В этот раз Диего препроводили в роскошно убранный зал, где собрался самый цвет каталонской знати под предводительством Эулалии, по обыкновению одетой в черный бархат, в знак траура по Педро Фахесу, и увешанной бриллиантами. Сеньора восседала под балдахином, в кресле, похожем на епископский трон. Обычно вдовы скрывали лица черной вуалью, но Эулалия ее не носила. Глубокое декольте открывало верхнюю часть ее груди, налитой, как дыни в середине лета. Диего с трудом заставил себя отвести взгляд от цветущей плоти. Дама протянула ему жирную руку, которую он поцеловал, как полагалось, поинтересовалась здоровьем родителей и, не дожидаясь ответа, отпустила, неопределенно махнув рукой.

Взрослые гости говорили о политике, а молодежь танцевала под зорким оком матерей. Кое-кто разместился за карточными столами. В то время карты были главным развлечением аристократов наряду с интригами, охотой и любовными приключениями. Знать проигрывала целые состояния, и профессиональные игроки кочевали из дома в дом, обирая богатых бездельников, готовых спускать деньги хоть на светских балах, хоть в игорных домах, которых в Барселоне водилось в избытке. За одним столом Диего увидел Рафаэля Монкаду, игравшего в двадцать один реал[22] с другими кабальеро. Среди них был граф Орлов. Диего сразу узнал его по стройной осанке и голубым глазам, которые сумели растопить не одно женское сердце во время визита графа в Лос-Анхелес. Как ни удивительно, русский тоже узнал юношу, хотя они виделись лишь однажды, когда тот был совсем мальчишкой. «Де ла Вега!» — воскликнул граф Орлов и, поднявшись из-за стола, горячо обнял молодого человека. Рафаэль Монкада поднял от карт удивленный взгляд и в первый раз заметил, что на балу присутствует Диего. Монкада пристально рассматривал юношу, пока русский громогласно повествовал о том, как его друг еще в нежном детстве ловил медведей. Среди гостей не было Алехандро де ла Веги, и никто не стал поправлять графа. Поаплодировав, игроки вернулись к своим картам. Диего остался около стола, чтобы понаблюдать за партией, но не отважился попросить, чтобы его приняли, хотя игроки собрались в основном посредственные. Юноша не располагал достаточной суммой, чтобы сделать ставку. Отец присылал ему совсем немного денег, полагая, что умеренность закаляет характер. Диего понадобилось совсем немного времени, чтобы заметить, что Монкада мошенничает, и понять, что скандал приведет лишь к тому, что донья Эулалия откажет ему от дома. И все же юноша не устоял перед искушением унизить своего соперника. Пристроившись подле Монкады, он стал следить за ним так пристально, что кабальеро вскоре не выдержал.

— Почему вы не идете танцевать с барышнями? — грубо спросил Монкада.

— Меня захватила ваша манера игры, сеньор, у вас есть чему поучиться, — ответил Диего с наглой улыбкой.

Граф Орлов отлично понял, о чем речь, и, смерив противника холодным, как степи далекой родины, взглядом, заметил, что дону Рафаэлю сверхъестественно везет в игре. Рафаэль Монкада промолчал, но теперь остальные игроки внимательно следили за ним. Диего не сдвинулся с места, пока не кончилась партия. Граф Орлов попрощался и, щелкнув каблуками, удалился с небольшим выигрышем, собираясь провести остаток ночи за танцами. Ни одна дама на балу не оставила без внимания его стройную фигуру, сапфировые глаза и ладный мундир.

Стояла холодная и сырая барселонская ночь. Бернардо ожидал Диего в патио, распивая бутылку вина с Жоанетом, одним из лакеев, который присматривал за каретами. Чтобы не замерзнуть, оба то и дело топали ногами по земле. Жоанет, любивший поболтать, встретил наконец человека, который слушал его, не прерывая. Назвавшись слугой Рафаэля Монкады, о чем Бернардо и сам прекрасно знал, каталонец пустился рассказывать длинную историю, детали которой Бернардо педантично фиксировал в памяти. Любое знание, даже самое ничтожное, в один прекрасный день могло пригодиться. Тут во двор вышел злой как черт Монкада и велел подавать карету.

— Я запретил тебе болтать со слугами! — бросил он Жоанету.

— Это индеец из Америки, сеньор, слуга дона Диего де ла Веги!

Охваченный злобой, Монкада поднял трость и обрушил ее на спину Бернардо, скорее удивленного, чем испуганного или разгневанного. Рухнувший на землю индеец услышал, что Рафаэль велел Жоанету найти Пелайо. В этот момент во дворе появился Диего. Опередив лакея, он придержал дверцу кареты и остановил Монкаду.

— Что вам угодно? — спросил тот в замешательстве.

— Вы ударили Бернардо! — воскликнул Диего, белый от ярости.

— Кого? А, вы об этом индейце. Он проявил непочтительность, повысил на меня голос.

— Бернардо не мог повысить голос ни на вас, ни на черта из преисподней, он немой. Вам придется извиниться, кабальеро, — потребовал Диего.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул Монкада, не веря своим ушам.

— Ударив Бернардо, вы оскорбили меня. Извиняйтесь, или я пришлю секундантов, — ответил Диего.

Рафаэль Монкада громко расхохотался. Креольский мальчишка без роду без племени собирается вызвать его на дуэль! Он резко захлопнул дверцу кареты и приказал кучеру трогать. Бернардо схватил Диего за руку, взглядом умоляя его успокоиться, но юноша дрожал от гнева. Высвободив руку, он вскочил в седло и галопом поскакал к дому Мануэля Эскаланте.

Несмотря на ранний час, Диего стучал в дверь Мануэля Эскаланте своей тростью, пока ему не открыл старый слуга, тот подавал кофе после занятий. Он проводил юношу на второй этаж, где ему пришлось подождать с полчаса, пока не появился маэстро. Эскаланте уже видел десятый сон, но собрался очень быстро и предстал перед гостем в элегантной домашней куртке и с напомаженными усами. Запинаясь, Диего рассказал учителю о происшедшем и попросил стать его секундантом. У них были сутки, чтобы выполнить все формальности, не привлекая внимания властей. Только аристократы могли без опаски биться на дуэлях: знати сходили с рук и более серьезные преступления.

— Дуэли придумали, чтобы благородные люди могли защитить свою честь. У поединков такого рода есть свои правила, очень жесткие. Кабальеро не может драться из-за слуги, — сказал Мануэль.

— Бернардо мне брат, а не слуга, маэстро. Но пусть даже он был бы слугой, Монкада не должен обижать ни в чем не повинных людей, это несправедливо.

— Несправедливо? А вы верите в справедливость, сеньор де ла Вега?

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы она восторжествовала, — ответил Диего.

Процедура дуэли оказалась сложнее, чем представлял себе юноша. Сначала Мануэль Эскаланте заставил его составить письменный вызов, который лично отнес в дом обидчика. Теперь маэстро предстояло иметь дело с секундантами Монкады, обязанности которых состояли в том, чтобы любой ценой избежать поединка. Ни один из противников не пожелал отступить. Кроме секундантов с обеих сторон требовалось присутствие врача и двух беспристрастных свидетелей, знакомых с правилами дуэли. Маэстро взялся найти их сам.

— Сколько вам лет, дон Диего? — спросил он.

— Почти семнадцать.

— Тогда вы еще не можете драться.

— Право, маэстро, ну что за мелочи. Что нам месяц или два? На кон поставлена моя честь, а у чести нет возраста.

— Пусть так, но придется поставить в известность Томаса де Ромеу. Иначе вы обманете доверие человека, который оказал вам гостеприимство, и нанесете ему тяжкое оскорбление.

В результате Томас де Ромеу стал вторым секундантом Диего. Он приложил немало усилий, чтобы отговорить юношу, в страхе думая, что скажет Алехандро де ла Веге, если его сын погибнет. Впрочем, особенно тревожиться за Диего не приходилось. Томас побывал на двух занятиях в академии и видел юношу в деле. Однако вскоре произошла катастрофа: секунданты Монкады сообщили, что он вывихнул себе щиколотку и не может драться на шпагах. В качестве оружия Рафаэль выбрал пистолеты.

Встреча была назначена в лесу Монтжуик в пять утра, когда кончался комендантский час и было достаточно светло, чтобы проехать по городу. По земле стелился туман, и сквозь листву проникали слабые лучи восходящего солнца. Среди безмятежного спокойствия природы предстоящий поединок казался чем-то противоестественным, но об этом никто не думал, даже Бернардо. Индеец, как и положено слуге, старался держаться поодаль, не принимая участия в приготовлениях. Как требовал обычай, противники поприветствовали друг друга, затем свидетели осмотрели их, чтобы удостовериться, что они не используют дополнительной защиты. Соперники бросили жребий, чтобы узнать, кто встанет лицом к солнцу. Диего проиграл, но решил, что его зоркие глаза вполне компенсируют это неудобство. Будучи оскорбленной стороной, юноша мог выбирать пистолеты. Он взял те, что Эулалия де Кальис прислала в подарок его отцу много лет назад. Ради такого случая он сам почистил и смазал пистолеты. Выходило забавно: в первый раз ему предстояло использовать это оружие против племянника Эулалии. Свидетели и секунданты осмотрели пистолеты и зарядили их. Решили не драться до первой крови: оба противника пользовались правом стрелять по очереди, даже ранив друг друга, пока врач не велит им остановиться. Монкада выбирал пистолет первым, потом бросили жребий, кому стрелять первым — опять выиграл Монкада, — и отмерили расстояние в пятнадцать шагов, которое должно было разделять соперников.

Наконец Рафаэль Монкада и Диего де ла Вега встретились лицом к лицу. Ни один из них не был трусом, но оба были бледны и взмокли от пота. Диего заставлял драться гнев, а Монкаду гордыня; так или иначе, отступать было поздно. Противники поставили на кон свою жизнь, не вполне понимая, во имя чего. Бернардо утверждал, что все дело не в ударах тростью, а в Хулиане. Диего с возмущением отвергал это, но в глубине души был вынужден согласиться с братом. Неподалеку ожидал закрытый экипаж, готовый подобрать раненого или убитого. Диего не думал ни о своих родителях, ни о Хулиане. Когда он занимал позицию, перед глазами его возник необыкновенно яркий образ Белой Совы, такой четкий, словно она и вправду стояла рядом с Бернардо. Таинственная женщина застыла в такой же позе, в какой она стояла на берегу, провожая внука, ее плечи покрывал все тот же кроличий плащ. Внезапно Белая Сова горделиво подняла свой шаманский посох и потрясла им в воздухе. Тогда Диего почувствовал себя неуязвимым, его страх прошел, и он смог взглянуть в лицо Монкаде.

Распорядитель хлопнул в ладони, чтобы противники приготовились. Диего глубоко вздохнул. Монкада неторопливо поднял пистолет. Распорядитель хлопнул в ладони два раза. Диего улыбнулся Бернардо и своей бабке и застыл, ожидая выстрела. Раздалось три хлопка, Диего увидел вспышку, услышал хлопок и почувствовал жгучую боль в левой руке.

Диего пошатнулся и с трудом устоял на ногах. По рукаву его сорочки расплывалось алое пятно. Туманным утром все предметы казались нарисованными акварелью, а контуры деревьев и людей тонули в дымке, пятно крови казалось необыкновенно ярким. Распорядитель сказал Диего, что у него есть всего одна минута, чтобы ответить на выстрел противника. Юноша кивнул головой и снова занял позицию. Его левая рука висела неподвижно. Бледный, дрожащий Монкада повернулся боком и закрыл глаза. Распорядитель хлопнул в ладони, и Диего поднял оружие. На расстоянии в пятнадцать шагов Рафаэль Монкада услышал выстрел и решил, что соперник попал в него. Он упал на колени и не сразу понял, что на самом деле остался невредим: Диего выстрелил в землю. Монкаду вывернуло, он трясся, как в лихорадке. Смущенные секунданты помогли Рафаэлю подняться, вполголоса уговаривая его держать себя в руках.

В это время Бернардо и Мануэль Эскаланте помогали врачу разорвать рубаху Диего, который продолжал стоять на ногах и казался совершенно спокойным. Пуля оцарапала руку, не задев кость и не слишком повредив мышцы. Врач перевязал рану платком, чтобы остановить кровь. Зашить руку можно было в более подходящих условиях. Согласно этикету, дуэлянты подали друг другу руки. Их честь была спасена, обиды отомщены.

— Слава богу, что ваша рана неопасна, кабальеро, — сказал Рафаэль Монкада, уже вполне овладевший собой. — Я приношу извинения за то, что ударил вашего слугу.

— Я принимаю их, сеньор, но должен напомнить, что Бернардо — мой брат, — ответил Диего.

Бернардо помог ему дойти до экипажа. Позднее Томас де Ромеу спросил юношу, зачем тот вызвал Монкаду, если не собирался стрелять в него. Диего ответил, что ни за что не захотел бы омрачить свою совесть убийством.

Томас и Диего решили ничего не говорить девушкам, чтобы не подвергать их чувствительность серьезному испытанию; впрочем, ни одна из них не поверила, что юноша поранился, упав с лошади. Исабель приставала к Бернардо, пока он не рассказал ей, что произошло. «Я никогда не разделяла мужских представлений о чести. Ну разве не глупо рисковать жизнью из-за пустяка!» — заявила девочка, однако косящий взгляд выдавал ее волнение. С этого момента Хулиана, Исабель и Нурия оспаривали право отнести Диего обед. Врач рекомендовал раненому провести несколько дней в постели, чтобы избежать осложнений. Эти четыре дня были самыми счастливыми в жизни юноши; он с радостью сражался бы на дуэли каждую неделю, чтобы добиться внимания Хулианы. Стоило девушке войти, и его комната наполнялась волшебным светом. Он ожидал ее, откинувшись в кресле, с томиком сонетов на коленях, и притворялся, что читает, а на самом деле считал минуты до ее прихода. Юноша делал вид, что страдает от невыносимой боли, чтобы Хулиана кормила его с ложки, протирала ему виски одеколоном, вечера напролет играла ему на арфе, читала вслух и развлекала несложными карточными играми.

Забота о Диего отвлекла Бернардо, и он совсем позабыл, как Монкада послал за Пелайо. Индеец вспомнил об этом спустя несколько дней, когда услышал от слуг, что на графа Орлова напали в ту самую ночь, когда он возвращался с вечеринки у Эулалии де Кальис. Русский аристократ допоздна задержался в гостях и лишь под утро сел в экипаж, чтобы вернуться в особняк, который арендовал на время краткого пребывания в городе. В узком переулке карету атаковали несколько бандитов, вооруженных мушкетами. Ловко управившись с четырьмя лакеями, они оглушили графа жестоким ударом и отняли у него бумажник, драгоценности и шиншилловый плащ. Нападение приписали партизанам, хотя до сих пор они не совершали ничего подобного. Все сходились на том, что в Барселоне не стало никакого порядка. «И зачем только придумали комендантский час, — рассуждали слуги, — если порядочным людям уже нельзя по улице пройти? Французы совсем за порядком не следят». Бернардо рассказал Диего, что у графа украли золото, которое он честно выиграл у Монкады.

— Ты точно слышал, как Монкада зовет Пелайо? Кажется, я знаю, что ты подумал. Ты думаешь, что Монкада замешан в нападении на графа. Довольно серьезное обвинение, не так ли? У нас мало доказательств, но я согласен, это вряд ли совпадение. Как бы то ни было, Монкада все равно мошенник. Я не могу допустить, чтобы он женился на Хулиане, но не знаю, как ему помешать, — проговорил Диего.

В марте 1812 года в Кадисе приняли либеральную конституцию. Она повторяла французскую революционную конституцию почти дословно, за тем исключением, что католицизм объявлялся официальной религией, а остальные запрещались. Томас де Ромеу с усмешкой заметил, что едва ли стоило отчаянно сопротивляться Наполеону, чтобы потом во всем с ним согласиться. И добавлял, что благие начинания, скорее всего, так и останутся на бумаге, поскольку Испания фатально отстает от Европы и войдет в девятнадцатый век лет через пятьдесят, не раньше.

Пока Диего слушал лекции в колледже, обучался фехтованию и пытался с помощью фокусов вернуть расположение Хулианы, которая вновь стала относиться к юноше с дружелюбным равнодушием, как только он выздоровел, Бернардо рыскал по городским улицам в тяжелых ботинках падре Мендосы, к которым так и не смог привыкнуть. Индеец никогда не расставался с заветным кожаным мешочком, и черная прядь Ночной Молнии настолько пропиталась его запахом и теплом, что почти слилась с его существом. За годы немоты у Бернардо чрезвычайно обострились зрение и слух. Юноша привык к одиночеству и нисколько не страдал в незнакомом городе среди чужих людей. Толпа не пугала индейца, ведь самым надежным убежищем для него была его собственная душа. Тоскуя о калифорнийских просторах, Бернардо все же сумел полюбить древний город с узкими улочками, каменными домами и суровыми церквями, напоминавшими о падре Мендосе. Больше всего ему нравилось в порту, на берегу моря, куда дельфины иногда приносили весточки с далекой родины. Бернардо бесцельно бродил по городу, смешавшись с толпой, чтобы постичь дух Барселоны и Испании. В один прекрасный день он повстречал Пелайо.

У дверей какой-то таверны прелестная замарашка цыганка на ломаном испанском предлагала прохожим погадать по руке. Минуту назад она уверяла моряка, что в дальних странах его ждет бесценное сокровище, хотя отлично разглядела на ладони несчастного крест, предвестие близкой смерти. Отойдя на несколько шагов, морячок обнаружил пропажу кошелька и решил, что гадалка обокрала его. Он вприпрыжку вернулся к таверне и, серый от гнева, истекая слюной, словно бешеный пес, схватил цыганку за волосы и стал трясти ее. Завсегдатаи таверны, высыпавшие на шум, стали подначивать его злобными выкриками. Ничто не сплачивало добропорядочных горожан сильнее ненависти к цыганам, а в лихие военные годы достаточно было ничтожной искры, чтобы вспыхнуло пламя вражды. Цыган обвиняли во всех смертных грехах, говорили даже, что они похищают испанских детей, чтобы продать их в Египет. В прежние времена казни еретиков, колдунов и цыган превращались в веселые празднества. Матрос уже собирался броситься на женщину с ножом, но от толчка Бернардо рухнул на землю, да так и остался валяться в пыли, пока не протрезвел. Бернардо не мешкая схватил цыганку за руку, и они бросились бежать, теряясь в лабиринте улиц. Лишь в квартале Барселонета беглецы убедились, что разъяренная толпа перестала их преследовать. Бернардо хотел было распрощаться с цыганкой, но та настояла, чтобы юноша проводил ее. В проулке стояла кибитка, разрисованная причудливыми узорами и знаками зодиака; к ней был привязан здоровенный угрюмый першерон[23]. Изнутри это удивительное средство передвижения, похожее то ли на пещеру, то ли на юрту кочевников, было сплошь обклеено дешевыми образками, на полу валялся ворох пестрых юбок и цветистых платков. Пахло духами и несвежим телом. Всю обстановку составляли жалкий тюфяк и потертые бархатные подушечки. Цыганка жестом предложила Бернардо сесть, сама уселась напротив, поджав ноги, и принялась внимательно, без тени улыбки рассматривать индейца. Потом гадалка достала склянку с какой-то жидкостью, отхлебнула и протянула ему, все еще тяжело дышавшему после отчаянной гонки по улицам. У женщины была смуглая кожа, сильное тело, взгляд дикарки и крашенные хной волосы. Цыганка была одета в пышные юбки с воланами, поношенную блузу, короткий жилет со шнуровкой и шаль с бахромой. Она ходила босиком, а голову повязывала платком, как все замужние женщины и вдовы ее племени. На запястьях гадалки позвякивали браслеты, на лодыжках болталось несколько серебряных колокольчиков, а платок украшали золотые монетки.

Чужакам-гадже она привыкла представляться Амалией. При рождении ее назвали по-другому, но настоящего имени девочки не знал никто, кроме ее матери; его никогда не произносили, чтобы не привлекать злых духов. У цыганки было и третье имя, которым ее звали в таборе. Ее мужа Рамона убила разъяренная толпа на рынке в Лериде, когда он воровал кур. Они повстречались еще в детстве. Семьи молодых людей сговорились поженить их, когда Амалии было всего одиннадцать лет. Свекор заплатил за девушку большой выкуп, потому что она отличалась крепким здоровьем и сильным характером, была отличной хозяйкой и, кроме того, слыла настоящей драбарди — гадалкой и знахаркой, способной лечить колдовством и целебными травами. В одиннадцать лет Амалия напоминала худосочного котенка, но цыгане не слишком высоко ценили женскую красоту. Худая, как скелет, девчонка вскоре превратилась в привлекательную женщину, однако ее мужа ждало горькое разочарование: она так и не смогла родить. Цыгане считали детей благословением небес, муж имел право прогнать бесплодную жену, но Рамон слишком сильно любил свою Амалию. Женщина так и не оправилась от смерти мужа. Она не смела призывать любимого из царства мертвых, не могла даже произносить его имя, только молча плакала по ночам.

Ее племя веками скиталось по миру, гонимое и презираемое всеми. Предки цыган тысячу лет назад покинули Индию и обошли всю Азию и Европу, прежде чем обосноваться в Испании. Здесь их встретили так же враждебно, но местный климат благоприятствовал кочевой жизни. Многие цыгане осели на юге, но несколько таборов продолжали скитаться по всей стране. К одному из них принадлежала Амалия. Этот народ повидал столько горя, что привык бояться всего на свете и никому не доверять, потому женщину так тронуло внезапное заступничество Бернардо. С гадже можно было только торговать. Любая другая форма общения с чужаками могла навлечь на табор неисчислимые беды. Цыгане старались селиться на окраинах, избегали инородцев и горой стояли друг за друга. Однако этот юноша совсем не походил на гадже. Скорее, он тоже был цыганом из какого-то далекого и незнакомого племени.

Внезапно в кибитку вошел Пелайо, который приходился Амалии братом. Пелайо не узнал индейца. В ту ночь, когда Монкада нанял цыгана исполнять итальянскую серенаду, тот смотрел только на Диего, угрожавшего пронзить ему горло. Амалия заговорила с братом на романи, гортанном наречии, которое произошло от санскрита. Она рассказала о том, что произошло, и попросила прощения за то, что нарушила запрет иметь дело с гадже. За этот тяжкий проступок ее могли объявить маримё, то есть нечистой, и изгнать из табора. Однако с тех пор, как началась война, на многое приходилось закрывать глаза. В последнее время на табор свалилось немало бед, многие семьи распались. Вместо того чтобы ругать сестру, Пелайо сердечно поблагодарил Бернардо. Доброта индейца удивила и тронула его, прежде чужаки никогда не приходили на помощь цыганам. Брат и сестра поняли, что Бернардо немой, однако они отлично видели, что их новый знакомый вовсе не глухой и не слабоумный. Их табор зарабатывал себе на жизнь чем придется, но больше всего занимались лошадьми, продавали их и лечили. В своих маленьких кузницах они обрабатывали железо и благородные металлы. Цыгане кузнецы могли выковать что угодно, от оружия до украшений. Война принесла табору не только бедствия: увлеченные борьбой с французами, испанцы на время забыли о кочевом народе. По праздникам и воскресеньям табор возводил на площади круглый шатер и устраивал цирковые представления. Вскоре Бернардо познакомился со всей труппой, в которой выделялся силач Родольфо, гигант, с головы до ног покрытый татуировками, который набрасывал себе на шею огромного питона и поднимал коня. Шестидесятилетний Родольфо был самым старшим из цыган и пользовался непререкаемым авторитетом. Самый удивительный номер исполняла девочка по имени Петрина. Девятилетняя крошка умела складываться, словно платок, и целиком помещалась в кувшине для оливкового масла. Пелайо исполнял акробатические трюки и скакал верхом, другие цыгане с завязанными глазами метали кинжалы. Амалия продавала лотерейные билеты, составляла гороскопы и предсказывала судьбу с помощью стеклянного шара. Предсказания получались такими точными, что сама гадалка немного побаивалась их. Ясновидение сродни проклятию. Если ты видишь будущее, но не можешь его изменить, не лучше ли оставаться в неведении?

Узнав о дружбе Бернардо с цыганами, Диего потребовал, чтобы брат отвел его в табор. Молодой человек все еще надеялся найти доказательства, чтобы разоблачить Монкаду. Он не предполагал, что станет кочевому народу настоящим другом. Большая часть испанских рома давно вела оседлую жизнь. Цыгане старались селиться за пределами городов и селений. Понемногу местные привыкали к ним и переставали преследовать, но никогда не признавали своими. Каталонские рома продолжали кочевать. Табор Амалии и Пелайо одним из первых провел на одном месте целых три года. Диего сразу понял, что спрашивать о Монкаде не стоит. Его новые знакомые были недоверчивы и надежно хранили свои секреты. Когда рана Диего на руке полностью зажила и Пелайо простил ему ночное нападение, Диего упросил цыган разрешить им с Бернардо принять участие в представлении. Братья показали, на что способны. Получилось не слишком впечатляюще, поскольку рука Диего еще побаливала, однако цыганам их акробатические трюки понравились. Вместе они смастерили сложную конструкцию из мачт, канатов и парусов, чем-то напоминавшую такелаж «Богородицы». Молодые люди выходили на арену в длинных плащах, которые тут же сбрасывали эффектным жестом, оставаясь в черных костюмах. Они выделывали под куполом умопомрачительные трюки без страховки, совсем как над морем, на корабельных мачтах. Диего показывал фокусы: заставлял исчезнуть куриную тушку, а потом доставал из декольте Амалии живую курицу, ударом кнута гасил свечу, укрепленную на голове силача Родольфо, не задев его. Братья, не сговариваясь, решили не посвящать Томаса де Ромеу в детали своих отношений с цыганами. Терпение гостеприимного хозяина было не беспредельно.

В один прекрасный день, выглянув из-за занавеса, Бернардо увидел среди зрителей Исабель и Хулиану в сопровождении дуэньи. По воскресеньям Нурия, несмотря на возражения дона Томаса, водила девушек на мессу. На этот раз, возвращаясь из церкви, сестры решили посмотреть представление. Цирк являл собой полинялый парусиновый шатер с посыпанной соломой ареной посередине. Зрители побогаче размещались на нескольких деревянных скамейках, простой люд следил за выступлениями артистов стоя. На арене силач поднимал коня, Амалия помогала Петрине забраться в кувшин, а Диего и Бернардо кувыркались на трапециях. После представления Пелайо устраивал на арене петушиные бои. Томас де Ромеу едва ли позволил бы дочерям отправиться в такое место, но девушкам удалось сломить отчаянное сопротивление Нурии.

— Если дон Томас узнает, чем мы тут занимаемся, он отправит нас домой на первом же корабле, — прошептал Диего, увидев женщин.

Тогда Бернардо вспомнил о маске, с помощью которой они пугали моряков на «Богородице». Братья проделали дырки для глаз в двух платках и закрыли себе лица, молясь, чтобы сестры де Ромеу их не узнали. На этот раз Диего решил не показывать фокусов, которые не раз демонстрировал дома. Юноша не сомневался, что его разоблачат, пока не услышал, как Хулиана обсуждает с Аньес Дюшам подробности представления. Девушка с восторгом рассказывала об отважных акробатах в черных масках и потихоньку от Нурии призналась, что подарила бы обоим поцелуй, если бы только они сняли маски.

С младшей сестрой вышло не так гладко. Друзья как раз праздновали благополучное окончание проделки, когда в их комнату без стука ворвалась Исабель. Девочка нередко поступала подобным образом, несмотря на строгий запрет отца. Не теряя времени даром, она тут же перешла к делу и заявила, что непременно выдаст таинственных акробатов, если они при первом удобном случае не отведут ее посмотреть на цыган. Ей во что бы то ни стало нужно было убедиться, что татуировки на теле силача настоящие, а его змея живая.

Вскоре Диего смог утолить терзающую любого семнадцатилетнего юношу жажду в объятиях Амалии. Любовники встречались тайком, оба отчаянно рисковали. Сойдясь с гадже, Амалия нарушила главный закон своего племени и могла жестоко за это поплатиться. Она вышла замуж целомудренной, как полагалось цыганской девушке, и хранила верность своему Рамону. Вдовство поставило женщину в двусмысленное положение. Она была еще молодой, но соплеменники обращались с ней как со старухой. Со временем Пелайо был обязан подыскать сестре нового мужа, но траур по Рамону не кончился. В таборе скрыться от посторонних глаз было невозможно. Амалия старалась выкроить время, чтобы встретиться с Диего в дальнем переулке, и, обнимая его, замирала от страха. Цыганка не была влюблена в юношу. После страшной смерти мужа она смирилась с одиночеством. Женщина была вдвое старше Диего, она прожила с мужем более двадцати лет, но оставалась неопытной в любовных делах. Их любовь с Рамоном больше походила на дружбу и нежную привязанность, чем на жаркую страсть. Цыгане заключали брак с помощью простого ритуала: жених и невеста делили кусок хлеба, смоченный их собственной кровью. Этого было достаточно. Союз освящала взаимная любовь. Свадьбу праздновали всем табором, с шумным пиром, песнями и танцами. Потом молодожены могли уединиться в дальнем углу шатра. Отныне им предстояло вместе бродить по дорогам Европы, терпеть лишения, спасаться от преследований и наслаждаться редкими счастливыми минутами. Амалия знала, что дух Рамона ждет ее в прекрасном загробном мире, куда он отправился после мученической смерти. Едва цыганка увидела изуродованное тело своего мужа, дивный огонь, горевший в ее душе, погас. Женщина больше не вспоминала о наслаждении, которое дарят мужские объятия. К Диего она не чувствовала ничего, кроме дружеского расположения. Амалия видела, что мальчик страдает без женской ласки, и решила его утешить, только и всего. Цыганка боялась, что ее муж превратится в злобный призрак и вернется покарать неверную супругу. Впрочем, в оправдание себе она могла бы сказать, что встречается с юношей исключительно из жалости и великодушия. Амалия так стыдилась их отношений, что занималась любовью, не снимая одежды. Она много плакала. Глубоко тронутый Диего осушал ее слезы нежными поцелуями; он постепенно начинал постигать тайны женского сердца. Несмотря на суровые нравы цыган, Амалия была готова утешить и Бернардо, если бы он только захотел. Но индеец ни на миг не забывал Ночную Молнию.

Мануэль Эскаланте долго наблюдал за Диего, прежде чем приступить к самому главному в жизни юноши разговору. Сначала доверчивая искренность молодого де ла Веги казалась маэстро подозрительной. Суровый и замкнутый человек, он принимал Диего за легкомысленного юнца. Однако после достопамятной дуэли с Монкадой Эскаланте изменил свое мнение. Он полагал, что смысл дуэли не в победе, а в том, чтобы перед лицом смертельной опасности раскрыть лучшие стороны своей души.