Впоследствии она не рассказывала ничего больше о своей жизни у горных вершин. Кто знает, может, и в самом деле медведь не бродил день и ночь среди людей в поисках добычи? Ездила ли она верхом на его загривке, ликуя, как та девчонка, которой она была в недавнем прошлом? Совершал ли он набеги на пчелиные улья, чтобы принести ей немного сот, переполненных медом, как и он сам был переполнен любовью к ней? Плела ли она венки, чтобы украсить ею голову?

Брал ли он ее с собой, когда отправлялся на поиски эльфов? Несомненно, судя по тому, что произошло дальше, Бьёрн должен был общаться с ними. Ведь он только наполовину принадлежал миру людей, а вторая половина его естества была прочно связана с Волшебным миром. Несомненно, такая жизнь должна была повлиять и на Беру, приблизить ее к духам лесов и гор. Смеялась ли она шалостям русалок, спасалась ли бегством, едва завидя водяного, разрезающего гладкую поверхность озера, залитого лунным светом? Сидела ли она у ног вертлявого гнома, что был хоть и стар, но крепок, как тот дуб у ее пещеры, слушала ли его загадки и рассказы о былом? Убегала ли она в страхе, заслышав, как сотрясается земля под ногами троллей? Доводилось ли ей слышать, как в ночном поднебесье павшие в битвах герои с гиканьем выезжают из Асгарда во главе с Одноглазым Копьеносцем на восьминогом жеребце?

Встречала ли она эльфов, этих высоких, сумрачных существ — хотя порой озорство и веселье переполняет их — что приходят из своих потайных дворцов с высокими крышами иди владений богов, которым они служат? Видела ли она, как эльфы танцуют в лунном свете вокруг священных камней, воздвигнутых в далекой древности — жуткие и прекрасные в роковой верности своему предназначению в этом мире. Одна из женщин этого племени любила подолгу беседовать с Бьёрном о былом и грядущем страны, называемой Данией. И после тех бесед Бьёрну нужна была вся радость, которую Бера могла ему дать. И Бера с Бьёрном любили друг друга, пока не приходил ненавистный рассвет.

Осенью из похода вернулся конунг Хринг, и хуторяне рассказали ему о том, что случилось с его сыном, или точнее, о том, что, как им казалось, случилось с королевичем. Услышав, что Бьёрн пропал, став, похоже, жертвой зверя, постоянно нападающего на королевские стада, старик в отчаянии закрыл лицо руками. Долго сидел он так, прежде чем сумел овладеть собой. Потом королева стала сильнее всех молить его собрать достаточно людей и охотничьих псов, чтоб затравить это чудовище и наконец избавить от него округу. Хринг посмотрел на нее искоса и сказал, что непременно так и сделает.

Однако перед всеми остальными он старался вести себя так, будто этот медведь не так уж и опасен. Хвит продолжала настаивать на своем, так же как и его друг Гуннар, чья дочь тоже пропала, так же как и многие другие: у кого-то близких задрал медведь, прочие просто боялись столкнуться с этим ужасным зверем. В конце концов Хвит язвительно заметила:

— Похоже, тебе недостанет мужества сохранить свои владения? Конечно, я и сама смогу позаботиться о них, ибо худая участь ожидает того правителя, что полагается в своих делах только на асов.

Хринг вздохнул и отвернулся от нее. На следующее утро он созвал охотников со всех уголков страны.

Несколько ночей спустя ложе зашуршало под Бьёрном, когда он проснулся и привлек Беру к себе. Она прильнула к нему, слушая стук его сердца, чувствуя запах сухого сена и шкур и его собственное, столь дорогое для нее тепло. В полутьме, сквозь завывания ветра она услышала его голос:

— Я видел сон. Завтрашний день станет днем моей гибели. Они обложат меня со всех сторон, чтобы убить.

Бера зарыдала. Он прервал ее рыдания поцелуями и продолжал все тем же глухим шепотом:

— Что поделать, в моей жизни было мало радости, разве что те минуты, когда мы были вместе, но теперь и это должно закончиться. Молчи! Я оставляю тебе золотое запястье с моей левой руки. Назавтра иди к конунгу и попроси его отдать тебе то, что будет у зверя ниже левого локтя. Он выполнит твою просьбу. Возможно, королева поймет, о чем ты просишь, и предложит тебе отведать медвежьего мяса. Ты не должна…

— Я не смогу!..

— Ты знаешь, что беременна от меня. У тебя родятся три сына, и эта еда может принести им большой вред, ибо королева — отвратительнейшая из колдуний.

Но ты отправляйся домой к своим родителям и там дай жизнь нашим детям. Больше других ты будешь любить одного из них, хотя трудновато будет тебе совладать с ними со всеми. Когда они перестанут слушаться тебя, приведи их в нашу пещеру. Там ты найдешь сундук с тремя замками. Руны, вычеканенные на его крышке, расскажут тебе, что каждый из них унаследует от меня. Там будут также храниться три вида оружия, и каждый из юношей получит то, которое я ему предназначил.

Он постарался поцелуями осушить ее слезы.

— Назови наших сыновей добрыми именами: пусть первого зовут Фроди, второго — Тори, а третьего — Бьярки — ибо всех их запомнят надолго.

Она прижалась к нему, и ей показалась, что слышит она слабый шепот:

— Отныне все они будут отмечены знаком зверя. Даже тот, кто будет казаться избегнувшим этой напасти, в конце концов также будет отмечен этим знаком…

Бьёрн замолчал и снова принялся утешать ее, как мог.

На рассвете Бьёрн превратился в медведя. Когда он вышел из пещеры, Бера последовала за ним в тусклый свет нового дня. Оглянувшись на шум, она увидела сотню охотников, взбиравшихся вверх по крутым склонам. Перед ними целая свора собак скалила зубы и заливалась лаем.

Медведь лизнул ее руку и бросился на охотников. Собаки и люди окружили его. То была тяжелая и долгая схватка. Он убивал каждую приблизившуюся к нему собаку, вспарывая брюхо, ломая хребет, разрывая пополам. Немало раненых было и среди людей. Копья и стрелы поражали медведя, пока тот из серого не стал кроваво-красным. Круг охотников сомкнулся. Он все еще пытался вырваться, но везде были щиты и клинки. Медведь начал натыкаться на копья, потом запутался в кишках, что свешивались из его распоротого брюха. Не осталось пути, по которому он мог бы вырваться на свободу. Зверь повернулся в сторону конунга и, налетев на человека, стоявшего на пути, разорвал его на куски.

Но после этого медведь уже был настолько изранен, что пал на землю без сил. Его дыхание выходило с кровью. Люди сомкнулись над ним, вскинув топоры и копья — и прикончили его.

Потом, когда охотники стали поздравлять друг друга, чуть не лопаясь от гордости, Бера решительно подошла к конунгу Хрингу. Ее уста были твердо сомкнуты.

— Ах, Бера, дорогая, где же ты была все это время?.. — спросил конунг, узнав ее.

— Это неважно, господин, — ответила она, — но, во имя старых добрых времен, отдашь ли ты мне то, что у твоей добычи ниже локтя?

Он взглянул на нее, прежде чем кивнуть своей седой головой, и сказал громко, чтоб его люди обязательно услышали:

— Конечно. Должно быть, ты, заблудившись, долго голодала. Воистину я дозволяю тебе взять то, что ты просишь.

Неподвижная, как статуя, Бера смотрела, как охотники освежевали и разделали тушу. Потом она нашла в себе силы приблизиться к бесформенной массе и встать подле нее на колени. Никто не увидел, как она сорвала золотое запястье и спрятала его у себя на груди. Отряд с ликующими криками направился назад к королевской усадьбе. Бера пошла вместе со всеми, потому что могло бы показаться странным, если бы она, после столь долгого пребывания в глуши, не отправилась в королевские палаты на пиршество.

Королева Хвит встретила охотников в веселом расположении духа и, пригласив всех в дом, отдала приказ приготовить медвежье мясо для пира. Увидев Беру, грустно забившуюся в угол, она запнулась, сжала кулаки и удалилась. Едва начался хмельной пир, как королева сама внесла в залу деревянный поднос с кусками брызжущего жиром жареного медвежьего мяса.

Подойдя прямо к Бере, она заговорила так, чтоб ни у кого не возникло сомнения в чистоте ее намерений:

— Как приятно узнать, что ты жива. Бедняжка, ты, должно быть, ужасно голодна. Вот, отведай жаркого.

Девушка остудила назад к скамье.

— Нет! — взмолилась она.

Хвит держалась с удивительным спокойствием.. Было что-то пугающее в облике этой женщины, одетой в призрачно-белое платье, мерцающее в сумраке, так же как мерцали ее глаза и зубы.

— Почему ты не слушаешься меня? — сказала она. — Не стоит отвергать кушанье, что поднесла тебе сама королева, оказав тем самым высокую честь. Отведай немедля, или ты получишь кое-что похуже.

Она достала свой нож и, подцепив острием кусок мяса, поднесла его к губам девушки. Измученная, сраженная горем и охваченная страхом за своих еще не рожденных детей, Бера не знала, что делать. На них стали обращать внимание.

Если бы эти люди знали правду, как бы они поступили? Она сомкнула ресницы и сжала кулаки, чувствуя, как комок горячего мяса вталкивают ей в рот. Запах пригоревшей крови отдавался болью в висках. Бера проглотила кусок целиком.

Королева рассмеялась:

— Вот видишь, не так уж и плоха медвежатина на вкус, малютка Бера.

И она подцепила новый кусок. Едва он коснулся губ Веры, как она, подобно морской волне, отпрянула с неожиданной силой и, выплюнув мясо, с криком пала к ногам королевы:

— Нет, не надо! Хватит меня мучить, уж лучше сразу убей!

Хвит снова рассмеялась:

— Может быть, этот кусочек не слишком хорошо приготовлен? — и она подцепила третий.

Бера проскользнула мимо нее и бросилась прочь из залы. Королева не могла допустить, чтоб присутствующие неверно истолковали происходящее, и сухо промолвила:

— Ну ладно, ладно. Что-то она слишком чувствительна для хуторской девки. Я только хотела немного развеять ее грусть.

Бера вернулась домой к отцу и матери. Слишком тяжела была эта ноша для ее плеч, поэтому им она рассказала все, что с ней произошло на самом деле.

Хвит больше не пыталась причинишь Бере зло. Может быть, не смела, а может быть, ей казалось, что и так сделано достаточно, и теперь можно тайно наслаждаться плодами черного злодейства. Тем временем Бера в муках родила ужасного на вид первенца. До пояса он выглядел как человек, а ниже походил на лося. Когда Гуннар хотел забрать злого визжащего выродка и бросить его на горном склоне, чтобы он умер от голода или волки растерзали его — она закричала вся в поту, превозмогая боль:

— Нет! Это же сын Бьёрна. Он хотел назвать его Фроди!

Затем она родила другого мальчика с безобразными собачьими лапами вместо ног, хотя в остальном он не отличался от других детей. Она назвала сто Тори. Наконец родился третий сын. На нем не было никакой порчи. Это был Бьярки, который стал ее любимцем.

О годах, что последовали за этими событиями, мало что можно рассказать. Поначалу люди, должно быть, обходили стороной этот дом, в котором поселилось злосчастье. Однако Гуннар был богат и пользовался уважением: он построил капище, посвятив его Тору, где часто приносил жертвы богам — и его стада множились год от года, а урожаи были всегда обильны. И казалось, что он или его домашние ничем не могли прогневать богов или земных властителей. Об уродах, что родила его дочь, знали все, тем более что те не любили сидеть дома. Вскоре жизнь потекла как и прежде, разве что не стало больше тесной дружбы между Гуннаром и конунгом Хрингом. Однако злобный нрав королевы Хвит вынудил и многих других его подданных сторониться королевских палат.

Гуннар и его жена почитали разумным покуда хранить в тайне, кем был отец их внуков. Бера говорила всем, что родила их от бродяги, напавшего на нее во время скитаний по Уплёнду. Такое часто случалось. Будучи миловидной и сильной, да к тому же имея большое приданое, она привлекала к себе множество поклонников, но ни один из них не стал ее мужем.

Дети быстро росли. Лось-Фроди на своих длинных, обросших шерстью ногах споро скакал по двору туда-сюда, стуча копытами — цок-цок — и ему стоило труда ступать медленно, как это делают люди. Он всегда опережал в беге всех, кроме своего брата Тори по кличке Собачья Лапа, а когда тот подрос, никто из окрестных мальчишек не мог одолеть его в драке или в поединке на деревянных мечах.

Уродливым великаном был Фроди — неотесанным, грубым, и ему удавалось ладить только со своими братьями. Те, однако, были самыми видными среди местных парней, и различали их соседи лишь тем, что у Тори ноги были собачьи. И если средний сын был так же сварлив, как и старший, то у младшего — Бьярки — было просто золотое сердце.

Тем не менее, проводя все время в компании своих братьев, он не мог избежать их влияния. Чем старше они становились, тем больше шумели и все меньше слушались взрослых. Играя с соседскими мальчишками, они бывали жестоки и властны — и многим из тех, кто попадал к ним в руки, изрядно доставалось.

Худшим был Лось-Фроди. В двенадцать лет он был широк в кости и могуч, как взрослый мужчина, и мог бы быть не менее высоким, если бы не ноги, делавшие фигуру приземистой и неуклюжей. Фроди начал даже нарушать покой королевского двора, часто задевая стражников и вызывая их на драку. Впадая в раж, он безжалостно разил противников своими острыми копытами и бил кулаками, огромными, как кувалды. Несколько человек скончалось от побоев.

Это стоило Гуннару изрядного количества золота и привело к ссоре между дедом и внуком.

В конце концов Фроди направился, щелкая копытами, к Бере и сказал ей, что хочет уйти.

— Не желаю иметь ничего общего с этими людишками, — зарычал он. — Они столь слабы и беспомощны, что им кажется, будто я могу их поранить, если просто подойду близко.

Бера вздохнула:

— Возможно, оно и к лучшему. Но сначала пойди и возьми то, что оставил тебе отец.

Они вместе отправились в горы. Бера не была там с тех пор, как Бьёрна затравили охотники. Колышущиеся травы, впитавшие солнце, свежие цветы, шелестящая листва деревьев, ястреб, парящий в вышине среди облаков, которые, казалось, сбивают снег с вершин, дрозд, заливающийся долгой трелью, и заяц, обратившийся в бегство — все уже забыло о ее жизни в этих местах. Когда мать и сын вошли в пещеру, они сразу увидели там запертый на три замка бронзовый сундук такой изумительной работы, что он не мог быть делом человеческих рук. Некоторое время ей пришлось вчитываться в рунические письмена, вычеканенные на крышке сундука, чтобы постичь их смысл. Едва она дотронулась до замков, как те сами собой открылись. Внутри лежали прочные кольчуги, дорогие одежды, золотые кольца и запястья и прочие драгоценности. Руны говорили, что Лось-Фроди должен унаследовать лишь малую толику этих сокровищ.

— Тогда я возьму то, что мне принадлежит, — усмехнулся он и попытался схватить шлем, но тот выскользнул у него из рук, и ему так и не удалось ничего извлечь из сундука. — Ну ладно, тогда я завоюю то, что мне не пришлось унаследовать, черт побори!

Может быть, даже слеза скатилась по его щеке?

Сквозь сумрак, спустившийся в глубине пещеры, Фроди разглядел стальной проблеск и поспешил туда, раздираемый любопытством. Он увидел, что в гранитную скалу, вздымавшуюся из более мягких пород подобием стены, были вогнаны неведомой силой могучий и прекрасный длинный меч, огромная боевая секира и короткий меч с изогнутым клинком.

— Ха! — закричал Фроди, ухватив рукоять длинного меча. Он отчаянно пытался выдернуть это мощное оружие, так что пот лил с него градом. Однако ему не удалось даже поколебать меч, как, впрочем, и секиру. Но как только Фроди сжал рукоять короткого меча, тот мгновенно выскользнул на свободу. Удивившись этому, Фроди промолвил:

— Тот, кто разделил эти сокровища между нами, был не слишком-то справедлив.

Яростно стиснув рукоять двумя руками, он в сердцах рубанул мечом по скале. Но клинок не сломался, а со звоном врезался в гранит.

Некоторое время он рассматривал свое оружие и наконец сказал:

— Не беда, что мне досталась эта нехитрая штуковина. Сдается мне, она тоже умеет кусаться.

Затем он повернулся к сундуку и, схватив то, что ему еще предназначалось, убежал прочь, даже не простившись с матерью. И она его больше никогда не видела.

Через несколько месяцев стало известно, что Лось-Фроди обосновался в глуши Кеельских гор, куда вела только одна дорога. Там он построил себе хижину и жил а ней как разбойник, убивая и грабя путников. Потребовалось бы собрать немало смельчаков, чтоб дать ему достойный отпор. Если ему не оказывали сопротивления, он довольствовался тем, что отбирал у своих жертв все пожитки, но если те пытались отбиваться, то он без жалости убивал и калечил их.

Конунг Хринг, прослышав о его проделках, понял, что здесь не обошлось без колдовства. Однако он сказал, что не считает своим долгом охранять от разбойников все торговые дороги Гаутланда.

После того как Фроди пропал, Тори Собачья Лапа к Бьярки стали вести себя немного потише, но оба по-прежнему оставались неугомонными. Через три года и средний из братьев попросил у матери разрешения уйти.

Бера отвела его в пещеру, где хранилось то, что предназначалось ему. Это была гораздо большая доля, чем унаследовал его старший брат. Тори также попытался вытащить прекрасный длинный меч, но не сумел. Зато он легко освободил секиру из объятий камня, а это тоже было могучее оружие. Затем Тори облачился в дорожные одежды, попрощался с матерью, дедом и бабкой и ушел на запад.

Все сыновья Беры были заядлыми охотниками. Поэтому Тори сумел обнаружить неприметные для глаз обычного человека следы брата на Гаутландской дороге и пошел по ним. На вершине скалистого утеса, в сумраке елей он увидел бревенчатый дом, крытый дерном. Войдя внутрь, он уселся на единственную лавку и поглубже надвинул шапку.

В вечернем сумраке послышался стук копыт, земляной пол задрожал от тяжелых шагов, и в проеме двери появился Лось-Фроди. Он был пяти локтей росту и невероятно широк в кости. Свирепо уставившись на пришельца, едва различимого во мраке, он выхватил свой тесак и сказал такую вису:

Выскочит из ножен

мой короткий меч -

знает он на славу

Хильды ремесло.

Хильда — это валькирия, а ремесло ее — война и смертоубийство. Яростно засопев, Фроди мощным ударом вогнал клинок глубоко в скамью.

Тори весело молвил в ответ:

Может ловко

мой топор

ту же речь

в ответ проречь.

И он открыл свое лицо. После нескольких лет жизни в одиночестве, без друзей Фроди был переполнен свойственной ему грубой радостью, когда наконец узнал в пришельце своего брата. Он предложил ему свой кров и половину добычи.

Тори ответил, что ему ничего не нужно, он, дескать, собирается провести здесь несколько дней, а потом уйдет дальше.

На что Лось-Фроди воскликнул:

— Я не женщина, чтоб пытаться удержать тебя здесь, к тому же я только наполовину человек. Так же как и ты, братец. Ладно, слушай, я дам тебе хороший совет… кое-что интересное мне рассказали те, кого я недавно подстерег, в благодарность за то, что я их пощадил. Иди в страну гаутов и поселись на берегах озера Венер в Западном Гаутланде. Жители этих земель платят подать верховному конунгу Бйовульфу. Их собственный конунг умер, и они хотят собраться в середине лета, чтобы выбрать себе нового правителя. А делают они это так. В центре площади, где обычно собирается тинг, устанавливают трон с таким широким сиденьем, что на нем могут уместиться двое обычных мужчин, и тот, кто сумеет занять его, не оставив места для других, становится конунгом. Похоже, что ты как раз того сложения, что требуется.

— Да, странный обычай, — сказал Тори.

Фроди усмехнулся:

— Мне видится в нем не меньше смысла, чем во всяком другом человеческом деянии. Либо они заполучат в конунги великана, который поведет их к победам, либо это место займет какой-нибудь толстяк, слишком ленивый, чтоб начать войну.

— Сдается мне, для побед им хватает Бйовульфа. Благодарю тебя за добрый совет.

— Надеюсь, что смогу еще помочь тебе… что ж, уходи, если считаешь, что должен идти! — кивнул Фроди.

Итак, Тори отправился в Западный Гаутланд, где местный ярл хорошо его принял. Люди восхищались ростом и обличьем пришельца. Когда собрался тинг, те, кто ведал его законами, посчитали, что Тори лучше всех подходит для трона конунга, и бонды провозгласили его своим господином.

Много сказаний сохранилось о конунге Тори Собачья Лапа. Он обзавелся множеством друзей, в числе которых были — и местный ярл, на чьей дочери он женился, и сам верховный конунг. Когда Бйовульф пал в схватке с драконом, беды обрушились на Гаутланд. Тори выступил на стороне Виглейка, которого старый правитель хотел видеть своим преемником, и в сраженьях завоевал ему трон.

Тем временем Бьярки оставался дома.

Прошло более трех лет.

Его мать была счастлива с ним. Младший сын Бьёрна рос одновременно добрым и отважным. Не было ему равных ни в охоте, ни в драке. Он больше не состязался со своими приятелями ни в борьбе, ни в беге и ни в чем другом только потому, что те все равно не смогли бы одолеть его. Все понимали это, ведь недаром Бьярки возвышался на целую голову над самым высоким из местных парней. Он был таким широкоплечим и плотным, что не казался слишком высоким, но мог, не запыхавшись, догнать коня или оленя и был гибок, как лоза. Хорош и лицом, и статью, Бьярки был похож на своего брата Тори: густобровый, прямоносый, веснушчатый. Его рыжие волосы горели огнем, а глаза сияли голубизной. Но, в отличие от брата, он не бегал по-собачьи вприпрыжку, а широко шагал, как человек.

Сначала Бьярки был постоянно весел, но со временем начал задумываться. Бера наблюдала за переменой в настроении сына с растущей тревогой. И она совсем не удивилась, когда однажды тот пригласил ее прогуляться по зеленому лесу. Здесь он спросил ее о своем отце. Какие муки испытывал он, слушая рассказ матери! Но теперь он хотел знать все.

Горе и радость сменяли друг друга в этом долгом повествовании о Бьёрне и королеве Хвит, погубившей влюбленного сына конунга.

Бьярки в сердцах стукнул кулаком о ладонь, да так, что птицы взлетели с веток.

— Мы должны отомстить этой колдунье за все, что она сотворила! — закричал он.

— Берегись ее, — взмолилась мать.

И она рассказала ему о том, как та заставила ее есть медвежье мясо и чем это обернулось для его братьев Лося-Фроди и Тори.

Бьярки процедил сквозь зубы:

— Сдается мне, Фроди следовало бы давно отомстить за нашего отца и себя самого, вместо того чтобы разбоем добывать богатства да убивать беззащитных людей. И странно, что Тори до сих пор пребывает вдали отсюда и все еще не преподнес этой старой карге подарок на память.

— Они ничего не знают, — прошептала Бера.

— Хорошо, тогда, — зарычал Бьярки подобно волку, — я сам отплачу ей за всех!

Мать попыталась предостеречь сына от колдовских чар коварной Хвит. Он обещал быть всегда начеку, и месть свою подготовил с тщанием.

Дед Бьярки, Гуннар, совсем ослабел от старости. Поэтому Бьярки и Бера вдвоем пришли в палаты конунга Хринга. Они увидели, что королевские палаты совсем обветшали: краска облупилась со стен, двор зарос сорняками, лишь несколько сонных стражников и слуг встретили они внутри. Не нашлось достойного покоя, где бы конунг мог принять их как должно. Да и сам Хринг сильно постарел. В нем, в отличие от Гуннара, совсем не осталось достоинства, его руки постоянно тряслись.

Бера предстала перед конунгом со своим сыном и рассказала ему обо всем, что произошло. В доказательство она показала запястье, снятое с лапы убитого медведя.

Конунг повертел его в своих скрюченных пальцах, внимательно всмотрелся слезящимися глазами в узоры и прошептал:

— Да, да, я узнаю его. Ведь я сам когда-то подарил это запястье моему Бьёрну, моему сыночку… О, я догадывался, я не был слеп тогда, но ничего не мог поделать… потому что я очень любил ее.

Сильный молодой голос Бьярки взлетел к самым стропилам дома:

— Пусть же с Хвит будет покончено сейчас же… Иначе я сам отомщу ей!

Стараясь сдержать дрожь, хотя день был по-летнему теплым, конунг Хринг стал умолять их решить дело добром. Он сулил золото и всяческие богатства, о коих можно только мечтать, если Бьярки сохранит все в тайне. Он обещал дать своему внуку земли в управление и титул ярла, а потом тот сможет стать конунгом всего Уплёнда, после того как Хринг уйдет в мир иной, а этого не так уж долго осталось ждать… Ведь Хвит не родила ему наследников… Только подарите ей жизнь…

— Не бывать этому, — сказал Бьярки, — прежде всего потому, что я не желаю называть эту дьяволицу своей госпожой. И ты — ты тоже пойман ею в ловушку, и она управляет твоей державой и твоим разумом. Никогда та, что убила моего отца, не будет чувствовать себя спокойно в Уплёнде.

Хринг как-то весь съежился и казался совсем уничтоженным. Он мог бы позвать стражу, но, вероятно, понимал, что Бьярки, побеждавший любого в состязаниях, всегда сумеет прорубить себе путь среди щитов и мечей, направленных на него. А может быть, он боялся, что стражники не встанут на защиту королевы, которую они ненавидели? По-юношески беспечный, Бьярки пересек двор и распахнул дверь в покои королевы.

Служанки Хвит разбежались, пронзительно крича, и королева, корчась от злобы, предстала перед ним одна. Ее лицо, искаженное гневом, как зеркало отражало душу этой женщины, что была еще более жалкой и истощенной, чем ее плоть. Бьярки схватил мешок из тюленьей кожи, натянул ей на голову и крепко затянул горловину.

Ослепшая, она уже не могла сотворить необходимые заклинания, а только царапалась и шипела от ненависти. Бьярки услышал ее злобный шепот:

— Ха! Я знаю, я провижу: настанет день, и другая ведьма погубит тебя…

Он нанес ей удар кулаком. Ее голова запрокинулась, и Хвит упала навзничь.

— Это за моего отца! — вскричал он, рывком поднимая ее на ноги.

Удар следовал за ударом:

— Это за мою мать! Это за Лося-Фроди! Это за Тори Собачью Лапу!

Когда ведьма наконец испустила дух, он связал ей лодыжки, протащил по округе, чтоб все видели ее позорную смерть, обезглавил и сжег.

Так, далеко от родного края, умерла Хвит, дочь конунга финнов. Большинство челядинцев конунга посчитали, что ее смерть не была слишком суровой.

Потом Бера показала Бьярки пещеру. Он забрал оставшуюся, большую часть сокровища и легко вытащил длинный меч из камня.

Руны на его клинке гласили, что этот меч зовется Луви. То был лучший клинок в мире, ибо выкован он не человеческой рукой. Его нельзя было ни класть под голову, ни отдыхать, опираясь на его рукоять, и к тому же точить его владелец мог лишь трижды в жизни. Как бы ни был нанесен удар, он всегда будет смертельным, и повторный удар не потребуется. Следуя советам матери — она вспоминала порой об эльфах — Бьярки сделал для меча ножны из коры березы.

Старый конунг Хринг ненадолго пережил свою жену. Когда он умер после болезни, народ провозгласил Бьярки новым конунгом.

Бьярки правил три года, преуспев в искоренении вреда, причиненного королевой-ведьмой. Однако он остался таким же беспокойным, как и его братья. Уплёнд вряд ли мог быть хорош для такого молодца, как он. Здесь были высокие горы и славная охота, но, пожалуй, этим и ограничивались достоинства отчизны Бьярки. Люди в такой глуши со временем превращались в этаких простаков из-за постоянных забот и хлопот о своем хозяйстве. Самое лучшее, думал Бьярки, было бы отправиться в далекие страны, став купцом или викингом. Почему бы не отыскать того, что эта земля никогда не даст?

Прежде всего Бьярки решил позаботиться о том, чтоб его мать ни в чем не нуждалась. Вальслейф ярл занимал высокое положение, был вдовцом и к тому же нравился Бере. Бьярки устроил их свадьбу и сам подвел жениха к невесте. Затем он созвал тинг и сказал людям, что собирается в дальний поход и тем следует выбрать нового конунга.

Наконец все было готово к отъезду.

Был у Бьярки конь, достаточно сильный и статный, чтоб нести такого великана. То был единственный его спутник в дальнем пути. Большая часть золота и серебра ушла в обмен на оружие и одежду, зато Бьярки имел все необходимое для дальнего похода.

В пути он наконец смог дать волю своей радости. Высоко в небесах жаворонки слышали его песню.

О его странствиях ничего не известно, кроме того, что однажды он, как и его брат Тори, подъехал к логову Лося-Фроди.

Бьярки спешился и привязал своего коня в стойле, расположенном в глубине дома. Он легко узнал некоторые из вещей, сложенных в углу, потому что они были похожи на те, что он сам взял из сундука эльфов в пещере, и почувствовал, что кое-что из них еще может ему пригодиться.

На закате Фроди вернулся домой и увидел незнакомца, развалившегося на его лавке да еще прячущего лицо под глубоко надвинутой шапкой. Даже для разбойника Фроди гость всегда оставался гостем, чья жизнь свята. Он ввел свою лошадь в стойло и обнаружил, что та не идет ни в какое сравнение с конем незнакомца. Повернувшись, он сказал:

— Ну, нахал, как это ты осмеливаешься сидеть здесь на моей лавке, даже не спросив у меня дозволения!

Бьярки еще ниже надвинул шапку и не ответил.

Стараясь испугать его, Фроди со скрежетом выхватил свой короткий меч из ножен. Два раза он проделывал это, но незваный гость не обращал на него никакого внимания. Разбойник в третий раз обнажил клинок и приблизился вплотную к незнакомцу. Как бы ни был могуч Бьярки, грозный Лось-Фроди превосходил своего младшего брата в росте и весе. Однако тот по-прежнему спокойно сидел. Фроди зарычал, брызгая слюной:

— Не хочешь ли ты побороться со мной?

Он надеялся сломать шею этому невеже во время привычной молодецкой забавы и тем самым избавить себя от необходимости выставить его вон из дома, нарушив законы гостеприимства.

Бьярки рассмеялся, вскочил на ноги и обхватил Фроди вокруг обросшей грубой шерстью груди. Изнурительной была эта схватка. Противники кружились и прыгали, так что стены дрожали.

Внезапно шапка упала с головы незнакомца, и Фроди узнал в нем своего брата. Он прекратил борьбу и прорычал:

— Добро пожаловать, родич! Что ж ты сразу не сказал мне, что это ты? Слишком долго мы дрались.