Зорро. Рождение легенды

Через некоторое время во дворе появились двое членов Общества справедливости в белых париках и ливреях лакеев Эулалии де Кальис. Сам Диего переоделся в шитую серебром и золотом бархатную куртку кофейного цвета с кожаным воротом, заколотым жемчужной булавкой, пластрон[28], кремовые панталоны, щегольские туфли с золочеными пряжками и шляпу с высокой тульей и смотрелся настоящим принцем. В таком виде друзья отправились в казарму. Когда Диего появился у слабо освещенной единственным фонарем двери, была глубокая ночь. Тоном человека, привыкшего отдавать приказы, юноша велел двоим часовым позвать старшего. На молоденького младшего лейтенанта, говорившего с сильным андалусским акцентом, наряд гостя и герб на карете произвели поистине ошеломляющее впечатление.

— Ее сиятельство донья Эулалия де Кальис посылает вам бочонок лучшего вина из своих погребов, чтобы бравые солдаты могли нынче же ночью выпить за ее здоровье. У сеньоры сегодня день рождения, — надменно объявил Диего.

— Все это немного странно… — пробормотал пораженный офицер.

— Странно? Вы, должно быть, недавно в Барселоне! — перебил Диего. — Ее сиятельство каждый год присылает в казарму бочонок вина, не могла же она пропустить поистине знаменательный год, год освобождения от тирана-безбожника.

Немного успокоившись, лейтенант приказал своим подчиненным унести вино в караульное помещение и пригласил Диего выпить с ними, однако молодой человек отказался, сославшись на то, что ему предстоит отвести такой же бочонок в Цитадель.

— На днях ее сиятельство пришлет вам свой любимый паштет из свиных ножек с репой. Сколько вас?

— Девятнадцать человек.

— Что ж, отлично. Спокойной ночи.

— Прошу вас, сеньор, ваше имя…

— Я дон Рафаэль Монкада, племянник ее сиятельства доньи Эулалии де Кальис, — сообщил Диего и, постучав тростью по облучку кареты, велел мнимому кучеру трогать.

В три пополуночи, когда весь город спал и на улице не было ни души, Диего приступил ко второму этапу своего плана. По его подсчетам, солдаты в казарме уже успели выпить вино, и если не заснули, то по крайней мере стали медленнее двигаться и хуже соображать. Настало время действовать. Диего вышел из дома в костюме Зорро. С собой он захватил хлыст, пистолет и остро заточенную шпагу. Чтобы стук лошадиных копыт по мостовой не привлек внимания, молодой человек решил идти пешком. Стараясь держаться ближе к стенам домов, он добрался до казарм и убедился, что часовые по-прежнему скучают у входа под фонарем. Судя по всему, им не довелось попробовать вина. Во тьме под навесом ждали Хулио Сесар и другие члены Общества справедливости, как и было условлено, переодетые моряками. Диего провел краткий инструктаж, который сводился к указанию ни в коем случае не вмешиваться и не приходить ему на помощь, что бы ни случилось. В этом спектакле у каждого была своя роль. Помолившись про себя и попросив у Господа удачи, друзья разошлись.

Пока ряженые изображали пьяную перепалку, Диего прятался под навесом, ожидая своего выхода. Заметив драку, часовые бросились разнимать буянов. Однако моряки продолжали обмениваться тумаками, несмотря на угрозы и обещания посадить их под замок. Неуклюжие пируэты дерущихся были до того уморительны, что часовые не могли сдержать хохот, но пьяные чудесным образом обрели равновесие и атаковали жандармов. Застигнутые врасплох стражники не смогли дать отпор нападавшим. Их оглушили, подхватили под локти и оттащили на соседнюю улицу, к дому с маленькой дверцей на углу. В ответ на троекратный стук дверь слегка приоткрылась, а когда моряки произнесли пароль, из дома вынырнула женщина лет шестидесяти, одетая в черное, и впустила их внутрь. Заговорщики, нагибаясь, чтобы не стукнуться о косяк, втащили своих пленников в угольный подвал. Здесь их и оставили, предварительно раздев, связав и заткнув им рты. Мнимые матросы переоделись в форму часовых и заступили на пост под фонарем. Операция заняла всего несколько минут, но Диего их вполне хватило, чтобы проникнуть в казарму со шпагой в одной руке и пистолетом в другой.

Внутри было безлюдно, тихо, как на кладбище, и почти совсем темно, поскольку в доброй половине ламп закончилось масло. Диего бесшумно, словно призрак, проскользнул в коридор, его присутствие выдавал лишь тусклый блеск клинка. Осторожно открыв дверь, юноша оказался в оружейной, где, по всей видимости, и происходила попойка: на полу вповалку спала, по крайней мере, дюжина жандармов, включая самого лейтенанта. Убедившись, что все они спят достаточно крепко, Зорро заглянул на дно бочонка. Его опустошили до последней капли.

— Ваше здоровье, сеньоры! — рассмеялся молодой человек и, повинуясь дерзкому порыву, нарисовал на стене букву Z тремя росчерками клинка. Он тут же вспомнил предостережение Бернардо о том, что Зорро не должен брать верх над живым человеком, но было поздно.

Диего торопливо собрал ружья и сабли, свалил их в коридоре и отправился осматривать казарму, гася лампы и свечи, которые попадались ему на пути. Тьма всегда была самой верной его союзницей. По дороге юноше попались еще трое солдат, усыпленных снадобьем Белой Совы, а значит, если лейтенант не обманул, в помещении оставались восемь человек, которые могли бодрствовать. Диего рассчитывал найти заключенных, не повстречавшись с жандармами, но ничего не вышло: вскоре за спиной юноши послышались голоса. Просторная комната, в которой он находился, была почти совершенно пустой. Укрыться было негде, а гасить факелы, чтобы укрыться во тьме, некогда: до противоположной стены оставалось не меньше пятнадцати шагов. Оглядевшись по сторонам, Диего убедился, что единственный путь к спасению — широкие потолочные балки, расположенные слишком высоко, чтобы взгромоздиться на них одним прыжком. Юноша убрал шпагу в ножны, заткнул пистолет за пояс, развернул кнут, резким движением вскинул руку, чтобы конец бича обвился вокруг балки, и, затянув петлю, ловко взобрался под потолок, как по канату в цыганском цирке. Оказавшись наверху, он смотал кнут и спокойно растянулся на балке, недостижимый для света факелов. Через мгновение в комнату, оживленно беседуя, вошли двое жандармов, которые, судя по их бодрому виду, не познали на себе действия рокового напитка.

Нужно было во что бы то ни стало помешать им войти в оружейную и обнаружить спящих товарищей. Дождавшись, когда солдаты окажутся прямо под балкой, Диего бросился на них, распахнув плащ, словно крылья огромной черной птицы. Перепуганные жандармы рухнули на пол под ударами кнута, не успев даже выхватить сабли.

— Доброй ночи, сеньоры! — Зорро отвесил поверженным противникам глумливый поклон. — Будьте добры, положите-ка ваши сабли, только осторожненько.

Он погрозил солдатам кнутом и для верности вытащил пистолет. Солдаты беспрекословно повиновались, и Зорро отшвырнул конфискованные сабли в угол.

— Осмелюсь просить вас о помощи, господа. Сдается мне, вам не хочется умирать, да и сам я не расположен проливать кровь. Где бы мне запереть вас, чтобы избежать проблем? — поинтересовался он с издевательской учтивостью.

Солдаты хлопали глазами, силясь понять, что происходит. Это были неотесанные рекруты из крестьян, совсем мальчишки, за свою короткую жизнь повидавшие немало ужасов, пережившие бедствия войны, наголодавшиеся. Разгадывать загадки они были не мастера. Зорро повторил вопрос, сопровождая каждое слово щелчком кнута. Онемевший от страха жандарм указал на входную дверь. Незнакомец в маске велел своим пленникам молиться, ибо, если они его обманули, их ждет смерть. Странная компания гуськом прошла по коридору, впереди пленные, за ними вооруженный тюремщик. В конце коридор раздваивался: справа находилась хлипкая, обшарпанная дверь, слева другая, покрепче, запертая на замок. Зорро велел своим заложникам открыть правую дверь. За ней находился чудовищно грязный нужник с четырьмя зловонными дырами в полу и двумя кадками с водой, освещенный тусклой лампой, вокруг которой роились мухи. Крошечное окошко под потолком было забрано решеткой.

— Превосходно! Жаль только, пахнет здесь отнюдь не гардениями. Надеюсь, в будущем здесь станут лучше убирать, — заметил Зорро и, пригрозив растерянным жандармам пистолетом, запер их в уборной.

Со вторым замком Зорро управился с помощью булавки, которую привык носить в голенище сапога, чтобы показывать фокусы. Молодой человек прошмыгнул в дверь и, стараясь не шуметь, стал спускаться по ступенькам. Лестница вела в подвал, где, по всей видимости, держали заключенных. Преодолев ступеньки, Зорро прижался к стене и огляделся. Жандарм, охранявший вход в подземелье, по-турецки сидел на полу, раскладывал при свете факела пасьянс на засаленных картах и, судя по всему, даже не собирался засыпать. Услышав звук шагов, часовой потянулся к своему мушкету, но возникший из темноты Зорро нанес ему сокрушительный удар в челюсть, от которого жандарм рухнул навзничь и отпихнул ногой оружие. Душное помещение наполнял столь ужасающий смрад, что у юноши закружилась голова, но падать в обморок было некогда. Освещая себе путь факелом, Зорро обходил крошечные камеры, тесные, сырые, кишащие клопами и вшами клетушки, где в полной темноте томились заключенные. В каждой камере было по три-четыре человека; им приходилось все время стоять или сидеть по очереди. Узники походили на живые скелеты с безумными глазами. Казалось, что зловонный воздух колеблется от их тяжелого дыхания. Юноша звал Мануэля Эскаланте, и тот наконец откликнулся. Зорро поднял факел и увидел закованного в кандалы, страшно избитого человека с распухшим, окровавленным лицом, в котором с трудом угадывались знакомые черты.

— Если ты палач, добро пожаловать, — произнес узник, и молодой человек узнал его по горделивой осанке и звучному голосу.

— Я пришел освободить вас, маэстро, я Зорро.

— Отлично! Ключи висят за дверью. Кстати, вам стоит заняться часовым, а то он, кажется, приходит в себя, — спокойно произнес Мануэль Эскаланте.

Молодой человек взял связку ключей и отпер решетку. Трое узников, деливших камеру с доном Мануэлем, бросились к выходу, расталкивая друг друга и спотыкаясь, словно скот, подгоняемые страхом и мучительной надеждой. Зорро пригрозил им пистолетом.

— Не так быстро, господа, сначала помогите своим товарищам, — приказал он.

Вид огнестрельного оружия сумел пробудить в заключенных утраченное человеколюбие. Пока они боролись с ключами и замками, Диего запер часового в опустевшей камере, а Мануэль Эскаланте подобрал его мушкет. Освободив еле живых, измазанных запекшейся кровью, рвотой и нечистотами узников, учитель и ученик повели их к выходу. Удивительная процессия поднялась по ступенькам, прошла коридор, миновала пустую комнату, в которой Диего прятался на потолочной балке, и почти достигла оружейной, когда один из беглецов заметил группу солдат, спешивших на шум из подземелья. Они были начеку и держали наготове штыки. Выстрелив из пистолета, Зорро уложил одного из солдат, но мушкет Эскаланте оказался незаряженным.

Убедившись в этом, маэстро ухватил ружье за дуло и стал размахивать штыком, словно шпагой, не позволяя жандармам приблизиться. Зорро выхватил свой клинок и тоже бросился в атаку. Он сумел выиграть несколько мгновений, чтобы Эскаланте успел вооружиться саблей, отобранной у запертого в уборной солдата. Вблизи поединок куда страшнее, чем столкновение армий на поле боя. Диего с детских лет ежедневно занимался фехтованием, но драться всерьез ему раньше не приходилось. Единственная смертельная дуэль, в которой участвовал молодой человек, была на пистолетах и не показалась ему таким уж грязным делом. Теперь он понял, что в настоящей битве нет места благородству, а правила не стоят ни гроша. В бою есть один закон: победить любой ценой. Клинки не исполняли причудливый церемонный танец, как на уроке фехтования, а искали вражеской плоти. В драке не было никакого изящества, только яростные удары без всякой пощады. Кто сумел бы описать, что чувствует человек, когда его шпага вонзается в тело противника? Странная смесь возбуждения, отвращения и торжества лишила юношу чувства реальности и превратила его в дикого зверя. Крики боли и кровь на рубашках врагов заставили Диего еще раз оценить принятую в Обществе справедливости технику боя, безотказную не только в кругу маэстро, но и в слепой схватке лицом к лицу. Позже, когда к юноше вернулась способность здраво рассуждать, он мысленно поблагодарил Бернардо, изнурявшего его ежедневными тренировками, после которых оба валились с ног. Благодаря этим занятиям Диего приобрел блестящую реакцию и способность угадывать, что происходит у него за спиной. Он мог за долю секунды заметить движения нескольких противников, прикинуть расстояние, рассчитать скорость и направление каждого выпада, защититься и атаковать.

Маэстро Эскаланте в бою не уступал своему ученику, несмотря на возраст и жестокие побои, которые ему нанесли в застенках. Учитель не обладал легкостью и силой Зорро, но их отсутствие с лихвой компенсировали опыт и хладнокровие. Юноша дрался отчаянно, обливаясь потом и задыхаясь, старик же орудовал клинком с не меньшей отвагой, но с куда большим изяществом. На то, чтобы оттеснить и обезоружить врагов, ушло всего несколько минут. Лишь когда картина битвы окончательно прояснилась, освобожденные узники осмелились приблизиться. Никто из них не решился помочь своим спасителям, однако они с большой охотой препроводили поверженных солдат в подвал, в котором недавно томились сами, и пинками загнали их в камеры. Зорро наконец пришел в себя и огляделся по сторонам. Лужи крови на полу, брызги крови на стенах, кровь из ран побежденных солдат, которых тащат в камеры, кровь на его клинке, всюду кровь.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул потрясенный юноша.

— Идем же, сейчас не время для молитв, — поторопил его маэстро.

Беглецы беспрепятственно покинули казарму. Большинство бывших узников тут же растворилось во тьме ночного города. Одним удалось пересечь границу и скрыться на долгие годы, других снова схватили и отправили на эшафот, предварительно подвергнув пытке, чтобы узнать имя их освободителя. Но никто из заключенных не выдал храбреца в маске, потому что ничего о нем не знал. Они слышали только имя Зорро и видели букву Z на стене в оружейной.

С тех пор, как мнимые пьянчуги обезоружили часовых, до того, как Зорро освободил своего учителя, прошло всего сорок минут. Члены Общества справедливости, все еще одетые в жандармские мундиры, проводили маэстро в надежное убежище. На прощание Диего и Мануэль Эскаланте обнялись в первый и последний раз.

На рассвете, когда действие сонного зелья кончилось и обитатели казармы сумели разобраться что к чему и помочь раненым, бедняге лейтенанту пришлось доложить о происшествии начальству. В пользу офицера свидетельствовал лишь тот факт, что в ночной схватке не погиб ни один из его подчиненных. Лейтенант сообщил, что, насколько ему известно, в деле замешаны Эулалия де Кальис и Рафаэль Монкада, приславшие роковой бочонок, который отравил всю казарму.

Капитан, которого в сопровождении четырех жандармов отправили допросить подозреваемых, предстал перед ними с подобострастной улыбкой и целым потоком льстивых речей. Эулалия и Рафаэль обращались с ним как со слугой и требовали извинений за то, что их потревожили по столь нелепому поводу. Эулалия отправила капитана на конюшню, дабы он мог лично убедиться, что у одной из ее карет отломан герб, и, хотя такое доказательство было не слишком убедительным, жандарм не осмелился возражать. Рафаэль Монкада, одетый в форму офицера королевской гвардии, выглядел столь внушительно, что допрашивать его никто не посмел. У Монкады было алиби, но ничто не могло защитить его лучше, чем принадлежность к сливкам общества. Не прошло и получаса, как две влиятельные персоны были свободны от любых подозрений.

— Ваш лейтенант — жалкий кретин, который дал обвести себя вокруг пальца, его следует примерно наказать. Я должна знать, что означает буква Z на стене казармы и кто этот бандит, который использовал мое имя и имя моего племянника, чтобы творить свои беззакония. Вы меня поняли, господин офицер? — набросилась на капитана Эулалия.

— Пусть ваше сиятельство не сомневается: я и мои люди сделаем все, что в наших силах, для расследования этого прискорбного инцидента, — заверил жандарм, пятясь к выходу и непрестанно отвешивая глубокие поклоны.

В октябре Рафаэль Монкада решил, что, коль скоро терпение и дипломатия не подействовали на Хулиану, настало время использовать власть. Возможно, девушка и вправду заподозрила что-то насчет случая в проулке, но доказательств у нее не было, а цыгане — единственные, кто мог бы предоставить их, — покинули Барселону и ни за что не решились бы вернуться. По сведениям Монкады, финансы Томаса находились в плачевном состоянии. Времена изменились, и теперь семья де Ромеу была не в том положении, чтобы привередничать. У самого Монкады дела шли как нельзя лучше, он получал все, чего только мог пожелать, и не собирался отказываться от Хулианы. Ухаживая за Хулианой, Рафаэль не интересовался мнением Эулалии, считая себя достаточно взрослым, чтобы не подчиняться властной тетке. Монкада отправил сеньору де Ромеу свою карточку, но оказалось, что ни Томаса, ни девушек нет в городе. Никто не знал, куда они направились, и Монкаде пришлось задействовать все свои связи, чтобы выяснить это. По удивительному совпадению тетка в тот же вечер заявила, что собирается представить его дочери герцога Мединасели.

— Мне очень жаль, тетушка. Это выгодная партия, но для меня не годится. Вы же знаете, я люблю Хулиану де Ромеу, — заявил Рафаэль так твердо, как только мог.

— Выкинь эту девчонку из головы, Рафаэль, — приказала Эулалия. — Брак с ней и раньше казался мне не слишком выгодным, а теперь для человека из общества он равносилен самоубийству. Думаешь, тебя примут при дворе, если узнают, что ее отец офранцуженный?

— Я готов рискнуть. Мне в этой жизни нужна только Хулиана.

— Твоя жизнь только начинается. Ты жаждешь заполучить эту девицу лишь по той причине, что она осталась холодна к тебе. Как только ты добьешься своего, она тут же тебе наскучит. Ты должен выбрать равную себе, Рафаэль, женщину, которая поможет твоей карьере. Девчонка из семьи де Ромеу и в любовницы едва ли сгодится.

— Не говорите так о Хулиане! — взорвался Рафаэль.

— А почему бы и нет? Я говорю, как сочту нужным, особенно если знаю, что права, — заявила сеньора не терпящим возражений тоном. — С родословной Мединасели и моим состоянием ты очень далеко пойдешь. Моего бедного сына не стало, теперь ты наследуешь мое состояние, и я стараюсь заменить тебе мать, но и мое терпение не безгранично.

— Насколько мне известно, тетушка, ваш супруг Педро Фахес, да упокоит Господь его душу, не располагал ни титулом, ни деньгами, когда вы повстречались, — заметил племянник.

— Педро располагал отвагой и боевыми наградами и был готов питаться ящерицами в Новом Свете, чтобы заработать состояние. А Хулиана — маменькина дочка без роду без племени. Если ты собираешься погубить свою жизнь, на меня не рассчитывай. Тебе все ясно?

— Яснее не бывает, тетушка. Всего хорошего.

Щелкнув каблуками, Монкада поклонился и покинул зал. Он был великолепен в офицерском мундире, начищенных до блеска сапогах, при шпаге с кистями на темляке. Донья Эулалия не слишком расстроилась. Она была знатоком человеческой природы и верила, что честолюбие всегда торжествует в борьбе с любовным безумием. Ее племянник едва ли был исключением.

Спустя несколько дней Хулиана, Исабель и Нурия возвратились в Барселону в фамильной карете в сопровождении Жорди и двух лакеев. Диего как раз собирался уходить, но конский топот и шум во дворе заставили его задержаться. Появившись на пороге, измученные и запыленные женщины сообщили, что Томас де Ромеу арестован. В их загородный дом ворвались жандармы, перевернули все вверх дном и увели дона Томаса, не позволив ему даже надеть пальто. Его обвинили в измене и заточили в страшную Цитадель.

Когда Томаса де Ромеу арестовали, главой семьи стала Исабель, а Хулиана, даром что была на четыре года старше, совсем обезумела от горя. Проявив неожиданную для себя рассудительность, Исабель распорядилась собрать самое необходимое и запереть дом. Меньше чем через три часа она вместе с сестрой и Нурией уже неслась галопом по направлению к Барселоне. В дороге девушка сообразила, что понятия не имеет, что делать дальше. У ее отца, за всю свою жизнь не причинившего никому зла, совсем не осталось друзей. Кто захочет скомпрометировать себя, протянув руку помощи врагам государства? Человек, у которого они могли просить защиты, был скорее врагом, чем другом, и все же он оставался их единственной надеждой. Хулиана будет валяться в ногах у Рафаэля Монкады, если понадобится; можно вынести любое унижение, если речь идет о спасении отца. В жизни, в отличие от плохих романов, только так и бывает. Хулиана согласилась пойти к Монкаде, и Диего оказался перед трудным выбором: ведь вызволить узника из Цитадели было не под силу и дюжине Зорро. О побеге не могло быть и речи. Одно дело спасти Эскаланте из казармы, в которой командует мальчишка-лейтенант, и совсем другое — сражаться в одиночку с барселонским гарнизоном. И все же мысль об унижении Хулианы приводила молодого человека в бешенство. Он заявил, что отправится к Монкаде сам.

— Не глупи, Диего, Монкаде нужна Хулиана. Тебе нечего ему предложить, — отрезала Исабель.

Она сама составила краткое послание с уведомлением о визите и отправила его с лакеем влюбленному кабальеро, а Хулиане приказала привести себя в порядок и надеть свое лучшее платье. Набравшись мужества, девушка отправилась к Монкаде в сопровождении одной только Нурии, пртому что Исабель не умела держать себя в руках, а Диего не был членом семьи. Кроме того, они с Рафаэлем ненавидели друг друга. И Хулиана постучала в дверь человека, которого глубоко презирала, бросив вызов приличиям и рискуя своим добрым именем. Порядочная женщина не осмелилась бы нанести визит холостому мужчине, даже в сопровождении суровой дуэньи. Несмотря на осенние ветра, Хулиана выбрала летний наряд: воздушное платье цвета спелой кукурузы, короткий вышитый жакет и шляпку в тон платью, украшенную зеленой лентой и белоснежными страусовыми перьями. На плечи она накинула темное манто. Девушка напоминала экзотическую птичку и была прекрасна как никогда. Оставив Нурию в передней, Хулиана прошла вслед за лакеем в гостиную, где ждал влюбленный кабальеро.

Увидев, как освещенная мягким вечерним светом девушка вплывает в комнату, словно прелестная наяда, Рафаэль пришел в восторг: он ждал этого момента долгие четыре года. Молодой человек хотел сполна отплатить Хулиане за свое унижение, но передумал; эта хрупкая пташка и так была почти совсем сломлена. Меньше всего на свете он ожидал, что хрупкая пташка станет торговаться, словно турок на базаре. Мы никогда не узнаем, о чем они говорили в тот вечер, известно лишь, что результатом этой беседы стал договор: Монкада освобождает Томаса да Ромеу, а Хулиана выходит за него замуж. Девушка ни словом, ни жестом не выдавала своих истинных чувств. Она позволила Монкаде проводить себя до дверей и даже подала ему руку. Покинув гостиную, девушка нетерпеливо махнула Нурии и выпорхнула на улицу, где измученный долгой дорогой Жорди дремал на облучке фамильной кареты. И уехала, не взглянув на человека, за которого обещала выйти.

Прошло три недели, прежде чем ходатайство Монкады принесло плоды. В эти дни сестры выходили только в церковь, чтобы помолиться святой Эулалии, заступнице города. «Ах, если бы здесь был Бернардо!» — воскликнула как-то Исабель: уж индеец сумел бы разузнать что-нибудь о Томасе и, быть может, даже передать ему весточку. Бернардо обладал способностью проникать туда, куда был заказан вход простым смертным.

— Мне тоже не хватает Бернардо, но я рад, что он вернулся домой. Его мечта сбылась, он снова с Ночной Молнией, — заверил ее Диего.

— Есть новости? Ты получил письмо?

— Нет, почта задерживается.

— Тогда откуда ты знаешь?

Диего пожал плечами. Он не знал, как описать то, что белые в Калифорнии привыкли называть индейской почтой. Между Диего и Бернардо существовала прочная связь; еще в детстве они научились переговариваться без слов и продолжали пользоваться своим умением до сих пор. Теперь братьев разделяло море, но они продолжали обмениваться мыслями на расстоянии.

Нурия накупила грубой коричневой шерсти и принялась шить облачение паломниц. Решив, что влияние святой Эулалии не слишком велико, она задумала прибегнуть к содействию апостола Сантьяго. Дуэнья пообещала святому, что, если ее хозяина освободят, она вместе с девочками придет поклониться его мощам. Она не представляла, где находится Сантьяго-де-Компостела, но надеялась, что недалеко, раз туда направляются паломники из самой Франции.

Положение семьи было поистине плачевным. Мажордом ушел без всяких объяснений, едва узнал, что хозяина арестовали. Немногие оставшиеся слуги потеряли надежду получить свое жалованье и бродили по дому с брезгливыми лицами, отвечая дерзостью на любое распоряжение. Они не уходили только потому, что идти было некуда. Банкиры, занимавшиеся финансами де Ромеу, отказывались принять его дочерей. Диего, отдавший почти все свои сбережения цыганам, ничем не мог помочь опальному семейству; он ждал возращения дона Томаса, но того все не отпускали. Не особенно доверяя святым Нурии, молодой человек попытался найти для семьи де Ромеу поддержку на земле. Однако рассчитывать на Общество справедливости не приходилось. Организация впервые за много лет приостановила свое существование. Одни члены общества бежали за границу, другие скрывались, а самые неудачливые попали в лапы инквизиции, жертвы которой больше не сгорали на кострах, а просто бесследно исчезали.

В конце октября Хулиану навестил Рафаэль Монкада. Молодой человек казался воплощением скорби. Его усилия не принесли никаких результатов. В решающий час хваленые связи молодого человека оказались бессильны против мощной государственной бюрократии. Кабальеро загнал коня по пути в Мадрид, чтобы добиться личной аудиенции короля, но тот не пожелал заниматься такими пустяками и препоручил дело своему секретарю. Договориться с чиновником не удалось, а подкупить его Монкада не решился, побоявшись испортить все дело. Судьба Томаса де Ромеу была решена: его собирались расстрелять вместе с другими предателями. Секретарь посоветовал Рафаэлю не рисковать репутацией, заступаясь за преступника, чтобы в будущем не пришлось горько сожалеть о содеянном. Монкада отлично понял угрозу. Он поспешил вернуться в Барселону, чтобы рассказать обо всем дочерям Томаса. Услышав печальные вести, сестры побледнели, но не потеряли мужества. Чтобы утешить дам, Монкада заверил их, что не собирается сдаваться и добьется освобождения Томаса, чего бы ему это ни стоило.

— Не беспокойтесь, сеньориты, вы не одни в этом мире. Положитесь на меня, — торжественно заключил он.

— Посмотрим, — произнесла Хулиана, за все время разговора не проронившая ни слезинки.

Узнав, что хлопоты Монкады не дали никакого результата, Диего решил, что пора прибегнуть к помощи доньи Эулалии, раз ее тезка-великомученица оказалась бессильна.

— Для этой сеньоры нет ничего невозможного. Она знает тайны всего света. Ее боятся. Да и деньги в этом городе еще чего-то стоят. В общем, мы все должны пойти к Эулалии, — решил Диего.

— Эулалия де Кальис не знакома с моим отцом и к тому же терпеть не может мою сестру, — предупредила Исабель, но молодой человек настоял на своем.

Роскошный особняк Эулалии, напоминавший о блеске мексиканского Золотого Века, разительно отличался от других барселонских домов, а по сравнению с жилищем де Ромеу и вовсе казался сказочным дворцом. Диего, Хулиана и Исабель прошли анфиладой комнат, покрытых фресками, завешанных фламандскими гобеленами, украшенных старинными портретами и батальными полотнами. У каждой двери застыли ливрейные лакеи, горничные в голландских чепцах кормили отвратительных собачонок породы чихуахуа, при виде любого человека знатного происхождения они склонялись в глубоком поклоне. Я, само собой, имею в виду горничных, а не собак. Донья Эулалия приняла гостей в помпезно украшенном главном зале, под балдахином, одетая в роскошный траурный наряд. Она грузно восседала в кресле, словно морской лев, с маленькой головой и умными темными, словно оливки, глазами, сверкавшими из-под длинных ресниц. Если пожилая сеньора хотела смутить своих гостей, это удалось ей в полной мере. Ступая по великолепному дворцу, молодые люди сгорали от стыда; они были рождены дарить, а не просить.

Прежде Эулалия видела Хулиану лишь издалека, и ей было любопытно рассмотреть девушку поближе. Девчонка, что и говорить, была недурна собой, однако это обстоятельство отнюдь не извиняло глупости Монкады. Припомнив собственную юность, донья Эулалия решила, что в молодые годы она ничем не уступала девице де Ромеу. Тогда у нее были огненные волосы и тело амазонки. Теперь никто не узнал бы в тучной, неповоротливой старухе прежнюю Эулалию, живую, романтичную, страстную. Недаром Педро Фахес сходил с ума от любви, недаром ему завидовало столько мужчин. А вот Хулиана оказалась робкой, точно раненая серна. Что только нашел Рафаэль в этой щуплой и бледной девчонке, которая как пить дать окажется монашкой в постели? Все мужчины — болваны, заключила сеньора. Младшая дочка де Ромеу — как ее там? — заинтересовала ее куда больше, она была не такой робкой, как сестра, только мордашка оставляла желать много лучшего, особенно в сравнении с Хулианой. Не повезло девчонке оказаться сестрой такой красавицы, подумала Эулалия. В другое время она непременно предложила бы своим гостям херес и закуски: никто не мог бы обвинить донью Эулалию в скупости, а повара у нее были отменные; однако старуха вовсе не хотела, чтобы ее гости чувствовали себя как дома, ей важно было сохранить преимущество, если просители начнут торговаться.

Диего рассказал о постигшем семейство горе, но не стал упоминать о поездке Рафаэля Монкады. Эулалия молча слушала, не отрывая от гостей пытливого взгляда, и делала выводы про себя. Она догадалась и о договоре между Хулианой и ее племянником, и о том, что он не стал рисковать своей репутацией, спасая либерала, обвиненного в измене. Этот неловкий жест мог стоить расположения короля. Сначала старуха обрадовалась, что Рафаэль не совершил самоубийственной глупости, но слезы девушек тронули ее старое сердце. Порой чувствам все же удавалось взять верх над здравым смыслом и коммерческими талантами старой сеньоры.