Папа оказался прав. Будучи уже достаточно большой – ей исполнилось десять лет, Бесс провела многие ночи без сна; в тенях, колышущихся по стенам ее спальни, ей часто виделись эльфы, на плечи которых опускались седые парики из мха, в красных островерхих шапочках на головах. Они казались маленькими, ростом не выше зайцев с торфяных болот, с покатыми плечами и большими отвисшими животами. Эльфы обычно были настроены дружелюбно, но считалось плохой приметой поймать или даже увидеть кого-либо из них.

Спригганы тоже относились к злым эльфам, подкрадывающимся по ночам к зазевавшимся на улице людям. Они были костлявыми, со сморщенной кожей и похожими на тростинки ногами, оканчивающимися плоскими, широкими ступнями. Руки у них свисали до самых колен, а головы были большие и необычной формы, со сросшимися бровями и горящими как угли глазами.

Пай говорил, что спригганы очень злые. Старик Кровавый Боне, например, один из особенно страшных спригганов, приходил по ночам и утаскивал из кроватей непослушных детей. Естественно, что Бесс больше всего боялась именно спригганов. Она даже изо всех сил старалась быть послушной девочкой – во всяком случае, какое-то время.

В качестве предосторожности Бесс прибила над окном своей спальни лошадиную подкову – средство, которое, по словам Пая, весьма эффективно отпугивало бродячих спригганов. Она также никогда не забывала о необходимости прогонять от порога своей комнаты случайно прискакавшую туда жабу, ведь было известно, что жабы иногда водят компанию с плохими спригганами. И наконец, на столике, стоящем возле кровати, она держала вывернутую наизнанку перчатку. Если сприггану все-таки удастся проникнуть внутрь комнаты, ей нужно было только побыстрее бросить в него перчатку, и тот немедленно исчезнет.

Всему этому ее учил тогда Пай Тэтчер, и сейчас, наблюдая за тем, как он, опустив глаза в кружку с напитком, бормочет про себя историю, которую собирался им рассказать, Бесс почувствовала, что нельзя позволить, чтобы сказку услышала Габби. Воображение у нее было такое же живое и образное, как и у Бесс. Кроме того, она развивалась быстрее, чем Бесс, особенно это стало заметно после смерти отца, когда вся ответственность за воспитание непослушной и проказливой девочки легла на плечи миссис Тэвисток. Габби была очень обаятельным ребенком, гораздо более обаятельным, чем нужно было бы для ее же пользы.

Однако миссис Тэвисток не согласилась на время рассказа Пая отослать Габби посидеть с Сэдди. Она настаивала на том, что надо посоветоваться с Закери, как с хозяином дома. В этом вопросе она последует его совету. Габби, сидящая на кушетке рядом с матерью, бросила на Бесс торжествующий взгляд.

Бесс была совершено уверена, что упрямство матери в том, что Зак сможет принять правильное решение относительно Габби, совершенно ничем не обосновано. За ужином Зак много пил, а после того как дамы удалились, Алекс и он вот уже полчаса оставались в столовой вдвоем. Кроме того, у него не хватало твердости противиться детским уловкам Габби. Зак безбожно баловал ее.

Девушка нахмурилась. В последние две недели Зак казался озабоченным, уделял ей мало внимания и, что уж совсем не похоже на него, слишком много пил за ужином. Она надеялась, что он не жалеет о своем обещании жениться на ней. Может быть, ему уже расхотелось устраивать свадьбу так скоро после смерти деда? И Бесс решила, что в ближайшее время выяснит, что он на самом деле думает по этому поводу. Но сейчас главное не допустить, чтобы Габби обвела его вокруг своего маленького пальчика.

Задача, однако, была вовсе не простой. Бесс почти уже жалела о том, что позволила впустить Пая после того, как Стиббс доложил о его приходе. Но она симпатизировала старику и знала, что тот после такого перехода через торфяные равнины устал и был голоден. Пай зарабатывал себе на жизнь своими историями и наверняка бы обиделся, если бы его не пустили в дом, который он регулярно навещал вот уже много лет.

Послышались приближающиеся шаги, и, нетерпеливо обернувшись, Бесс увидела входящих в гостиную Алекса и Зака. Как и следовало ожидать, ее глаза сами собой остановились на Алексе. Он был одет так же, как и во время ужина, – девонширский коричневый сюртук и белый галстук превосходно гармонировали со смуглой кожей и темными, бездонными как ночь глазами. Мускулистые бедра обтягивали панталоны цвета шампанского. Прислонившись плечом к камину, он скрестил ноги и пристально, с непроницаемым выражением посмотрел на нее. Взгляд Алекса был напряженным, но прочитать по нему его мысли оказалось невозможно.

Интересно, что он о ней думает? Известно ли ему о тех мыслях, которые она стремится скрыть, и в особенности от него? Знает ли о том, что ее тянет к нему, о том постыдном желании, которое постоянно жжет и мучает ее день и ночь? Не выдала ли она своих с трудом сдерживаемых чувств в ту ночь, во время танца на приеме по случаю помолвки?

– Зак! – радостно воскликнула Габби, соскакивая с кушетки и обхватывая того руками за талию. Он невольно опустил руки ей на плечи, а она, подняв лицо вверх, посмотрела на него с обожанием. – О, пожалуйста, пожалуйста, разреши мне остаться и послушать мистера Тэтчера! Мама сказала, что мне можно будет остаться, если ты позволишь, а Бесс говорит, что я слишком маленькая. – И она бросила на Бесс взгляд, полный детской обиды.

Зак рассмеялся и ласково положил ладонь на макушку Габби.

– Так, значит, мистер Тэтчер здесь? – Прищурившись, он осмотрел комнату и только тогда заметил сидящего в тени Пая. Бесс показалось, что он с трудом сфокусировал взгляд, очевидно все еще находясь под действием выпитого в этот вечер вина.

– Добрый вечер, уважаемый мистер Тэтчер, – сказал Зак громко. – Вы пришли, чтобы рассказать нам какую-нибудь историю?

Пай прекратил свое бормотание, поднял голову, и его голубые глаза сверкнули в свете очага. Он пристально посмотрел на Зака, поерзал в кресле, как встревоженная птица в гнезде, и спокойно кивнул.

– Да, сэр, – ответил он низким, скрипучим голосом. – Сегодня я пришел, чтобы рассказать вам о наккерсах.

– О наккерсах? Этих духах, живущих в рудничных выработках? Замечательно! Давненько я не слышал историй о наккерсах! – очень оживившись, воскликнул Зак. – Садись, Габби, послушаем.

Лицо Габби прояснилось. Она выиграла легко, слишком легко, по мнению Бесс. Бесс встала, подошла к Заку и, взяв за руку, отвела в сторону, стараясь не обращать внимания на то, что Алекс пристально наблюдает за всеми ее движениями. Она чувствовала на себе этот напряженный взгляд, даже не глядя в его сторону. За обедом Алекс тоже все время смотрел на нее – да так, что у Бесс кусок в горло не лез, и она оставила свою тарелку почти нетронутой.

Зак слегка пошатнулся, и она через его плечо взглянула на Габби. Девочка стояла подбоченясь, и ее обычно задорное лицо было сейчас мрачнее тучи. Спокойно выдержав ее взгляд, Бесс прошептала Заку на ухо:

– Тебе действительно кажется, что будет правильно, если Габби разрешат остаться? Ты же знаешь, что воображение иногда заводит ее слишком далеко.

Зак наклонил голову и ухмыльнулся Бесс.

– Боже, Бесс, как мне нравится, когда ты шепчешь мне на ухо. Сделай это еще раз, ладно?

Бесс нахмурилась и сильно ущипнула его за руку, как часто бывало в детстве, когда он начинал дразнить ее.

– Не дурачься, Зак. Я говорю совершенно серьезно.

Зак скорчил гримасу и потер руку в том месте, куда его ущипнули.

– Мне кажется, что ты ведешь себя как зануда, Бесс.

Она было открыла рот, собираясь горячо оспорить столь несправедливое обвинение, но Зак остановил ее жестом.

– Я понимаю, что это слово звучит не очень приятно и что Габби недавно сказала тебе то же самое. Признаю, что с ее стороны это очень нехорошо, но извини, Бесс, это правда. Ты напрасно беспокоишься. Сказка не принесет девочке вреда, обещаю тебе.

– А я совершенно с тобой не согласна, – ледяным тоном ответила обиженная этим прозвищем Бесс. Почему он решил, что может называть ее занудой, если признал, что Габби этого делать не должна? – Но поскольку это твой дом, то думаю, что должна поступить так, как хочешь ты.

– Ты умница, Бесс, – успокаивающе сказал он, похлопав ее по спине ладонью, которая потом скользнула вниз и на короткое время задержалась на ягодицах. – Знаешь, хорошо бы тебе научиться соглашаться со мной. Мне нужна послушная жена.

Бесс до глубины души возмутилась столь интимной лаской с его стороны, в особенности на виду у стольких людей. А снисходительный тон Зака был просто невыносим! Смущенная, она бросила взгляд на Алекса. Их глаза встретились, задержались друг на друге, затем оба быстро отвели их в стороны. Он нахмурился, около рта образовалась глубокая морщинка, выражающая, очевидно, неудовольствие.

– Не дуйся, Лиззи, – проворчала ее мать, не в силах больше оставаться вне разговора и, видимо, совершенно безразличная к поступку Зака. – Ты делаешь из мухи слона. Я знаю, что на месте Габби просто умерла бы, если бы мне отказали в таком удовольствии, – заявила она, верная своей привычке вечно все преувеличивать. – А теперь садись и не делай такое похоронное лицо. Я с таким же нетерпением ожидаю рассказа мистера Тэтчера, как и Габби.

На негнущихся ногах Бесс отошла к креслу, стоящему в дальнем конце комнаты, в некотором отдалении от всех. Она была сердита и чувствовала, что те люди, от которых она могла ожидать поддержки, предали ее. Наклонив голову, Бесс сосредоточила все свое внимание на туфлях цвета слоновой кости с красными розочками, как будто ожидая, что изготовленные из шелковых лоскутов бутоны от ее пристального взгляда вот-вот завянут и опадут.

Казалось, что ее обида ни в коей мере никого не волновала. Зак, усевшись на кушетке вместе с ее матерью и Габби, внимательно слушал болтовню девочки о щенках. Пай прикончил последний глоток сидра и, готовясь приступить к своей истории, вытирал губы грязным рукавом своего сюртука.

Но оставался еще Алекс…

Она не смотрела на него и старалась вообще не поворачиваться в сторону камина, к которому он прислонился своим широким плечом, но чувствовала, что тот смотрит на нее. От его взгляда по спине у нее пробежал холодок, и Бесс подняла глаза.

Ее движение было столь же замедленным и плавным, как движение по листу холодной капли росы. Их глаза встретились, но они не отвели их в смущении, хотя в его взоре отражались более чем откровенные чувства, да и в ее, наверное, тоже. Во взгляде Алекса читалось… откровенное желание. Он хотел ее так же, как она хотела его!

От его глаз все внутри как будто перевернулось – грудь внезапно набухла и стала горячей, она жаждала прикосновений Алекса, губы задрожали в предчувствии ласки. Ах, нет, нет! От всего этого она должна отречься! Это необходимо подавить в себе и как священные дары сохранить для другого, другого мужчины, которого она любила, но не желала. Да поможет ей Бог! Что же теперь делать? Отчаяние сдавило ей сердце ледяными тисками.

Алекс впал в неистовство, неистовство, усиленное не находящей удовлетворения страстью. Но он не мог возложить на кого-либо ответственность за ту нелегкую дилемму, которую ему предстояло разрешить, и поэтому направил это сумасшествие внутрь самого себя, где сейчас творился настоящий ад. Окаменев, Алекс стоял у камина, борясь с соблазном увлечь Бесс из этого дома на свободу темной, все скрывающей ночи, где под покровом бет граничного неба мог распуститься цветок их тайной страсти. В этой же комнате – в этом стиснутом, ограниченном стенами пространстве, полном условностей и обязанностей, – он был скован, связан.

Бесс… Прекрасная, любимая и… помолвленная с его братом.

Он с трудом оторвал от нее глаза, радуясь и одновременно мучаясь от понимания того, что она испытывает по отношению к нему столь же глубокие чувства. Всемогущий Боже! Что же теперь делать? Помоги…

– Мне кажется, ты хотел заказать крепкого чаю, Алекс.

Прозаическое обращение Зака отвлекло Алекса от тревожных дум. Он с трудом попытался сосредоточиться на брате, который смотрел на него как на умалишенного, постарался собраться с мыслями и сформулировать подходящий к моменту ответ. Но чай, пустые разговоры о нарядах и об урожае меркли в свете мелькнувшего перед ним откровения: Бесс желала его.

– Я совсем забыл, Зак, – выдавил наконец он, собрав силы в попытке сохранить хотя бы видимость внимания. – Полагаю, что будет лучше, если чай подадут до того, как мистер Тэтчер начнет свой рассказ, или ты считаешь, что стоит подождать, пока он не закончит?

Я незнаком с этой церемонией, но думаю, что уважаемому мистеру Тэтчеру не понравится, если его прервут после того, как он начнет рассказ. Так чего тебе хочется больше, брат, рассказа или чая?

– Почему бы нам не подождать до окончания истории, Закери? – предложила миссис Тэвисток, заламывая руки театральным жестом. – Мне кажется, что больше я не могу ждать ни секунды.

– Я тоже, мама, – добавила Габби, повторяя жест матери. – Если я буду ждать слишком долго, то могу упасть в обморок!

Зак рассмеялся и любовным жестом легко похлопал ее по щечке.

– Мы же не хотим, чтобы Габби шлепнулась в обморок и расквасила свой дерзкий носик об пол, правда? – спросил он, подмигивая Бесс, и, повернувшись к мистеру Тэтчеру, сказал: – Начинайте же наконец вашу историю, мой дорогой друг. Мы все с нетерпением ждем.

Рассказ начался. Глубокий, неторопливый голос рассказчика лился спокойно, подобно широкой, величавой реке, – сладкоречиво, негромко. Но в этом ленивом потоке тем не менее ощущалось какое-то напряжение – доставляющее удовольствие и дразнящее воображение.

Габби обратилась в слух. По полу гулял сквозняк – холодное дуновение морского бриза. На руках малышки выступила гусиная кожа. Подтянув ноги под защиту теплой юбки, она прижалась к Заку и, затаив дыхание слушала, как Пай Тэтчер сплетает свою замысловатую историю.

– Боб Лауэлл был парнем примерно ваших лет, миссис, который не верил в наккерсов, – начал он, пристально глядя на Габби из-под сердито торчащих бровей, – хотя его отец был рудокопом и добывал олово, да и дед тоже. Олово текло в их жилах, как в наших с вами течет кровь. – Он повел своей узловатой рукой по комнате, опустил ее ладонью вниз на свою впалую грудь и наклонился вперед. – Но верим мы в них или нет, наккерсы все равно живут там, глубоко в шахтах, и работают они каждый день, кроме разве Рождества и Пасхи. Тогда-то, глубоко под землей, и можно услышать, как они поют свои гимны. Но мало кто видел наккерсов, многие только слышали доносящийся из самых далеких выработок перестук их крохотных кирок. Наккерсы – создания дружелюбные, если только за ними не шпионят. Этого они не любят, равно как и того, когда не верят в их существование, как не верил Боб Лауэлл. Эти существа обычно работают в самых богатых местах рудника, и, если рудокоп достаточно умен, он следует за шумом их работы или игр, находит самые богатые жилы и становится одним из богатейших рудокопов Корнуолла. Однажды отец Боба, собравшись на добычу олова, взял мальчика с собой. Боб не хотел идти, ему не нравилось, что в шахтах так темно. Чтобы ходить по длинным, извилистым выработкам, рудокопы прикрепляли на свои кепки горящие свечные огарки. Но в рудниках было сыро, вода капала с потолка и иногда тушила огарки, оставляя их в полной темноте и безмолвии. И вот однажды вода попала сразу на обе кепки, и Боб с отцом очутились в кромешной темноте, которая была чернее, чем сердце ведьмы. – Глаза Пая расширились и заблестели, как два сапфира. – И помните, там внизу вы не услышите ни звука – ни шелеста ветра в листве деревьев, ни голоса матери, зовущего вас на обед, ни пения птиц. Там тихо и темно, как в могиле.

Габби поежилась, и Зак, обняв ее рукой, успокаивающим жестом прижал к себе. Она взглянула вверх, его улыбка и подмигивание успокоили девочку. Желая разделить пугающую прелесть этой истории с сестрой, Габби взглянула на Бесс, но та смотрела в окно и как будто совсем не слушала. Глаза сестры казались пустыми и устремленными куда-то вдаль. Габби нахмурилась. Как странно ведет себя Бесс в последнее время! И лорд Росс тоже. Сегодня он выглядит таким угрюмым, суровым и тоже почему-то смотрит в окно. Она пожала плечами и отвернулась.

– Так они стояли там, в темноте, и отец Боба начал было нащупывать свою трутницу, чтобы снова зажечь свечи, как вдруг они услышали невдалеке какие-то звуки, похожие на стук отбрасываемой маленькими быстрыми ножками гальки, а также озорные смешки и хихиканье. Боб почувствовал на своем плече тяжелую руку отца. По крайней мере, он надеялся на то, что его плечо здесь, в самой глубине темных земных недр, сжимает именно рука отца.

– Коснулся ли ты, как я тебе сказал, четыре раза лошадиной подковы перед тем, как мы спустились сюда, Боб?

– Нет, отец, – признался Боб, весь дрожа от страха, как загнанная в угол полевая мышь.

Боб не сделал этого, потому что не верил в гномов-наккерсов.

– А махнул ли ты шапкой на все четыре стороны перед тем, как взять в руки топорик?

– Нет, отец, – снова сказал Боб.

– Ну тогда, Боб, да поможет нам Бог, потому что вокруг нас наккерсы, а мы не сделали того, что полагалось сделать, дабы удача не оставила нас.

Тогда Боб ужаснулся и стоял, стуча зубами от испуга, а отец зажег сперва свечу Боба, а потом и свою. Но Боб, не рискуя посмотреть на тех существ, которые, как он чувствовал, окружают их, крепко закрыл глаза.

– Открой глаза, Боб, – сказал ему отец, – и вытащи сверток с обедом, который тебе дала мать.

Боб открыл глаза и полез было за свертком, но рука его замерла на полпути. Он не мог оторвать глаз от похожих на привидения созданий, которые толпились вокруг них, опираясь на свои крошечные инструменты. Это были старые, сморщенные гномы с ногами палочками и похожими на обезьяньи руками, достающими до ботинок. У них не было шеи, а только огромные, похожие на тыквы головы с торчащими завитками красных волос. На месте глаз у гномов были маленькие, узкие щелочки, а беззубые рты от уха до уха скалились в чудовищных улыбках.

– Боб, – сказал ему отец, – выташи мясной пирог, который дала тебе мать, и отломи от него кусок. Покроши его на землю перед этими господами. Говорят, им нравится, если с ними делятся обедом. Сделай это немедленно, мой мальчик.

Но Боб по-прежнему боялся пошевельнуться. Когда наккерсы заметили, как он испуган, они начали дразнить его, приставив большие пальцы к своим длинным, крючковатым носам и помахивая в воздухе другими пальцами. Потом они повернулись к нему спиной, нагнулись, высунули языки и начали скалиться на него из-под расставленных ног.

– Боб, делай так, как я тебе сказал, – взмолился отец.

Но Боб так и не двинулся с места, тогда один самый нахальный гном подкрался и ущипнул его за ногу. Потом подобрался второй и больно ударил по лодыжке Боба.

Другие, а их было около тридцати, а то и сорока, сделали кто шаг, кто два по направлению к нему. Только тогда Боб понял, что пора что-то делать, а не то эти приземистые, маленькие души защиплют и исколотят его до смерти. Он полез в карман, вытащил оттуда пирог с бараниной и свежей репой, который дала ему мать, отломил кусок и раскрошил его на земле перед ними. Суетясь и пронзительно крича, как стая всполошенных павлинов, наккерсы подобрали крошки и исчезли во тьме выработки. Боб и его отец разом облегченно вздохнули.

– Господи, спаси нас и помилуй! Какой ужас… Теперь ты в них веришь, сынок? – спросил отец.

– Да, отец, теперь верю, – ответил Боб. – Но, может быть, мы сегодня не будем больше работать – я весь дрожу.

Отец Боба хмыкнул.

– Только после того, как ты пообещаешь мне, что в следующий раз, когда мы снова спустимся в шахту, будешь слушаться меня.

А теперь, прежде чем мы уйдем, оставь наккерсам еще крошек и накапай на пол немного свечного сала. Эти малютки соскоблят его оттуда и изготовят маленькие светильники. Если ты будешь дружить с ними, как это делал я в течение многих лет, они принесут тебе удачу, Боб, и не станут возражать, если ты будешь приходить и работать в их штольнях.

А теперь пойдем домой, сынок.

– И ушли они домой, – закончил рассказ чик, откидываясь в кресле и медленно опуская веки, притушив таким образом завораживающий блеск проницательных голубых глаз.

– Он уснул? – шепотом спросила Габби у Зака через минуту, увидев, что старик продолжает сидеть с закрытыми глазами.

– Нет, не думаю, – так же тихо ответил ей Зак. – Он всегда отдыхает после рассказа.

Похоже, это отнимает у него много сил. Сейчас отдохнет и тогда уйдет. Вот, возьми. – Он залез в карман сюртука и вытащил оттуда сверкающую новенькую гинею. Потом взял руку Габби и вложил монету в ее маленькую ладошку. – Засунь это в карман мистера Тэтчера, любовь моя. Он странный старик и твердит, что не желает, чтобы мы платили ему за подобные приятные визиты.

– Тогда почему же мы это делаем, Зак? – спросила смущенная Габби.

– Потому что он ужасно беден, Габби, – с упреком сказала ее мать. – Разве ты не видишь, какие на нем лохмотья?

Габби взглянула на Пая как будто в первый раз. Конечно, она и раньше обращала внимание на его изборожденное морщинами лицо, копну совершенно седых волос, пронзительные голубые, как вода бухты Дозмери в погожий день, глаза, но не замечала его бедности. Теперь, когда мать указала ей на это, Габби устыдилась и на сердце у нее стало тяжело.

Она встала и подошла к креслу, в котором сидел старик. От него пахло вереском и грязью торфяных равнин, солнцем и потом. Габби почувствовала к нему сострадание, и ей стало жаль, что у нее нет ни одного собственного пенни, которое она могла бы отдать ему.

Девочка протянула руку и, запустив палец в карман рассказчика, осторожно опустила туда монету, не побеспокоив старика. Сделав свое дело, она выпрямилась и заглянула ему в глаза. Сверкающие, яркие глаза смеялись. Морщины на обветренных непогодой щеках старика разгладились.

– Не волнуйся за меня, дитя, – сказал он так тихо, чтобы его могла услышать только она. – Я гораздо богаче, чем это может вам показаться. Богаче прожитой жизнью. Богаче своими историями. Ты мне веришь, крошка?

Габби улыбнулась в ответ.

– Да, мистер Тэтчер, верю.