Жан Лафит несколько раз подходил заверить юношу, что на острове с ним станут обращаться куда лучше, и принести извинения за скверные манеры своих людей. Они ведь не привыкли иметь дело с благородными господами. Диего помалкивал, повторяя про себя, что негодяи рано или поздно получат по заслугам. А пока нужно было выжить любой ценой. Без него сестры де Ромеу пропадут. Диего не раз слышал о кровавых оргиях, которые пьяные пираты устраивают в своих логовах после очередного разбоя, о несчастных пленницах, которых ждут нечеловеческие муки, об оскверненных и растерзанных жертвах вакханалий, которых хоронят прямо в прибрежном песке. Юноша заставлял себя думать о побеге, но жуткие фантазии никак не желали покидать его. Не оставляло Диего и зловещее предчувствие. Оно, несомненно, было связано с его отцом. Диего уже давно не связывался с Бернардо и теперь решил поговорить с другом, чтобы скрасить томительные часы плавания. Юноша сконцентрировался, пытаясь вызвать Бернардо, но установить с ним связь усилием воли не получалось, вместо образа брата перед ним возникали туманные, бессмысленные видения. Долгое молчание Бернардо не на шутку встревожило молодого человека. Что же произошло в Верхней Калифорнии, что приключилось с его родными?

Империя Лафита Гранд-Иль представляла собой обширную заболоченную равнину, отмеченную, как и вся Луизиана, таинственной увядающей красотой. Местная природа, капризная и переменчивая, легко переходящая от буколического спокойствия к яростным ураганам, была переполнена страстью. Здесь все созревало и увядало слишком быстро, и растения, и люди. Диего и его спутницы впервые увидели остров чудесным погожим днем, когда в воздухе висел аромат цветов, однако налетавший временами ветерок приносил отдаленный запах болота. Сойдя на берег, пираты отвели своих пленников в дом Жана Лафита, который стоял на горе в окружении пальм и кривых дубов с пожелтевшими от соленых брызг листьями. Пиратский поселок защищали от морского ветра густые заросли. Тут и там виднелись розовые цветы олеандра. Двухэтажный дом Лафита из кирпича, покрытого смесью гипса и толченых ракушек, был построен в испанском стиле, с резными ставнями и широкой террасой, выходившей на море. Чистое, со вкусом обставленное, с признаками роскоши жилище пирата ничуть не походило на мрачную пещеру. Комнаты были просторными и уютными, из окон открывался чудесный вид, дощатые полы были натерты до блеска, стены украшали причудливые росписи, а на каждом столе стояли цветы, вазы со свежими фруктами и кувшины с вином. Две темнокожие рабыни провели женщин в отведенные им покои, а Диего принесли воду умыться с дороги, угостили кофе и отвели на террасу, где Жан Лафит в обществе двух попугаев с невыносимо ярким оперением валялся в гамаке и перебирал гитарные струны, устремив задумчивый взгляд на морскую гладь. К немалому удивлению Диего, этот утонченный сибарит нисколько не походил на кровожадного пирата.

— Вы можете выбирать, сеньор де ла Вега, быть вам моим гостем или пленником. Как пленник вы имеете право попытаться бежать, а я в свою очередь имею право помешать вам. Как гостя я готов принять вас в своем доме, пока ваш отец не заплатит выкуп, однако взамен вам придется выполнять мои требования. Договорились?

— Прежде чем ответить вам, сеньор, я должен знать, что ждет сестер де Ромеу, которые находятся на моем попечении, — заявил Диего.

— Не находятся, сеньор, а находились. Теперь они на моем попечении. Их судьба полностью зависит от ответа вашего отца.

— А вы не думаете, что, согласившись стать вашим гостем, я все же попытаюсь бежать?

— Вы не бросите женщин, и к тому же я намерен взять с вас слово, — объяснил корсар.

— Даю слово, — смиренно ответил Диего.

— Превосходно. Надеюсь, вы с дамами присоединитесь ко мне за обедом. Поверьте, мой повар вас не разочарует.

Между тем Исабель, Хулиану и Нурию ожидало настоящее потрясение. В их комнату втащили три больших корыта, наполненных водой; потом появились три молодые рабыни с мылом и мочалками, а с ними властная высокая красавица с точеным лицом и длинной шеей, в роскошном тюрбане, который делал ее еще выше. Обратившись к заложницам по-французски, она назвалась экономкой Лафита мадам Одиллией. Экономка велела пленницам раздеться, потому что им предстояло принять ванну. Ни одна из трех женщин никогда не раздевалась донага, они даже мыться привыкли в специальных чехлах из тонкого хлопка. Нурия стала громко протестовать, но рабыни только рассмеялись, а мадам Одиллия заявила, что от мытья еще никто не умирал. Исабель нашла такое суждение вполне разумным и сбросила одежду. Хулиана последовала ее примеру, прикрыв ладошками интимные места. Негритянки снова захихикали, с изумлением глядя на обнаженную девушку с белой, словно фаянс, кожей. Нурию удалось раздеть только силой, ее гневные крики разносились по всему дому. Женщин усадили в корыта и намылили с головы до ног. Оказалось, что мыться не так уж и страшно, Исабель и Хулиане это даже понравилось. Рабыни без всяких объяснений забрали их одежду, а взамен принесли дорогие парчовые платья, совершенно неуместные в такую жару. Платья были не новые, хоть и хорошо сохранились; на подоле одного из них запеклись пятнышки крови. Что стало с его прежней хозяйкой? Неужели и она томилась в плену? Женщины предпочли не знать этого и не думать о своей собственной участи. Исабель догадалась, что Лафит распорядился раздеть пленниц, чтобы узнать, не прячут ли они что-нибудь под одеждой. Жизнь научила пирата предусмотрительности.

Перед ужином Диего решил воспользоваться предоставленной ему тносительной свободой и осмотреть окрестности. В пиратском поселке нашли приют беспокойные души со всего мира. Одни жили в хижинах с женами и детьми, другие спали прямо под открытым небом. В поселке были таверны, где готовили отменные креольские и французские блюда, бордели и бары, мастерские и лавки. Жители поселка принадлежали к разным расам, говорили на разных языках и поклонялись разным богам, но все без исключения уважали законы Баратарии, считая их справедливыми и не слишком суровыми. Все решения принимались сообща, даже капитанов выбирали и снимали голосованием. Законы были просты: того, кто обидел чужую женщину, высаживали на каком-нибудь пустынном островке с флягой воды и заряженным пистолетом; за воровство полагались плети, за убийство — виселица. Беспрекословное подчинение капитану требовалось только в открытом море, во время сражения, в остальное время довольно было уважать законы и платить по счетам. В прошлом жители поселка были преступниками, авантюристами или дезертирами с военных кораблей, а теперь гордились принадлежностью к братству пиратов. В рейды ходили только самые лучшие моряки, остальные работали в кузницах, готовили еду, чинили корабли и лодки, разводили домашний скот, строили дома, ловили рыбу. Диего повстречал в поселке немало женщин, детей и калек и узнал, что закон защищает вдов, сирот и ветеранов сражений. За потерю в бою руки или ноги платили золотом. Добычу поровну делили между мужчинами, оставляя немного для вдов, остальным женщинам полагалось совсем немного. В поселке были не только проститутки, рабыни и пленницы, но и несколько свободных женщин, поселившихся в Баратарии по собственной воле.

На берегу Диего наткнулся на компанию пьяных пиратов, которые дрались на кулаках и развлекались с женщинами при свете факелов. Узнав матросов с корабля, атаковавшего «Богородицу», молодой человек решил, что настало время вернуть медальон Общества справедливости, который у него отобрали.

— Сеньоры! Послушайте! — окликнул он.

Те, кто был не слишком пьян, немедленно обступили юношу, а женщины, подхватив одежду, поспешили убраться прочь. Диего окружали оплывшие от пьянства физиономии с красными глазами и беззубыми ртами, растянутыми в мерзких ухмылках, лапы разбойников уже тянулись к ножам, но юноша опередил их.

— Я хочу немного поразвлечься. Ну, кто осмелится выйти против меня? — предложил он.

Бандиты ответили довольным ревом и плотнее сгрудились вокруг Диего, едва не задохнувшегося от запаха табака, алкоголя и чеснока.

— По одному, пожалуйста. Начнем со смельчака, который взял мой медальон, а потом я по очереди разберусь с остальными. Что скажете?

Большинство корсаров повалилось на песок от смеха, другие отошли посовещаться, а потом один из них распахнул рубашку и показал медальон, заявив, что с удовольствием разделается с этим хлюпиком, похожим на девицу, от которого до сих пор пахнет материнским молоком.

— Смотри, приятель, береги медальон, я заберу его при первом удобном случае, — пообещал Диего.

Глотнув рома, пират выхватил из-за пояса кривой кинжал, а остальные расступились, освобождая место. Корсар бросился на Диего, но тот твердо стоял на ногах. Юноша отлично усвоил секретные методы борьбы Общества справедливости. Он встретил противника тремя синхронными движениями: вывернул ему руку, сжимавшую нож, отступил в сторону и наклонился, используя инерцию противника. Пират потерял равновесие и перелетел через Диего, сделав кувырок в воздухе. Не давая противнику подняться, Диего наступил ему на запястье и заставил бросить кинжал. Потом он повернулся к зрителям и отвесил короткий поклон.

— Итак, где мой медальон? — спросил он, обводя пиратов взглядом.

Ткнув пальцем в стоявшего чуть поодаль здоровяка, юноша заявил, что это он спрятал медальон. Пират потянулся к рукояти кинжала, но Диего жестом остановил его и велел снять шапку, поскольку вещица находится именно там. Сбитый с толку корсар подчинился, и Диего, запустив руку в шапку, достал оттуда медальон. Пораженные, пираты не знали, что делать, смеяться или лезть в драку, но в результате приняли решение, которое отвечало их темпераменту: как следует проучить зарвавшегося молокососа.

— Все на одного? А вам не кажется, что это трусость? — поинтересовался Диего, отскакивая в сторону с кинжалом в руках.

— Кабальеро совершенно прав, это трусость, недостойная вас, — произнес чей-то голос.

Жан Лафит любезно улыбался, словно вышел прогуляться у моря, но в руках у него был пистолет. Предводитель корсаров взял юношу за локоть и с невозмутимым видом увел его прочь, остальные не посмели вмешаться.

— Должно быть, этот медальон вам очень дорог, раз вы готовы рисковать из-за него жизнью, — заметил Лафит.

— Моя бабушка передала его мне на смертном одре, — глумливо ответил Диего. — На самом деле, капитан, с его помощью я надеюсь купить свободу для себя и дам.

— Боюсь, эта вещица не стоит таких денег.

— Не исключено, что выкуп за нас никто не пришлет. Калифорния слишком далеко, мало ли что может случиться по дороге. С вашего позволения, я бы отправился в Новый Орлеан поиграть в карты. Я поставлю медальон и отдам вам выигрыш вместо выкупа.

— А если проиграете?

— Тогда придется дождаться денег от моего отца, но я никогда не проигрываю в карты.

— Вы на редкость забавный молодой человек, и знаете, у нас много общего, — усмехнулся пират.

В тот же вечер Диего вернули Хустину, великолепную шпагу работы Пелайо, и баул с вещами, уцелевший благодаря жадности пирата, который не смог его открыть и прихватил с собой в надежде, что в нем найдется что-нибудь ценное. Заложники ужинали в компании ослепительно элегантного Лафита, который вышел к столу одетый в черное, чисто выбритый и с изящно завитыми волосами. По сравнению с его костюмом облик Зорро заметно поблек, Диего твердо решил перенять у корсара кое-какие идеи, например кушак и рубаху с широкими рукавами. Ужин состоял из бесчисленного количества блюд, африканских, Карибских и завезенных канадскими эмигрантами: гумбо из раковых шеек, красной фасоли с рисом, жареных креветок, индейки с изюмом и грецкими орехами, рыбы со специями и чудесного вина с французских галеонов, которое хозяин едва пригубил.

Над столом вращался шелковый вентилятор, который приводил в движение негритенок, дергая за веревочку, на балконе музыканты исполняли волнующее попурри из карибских ритмов и напевов рабов. У дверей застыла безмолвная, как тень, мадам Одиллия, одним взглядом отдававшая распоряжения служанкам.

Хулиана впервые сумела рассмотреть Жана Лафита. Когда корсар наклонился поцеловать ей руку, девушка поняла, что путь, который занял много месяцев, закончен: она достигла цели. Хулиана не пожелала выйти ни за одного из своих поклонников, довела до безумия Рафаэля Монкаду, на протяжении пяти лет не отвечала на ухаживания Диего. Она всю жизнь ждала того, что в любовных романах называют стрелой Купидона. А как еще описать внезапно вспыхнувшую страсть? Стрела в сердце, острая боль, открытая рана. (Да простят меня уважаемые читатели за столь презренные штампы, но за трюизмами скрывается истина.) Темный взгляд Лафита растворился в зеленом озере ее глаз, ее рука легла в его руку. Хулиана пошатнулась; она часто теряла равновесие от сильного волнения. Исабель и Нурия подумали, что вид пирата привел девушку в ужас, но Диего сразу понял, что случилось непоправимое. Ни Рафаэль Монкада, ни любой другой из воздыхателей Хулианы не мог сравниться с Лафитом. Мадам Одиллия тоже заметила, как близость пирата подействовала на девушку, и, совсем как Диего, смогла оценить опасность.

Лафит уселся во главе стола и завел учтивую беседу. Хулиана глядела на него как зачарованная, но пират уделял ей столь мало внимания, что Исабель усомнилась, все ли с ним в порядке. Возможно, отважный корсар утратил в одном из боев свою мужскую доблесть, как это часто случается: бывает довольно пули или меткого удара, чтобы самые важные части мужчины превратились в сухую смокву. Исабель не находила другого объяснения равнодушию, с которым пират смотрел на ее сестру.

— Мы благодарны вам за гостеприимство, сеньор Лафит, хоть и попали к вам в гости не по своей воле, однако должен заметить, что это место не подходит для сеньорит де Ромеу, — начал Диего, решив увезти Хулиану любой ценой.

— А что вы предлагаете, сеньор де ла Вега?

— Я слышал, в Новом Орлеане есть монастырь урсулинок. Сеньориты могут пожить там, пока мой отец…

— Лучше в могилу, чем к этим монашкам! Я никуда не поеду! — перебила Хулиана с неожиданной пылкостью.

Взгляды всех присутствующих обратились к ней. Девушка раскраснелась, ее лоб горел, ей было нестерпимо жарко в тяжелом парчовом платье. Выражение ее лица не оставляло никаких сомнений: она растерзает любого, кто попытается разлучить ее с ее пиратом. Диего открыл было рот, но не нашел что сказать. Эскапада Хулианы не оставила Жана Лафита равнодушным. Он старался не увлекаться девушкой, повторяя самому себе слова, которые часто говорил своему брату Пьеру: дело важнее удовольствий; однако Хулиана, судя по всему, чувствовала то же, что и он. Охватившее пирата чувство немало смущало его, ведь он привык считать себя здравомыслящим и холодным человеком. Он не был подвержен страстям и привык к обществу красивых женщин. Лафит предпочитал грациозных мулаток и квартеронок, готовых исполнить любой мужской каприз. Белые женщины казались ему слишком высокомерными и привередливыми, они часто падали в обморок, не умели танцевать и редко бывали пылкими в постели, потому что боялись испортить прическу. Однако эта юная испанка с кошачьими глазами была совсем другой. Не уступая по красоте самым пленительным креолкам Нового Орлеана, она тронула сердце пирата своей волнующей невинностью. Лафит удержал вздох сожаления и твердо решил не поддаваться бесплодным мечтам.

Остаток ужина гости просидели как на иголках. Разговор не клеился. Диего не спускал глаз с Хулианы, она не отрываясь смотрела на Лафита, а остальные внимательно изучали содержимое своих тарелок. В доме было невыносимо жарко, и после ужина корсар предложил выйти на террасу. Раб негритенок бережно обмахивал гостей опахалом из пальмовых листьев. Лафит взял гитару и стал петь хорошо поставленным приятным голосом, однако вскоре Диего заявил, что дамы устали и предпочли бы отправиться спать. Хулиана одарила его ледяным взглядом, но спорить не посмела.

Во всем доме никто не сомкнул глаз. Ночь, наполненная пением жаб и отдаленным звуком барабанов, тянулась невыносимо долго. Не в силах больше сдерживать себя, Хулиана поделилась своей тайной с Исабель и Нурией, по-каталански, чтобы не поняла приставленная к ним рабыня.

— Теперь я знаю, что такое любовь. Я выйду только за Жана Лафита, — сказала она.

— Пресвятая Дева, сохрани нас от такой напасти! — перекрестилась Нурия.

— Ты его пленница, а не невеста. Как ты собираешься уладить эту маленькую проблему? — поинтересовалась Исабель, слегка ревновавшая к сестре красавца корсара.

— Я готова на все, без него мне не жить, — ответила Хулиана с безумным блеском в глазах.

— Диего это не понравится.

— Да что там Диего! Отец, должно быть, переворачивается в могиле, но мне все равно! — воскликнула Хулиана.

Диего с тревогой наблюдал за переменами, происходившими с его возлюбленной. На второй день своего пленения она появилась пахнущая мылом, с распущенными волосами, в заимствованном у рабыни легком платье, которое подчеркивало ее совершенные формы. В таком виде девушка отправилась в столовую, где мадам Одиллия подала обильный полдник. Жан Лафит с нетерпением ждал появления Хулианы, и по блеску в его глазах стало ясно, что и он предпочитает такой наряд не подходящим для здешнего климата европейским платьям. Он вновь поцеловал девушке руку, но на этот раз удерживал ее немного дольше, чем в первый раз. Служанки подали фрукты со льдом, привезенным по реке с отдаленных горных склонов в специальных ящиках с опилками, — лишь настоящие богачи могли позволить себе такую роскошь. Хулиана, непривычно оживленная и разговорчивая, выпила два стакана прохладительного напитка и попробовала все, что было на столе, хотя обычно страдала отсутствием аппетита. Исабель и Диего с тяжелым сердцем наблюдали, как пират любезничает с девушкой. По долетавшим до них обрывкам разговора можно было заключить, что Хулиана осторожно испытывает арсенал женского кокетства, к которому прежде никогда не прибегала. Она как раз объясняла хозяину дома, жеманно улыбаясь и подмигивая, что им с сестрой не помешало бы немного больше комфорта. К примеру, арфа, пианино и ноты, а еще книги, предпочтительно романы и стихи, и, само собой, летние платья. Они потеряли все свое имущество. «Интересно, по чьей вине?» — произнесла она с лукавой гримаской. Кроме того, он должен разрешить им гулять по окрестностям и избавить от назойливых служанок. «И кстати, господин Лафит, должна заметить, что я против рабства, это бесчеловечно». Корсар ответил, что, гуляя по острову, они с сестрой могут повстречать публику, которая не умеет прилично вести себя в обществе благородных дам. А рабыни приставлены к ним не шпионить, а прислуживать и оберегать от москитов, мышей и гадюк, которые могут заползти в дом.

— Дайте мне метлу, и я справлюсь с ними сама, — заметила Хулиана с такой очаровательной улыбкой, какой Диего никогда раньше не видел.

— Что же касается всего остального, сеньорита, это можно купить на базаре. Когда кончится сиеста и немного спадет жара, мы все отправимся в Святилище.

— У нас нет денег, но вы, надеюсь, не откажетесь заплатить за нас, ведь мы попали сюда по вашей воле, — кокетливо произнесла девушка.

— Почту за честь, сеньорита.

— Зовите меня Хулианой.

Мадам Одиллия наблюдала за флиртующей парочкой с не меньшей тревогой, чем Исабель и Диего. Ее присутствие напомнило Жану о том, что он вступил на опасный путь и забыл о своем долге. Набравшись мужества, он решил раз и навсегда объясниться с Хулианой. Жестом подозвав красавицу в тюрбане, пират сказал ей что-то на ухо. Она вышла и через несколько минут вернулась с младенцем на руках.

— Мадам Одиллия — моя теща, а это мой сын Пьер, — объяснил побледневший Лафит.

Диего, не сдержавшись, вскрикнул от радости, а Хулиана от боли. Исабель вскочила, и мадам Одиллия поднесла к ней младенца. В отличие от обычных женщин, приходящих в восторг при виде малышей, Исабель не особенно любила детей, ей больше нравились собаки, однако этот младенец был вполне симпатичным. Он был курносый, с отцовскими глазами.

— Я не знала, что вы женаты, сеньор пират… — проговорила Хулиана.

— Корсар, — поправил Лафит.

— Пусть будет корсар. Мы могли бы повидать вашу жену?

— Боюсь, что нет. Я сам не видел ее вот уже две недели. Она нездорова и никого не принимает.

— Как ее зовут?

— Катрин Виллар.

— Прошу прощения, я очень устала… — прошептала Хулиана, готовая потерять сознание.

Диего помог девушке подняться и повел ее из комнаты, изо всех сил стараясь принять удрученный вид, хотя сердце его трепетало от радости. Какая неслыханная удача! Мало того что Лафит — старик целых тридцати пяти лет от роду, развратник, преступник, работорговец, контрабандист, так у него, оказывается, есть жена и ребенок — недостаток, на который даже Хулиана не сможет закрыть глаза. Господи! Благодарю тебя! О большем не приходилось и мечтать.

К вечеру Хулиана слегла с лихорадкой, Нурия осталась менять ей холодные компрессы, а Диего и Исабель в сопровождении Лафита отправились в Святилище. Лодка с четырьмя гребцами скользила по лабиринту заболоченных, пахнущих тиной каналов, по берегам которых нежились на солнце десятки крокодилов, а в воде чертили зигзаги огромные змеи. От влаги курчавые волосы Исабель превратились в войлок и торчали во все стороны. Каналы ничем не отличались друг от друга, вокруг раскинулись бескрайние равнины без единой возвышенности. Корни деревьев спускались в воду, с ветвей свисали космы зеленого мха. Пираты знали каждый изгиб окрестных каналов, каждое дерево или скалу и легко продвигались вперед. На подступах к Святилищу все чаще попадались шаланды, на которых перевозили товар, изредка встречались барки и пироги покупателей, хотя большинство предпочитало добираться на рынок пешком, верхом или даже в роскошных каретах. В Святилище собирался весь цвет луизианского общества, от аристократов до черных куртизанок. Рабы накрывали столы под парусиновыми навесами, пока их хозяйки обходили прилавки. Торговцы расхваливали свой товар: китайский шелк, перуанские серебряные кувшины, венскую мебель, украшения со всего света, всевозможные лакомства, туалетные принадлежности, а покупатели шумно и весело торговались. У входа посетителей встречал сам Пьер Лафит с небольшой хрустальной люстрой в руках и громогласно сообщал, что идет грандиозная распродажа, все цены снижены, так что покупайте, mesdames et messieurs, другого случая может не представиться. Появление Жана и его спутников вызвало у покупателей острое любопытство. Многие дамы, в том числе супруга губернатора, старались получше рассмотреть знаменитого корсара, скрывая лица под изящными солнечными зонтиками. Мужчины посмеивались над непокорными лохмами Исабель, напоминавшими древесный мох. В белой общине Нового Орлеана на двух мужчин приходилась одна женщина, и появление такого забавного существа, как младшая дочка де Ромеу, не могло остаться незамеченным. Жан представил знакомым новых «друзей», не уточняя, при каких обстоятельствах они познакомились, и поспешил купить все, о чем просила Хулиана, чтобы хоть немного загладить свою вину и смягчить жестокий удар, который он нанес девушке, рассказав ей о Катрин. Другого выхода не было, нужно было поскорее справиться с опасным влечением, пока оно не погубило обоих.

Тем временем в Баратарии Хулиана все глубже погружалась в пучину отчаяния и безнадежной любви. Лафит разжег в сердце девушки дьявольский огонь, и теперь она боролась с желанием растерзать злосчастную Катрин Виллар. Девушка была готова немедленно сделаться послушницей в монастыре урсулинок и посвятить себя уходу за больными оспой, тогда она, по крайней мере, смогла бы находиться поблизости от любимого, дышать с ним одним воздухом. Хулиана не знала, как показаться людям на глаза. Разбитая, измученная, пристыженная, она металась в постели, словно миллионы муравьев терзали ее плоть, вскакивала, металась по комнате, снова падала на кровать и ворочалась, сминая простыни. Вспоминала младенца, крошку Пьера, и принималась рыдать пуще прежнего. «Ни одна болезнь не длится вечно, дитя мое, это любовное помрачение, ни одна благоразумная девушка не захочет стать женой пирата», — утешала ее Нурия. В комнату вошла мадам Одиллия, узнать, как чувствует себя сеньорита. В руках у нее был поднос с бокалом хереса и галетами. Хулиана решила, что это единственная возможность разузнать о сопернице, и, проглотив гордость вместе со слезами, обратилась к экономке.

— Скажите, мадам, Катрин — рабыня?

— Моя дочь свободна, как и я. Моя мать была королевой Сенегала, я и сама могла бы взойти на трон. Мой отец и отец моих дочерей были белыми, они владели сахарными плантациями в Санто-Доминго. Нам пришлось бежать от восставших рабов, — с достоинством ответила мадам Одиллия.

— Я думала, что белые не берут в жены цветных, — настаивала Хулиана.

— Белые берут в жены белых, но настоящие женщины мы, черные. Нам не требуется благословения священника, нам довольно того, чтобы нас любили. Жан и Катрин любят друг друга.

Хулиана вновь разрыдалась. Нурия хорошенько ущипнула воспитанницу, чтобы та взяла себя в руки, но Хулиана принялась плакать еще горше. Она попросила у мадам Одиллии позволения увидеть Катрин, надеясь, что эта встреча поможет ей преодолеть любовный недуг.

— Это невозможно. Выпейте хереса, сеньорита, он вам поможет. — С этими словами она развернулась и ушла.

Измученная жаждой, Хулиана в четыре глотка осушила бокал. Через мгновение она откинулась на подушку и проспала мертвым сном ровно тридцать шесть часов. Снадобье мадам Одиллии не излечило девушку от страсти, но помогло ей набраться мужества. Хулиана проснулась со страшной ломотой во всем теле, но с ясным рассудком и твердой решимостью забыть Лафита.

Корсар намеревался во что бы то ни стало изгнать Хулиану из своего сердца и решил перевезти ее подальше от своего дома, потому что присутствие девушки причиняло ему немыслимые страдания. Хулиана старалась избегать Лафита, она даже перестала выходить к обеду, но пират постоянно ощущал ее близость. Порой ему казалось, что в коридоре промелькнул ее силуэт, что на террасе звучит ее голос, что в воздухе витает запах ее духов, но это были только тень, птица или морской бриз. Под влиянием страсти все чувства Жана обострились, словно у пойманного в клетку зверя. Упомянутый Диего монастырь урсулинок был немногим лучше тюрьмы. В Новом Орлеане у пирата были знакомые креолки, которые могли бы приютить пленниц, но существовала опасность, что тогда все узнают о выкупе. Если бы до американских властей дошло, что Жан Лафит снова берет заложников, его жизнь сильно осложнилась бы. Корсар мог подкупить судью, но не губернатора; хватило бы всего одной промашки, чтобы его голова вновь обрела вполне конкретную цену. Чтобы спастись от любовного недуга, Лафит готов был отказаться от собственной выгоды и отправить пленников в Калифорнию, но для этого требовалось согласие его брата Пьера, капитанов и простых пиратов; у демократии определенно были свои недостатки. Думая о Хулиане, Жан сравнивал ее с нежной и кроткой Катрин, которая стала его женой в четырнадцать лет, а недавно подарила ему сына. Катрин, вне всякого сомнения, заслуживала любви и преданности корсара. Он скучал по ней. Если бы не вынужденная разлука, он ни за что не попал бы под чары Хулианы; этого не случилось бы, если бы он по-прежнему засыпал, держа в объятиях жену. После рождения сына Катрин становилось все хуже. Одиллии пришлось вызвать из Нового Орлеана негритянских целительниц. Лафит не возражал, он не слишком доверял врачам. Со дня родов прошла целая неделя, но женщина так и не оправилась от лихорадки, и мадам Одиллия окончательно убедилась, что коварная соперница навела на ее дочь порчу, избавить от которой можно только с помощью магии. Вместе с Лафитом они отвезли Катрин, которая была так плоха, что не могла ходить, к Мари Лаво, верховной жрице культа Вуду. Им пришлось долго углубляться в дремучий заболоченный лес вдалеке от плантаций сахарного тростника, которыми владели белые, навстречу барабанному ритму, заклинавшему духов. На поляне, освещенной факелами и огнем костров, плясали люди в масках зверей и демонов, с раскрашенными куриной кровью телами. Ритм вибрировал, наполняя лес, в жилах танцоров закипала кровь. Таинственные силы связывали людей с природой и богами, участники обряда постепенно сливались в одно существо, никто не мог противостоять чарам. В центре образованного танцорами круга, на ящике со священной змеей, извивалась в пляске Мари Лаво, величественная, прекрасная, залитая потом, почти нагая и беременная на девятом месяце. Жрица впадала в транс, ее тело заходилось в судорогах, огромный живот дергался из стороны в сторону, а с языка лился бесконечный поток слов на незнакомом языке. Мелодия дикого песнопения поднималась и падала, словно волна, по кругу шла чаша с жертвенной кровью, из которой каждый делал глоток. Барабаны неистовствовали, мужчины и женщины бились в конвульсиях, падали на землю, превращались в диких зверей, ели траву, кусались и царапались, одни теряли сознание, другие попарно скрывались в лесной чаще. Мадам Одиллия пояснила, что, согласно религии Вуду, принесенной в Новый Свет племенами дагомеи и йоруба, существует три мира: мир мертвых, мир живых и мир тех, кто еще не родился. На своих церемониях рабы отдавали дань умершим, славили богов, призывали свободу. Мари Лаво готовила приворотные зелья, насылала недуги с помощью глиняных куколок, лечила больных магическим порошком гри-гри, но ничем не смогла помочь Катрин.

Несмотря на то что Диего был пленником и соперником Лафита, корсар нравился ему все больше. Оставаясь циничным и жестоким разбойником, он в то же время был утонченным, образованным и обаятельным кабальеро. Подобная двойственность человеческой натуры вызывала у Диего острый интерес: с ним происходило нечто подобное, когда он надевал маску Зорро. Кроме того, Лафит был одним из лучших фехтовальщиков, каких Диего приходилось когда-либо встречать. Разве что Мануэль Эскаланте мог сравниться с корсаром; Диего счел за честь принять предложение своего тюремщика время от времени практиковаться в фехтовании. За недели, проведенные в Баратарии, юноша смог изучить механизмы демократии, до этого остававшейся для него абстрактным понятием. В Соединенных Штатах преимуществами демократического правления пользовались только белые, а на Гранд-Иль все без исключения, кроме женщин, разумеется. Своеобразные суждения Лафита порой оказывались довольно верными.