Сага о Хрольфе Жердинке (№1) - Сага о Хрольфе Жердинке

Бьярки воскликнул:

— Это по плечу только очень отважному воину. — И, похлопав по спине юношу, следовавшего за ним, продолжил: — Хотт, дружище! Говорят, что ты якобы слабосилен и трусоват. Ступай и убей вон того гада. Ты же видишь, что никто другой не собирается сделать это.

Откинув белокурые волосы со лба, юноша неожиданно гордо вскинул голову.

— Да, — сказал Хотт, — я убью его.

Конунг удивленно вскинул брови:

— Не знаю, где ты приобрел этакую храбрость, Хотт, но ты сильно изменился со вчерашнего дня.

— Жаль, у меня нет своего оружия.

Юноша указал на один из мечей, принадлежавших конунгу Хрольфу и прозывавшийся Голдхильт.

— Дай мне вон тот, с золотой рукоятью, и я убью чудовище или найду свою смерть в бою.

Хрольф пристально посмотрел на него перед тем, как сказать:

— Мне кажется, что этот меч достоин носить только отважный и надежный воин.

— Убедись, что я как раз из таких.

— Кто знает, может быть, ты изменился сильнее, чем мне казалось. Может быть, ты теперь совсем другой человек… Ну ладно, бери меч. Если ты сможешь совершить этот подвиг, я позволю тебе владеть им.

Никто ничего не успел сказать. Все были слишком захвачены зрелищем, разворачивающимся перед ними. Дружинники видели, как Хотт обнажил клинок и с криком бросился на чудовище. Одним ударом он поверг его наземь.

— Погляди, господин, — сказал Бьярки, — как славно он поработал.

Опешившие поначалу воины разразились радостными криками, стали размахивать оружием, бить клинками о щиты и, окружив Хотта, начали обнимать его, а потом подняли на плечи.

Хрольф стоял в стороне рядом с Бьярки. Конунг сказал тихо:

— Да, он действительно стал совсем другим. И тем не менее Хотт в одиночку не смог бы убить дракона. Может, это твоих рук дело?

Норвежец, пожав плечами, ответил:

— Может, и моих.

Хрольф кивнул:

— Я сразу понял, как только пришел сюда, что здесь не обошлось без тебя. Я по-прежнему считаю, что самое лучшее из того, что ты совершил — сделал человеком жалкого неудачника Хотта.

Дружинники подошли к ним ближе. Хрольф повысил голос:

— Назовем его в честь меча с золотой рукоятью, который он получил. Пусть этот молодой

воин отныне будет именоваться Хьялти.

Хьялти означает «рукоять» — и он стал рукоятью дружины Хрольфа, так же как Бьярки был ее клинком, а Свипдаг — щитом.

6

После этого дня Бьярки и его друг стали пользоваться расположением и даже некоторым поклонением со стороны дружинников Хрольфа. Поначалу Хьялти не часто видели в королевских палатах. После того как он съездил навестить своих родителей, прихватив для них разные гостинцы, юноша постарался наверстать потерянное время, пуская пыль в глаза девушкам в округе. Бьярки по-прежнему был серьезен. Он заслужил близкую дружбу конунга, который щедро одаривал его и одноглазого Свипдага. Вместе эти трое мужей вели долгие беседы о том, как расширить и укрепить державу и что надо сделать для ее благоденствия и процветания,

Бьярки начал ухаживать за старшей дочерью конунга Дрифой, которая обещала стать настоящей красавицей. Он проводил гораздо больше времени среди дружинников, чем конунг, который должен был присутствовать на тингах, выслушивать жалобы рассорившихся бондов, вершить суд, принимать посланцев других держав и объезжать свои обширные владения, заботясь о них. А Бьярки тем временем прилагал все усилия, чтобы улучшить нравы дружинников конунга.

Свипдаг сказал ему:

— Думаю, что корень дурного поведения наших воинов — в этих двенадцати берсерках. Они запугивают других наших людей, и те, в свою очередь, вымещают обиды на более слабых. Я давно хотел избавиться от них и думаю, что конунг Хрольф желает того же, хотя эти грубияны весьма полезны на поле боя. К тому же они дали клятву верности конунгу, и нет повода прогнать их.

— Где они сейчас? — спросил норвежец.

— Возглавили отряд, что сражается нынче в Саксонских землях. Видишь ли, конунг не хотел брать это дело на себя. У его людей слишком много сородичей на юге. Однако саксы сильно беспокоили нас, подстрекаемые, как я полагаю, шведским ярлом из Альса. К тому же, как бы нам ни хотелось, мы не можем включить Ютландию в состав Дании, пока эти земли лежат под властью саксов. Наши воины решили остаться там на зимовку. Они вернутся только весной.

Потом Бьярки спросил у Хьялти, чего можно ожидать от этих берсерков. Юноша рассказал, как они, возвратившись из похода, хватают каждого из воинов и требуют, чтобы тот ответил, считает ли он себя, столь же отважным, как они сами.

— Берсерки обычно проделывают это, только когда конунг пребывает вдали от дома, да и трех братьев из Свитьод они не решаются задевать, но всем остальным пришлось смириться с их норовом.

— Не много отважных воинов у конунга Хрольфа, если они терпят этих берсерков, — только и сказал Бьярки.

Шло время. Однажды вечером, когда дружинники приступили к трапезе, дверь распахнулась, и в палату вошли двенадцать рослых мужчин, закованных в серебристую броню, которая сверкала, как ледяной наст в поле.

Бьярки прошептал Хьялти:

— Ты бы осмелился померяться силой с любым из них?

— Хоть с одним, хоть со всеми разом.

Дюжина, громыхая железом, подошла к трону и вступила в беседу с конунгом Хрольфом в своей обычной грубоватой манере. Он отвечал им мягко, насколько позволяла его гордость, стараясь сохранить нелегкий мир. Затем берсерки направились вдоль скамей. И один за другим голосами, полными скрытой ненависти, другие воины вынуждены были признать себя слабее их.

Агнар, вождь берссрков, оглядев Бьярки с ног до головы, сразу понял, что этот новичок, должно быть, не робкого десятка. Тем не менее он неуклюже подошел к норвежцу и прорычал:

— Ну, рыжебородый, уж не думаешь ли ты, что можешь сравниться со мной?

Бьярки улыбнулся:

— Нет, — ответил он ласково, — не думаю. Поскольку превосхожу тебя во всем, грязный сын кобылы.

Он вскочил на ноги, схватил берсерка за пояс и, подняв его высоко вверх, бросил на пол, да с такой силой, что раздался страшный треск. Хьялти поступил так же с другим вопрошавшим. Все разом закричали. Берсерки взвыли. Бьярки, возвышаясь над поверженным вождем, распластанным у его ног, одной рукой держал его за шиворот, а в другой сжимал нож. Хьялти вынул свой меч Голдхильт с золотой рукоятью и нанес легкую отметину тому, кто лежал перед ним поверженный и присмиревший.

Хрольф поднялся с трона и поспешил к ним.

— Остановись! — крикнул он Бьярки. — Не нарушай мир!

— Господин, — сказал норвежец, — этот мошенник рискует расстаться с жизнью, если не перестанет считать себя этакой важной шишкой.

Конунг пристально посмотрел на берсерков, что лежали ошеломленные у ног двух друзей.

— По-моему, он уже перестал, — сказал конунг, с трудом сдерживая улыбку.

Агнар промямлил что-то, и Бирки позволил ему встать на ноги. Хьялти так же поступил с другим берсерком. Все снова сели на свои места. Видно было, что у берсерков тяжело на душе.

Хрольф поднялся и сурово обратился к своим дружинникам.

— Сегодня вечером, — сказал он, — мы все убедились, что, как бы ни был воин отважен, силен и благороден, всегда найдется второй ему под стать. Я запрещаю вам затевать новые стычки в моем доме. Неважно, кто нарушит мое повеление — это ему будет стоить жизни. Вы можете вымещать свой гнев и ненависть на моих врагах сколько угодно и таким образом заслужить честь и славу. Пока моя дружина не станет столь совершенной, как она должна быть, я не успокоюсь. Еще раз говорю вам: будьте достойны самих себя.

Все высоко оценили слова конунга и поклялись в дружбе, что было явным лицемерием со стороны берсерков. Они глубоко затаили ненависть против Бьярки и Хьялти, надеясь отомстить им за все, и ни разу не сказали им ни одного доброго слова. Тем не менее они не осмелились довести дело до беды. Им пришлось не только прекратить докучать дружинникам конунга, но и перестать заноситься перед всеми остальными. Вскоре не только свободные, но и рабы стали говорить, что двор конунга Хрольфа — самое счастливое место в этом мире.

Через некоторое время Хрольф присоединил Ютландию к своим владениям. Велики были его деяния, что вершились по берегам рек, на холмах и вересковых пустошах, в лесах и долинах, и коварны были замыслы, коим Хрольф противостоял. Саги о его походах могут быть очень долгими, ибо всегда они рассказывают о великих победах.

Дома конунг Хрольф жил в роскоши. Вот в каком порядке он рассаживал своих воинов: справа от него сидел Бьярки, наиболее знаменитый среди них и, поэтому объявленный воеводой. Все стали называть его Будвар-Бьярки, так как «будвар» означает «сражение». Это прозвище настолько хорошо подошло ему, что и поныне многие называют его просто Будвар, как если бы это было имя, которое дал ему отец. Но Бьярки — истинное имя, его, и немало песен, горячащих кровь и зовущих в бой, зовутся «Бьяркамаал» — «Песнь о Бьярки». Как бы ни был он неистов в бою, он всегда оставался приветливым и прямодушным, жалел слабых и щадил врагов, которые сдались, никогда не брал женщину силой против ее воли и любил, когда малые дети смеялись его шуткам.

Справа от него сидел Хьялти Благородный. Сам конунг наградил его этим прозвищем. Каждый день пребывая среди дружинников, которые были в прошлом столь жестоки к нему, он даже не пытался мстить, хотя стал несомненно сильнее любого из них, да и конунг Хрольф посмотрел бы сквозь пальцы, если бы он хорошенько отделал некоторых особенно вредных.

Далее сидели несколько воинов, считавшихся одними из лучших: Хромунд Суровый, тезка конунга Хрольф Быстроногий, Хаакланд Грозный, Хрефил, Хааки Отважный, Хватт Высокородный и Старульф.

Слева от конунга занимали места те, кто по положению был не ниже Бьярки и Хьялти — Свипдаг, Бейгад и Хвитсерк. Еще левее восседали берсерки Агнара. Они всегда были угрюмы, и вряд ли это было приятное соседство для тех, кто сидел рядом. Только сила, которой они обладали, давала им право на почетное место. Как бы там ни было, старые раны беспокоили братьев из Свитьод не больше, чем других воинов. Разве что Свипдаг часто бывал печален, стараясь хмелем заглушить воспоминания о прошлом.

По обеим сторонам залы восседали лучшие воины, прославившие себя в битвах. Их было около трех сотен. Вместе они составляли буйную ватагу весельчаков и драчунов; город, да и окрестности всегда были наполнены их хохотом.

Кроме того, в королевском доме было полно челяди и гостей. Поскольку слава конунга Хрольфа росла с каждым днем, а торговые тракты и морские пути Дании были очищены от разбойников — корабли часто прибывали в Роскилде, Чепинг-Хавен и другие порты, груженные товарами из финских земель или с берегов Ледовитого моря, а то и из Ирландии, или Руси, или из самого сердца Саксонии, или из еще более далеких краев. Датчане торговали рыбой, янтарем, что приносят на берег волны, мясом, маслом, сыром и медом со своих хуторов. Также они сами строили большие корабли или пригоняли их из других мест.

Конечно было накладно жить так, как привык конунг Хрольф, особенно если учесть, что он был самым щедрым из всех дарителей. Однако того богатства, что стекалось в столицу со всех уголков его постоянно расширяющихся владений, было достаточно для обширных запасов и многочисленных трат. Кроме взимания податей со своих подданных, он сам владел богатыми усадьбами и многочисленными кораблями, бороздившими моря. Ему не надо было обкладывать суровой данью рыбаков, землепашцев и купцов, даже когда его походы были неудачны, к счастью его врагов, и дружине не удавалось захватить богатую добычу, несмотря на постоянные победы.

Тяжелее было держать в руках дружину, когда та пребывала в безделье, хотя почти всегда это ему удавалось. Каждый из воинов владел чем-то — будь то земельные угодья или корабли — за чем требовался постоянный присмотр. У каждого имелась где-нибудь поблизости возлюбленная, и в поисках тепла и уюта многие теперь отправлялись ночевать в свои дома рядом с королевскими палатами. Конунг поощрял успехи своих воинов в играх и ремеслах, так что все предавались им с охотой.

Однако, чем бы они ни занимались, Бьярки всегда был лучшим во всем. Он становился все больше дорог конунгу, который за короткое время пожаловал ему двенадцать больших усадеб и хуторов со службами по всей Дании, и, наконец, дочь Хрольфа Дрифа стала женой норвежца. Это была счастливая пара — рыжебородый великан и величавая молодая женщина с длинной прекрасной косой. Люди говорили, что они выглядят как Тор и Сиф.

А сам Хрольф по-прежнему оставался холостяком. Бйовульф был мертв, и Гаутланд пришел в упадок. Нигде в Северных Землях не было королевской дочери, достойной его, разве только в Свитьод, но конунг Адильс вряд ли согласился бы на этот брак.

— Кроме того, — сказал однажды Хрольф, обращаясь к Бьярки, — у меня столько дел, что женщина для меня — не более чем подруга в постели.

Воеводе показалось, что он услышал тоску в его голосе.

Однако больше Хрольф не возвращался к этому. Прошло пять лет с тех пор, как Бьярки впервые въехал в ворота Лейдры, и все эти годы прошли в тяжелых ратных трудах. На исходе последнего года события потекли быстрее. Ютландские правители и вожди перестали сопротивляться. Более того, они сами и все их подданные поняли наконец, что, если верховным конунгом станет Хрольф сын Хельги, они смогут получить гораздо больше, чем он потребует взамен.

Был заключен мир. Больше ни один из вождей не осмеливался напасть на соседа, не смел грабить, убивать, похищать людей, сжигать дома и опустошать земли, заставляя хуторян жить в вечном страхе. Поскольку верховному конунгу из Лейдры достаточно было только свистнуть, чтоб собралось гораздо больше воинов, чем мог собрать любой из местных вождей, и к тому же все дружинники Хрольфа были искусны и беспощадны в своем ремесле, так что мало кто желал встретиться с ними в честном бою. Было время, когда вороны потрошили трупы повешенных разбойников, а чайки выклевывали глаза мертвым викингам, выброшенным волнами на берег. Потом этим птицам пришлось поголодать. Рыбаки и землепашцы собирали свой урожай без страха за свою жизнь, и купец, замышлявший новое предприятие, или хуторянин, расчищавший под пахоту новые земли, осмеливались загадывать далеко вперед.

Верховный конунг был справедлив. Любая старуха-нищенка могла заговорить с ним, когда он проезжал по дорогам Дании, уверенная, что он терпеливо выслушает ее. Надменные правители, ярлы и наместники должны были отвечать за каждый свой проступок. Однако Хрольф никогда не был более суров, чем следовало. Когда ему приходилось разбирать ссору, он пытался, насколько возможно, примирить людей.

— Если ты немного даешь и немного берешь, — говаривал он, — то это не делает тебя беднее. Зато после твоей смерти люди вспомнят твое имя и помолятся за тебя.

Мирная торговля распространялась все шире. Любой островитянин, любой житель Сконе или Ютландии мог поехать на базар и купить товары из тех, что делают заморские мастера. К тому же в Данию стали доходить свежие новости, саги и песни, помогавшие возвыситься душой над тесноватым мирком родного края.

Когда Хрольфу сыну Хельги исполнилось тридцать пять лет, он уже правил второй по размеру, но самой богатой и счастливой державой во всех Северных Землях. Громадный, как летнее небо, с таким трудом завоеванный покой покрывал ее, как шатер, и ни у кого не было повода для плача, кроме тех, кто покинул страну в ненависти, да еще той, что пребывала теперь далеко в Упсале и по-прежнему крепко любила Хрольфа.

СКАЗАНИЕ ОБ ИРСЕ

1

Несколько лет конунг Хрольф, подобно плотнику, сколачивал свое королевство. Кое-кто из воинов роптали, поскольку у них не было возможности проявить себя в битвах, но только не Бьярки, так как ему не нужно было ни доказывать свою доблесть, ни искать богатой добычи. Он становился все более рассудительным, особенно когда вернулся из родных краев.

Огромным был пир в Лейдре накануне Йоля. В зале было шумно, как никогда, ведь, помимо дружинников, приехало много гостей: данники, ярлы, наместники и бонды со всей державы, а также чужестранцы, зимовавшие в Роскильде. Мелкие хуторяне, нищие, странники — все были накормлены не хуже, чем старейшины самых уважаемых родов. Хрольфа печалило только то, что его зять Хьёрвард и сестра Скульд находились далеко. Что же касается остального, то он был счастлив и горд.

Скальды распевали старые песни о славных предках конунга и слагали новые — о нем самом — и у Хрольфа не было недостатка в золотых кольцах и запястьях, чтобы наградить самых искусных, а также в прекрасном оружии и дорогих одеждах для подарков своим гостям. Костры в зале полыхали и гудели, факелы ярко горели, наполняя воздух сладковатым можжевеловым запахом, всюду поблескивало золото, серебро и железо. Даже фигуры, вырезанные на колоннах и панелях, казалось, вот-вот выйдут из своих теней и присоединятся к общему веселью. Громкая болтовня, раскаты смеха, звон рогов и чаш с медом и пивом взлетали под самый потолок подобно прибою. Скамьи были сплошь заняты знатными господами и дамами, чьи одежды сверкали всеми цветами радуги и звездным блеском драгоценностей. Повсюду сновали слуги, а собаки, высунув языки, хватали на лету кости и вертели хвостами. Столы, раскинутые на козлах, почти опустели. Бычье, кабанье, оленье и баранье жаркое, лебеди, белые и серые куропатки, китовое и тюленье мясо, тунцы, камбала, треска, устрицы, омары, хлеб, масло, сыры, колбасы, дикий лук, яблоки, мед, орехи — всей этой густо приправленной снедью гости успели туго набить животы. Превосходное хмельное питье лилось рекой: пиво различных сортов, темное и светлое, густой мед, сладкое вино из датских ягод и из южного винограда. Уже многие гости почувствовали, что не меньший шум, чем в зале, стоит в их буйных головах. Однако никаких речей, кроме дружеской болтовни, еще не было сказано.

Конунг Хрольф, улыбаясь, посмотрел направо и налево и заговорил:

— Как много сильных мужей собралось в этой зале. — Он повернулся к Бьярки, который сидел необычно тихо рядом со своей женой Дрифой. (За ними Хьялти со служанкой у него на коленях были заняты веселой болтовней.) — Скажи, мой друг, знаешь ли ты другою конунга, у которого были бы такие подданные?

— Нет, — ответам норвежец. — Не знаю. Твои труды никогда не будут забыты. — И, помедлив, добавил: — Но сдается мне, что одно дело, бросающее тень на твою честь, осталось невыполненным.

У конунга Хрольфа сразу испортилось настроение, он спросил норвежца, что тот имеет в виду. Бьярки пристально посмотрел на него и ответил веско:

— Я говорю о том, что ты до сих пор не получил из Улсалы наследство твоего отца, сокровища, которыми конунг Адильс владеет без всякого на то права.

Свипдаг, сидевший слева от трона, знал о былой возлюбленной Хрольфа. Единственный глаз вдруг сверкнул на его угрюмом и всегда озабоченном лице.

Хрольфу нечего было возразить, потоку что он стыдился этого. И, почувствовав себя задетым, он громко сказал:

— Будет нелегко завладеть этим наследством, ибо Адильс — человек неблагородный. К тому же он искушен в колдовстве и разных злодействах, вплоть до смертоубийства, даже в сглазе, обрекающем людей на тяжкие недуги, да и во всех прочих мерзостях, какие только можно себе представить.

— Ты прав, — согласился Бьярки, — но ведь вполне естественно было бы потребовать назад то, что тебе причитается, а затем встретиться с Адильсом и посмотреть, что он на это скажет.

Хрольф мгновенно ответил:

— Ты напомнил мне о важном деле, ибо я должен отомстить за отца. — Он бросил быстрый взгляд в сторону Свипдага. — Адильс — самый жадный и жестокий из конунгов… И все же мы попробуем покончить с ним.

Бьярки усмехнулся и проворчал:

— Мне будет досадно, если я однажды не познакомлюсь поближе с этим конунгом.

Свипдаг прорычал:

— Я обещал, когда решил остаться здесь, что непременно навещу его снова. Господин, королева Ирса должна нам помочь.

— Хорошо, мы обсудим это позже, — сказал Хрольф.

Весь остаток вечера он старался выглядеть веселым.

Дрифа прошептала на ухо Бьярки:

— Теперь ты снова уйдешь. Я это знаю.

— Похоже, что так, — кивнул он уверенно,

Она сжала его руку:

— Ты всегда уходишь и оставляешь меня, ведь ты мужчина. Моя мать, ты помнишь… Мой отец позаботился, чтобы она вышла замуж за хуторянина. Единственный сын, которого она выносила, пал в хольмганге… Она говорила мне, что словно еще вчера укладывала его в люльку, а сегодня он уже в могиле. — Дрифа склонила, голову, убранную золотыми украшениями. — Что ж, иди. Ты должен идти, Бьярки, потому, что ты хочешь этого… Но только возвращайся назад! Так недолго мы были вместе…

Конунг был погружен в заботы в течение нескольких следующих недель. Он подолгу вел тайные беседы со сведущими людьми, разрабатывал планы похода и готовился к нему.

— Если мы будем медлить, — говорил он, — Адильс развеет наши намеренья как дым, ведь у него будет достаточно времени устроить нам какую-нибудь гадость. Отправившись в поход зимой, мы сможем двигаться по твердой земле гораздо быстрее вестей о нашем приближении.

— А почему не отправиться морем? — спросил Бьярки.

Конунг Хрольф нахмурился:

— Это принесло несчастье моему отцу.

— Слишком опасно плыть в это время года вдоль побережья, состоящего из бесчисленных островов и шхер, — воскликнул Свипдаг, — любой неожиданный шторм легко выбросит наши корабли на берег, а я не поручусь, что конунг Адильс не нашлет на нас что-нибудь в этом роде.

Поскольку Хрольф решил отправиться в Свитьод по суше, ему предстояло переплыть только пролив Зунд и высадиться в Сконе. Людям он сказал, что намерен объехать верхом эту часть своих владений, чтобы посмотреть, как там идут дела. Желая двигаться как можно быстрее, да к тому же не отзывать войска, необходимые для поддержания порядка в своей недавно созданной державе, он взял с собой не слишком много воинов: двенадцать вождей своей дружины, двенадцать берсерков и сотню воинов.

Дружинники отправились в путь на самых лучших скакунах, взяв с собой несколько запасных и вьючных лошадей. Их одежда, сшитая из превосходных мехов и ярких тканей, была достаточно плотной, чтобы предохранять от холода. Хрольф и каждый из двенадцати вождей везли на плечах по кречету, столь отменно обученному, что птицам не требовались клобучки и путы. Конунгова кречета звали Хайбрикс, он был из породы полярных соколов, большой и отважный, его глаза были похожи на те золотые щиты, что, говорят, освещали своим блеском палаты Вальгаллы. Сбоку бежал Грам, гигантский рыжий пес, который, бывало, побеждал волка, лося, кабана и мог справиться даже с человеком.

На границе Сконе и Гаутланда датчане повернули на север. Эта западная часть гаутских владений была суровой, густо заросшей лесами и малонаселенной. Воинам часто приходилось спать под открытым небом в спальных мешках на подстилке из лапника. Чтобы не привлекать к себе внимания, они не охотились, а ели только вяленое мясо, взятое с собой в дорогу. С ними не случилось ничего примечательного, поэтому, в сущности, и нечего рассказать об этих днях, пока однажды в сумерках они не подъехали к одинокому хутору.

2

Странное это было место. Нигде не было видно следов вспашки. Тонкий слой снега покрывал делянку, обрамленную по краям могучими елями, а сверху нависло сумрачное небо, обложенное облаками. Дом почти сливался с густой тенью леса, поэтому нельзя было сказать, велик он или мал. Плотный морозный воздух приглушал цоканье копыт, ржание утомленных лошадей, бряцание сбруи, скрип седельной кожи. Дыхание клубилось туманом.

Однако человек, стоявший у дома, был хорошо виден, только лицо его скрывала тень. В сумраке четко вырисовывалась могучая, пышущая здоровьем фигура незнакомца. Он был очень высок. С плеч его свисал синий плащ, рука сжимала копье.

Конунг подъехал к хуторянину.

— Приветствую тебя, мой друг! — сказал он. — Надеюсь, ты не будешь против, если мы разобьем лагерь на твоей земле? Поверь, мы не причиним тебе никакого вреда.

В ответ послышался низкий голос:

— Тебе не придется спать под открытым небом. Я приглашаю тебя провести эту ночь под моим кровом.

— Негоже, если я один приму твое приглашение, а мои люди останутся на морозе.

— Я приглашаю вас всех.

Хрольф удивился:

— А ты смельчак! Неужто и в самом деле ты можешь позволить себе такое гостеприимство? Ведь нас не так уж мало и вряд ли твой маленький хутор сможет вместить всех моих воинов.

Хуторянин засмеялся волчьим лающим смехом:

— Да, господин. Я прекрасно вижу, сколько людей пожаловало ко мне. Однако сегодня вечером у вас не будет недостатка ни в еде, ни в питье, ни во всем остальном.

Конунгу показалось недостойным ответить чем-то иным, кроме согласия:

— Хорошо, мы верим тебе.

— Воистину, добро пожаловать! — сказал хуторянин. — Следуйте за мной.

И он повел их на задний двор, где располагалась конюшня столь внушительных размеров, что в ней легко можно было разместить всех лошадей дружины. Несмотря на обилие сена и воды в яслях, все стойла были пусты. Новый знакомый сказал, что уже слишком темно, так что тот, кто не знает пути вокруг дома, не сможет завести лошадей в конюшню, и он сам сделает это позже.

— Как твое имя, добрый человек? — спросил конунг.

— Кое-кто зовет меня Храни, — ответил тот.

Хрольфа удивило это необычное имя. Ведь его дядя Хроар называл себя так в те времена, когда скрывался от конунга Фроди. Еще более удивительным был дом, который им не удалось рассмотреть снаружи. Первое же помещение за дверью было сильно вытянуто в длину и ярко освещено, подобно зале в палатах конунга, хотя казалось необжитым, так же как и конюшня. Резные рунические письмена украшали стены.

— Как-то здесь неуютно, — прошептал Бьярки на ухо своему младшему другу.

— Однако лучше, чем снаружи, — ответил Хьялти.

Храни пригласил гостей рассаживаться. Были ли столы, раскинутые на козлах, уже накрыты подносами с дымящейся свининой и чашами, полными меда? Сам ли Храни прислуживал гостям за столом, так и не сняв свою шапку? Делал ли он это так же быстро, как управлялся с лошадьми? Позже дружинникам самым странным показалось то дремотное состояние, в котором они пребывали в гостеприимном доме хуторянина.

Вскоре большинство воинов захмелели и развеселились: они клялись, что никогда раньше не попадали в столь прекрасный дом, и забыли все свои сомнения.

Храни подсел к Хрольфу. Затем еще несколько воинов собрались вокруг них, и началась долгая беседа. Сначала конунг представился и назвал поочередно имена вождей своей дружины. Хуторянин кивнул и, в свою очередь, посоветовал, как лучше добраться до Упсалы. Свипдаг спросил, откуда тот знает дорогу, ведь хуторяне редко уходят далеко от тех мест, где родились.

— Хотя я уже старик, — ответил Храни, — я по-прежнему любопытен до всего, что подчас происходит далеко от моего хутора.

— Как ты можешь жить в этом доме в одиночестве? — спросил Бьярки.

— Но сегодня я не один, не так ли? — ответил Храни и опять залился своим волчьим смехом. — Здесь бывают гости гораздо чаще, чем вы думаете. К тому же у меня есть сильные сыновья, которые сейчас вдали от дома. А что касается вашей дороги… — И он начал рассказывать об этих краях и людях, что жили здесь когда-то, нечто, чего люди Хрольфа никогда не слышали. С этого момента хозяин уже не давал разговору преждевременно угаснуть. Никогда гости не слышали более интересных историй, чем те, что рассказывал им Храни. Его речь была богата пословицами и звонкими висами. Все почувствовали, что перед ними воистину великий мудрец.

Однако трудный день лежал у дружины за плечами. Вскоре усталость одолела воинов, конечно же, не без помощи отменного хмельного питья. Храни предложил им устраиваться на ночлег на скамьях и на полу. Сам он куда-то исчез. Огонь постепенно погас.

Конунг и его люди проснулись в середине ночи. Только едва тлеющие угли остались в очаге, их бледное мерцание едва позволяло различить что-нибудь в темноте. Было настолько холодно, что зуб на зуб не попадал. Многие побежали в конюшню и вернулись со спальными мешками, которые привезли с собой на вьючных лошадях. Натянув на себя побольше одежды, они залезли в мешки и заснули снова. Конунг Хрольф и его двенадцать вождей продолжали спать в том, что на них было надето с вечера, хотя каждый ужасно мерз, пока не наступило утро, и Храни, вернувшись с вязанкой хвороста, не бросил сена тлеющие угли. Затем он спросил у Бьярки, как тому спалось.

— Отлично, — ответил норвежец.

Хуторянин посмотрел на конунга и сказал сухо:

— Я знаю, что некоторым твоим воинам показалось, будто ночью здесь было холодновато, и это правда. Но теперь эти смельчаки не должны тешить себя надеждой, что у них достанет сил противостоять испытаниям, которые конунг Алильс в Упсале может обрушить на них. Особенно если они так болезненно воспринимают обычные невзгоды. — Голос его стал более суровым. — Если тебе дорога твоя жизнь, отошли домой половину твоих людей, но и оставшиеся вряд ли смогут справиться с конунгом Адильсом.

— А ты не так уж прост, если предупреждаешь меня об этом, — сказал Хрольф тихо. — Что ж, я последую твоему совету.

Перед тем как они приступили к завтраку, конунг сумел найти верные слова, чтобы убедить пятьдесят воинов, замерзших больше других прошлой ночью, вернуться домой. После никто не мог вспомнить, как звучала эта речь и почему никто не почувствовал себя уязвленным. Когда остальные приготовились продолжать путь, им оставалось только поблагодарить хуторянина и пожелать ему счастья и удачи.

Потом дружинники долго скакали по холмам, заросшим высокими соснами, и по долинам, засыпанным снегом. Как только чувство тревоги покинуло их, они начали оживленно обсуждать, кем мог быть их давешний хозяин. Наконец Бьярки сказал грубо:

— Сдается мне, не только люди и звери обитают в столь диких краях, в чем я уже имел случай убедиться. Эти существа не всегда ведут себя недружелюбно… только вот, — добавил он через мгновение, бросив взгляд на шлем конунга, скакавшего впереди, — их приветливость может обернуться жестокой шуткой.