должны, если хотят сохранить свою свободу, держаться друг друга, и Олоф, не торопясь, трудилась над этой сетью до тех пор, пока не увидела, что даже жадность и сварливость мелких вождей не смогут ее разорвать.

В конце концов Олоф объявила, что отправляется в Данию для переговоров со Скьёльдунгами. Народ обрадовался: грядущая война грозила торговым делам. У нее было только три корабля. Никому не показалось странным, что королева отплыла как раз тогда, когда Хроара и Хельги не было дома, поскольку они объезжали местные тинги. Ее люди решили, что она, верно, рассчитывает познакомиться с их королевами и расположить их к себе, чтобы те замолвили за нее слово перед своими мужьями.

Корабли саксов вошли в Роскильде-фьорд и встали к городским причалам. У пристаней молодой столицы уже вовсю сновали купцы. Они суетились около складов и пестрых лавок, выхваливая живой товар — мужчин, женщин, лошадей, собак, свиней, скот, и тут же, вместе с животными, детей: там продают девку, здесь чужеземца из франкской земли — шум, гам, мелькание красок. Город окружал высокий частокол со сторожевыми башнями по углам: на них поблескивали шлемы и кольчуги стражи, торчали колья с насаженными на них головами казненных разбойников. За стеной виднелись дерновые крыши множества домов, и сейчас, в летнюю пору, эти крыши цвели и зеленели. Пахнущий чабрецом дым подымался навстречу кружащимся, точно снежинки в пургу, крикливым чайкам.

Берега, поднимающиеся от сверкающих вод залива, были раскорчеваны, распаханы, возделаны и дышали богатством и миром. Высоко на холме, среди священной дубравы, языческий храм вздымал свои крытые гонтом кровли. Неподалеку, среди пристроек возвышался «Олень», палаты конунга, украшенные позолоченными оленьими рогами.

— Эти братцы неплохо устроились, — сказал королеве Олоф ее кормчий.

Она стояла на палубе, сжав кулаки — маленькая женщина в просоленном морем плаще: седина в волосах, резкие морщины на иссохшем лице, но спина не согнулась и взгляд не утратил надменности.

— Может, они еще пожалеют об этом, — сказала Олоф.

Она кликнула предводителя своей дружины и послала его в палаты на берегу. Он, и с ним несколько воинов, направился к «Оленю» — все в начищенных кольчугах, копья на плече, за спиной полощутся синие и красные пловце.

Олоф знала, что, когда Хельги был в отъезде, Ирса обыкновенно переезжала со своим сыном Хрольфом к Вальтйоне. Женщины любили друг друга. Кроме того, в Лейдре не было ничего подобного палатам Хроара.

Люди Олоф попросили дозволения побеседовать с Ирсой наедине. Она приняла их в горнице, и длинноволосые саксы немало напугали служанок, которые пряли вместе с ней.

— Добро пожаловать, — с улыбкой сказала Ирса. — С самого утра только и разговоров о том, что в нашу гавань вошли три корабля. Кто вы и откуда?

— Я прозываюсь Гудмундом, госпожа. — Манеры посланца были так же лишены вежества, как и его речи. При маленьком дворе Олоф не было того обхождения, что при датском дворе. — Я принес тебе поклон от моей госпожи.

И вождь назвал имя Олоф.

— Замечательно! — Хотя Ирса захлопала в ладоши, но в то же время покраснела от смущения не меньше любой из своих служанок. История о давних похождениях ее мужа на Альсе стала уже забываться, но все же она знала о ней. — Почему бы королеве Олоф не стать нашим другом? Конечно, конечно. Пусть она прибудет к нам. — Ирса обернулась к служанке: — Торхильд, собери на стол.

— Королева хотела бы поговорить с тобой, если ты соблаговолишь прийти к ней.

Ирса нахмурилась. Королева Вальтйона могла бы подсказать ей, как быть с этим странным приглашением, но Вальтйоны не было рядом. Ирса чувствовала, что ей надобно разобраться, что же все это значит Она принарядилась: надела белое платье, расшитое зелеными гроздьями и листьями, льняное покрывало, золотую цепь на шею и золотые запястья, сафьяновые сапожки с серебряными пряжками и алый плащ, украшенный горностаевым мехом. Потом вызвала свою конную стражу. Она чуть было не отправила саксов пешком, но в последний момент, решив, что нехорошо унижать воинов за позор их королевы, приказала оседлать коней и для них.

Так, среди звона и блеска, среди пестрых щитов и блестящих копий, двинулась Ирса навстречу своей судьбе.

Она спешилась у причала и, не дожидаясь, пока построится стража, легко вспорхнула на палубу корабля. Толпа, галдевшая на берегу, неожиданно смолкла. Сразу стало слышно, как кричат чайки, свистит ветер, шумят волны да скрипят снасти.

— Добро пожаловать в Данию, — тихо сказала Ирса. — Почему ты не хочешь пожаловать к нам в гости?

Но Олоф молчала, не в силах отвести от Ирсы глаз. За семь лет длинноногая девчонка с побережья стала женщиной. Невысокого роста, но стройная и гибкая, бронзововолосая, сероглазая, миловидная. Стоило ей улыбнуться, как на щеках появлялись прелестные ямочки. Даже сейчас она не могла по-настоящему рассердиться.

— Мне нечем отплатить за такую честь конунгу Хельги, — наконец ровным голосом сказала Олоф.

— Немного чести и я видела от тебя, покуда жила в твоей земле. — Ирса старалась говорить сдержанно, но это ей удавалось все меньше.

Она подвинулась к своей собеседнице, точно хотела схватить ее, и взволнованно спросила:

— Может быть, ты можешь рассказать мне о моем происхождении? Сдается мне, что оно не совсем такое, как я о том слышала…

И тогда улыбнулась королева Олоф:

— Да, дорогая. Я непременно расскажу тебе кое-что об этом. Я ведь и приехала-то сюда затем, чтобы ты узнала всю правду. — Олоф глубоко вздохнула. — Скажи мне, счастлива ли ты в своем замужестве?

Сбитая этим вопросом с толку, Ирса покраснела, но ответила не задумываясь:

— Да, конечно, как же мне не быть счастливой, когда мой муж такой смелый и прославленный конунг?

Тогда, вздрогнув от радости, Олоф громко, так что ее могли слышать не только на корабле, но и на пристани, произнесла такие слова:

— У тебя меньше оснований быть счастливой, чем ты полагаешь. Хельги — твой отец, а я — твоя мать.

Ирса закричала.

Она кричала, что это грязная ложь, что Хельги, защищая свою честь, спалит Альс дотла. Но Олоф было не сбить криком, слишком много лет она готовилась к этому разговору. Она привезла с собой как свидетельницу повитуху, которая принимала у нее роды и слышала, как было выбрано имя. Она привезла с собой даже череп той собаки, кличка которой стала именем Ирсы.

Датская стража увидела, как их королева с рыданьями рухнула на палубу, а саксонка стоит над ней, зло усмехаясь. Воины схватились было за оружие, но начальник стражи остановил их, пробормотав:

— Назад, назад, похоже, нам некого здесь убивать. О, помогите нам сегодня, боги!

Но только чайки кружили над поверженной Ирсой. Наконец она поднялась и, задыхаясь, проговорила:

— Нет человека хуже и бессердечней тебя, моя мать. Я никогда… никогда тебе этого не забуду.

— Ты можешь благодарить за это Хельги, — ответила Олоф.

И с этими словами она, ошеломив невольных зрителей, наклонилась к поверженной дочери, обняла и, прижав ее взлохмаченную голову к своей груди, проговорила:

— Вернись ко мне, Ирса. Вернись домой с честью, и я сделаю для тебя все, что смогу.

Ирса вырвалась из материнских объятий, помолчала, собираясь с силами, и спокойно сказала:

— Я не знаю выхода из этого положения, но здесь больше не останусь.

Потом, повернувшись, она сошла с корабля, села в седло и шагом поехала к дому. Ирса недаром была из рода Скьёльдунгов.

Сага молчит о том, что сказала Ирса королеве Вальтйоне, что — сыну.

Молчит она и о том, что еще предприняла Олоф. Нет сомнений в том, что она еще не раз беседовала с дочерью и со всем красноречием опытной правительницы снова и снова убеждала ее вернуться на Альс. Правду сказать, если Ирса теряла мужа, где же еще ей было искать пристанища? Одинокая женщина — всегда лишь добыча. В то же время Олоф не приходилось мешкать. Вести о всем произошедшем уже дошли до Хельги, и он, загоняя лошадей, мчался к дому. Саксам пора было уходить. Чтобы беспрепятственно выйти в Каттегат, они должны были вовремя покинуть пролив, соединяющий Роскильде-фьорд и Исе-фьорд.

Немногое известно и о свидании Хельги и Ирсы. Должно быть, они беседовали с глазу на глаз, даже без маленького Хрольфа, чтобы его не напугали отцовский гнев и горе. Ирса, выслав прочь слуг и служанок, встретила мужа в той самой светлице, где была их опочивальня, где когда-то она, напевая, поджидала его за прялкой из похода, чтобы обрадовать вестью о том, что понесла.

Дверь светлицы выходила на галерею, откуда было видно все, что творилось в усадьбе и во дворе, а дальше взгляд падал на город и на залив, на зеленые луга, по которым ходили стада, на купы деревьев, на нивы, где наливался золотом урожай, на дымки, струящиеся от очагов, и — дальше — на древний дольмена на холме. В летнем небе громоздились снеговыми вершинами облака, парил ястреб, заливался жаворонок. Свет играл на выскобленном песком полу, мерцал на обшивке стен и резной мебели, падал на шкуру медведя, которого Хельги сам выследил и поднял на рогатину, чтобы укутать в его мех свою любимую. Сосновые сундуки, в которые Ирса складывала мужнины подарки — заморские наряды, пахли смолой.

Хельги, заикаясь, пробормотал:

— Бессердечная и дурная женщина твоя мать. Но пусть между нами все останется по-прежнему.

— Нет, нет, это невозможно. — Ирса с мольбой отстранилась от мужа, когда он попытался обнять ее. — Ты и я… Нет, Хельги, не будет блага в стране, чей конунг спит со своей дочерью.

Хельги ужаснулся: нет, пусть уж лучше беда падет на него одного. Неурожай, падеж скота, мор. Дания, ставшая добычей волков и воронов, резня и безумье, чужеземная секира, которая подрубит древо Скьёльдунгов — нет, только не это.

— Ирса, — еще раз с трудом выговорил конунг, но ее уже не было в светлице.

Ирса поцеловала на прощанье сына, нашла перевозчика, и уже под дождем, в ночи лодка доставила ее на другой берег залива, на корабль ее матери.

7

Три года прожила Ирса на Альсе. Мать встретила ее спокойно, чтоб не сказать холодно. Ирса старалась больше времени проводить в одиночестве, да и на людях все молчала. Наименее несчастной она чувствовала себя, гребя на лодке, чем когда-то они немало тешились вместе с Хельги. Но даже тогда никто не слышал, чтобы она пела.

Владения королевы Олоф делали Ирсу лучшей из невест, но окрестные конунги не спешили со сватовством: боялись, что Хельги захочет забрать жену обратно или разгневается на того, кто станет ее новым мужем.

Между тем Хельги так ничего и не предпринял. Когда несчастье только случилось, он стал было убеждать Хроара собрать флот и дружину на поиски Ирсы, но брат резко его оборвал:

— Не дело ты говоришь и сам это знаешь. Стоит пойти походом на Альс, и против нас поднимется пол-Ютландии, а мы не готовы к такой войне. И ради чего воевать? Ради девчонки, твоей собственной дочери, которую тебе придется посадить под замок, чтобы она от тебя не сбежала. И, кроме того, боги отвернутся от нас, если она возвратится к тебе по твоей воле. Нет, не бывать тому!

Хельги был совершенно сломлен и опустошен, он подолгу не вставал с постели. Теперь это был печальный, грубый и почти всегда пьяный человек. Он пробовал брать женщин к себе на ложе, но его поразило бессилие — украдкой поговаривали, что сама богиня Фригг покарала его — а потом перестал и пробовать. Хельги построил себе хижину в лесной чаще и по неделям оставался в ней в полном одиночестве.

Хроар и Вальтйона стали растить Хрольфа. Казалось, проклятие, павшее на родителей, не затронуло его. В нем было что-то, что сразу располагало к нему самых сердитых служанок и самых суровых воинов. Он рос не только ловким, но и смышленым, любопытным мальчиком, из тех, которым непременно надо все знать — совсем таким, каким в этом возрасте был его дядя.

На третье лето после бегства Ирсы к берегам Альса подошли корабли под белым щитом на мачте. Никогда прежде не доводилось Олоф принимать такую большую и богатую дружину. Ее привел из Упсалы конунг шведов Адильс.

Олоф приняла его со всем возможным почетом, убрала покои для гостя лучшей своей утварью. Ирса была не столь любезна, а потому скоро удалилась в свои отдельные хоромы. В тот же вечер, когда Олоф и Адильс вместе пили в палате, он сказал ей:

— Я немало слышал о твоей дочери, и, вижу, молва не солгала ни о ее красоте, ни о том, из какого могучего рода она происходит. Госпожа, я хочу просить у тебя ее руки.

Олоф поблагодарила гостя за честь. Адильс был молод, высок ростом, широк в кости и дороден. Волосы и борода у него были долгие, янтарно-желтые и сальные. Он то и дело принимался теребить усы своими конопатыми пальцами. Меж широких румяных щек торчал длинный нос. И хотя его одежда из лучшего полотна и была расшита золотом, но она могла бы быть и почище. От конунга остро пахло чем-то кислым.

И все-таки в нем не было ничего смешного. Его голос грохотал, как прибой Северного моря. Маленькие, глубоко посаженные глазки холодно, не мигая смотрели из-под густых бровей. Все знали, что конунг шведов весьма сведущ в колдовстве. Подданные Адильса на себе испытали всю тяжесть его норова, жадного и угрюмого, но, несмотря на молодость, ему достало хитрости и коварства, чтобы справиться с ними. Свитьод была самым большим владением в Северных Землях, она тянулась от холмов Гаутланда до дремучих лесов Финляндии. Множество ярлов и племенных вождей платило Адильсу дань. Так что золота и воинов у него было уж никак не меньше, чем у Скьёльдунгов.

— Сам знаешь, как с ней обстоит дело, — медленно проговорила Олоф. — Все же, если она сама согласится, я не скажу «нет».

— Не смею надеяться, сударыня моя, — ответил Адильс без тени улыбки.

И хотя ночь выдалась теплой и в очаге жарко горело пламя, Олоф слегка вздрогнула от его ответа.

Все же, думалось ей, заполучи она Адильса в союзники, ей нечего бояться ни Хельги, ни кого-нибудь другого.

Назавтра Адильс увидел Ирсу. Она сидела на лавке под ивой, что росла среди грядок с целебными травами, у порога ее палаты. Две служанки помогали ей шить плащ. Она держала совсем мало слуг, среди которых не было ни одного раба. И хотя жила она очень тихо, но наемных слуг находила без труда — все знали, что обходиться с ними будут по-доброму.

В этот раз, как и всегда, на Ирсе было простое платье без украшений. В рассеянном свете ее косы поблескивали рыжиной. Воздух, душный и неподвижный, был полон запахами пряных трав. Острый запах порея, купыря, полыни, грушанки, кислый — щавеля, горький — руты, сладкий — чабреца, резкий — кресс-салата. Пара ласточек, порхая, гонялась за комарами. Ирса подняла голову от шитья, заслышав, как скрипнул щебень под сапогом Адильса, и проговорила равнодушно:

— Доброе утро, сударь мой.

— Мы были лишены твоего общества вчера вечером на пиру, — басом отозвался Адильс.

— Я не охотница до веселья.

— Хотел бы преподнести тебе подарок. Вот…

Адильс вытащил ожерелье. Служанки так и ахнули. Эти пластины и кольца из блестящего золота, эти мерцающие самоцветы — ожерелье стоило не меньше боевого корабля.

— Благодарствую, сударь мой, — начала с беспокойством Ирса. — Ты слишком добр ко мне, но…

— Никаких «но».

Адильс уронил ожерелье Ирсе в подол, затем взмахом руки удалил служанок. Те, тут же отбежав в сторону, принялись болтать со стоящими поодаль дружинниками из свиты шведского конунга. Сам же он, присев рядом с Ирсой, заговорил так:

— Твоя мать — владетельная королева. Тебе бы не следовало жить так замкнуто.

— Я так живу по своей воле.

— Когда-то ты была счастливее.

Ирса побледнела.

— Это мое дело.

Адильс, повернувшись, уставился на нее своим леденящим взглядом:

— Нет, не так. То, как живет конунг или королева, касается всех их подданных. Недаром люди всегда хотят все знать о своих владыках. Ведь их жизнь зависит от нашей жизни.

Ирса попыталась отстраниться от Адильса, но так, чтобы не показаться оскорбленной или испуганной, и прошептала:

— Мне теперь это безразлично.

— Тебе не может быть безразлично твое происхождение, — тихо, но настойчиво проговорил в ответ Адильс.

— Чего ты хочешь, конунг Адильс?

— Чтобы ты стала моей женой, королева Ирса.

Ирса напряглась:

— Нет!

Губы Адильса чуть дрогнули в улыбке.

— Это был бы не такой уж плохой выбор для тебя.

Ирса ответила, краснея и дрожа:

— Это не мой выбор. Уж я-то знаю, что не хочу тебя.

— Ты пугаешь меня, Ирса.

Адильс оставался на удивление спокойным.

Она протянула его ожерелье:

— Уходи. Прошу тебя, уходи. — Ирса махнула рукой в сторону гнезда аистов на крыше. — Эти птицы приносят в дом счастье и детей. Всем, кроме меня. Зачем тебе бесплодная королева?

— Но ведь ты спишь здесь одна.

— И так будет всегда!

Адильс встал, всем своим неуклюжим телом закрывая ей путь к бегству.

— Верно, ты стала бесплодной, родив ребенка от того, от кого не должна была рожать, — сказал он резко. — А мне ты родишь других. Оказавшись между твоей матерью с ее саксонскими союзниками и тобой, когда ты станешь моей женой, Скъёльдунги присмиреют.

Он вдавил ожерелье в ее ладонь.

— Кроме того, ты украсишь мой дом лучше, чем эта вещь.

Слова Адильса звучали совсем не так легко, как бывало говаривал Хельги: казалось, он составил и выучил их заранее.

— Мне не хотелось бы стать причиной раздоров и оскорбить… оскорбить великого конунга. — Ирсу прошиб пот, слезы подступили к глазам. — А теперь уходи. Уходи.

Адильс повернулся и спокойно ушел. Стоило ему отойти, как Ирса выронила ожерелье и, задыхаясь, рухнула на скамью.

Олоф, узнав о том, что произошло, навестила дочь в ее покоях. Солнце уже село. Стемнело. Ирса приказала зажечь светильники. В сумерках, заполнивших палату, мать и дочь казались друг другу тенями. В открытом из-за духоты окне мелькали летучие мыши, где-то ухала сова.

— Ты дура, Ирса, — резко сказала Олоф, — пустоголовая дура. Нет никого, кто бы мог сравниться с конунгом Адильсом.

— Для меня — был, — пробормотала в ответ дочь.

— Да, нечесаный пьяница, не вылезающий из своей конуры. — Олоф зло расхохоталась. — Ты, должно быть, слышала, во что превратился Хельги.