Скажи “goodbye”

Моросил мелкий дождичек, и бегать на улице не хотелось. Как всегда по воскресеньям, стоянка у спортклуба была забита. Все атлеты поиски полезного для здоровья движения начинают с того, что двигают пару тонн железа, нажимая на педаль газа. Он приткнул свой Z350 в последнем ряду, вошел в клуб, кивком поздоровался с тренером Майком и поднялся в общий зал. Сегодня ему повезло, он не только успел занять последний свободный трейдмил, но еще и умудрился оказаться прямо позади двух стройных девушек в шортах и крохотных маечках, карабкавшихся на бесконечные ступеньки.
      В последнее время Сергей начал тренироваться к массовому забегу на двадцать миль вдоль озера, который должен был состояться в Милуоки через две недели. Как правило, во время бега на трейдмиле он слушал в наушниках СиЭнЭн, но сегодня, ввиду Муркиного приезда, ему необходимо было обдумать ситуацию с Дженнифер. С ней неизбежен серьезный разговор. В любом случае пора заканчивать эти отношения. Жалко ее, славная девушка. И хорошенькая - курносая ладненькая спортивная блондинка со сверкающей улыбкой. Их таких здесь специально выпекают для заслуженных работников медфронта. Правильная добрая простая девушка. Из нее получилась бы хорошая жена и мать. Для кого-нибудь другого. С самого начала они были бесконечно чужими. Просто Джен слишком хорошо воспитана и слишком вежлива, чтобы даже самой себе признаться, что ей он чужд хотя бы даже потому что умудрился быть одновременно и эмигрантом, и евреем, и атеистом. Нет, допусти он это, она бы с энтузиазмом принялась за изучение русского языка, и потом всю жизнь сопровождала бы его в русскую компанию, терпеливо высиживая вечера с застывшей улыбкой, ни хрена не понимая и время от времени вставляя что-то невразумительное не в том роде и падеже. И насчет детей она бы пошла на разумный компромисс - например, по субботам вся счастливая семья пойдет в синагогу, а по воскресеньям - в церковь. И заседала бы в различных родительских и поселковых комитетах, и участвовала бы во всякого рода волонтерской деятельности, и возила бы их детей на всевозможные кружки - от плавания и до коньков, даже в русскую школу возила бы их неуклонно, чтобы не теряли связь со своими традициями, а в свое свободное время посещала бы какие-нибудь курсы лепки конфет и шитья мягких игрушек. И участвовала бы в товарищеском конкурсе на самый ухоженный газон в микрорайоне… И продолжала бы посещать спортклуб, и надолго оставалась бы такой же - стройной, здоровой, уравновешенной… А теперь он должен положить конец всем этим ее возможностям… Конечно, он никогда ей ничего не обещал, но мечтать-то девушкам не запретишь, и наблюдая жизнь вокруг, он приблизительно представлял себе, к чему может стремиться хорошая милая девушка-техник-радиолог, закрутившая роман с врачом. По ее представлениям, в один прекрасный день за ужином при свечах в ресторане он должен был извлечь из нагрудного кармана маленькую коробочку, а она должна была ахнуть от долгожданной неожиданности, и открыть эту коробочку, и, оценив его чувство в прямой зависимости от количества каратов, ответить взволнованным: «Йес!». А вместо этого у них уже состоялся один такой тяжелый разговор, когда он вернулся из Минска. Он уже тогда совершенно заболел Муркой, и понял, что невольно использует Джен, и предложил ей расстаться. Она тогда плакала, и ему было мучительно жалко ее. Все-таки очень славная девка! Честная, правильная, вежливая. Со всеми достоинствами американского среднего класса - найдет кошелек, непременно принесет в полицию, презервативами пользуется без малейшего смущения, обожает анализировать вслух их секс, гигиеничная, как пациент перед операцией, и пахнет исключительно мылом и дезодорантом. Одета зимой в джинсы и свет-шёрт, летом - в шорты и ти-шёрт. Спортсменка сама, и отчаянный болельщик, обожает телевидение, журнальчики про кинозвезд, постоянно читает какую-то литературу, долженствующую улучшить ее отношения с Богом и прочими окружающими, родители живут на восточном побережье, в ресторане всегда разбирает тарелку салата на составные части, и съедает только особо питательные ингредиенты, регулярно посещает дантиста, аккуратно чистит ниткой между зубами, щедро жертвует из своей небольшой зарплаты на местных бездомных котов, и немножко еще на нужды страждущих Африки, предварительно как-то выяснив у него, где это и что это за страна такая - Эфиопия? Когда он как-то выразил опасение, что свистнут посылку, которую почтальон оставил перед входом в ее квартиру, она только подивилась неумеренной фантазии его криминального воображения и твердо заявила, что это совершенно невозможно, потому что это «эгенст федерал лоу», то есть, супротив федерального закона. А случись так, что он совершил бы что-нибудь «эгентс федерал лоу», она первая, обливаясь слезами, честно дала бы против него показания (не лгать же на Библии!), зато потом носила бы ему передачи в тюрьму… Дженнифер представляла собой квинтэссенцию достижений правильного, благополучного общества, англо-саксонской протестантской цивилизации. Отрицание ее было отрицанием его новой родины. Но проблема-то была в том, что он был продуктом советской, а потом эмигрантской реальности, и в сравнении с этой девушкой сам себе порой казался каким-то аморальным циником. С его точки зрения, роскошь производства таких людей, как Дженнифер, мог позволить себе только рай для дураков, а он то ли был недостаточно дурак, то ли грехи в этот рай не пускали.
      Когда он вернулся от Мурки из Иерусалима несолоно хлебавши, отношения с Джен опять каким-то образом возобновились, и оставалось только надеяться, что на этот раз без иллюзий с ее стороны. Некоторое время он честно пытался фиксироваться на ее достоинствах - работящая, честная, добрая, любит секс. Но чужая, чужая, как марсианин. Мурка - богема, лентяйка, которая пытается жить по принципу «сидеть лучше, чем стоять, а лежать - лучше, чем сидеть», узурпировав полюбившийся ей лозунг гостиничной сети: «Ночи для сна, а дни - для отдыха», последний раз занимавшаяся спортом в школе еще до наступления половой зрелости, при этом уплетавшая все подряд, главное - чтобы много, бравировавшая всякими глупостями, вроде того, что чересчур частое мытье грозить смыть с тела необходимый защитный слой микробов, и заявлявшая, что не настолько себя любит, чтобы бросить курить; эта Мурка, которую никак нельзя представить себе вырезающей из уикендной газеты и воплощающей наяву «Меню на всю неделю», эта Мурка лишила его сна и покоя.
      Сергей сбавил скорость дорожки до семи миль в час и уменьшил градус подъема, но сердце все равно билось сильнее при воспоминании о Мурке, ее тонких руках, черных волосах и выпиравшей из платья груди, о ее мягких губах и лукавой улыбке, открывавшей чуть неровный зуб. Она и есть настоящая мурочка - ласковый котенок. Когда Сергей о ней думает, его охватывает прилив нежности, и чем дальше она от совершенства, тем почему-то ему роднее.
 

* * *

 
      Едва закончив разговор, Мурка бросилась собирать чемодан. Хоть до первого сентября оставалось почти 3 недели, сам процесс собирания уже как-то начинал путешествие. И к тому же, наконец-то она сможет взять с собой свои самые красивые и любимые вещи: и дивную полупрозрачную юбку любимого цвета «нейви», и шелковое платье с открытой спиной. Оно было недооценено Вадимом, но может ему (платью, конечно, не Вадиму), как и самой Муре, тоже полагался еще один шанс. И льняной сарафан, нет, нет, сарафан Сергей уже видел, значит - черное платье в розах. Черт, шкаф набит, а как выбрать, в чем ехать, так ничего нет! Мурка сновала по квартире, ошеломленная тем, как все замечательно получилось, и тем, что сейчас в мире есть кто-то, кто ее очень-очень ждет.
      Дни шли, Вадим потерялся, как теряется ставшая ненужной вещь. Пока она нужна, ты ее каждый раз разыскиваешь, а когда о ней больше не вспоминаешь, она окончательно утягивается в черную дыру небытия. Вот так же и Вадима поглотило забвение. Ей не хотелось ни выяснять отношения, ни продолжать их. Только один раз она не выдержала и, проходя мимо, сделала маленький крюк и вновь прошла внутрь жасминовых зарослей. Двери и окна были плотно заперты, и на всем доме лежала печать покинутости: завяли давно притерпевшиеся к плохому обращению чахлые герани в горшках с окурками, не стояло грязных стаканов с остатками кофе, окончательно развалился колченогий стул, выцветшей на солнце тряпкой качалось на веревке забытое кухонное полотенце…
      Вадим явно опять куда-то отбыл, не пожелав даже попрощаться. Конечно, были все причины обидеться на него, но почему-то ни боль, ни обида не терзали больше Муру. Она осознавала, что этот странный человек остался таким, каким был всегда, каким был с первого момента их знакомства, а ведь и от самого красивого мужчины нельзя требовать больше того, что он может дать. Исчезнуть неожиданно было вполне в его манере. И по сути дела, им нечего было бы сказать друг другу. Мура даже самой себе не могла откровенно ответить, кто от кого отказался первым - она ли выпустила бывшего друга из поля зрения, или он первым покинул ее: ведь отмагнитился Вадим именно тогда, когда Мура охладела к нему. Но все же каждый раз, когда она проходила или проезжала мимо городского парка, сердце ее щемило от мысли, что теперь и парк, и прячущийся в нем домик, в котором было пережито так много счастливых и томительных минут, больше не имеют к ней никакого отношения. По-своему ее бывший друг очень хорошо к ней относился, и было чуточку грустно, что завершился этот период жизни, и что ей почти всё равно, что исчез тот, кто когда-то значил так много. Только печально, что наше прошлое уходит так неминуемо.
      Сергей звонил почти каждый день, потому что вдруг обнаружилась масса вопросов: какие рестораны она предпочитает, какие музеи любит, хочет ли она куда-нибудь поехать, например в Лас-Вегас, на какой концерт хочет пойти… Вопросы все были трудные, требующие множества вдумчивых телефонных переговоров, и визит явно планировался на самом высшем уровне.
      Александра была ошеломлена развитием событий.
      - Ты что, сама предложила лететь к нему на край света?
      Мура кивнула.
      - Вот, решила, что имею право на сумасбродство.
      - А как же твоя любовь к Вадиму?
      - С ним все кончено.
      - Вот это да! А такая была глубокая страсть!
      - Саш, она не была обоюдная.
      - Ну что ж, тем лучше. Я тебя расстраивать не хотела, но Максим мне по-секрету сказал, что Вадим укатил в Россию, и в Израиль обратно вообще пока не собирается. И к тому же, - философски заметила Александра, - я всегда утверждала, что поскольку в богатых влюбляться ничуть не труднее, чем в бедных, то, при всех прочих равных условиях, девушкам следует влюбляться именно в богатых.
      - Ну при чем здесь это? - Муру больно укололо то, что все вокруг, кроме нее, оказывается, знают, что Вадим уехал навсегда, даже не попрощавшись, но это был укол самолюбия, а не любовных страданий.
      - Абсолютно ни при чем. Я за тебя рада, просто не вижу здесь никакого сумасбродства. Я уверена, что это будет отличная поездка. А я собираюсь с Максимом поехать на Кипр. Мне полагается, потому что я могла бы поехать с этим, из турагентства, а я, как честная девушка, отказалась. И теперь Максим просто обязан меня повезти.
      Александра все еще не посвятила Муру в ее последние открытия касательно Максима. Впрочем, на данном этапе она не посвятила в них и самого Максима. Саша все еще не знала, на что решиться, и что предпринять. Осторожность, а может страх, заставляли ее пока держать язык за зубами. К тому же, следовало еще самой решить, нужен ли ей муж-шпион. Решать самой Сашка страсть как не любила, но тут было такое дело, что с кем угодно не посоветуешься. Такие игры порой кончаются нехорошо, и возможное разоблачение может лечь грязным пятном и на ее репутацию. А может, как раз наоборот - красивой женщине скандал всегда полезен? Во всяком случае, Александра ощутила какое-то моральное преимущество. До сих пор Максим ее подавлял своей личностью, рядом с ним она почему-то постоянно чувствовала себя маленькой глупой провинциалкой, а теперь она знала его слабость, и испытывала приятное превосходство. Но с другой стороны, одновременно она начала и уважать его за то, что, как ни крути, он кому-то стоил таких немалых (Сашка уже выяснила, насколько немалых, в пересчете на шекели) денег. В ожидании правильного решения Саша убедила Максима совершить вместе маленькое романтическое путешествие. По ее опыту, ничто так не связывает пару, как общие приятные воспоминания.
 

* * *

 
      Наконец наступил день отлета. На рассвете Александра отвезла Муру в аэропорт. Полет был длинным и страшно утомительным, Мура все время думала о предстоящей встрече, пыталась ее себе представить. И боялась, что действительность будет много хуже ее грёз. Но всё в конце концов кончается, приземлился и её самолет в чикагском аэропорту.
      Мура шла по гулким залам и переходам, не представляя себе, где ее встретит Сергей, и не зная, где его высматривать. Здесь, в отличие от тель-авивского аэропорта, не было специально отстроенного плацдарма для трогательных встреч. Она брела, надеясь, что выглядит хорошо, несмотря на ночь без сна. И вдруг увидела Сергея, который быстро шел навстречу. Он улыбался, и протягивал к ней руки, и уже через мгновение она оказалась в его объятиях. И он наклонился и поцеловал ее в губы. Мурка ответила на его поцелуй, и засмеялась от смущения и радости.
      Все последующие дни были сказочными. Из аэропорта он повез ее прямо в гостиницу в Чикаго, и они провели в городе два дня. Ходили в картинную галерею, и гуляли по Мичиган авеню, и сидели в ресторанах и в кафе, а больше всего просто валялись в койке.
      - Я никогда в своей жизни не летала за тридевять земель ради того, чтобы заниматься любовью, - смеялась Мура.
      - Но скажи, разве не стоило? - спрашивал не отпускавший ее Сергей.
      - Ну-у, не знаю, не знаю… Не льсти себе, я заранее решила, что в любом случае у меня останутся походы по магазинам! - И она захлебывалась смехом, отбиваясь от его поцелуев.
      Но Мура кокетничала: она не была разочарована.
      На третий день они полетели в Лас-Вегас, и провели там прекрасные три дня и ночи, и оказалось, что Мурке, конечно, не хватило привезенных нарядов, потому что они все время ходили на спектакли, и на выступление Селин Дион и Сирк де Солей, и в рестораны, и тогда Сергей подбил ее пройтись по магазинам и накупить новых шмоток. Муре понравились вещи «Bebe», - за провокативную сексапильность (там был приобретен жакет в обтяжечку и спортивный костюм), «BCBG» - за удивительно красивые длинные платья, (одно, расшитое шелковое, для которого в израильской жизни Муры не могло быть никакого применения, здесь очень пригодилось), «Антрополоджи» - за зрелую романтику коллекции и за удивительный интерьер магазина (юбка-тюльпан и три разукрашенных кофточки), а также Ральф Лорен - за стиль девушки из хорошего дома (сумка).
      Вначале Мура порывалась платить, но Сергей категорически не допустил этого, и она с тайной благодарностью позволила себя убедить. Зато проиграла сто совершенно собственных долларов в казино, и ей было абсолютно наплевать на проигрыш, только обидно, что не выиграла. Они прогулялись по всем потрясающим гостиницам, а вечерами сидели в необыкновенных ресторанах - в которых столы стояли в тропическом лесу, или в средневековом замке… Мура постоянно чувствовала себя попавшей в сказку, в которой Сергей был ее прекрасным принцем.
      Из Лас- Вегаса они полетели в Милуоки. Сергей снимал маленькую квартиру в довольно унылом кирпичном доме в тихом квартале, и Мура обрадовалась этой дозе нормальности. Они вместе готовили ужины, -спагетти с креветками и греческим салатом, баранье жаркое с картошкой, жареную осетрину, пили красное вино, смотрели фильмы, бродили по городу, сидели в ресторане на берегу озера, посетили картинную галерею, похожую на чайку на берегу Мичигана, гуляли по набережным вдоль реки…
      И вдруг отъезд Муры приблизился вплотную. Они сидели на траве в пятнистой тени деревьев в парке на берегу озера. Сергей играл листком, Мура смотрела на воду. Помолчав, Сергей спросил:
      - Что будет дальше?
      Мурка сразу же поняла, что настал момент выяснения дальнейших отношений. Она сама об этом думала почти постоянно. Все было прекрасно, но настолько далеко от повседневности, что трудно было приложить какие-либо критерии и к их роману, и к самому Сергею. Если честно, Муре постоянно хотело обнимать и целовать его, и он, несомненно, страшно увлек ее. Но как разобраться: нравится ли тебе сам по себе этот человек, или непривычная романтика и прекрасное совместное времяпровождение. Ее впечатляло его по-мужски уверенное спокойствие и чувство собственного достоинства. Рядом с ним Мура ощущала себя маленькой девочкой, и хотя это было непривычно для нее, но приятно Нравилось, что он все может и разбирается в этой американской действительности, постоянно заботится о Муре и что у него не бывает плохого настроения. Похожее московское детство и воспоминания о Москве сближали их, и несмотря на присущее ей невольное высокомерие, она не находила в нем ничего непростительно смешного или провинциального.
      - Дальше? Что ты имеешь в виду?
      - Ну, когда мы подойдем к мосту… - туманно, но Мурке совсем понятно сказал Сергей.
      - Подойдем и как-нибудь перейдем его. - В своих фантазиях Мура, конечно, разыгрывала несколько сценариев переноса ее через этот мост расставания на его руках в свадебном платье, но не признаваться же в этом.
      Он вздохнул и сказал:
      - Вот, ты улетишь, и оставишь меня здесь таким одиноким.
      - Так прилетай ко мне. - Мурка хотела докончить «в гости», а потом решила не обозначать рамок его возможного визита.
      - Это невозможно. Вся моя работа здесь. Разве ты не знаешь, что в жизни американца самое главное - это работа.
      - Поэтому вам здесь так скучно. Вот у нас главное - чтение газет и активное участие в общественной, религиозной и политической жизни страны. Папа говорит, что на свете осталось только два идеологических государства - мы да Северная Корея.
      - И Куба, - машинально добавил Сергей.
      - Куба - это не идеология. Это как в анекдоте: «Самба-си, травахо - но»…
      - Для американцев это-то как раз и является враждебной идеологией. Мой приятель Юрка Данилов говорит, что Америка - это «трудовой лагерь с усиленным питанием»…
      Они помолчали. Мурке казалось, что Сергей хотел сказать еще что-то по существу волновавшего их вопроса, но так и не сказал. Только долго-долго смотрел на нее, а потом вздохнул и стал смотреть на горизонт.
      Поняв, что он не вернется к начатому разговору, Мура спросила:
      - А у тебя здесь много друзей?
      - Ну, близкие друзья моей юности теперь разбросаны по всему миру, часть из них - в Москве, некоторые в Штатах. Но есть и в Милуоки несколько ребят. Мы встречаемся по выходным. По будням все вкалывают. А в субботу ходим в русскую баню, вениками стегаемся, рыбу едим, пиво пьем.
      - Здорово. Такие простые мужские развлечения.
      - Они все женатые.
      - А-а… А их жены тебя ни с кем не знакомят?
      - Да не особенно. Я, видимо, удобен в качестве единственного холостяка в компании. Со мной можно танцевать, показывая мужу язык за моей спиной.
      - Завидная роль, - что-то Муру кольнуло в душе, когда она представила себе Сережу танцующего с другой женщиной.
      - Нет, она мне изрядно надоела.
      Он явно страдал, но Мурка ничего не могла поделать. У нее и самой не возникало никакого четкого реального варианта их дальнейших отношений. Её приезд оказался капризом, желанием хоть не надолго быть любимой и приласканной. Он ее побаловал, быть с ним оказалось необыкновенно приятно, ей тоже будет мучительно трудно остаться одной. Но ее жизнь там, а его - тут. Если и возможны какие-то героические решения, то их должен предпринять он. Она готова его «абсорбировать».
      Но ничего решающего никем из них так и не сказалось, отъезд неизбежно наступил, и только тогда Мура поняла, что несмотря на все попытки сохранить трезвый взгляд на ситуацию, она отчаянно надеялась, что Сережа - такой уверенный и сильный, обязательно что-нибудь предпримет, и не упустит ее. Она расплакалась, а он вместо решительных действий, сел перед ее креслом на корточки, и взяв ее руки в свои, целовал их, и потеряно повторял:
      - Мурочка, Муркин, ну скажи, чего ты хочешь? Ну что делать? Ну, хочешь, давай, не поедем в аэропорт. Ну хрен с этим билетом. Если ты сейчас же не перестанешь плакать, я тебя не повезу никуда.
      Это было трогательно, но несерьезно. В процессе утешения они опять как-то оказались в кровати, но потом все-таки пришлось встать, одеться, и спуститься к машине, и сесть, и грустно, молча ехать два часа в аэропорт, а там расставание стало совершенно неизбежным, с ним пришлось смириться, и Мурка уже из гордости скрывала свое острое разочарование, хотя ей самой было не ясно, чего же она ожидала. Она только старалась быть как можно более ласковой и нежной, но это только для того, чтобы ему было побольней с ней расставаться, чтобы не страдать одной. Потом наступил момент прохода через электронные ворота, и последний взгляд, и его бледное серьезное лицо, и его поднятая в прощании рука, и больше ничего. И полет был долгим и тяжелым, и мучила обида и унижение.
      Прибыв домой, Мура обнаружила, что Александра улетела на Кипр и вернется только через несколько дней. У Мурки самую малость полегчало на душе, что не одна она такая дура. Почему-то раньше, когда подружка улетала, казалось, той страшно повезло, что поклонник возит ее по заграничным курортам, но сама она возвратилась с ощущением девушки по вызову. Никто, кроме Сашки, не знал, к кому Мура летала, но она не могла простить себе этой поездки. Теперь она понимала чувства Сергея, когда он отказался поддерживать с ней приятельские отношения. Не то, чтобы она ожидала предложения руки и сердца, но разве запретишь девушке надеяться на безоглядную, безрассудную и сметающую на своем пути все препятствия страсть?
      В своем первом и последнем ответе на его почту она написала, что напрасно она рискнула собой и своими чувствами, и что теперь ей необходимо все забыть и вернуться к обычному течению своей жизни. Что не мешало каждые два часа лазить в свой электронный почтовый ящик, и проверять, нет ли там ответа. Он не написал, а позвонил в тот же вечер.
      - Мура, дорогая моя, - у нее сразу хлынули слезы рекой. - Ну что же я могу сделать… Мне так больно, что я причинил тебе боль. Я сам себе места не нахожу. Но я ведь знаю, как ты привязана к своей стране, к своим друзьям, к своей семье. У тебя ведь всё там, в Израиле, и карьера, и все. Мне просто нечего тебе предложить… Наши обстоятельства сильнее нас.
      - Оставь меня, пожалуйста, в покое, со своими обстоятельствами! - несмотря на всхлипы и шмыганье гордо проговорила Мура. - Есть обстоятельства, а есть - человек! - вдруг вырвалась у нее запомнившаяся откуда-то странная фраза, и она бросила телефон.
      Подумать только, что главное, чем он ей понравился, была его мужская решительность! И куда же она делась, как только настал момент её проявлять? И отчего всегда те мужчины, которых мы по-женски спешим пожалеть, так стремительно обретают самоуверенность и из трогательных страдальцев становятся неприступными и недоступными? И отчего она такая невезучая - или её мужик недостаточно любит (например, Вадим), или сам недостаточно ей нравится (например, Максим), или просто совсем ей не подходит, (имя им - легион), а уж когда наконец найдется редкий такой, который и ей нравится, и она ему, и все у них складывается хорошо, так обязательно вмешаются «обстоятельства». Почему человек никогда не сильнее своих обстоятельств? И как долго их может принимать во внимание суд?
      Прошло две недели. Газета день за днем, уже без прежнего энтузиазма, перемалывала очередные возобновления и срывы мирных переговоров, а Мура вяло изыскивала сюжеты для своих заметок. Стояли уже короткие, но все еще очень жаркие дни конца сентября. Довольная Александра вернулась с Кипра в платье от Диан фон Фюрстенберг и туфлях Прада из дьюти-фри, осмотрела все приобретенное Муркой в Лас-Вегасе и снисходительно одобрила. Мура ей сказала, что все прошло замечательно: ее приняли, развлекали, возили. Александра по своему опыту знала, что предложения руки и сердца в таких случаях не делаются, и Мурка не хотела выглядеть перед ней смешно из-за того, что восприняла всё так всерьез.
      Двадцать первого сентября в Иерусалиме начались уличные бои. Беспорядки в городе бывали уже не раз, и Мурка привыкла в такие дни на автобусах не ездить, а в Восточном Иерусалиме не гуляла уж лет пятнадцать, исключая прогулку с Сергеем. И, как все иерусалимцы, она давно привыкла, что где-то совсем рядом, на границе с палестинской автономией, у самого Гило, случаются перестрелки, и тогда туда направляются танки, но это мало сказывалось на обычной жизни горожан. Так и должно быть, для того армия и концентрируется на границах с Палестинской Автономией, чтобы в самом Израиле люди могли жить спокойно, но на этот раз это были не просто беспорядки. В первые же дни были убитые и сотни раненых, в основном среди палестинцев, и сразу стало ясно, что это серьезные столкновения, неизбежные после окончательного провала кемп-дэвидских переговоров. Палестинские демонстрации и акты террора шли друг за другом. Обычная жизнь в Иерусалиме прекратилась, а в прессе воцарилась атмосфера военного положения.
      Такое Мурка помнила во время войны в Персидском заливе, когда Саддам Хуссейн обстреливал Тель-Авив. Но тогда было легче. То есть, конечно, Мурке и 9 лет назад не очень-то нравилось сидеть в противогазе в комнате, наглухо залепленной целлофаном, как потом оказалось, совершенно бесполезным, слышать вой сирен и воображать, что на нее летит снаряд с циклоном Би, но от Саддама Хусейна никто ничего хорошего не ожидал, и Америка на тот момент уже строго с ним разбиралась. А теперь было ощущение краха всех надежд, ощущение измены и неблагодарности.
      Мура допоздна засиживалась в редакции, превратившейся в нечто вроде штаба. Журналистами владело волнение и возбуждение. Люди собирались кучками, курили, читали приходившие одно за другим сообщения, обсуждали их; телевизор и радио не выключались. Всем было ясно, что шанс или опасность дальнейших мирных соглашений утерян, и народ сплотился, несмотря на разочарование левых и «говорили мы вам» правых. Самой Муре удивительным образом полегчало оттого, что от безнадежности личных проблем ее отвлекли несчастья, общие для всей нации. Но одновременно с этим ей вдруг стало очевидно, что эти беспорядки - это больше, чем очередной виток трудностей на пути к разрешению всех политических проблем Израиля. Ей показалось, что для этой страны все потеряно, и будущее здесь совершенно безнадежно. Что большинство израильтян, отчаянно хотевших верить в вероятность полюбовного разрешения конфликта, в возможность нормальной хорошей человеческой жизни, предавались наивным иллюзиям. Арабы ни на минуту не примирялись с нарывом сионистского государства на Ближнем Востоке, и никогда, никогда не наступит спокойствие. Доживут до хорошей жизни минчане, разрешат свои конфликты армяне и азербайджанцы, примирятся когда-нибудь русские с чеченцами, но между евреями и арабами не суждено наступить спокойствию, здесь борьба идет не на жизнь, а на смерть. То, что раньше было родиной, с которой связаны все воспоминания юности, где знаком каждый город, каждый перекресток, каждое шоссе, все это вдруг показалось просто плохим местом жительства. За себя лично она боялась не больше нормального, но после взлета надежд всех последних лет тем горче и больнее было наступившее разочарование и полная безнадежность.
      Каждый день приносил новые тревожные сообщения: столкновения израильских арабов с полицией в Яффе, Хайфе и Назарете, разрушения и бои вокруг святых для евреев мест, обстрел Иерусалимского района Гило, неблагодарный «Эр Франс» (вспомним «Энтеббе»!) сокращает небезопасные полеты в Израиль, ООН принимает подлые антиизраильские резолюции… Ситуация обрела название: «Интифада Аль Кудс». Мурку преследовала картина бакинского кладбища с заготовленными, еще пустыми могилами.
      В один из вечеров, входя в дом, она услышала звонок.
      - Алё? - ей мало кто звонил теперь на домашний телефон.
      - Мура?
      - Да? - глоток воздуха. Это был Сергей.
      - Мурочка, пожалуйста, возвращайся ко мне.
      Мурку залила волна ликования. Но она была девушкой обидчивой и злопамятной.
      - Сергей, я что - гастролирующий цирк?
      - Нет, нет, я имею в виду - прилетай насовсем. Я с ума схожу, когда думаю, что ты там.
      - Спасибо большое, что ты обо мне так волнуешься, но со мной все в порядке. Это по газетам кажется, что идут уже уличные бои, а на самом деле вокруг города стоят танки, так что относительно тихо. Ну не считая сирен, конечно, - на самом деле Муре, конечно, было бесконечно приятно, что он о ней так беспокоится, и совсем уж успокаивать его не хотелось.
      - Боже мой! - Сергей застонал. - Просто Югославия… Ну ладно, я не только поэтому, я позвонил ещё и потому, что я понял… когда я почувствовал, как я о тебе волнуюсь, я понял… как я к тебе отношусь… и я бы хотел, чтобы мы были вместе и больше не расставались.
      - Сергей, сейчас, наверное, не самый подходящий момент решать наши отношения.
      - Пожалуйста, согласись вернуться, я тебя умоляю. Я прилечу за тобой!
      - Нет, нет, ты что! Ты прямо как рыцарь на белом коне спасаешь меня. Ей-богу, этого не надо. Мне совсем не страшно, я уверена, что это временные беспорядки, и Цахал очень скоро восстановит спокойствие. Вот уже формируют правительство национального единства…
      - Послушай, я хочу сформировать единство с тобой.
      - Что это значит?
      - Не ясно?
      - Нет.
      - Я предлагаю тебе выйти за меня замуж.
      - О! - Собственно говоря, Мурке впервые в жизни предложили так официально выйти замуж, и она не знала, как на это реагировать. - Спасибо.
      - Что ты скажешь?
      Мурка помолчала.
      - Я должна подумать.
      - Только пожалуйста, недолго, потому что я заказываю билет на следующую неделю.
      - Сергей, я должна подумать. Я говорю серьезно.
      - Мура, мы с тобой как лиса и журавль. Пора это прекратить. По-моему, довольно просто отдать себе отчет - любишь ли ты меня.
      - Сереженька, это просто. Если хочешь это слышать, - с запинкой пробормотала Мурка, - то да, люблю. Но в нашем случае это значит так много изменений, и все они - мои. Выйти за тебя замуж означает для меня начать совершенно новую жизнь. Я никогда раньше не размышляла серьезно, могу ли я жить в Милуоки.