И Шевретта, вспоминая друзей юности, всадников с белыми перьми, своих погибших вассалов провинции Бретань, и художника Бертрана Куртуа, – всех, кто был тогда с нею, смахивала со щек горячие слезы и пылко говорила своему обожаемому мальчику:
      – И если ты, прочтя все эти записки – а я клянусь тебе, что здесь правда – все, до последнего слова – про тебя, про меня, про твоего отца – все же будешь продолжать вынашивать свои преступные замыслы, будешь стремиться избавиться от жизни, которую я тебе, черт возьми, подарила, и ее защищали отважные люди, и они очень хотели жить, но некоторые из них погибли во имя того, чтобы мы с тобой остались живы и не попали в лапы Ришелье. Они защищали ребенка и женщину. Они спасли нас в кровавые годы владычества Красного Герцога. И они, мои друзья, верили, что малыш, лежащий в колыбели, вырастет достойным человеком.
      Рауль бережно взял ларец.
      – Если и после этого, – сказала она выразительно, – ты не оставишь свою фикс-идею, свою манию… я не знаю, что еще говорить такому человеку! Но я надеюсь на твою совесть, на твою честь, на то, что мы, твои родители – не чужие тебе люди, и ты не захочешь убить и нас! Я не уверена, что ты хоть что-нибудь понял из того, что я тебе сейчас наговорила, Рауль. Но после, даст Бог, поймешь.
      Рауль слушал мать внимательно, не перебивая. Он не считал нужным оправдываться и лицемерить. Герцогиня видела его насквозь, она читала в его душе, и, если граф де Ла Фер в общении с сыном придерживался ''бархатного'' стиля, Шевретта выбрала стиль `'железный''. Она решила не нежничать. Она всегда говорила мужчинам все, что придет в голову. Но взглянув в полные слез глаза своего ребенка, она поняла, что все-таки не сможет сказать Раулю все те резкие слова, которые придумывала в дороге, и которые казались ей очень убедительными, умными, благородными. Она струсила и смягчила стиль своей речи. Она не сказала ему все те резкости, которые просились на язык. Она замолчала и стала гладить Рауля по голове. А он вздохнул и уткнулся в ее колени.
      А потом поднял голову, улыбнулся и спросил:
      – Мама, вы тогда и придумали вашу песню?
      – Какую? – спросила Шевретта.
      – Вот эту… Вы часто ее напевали. Помните?
      Он взял оставленную кем-то лютню и проиграл красивую печальную мелодию.
      – Конечно, – улыбнулась она, – В моих записках я написала тебе весь ее текст. ''Колыбельная Заговорщицы… или Мятежницы'', как тебе больше нравится.
      – Не будет ли большой настойчивостью с моей стороны…
      – Не будет, – усмехнулась Шевретта, – Я спою ее тебе. Ты ведь очень хочешь знать, о чем она?
      – О да! Я даже расспрашивал тетушку Диану.
      – Вот как? – спросила Шевретта, взъерошив его волосы, – Как ты попал в обитель Дианы?
      – Гулял, – вздохнул Рауль.
      И Шевретта, которую Диана де Роган уже предупредила об отчаянном намерении племянника, решила пока не поднимать вопрос о Мальтийском Ордене. Аббатисса вытянула из Рауля его тайные намерения, когда они любовались витражами Сен-Дени. Шевретта подумала: ''Это подождет''. Она верила во всемогущего Мишеля, знала о дружеских связях Мишеля с Магистром иоаннитов и была уверена, что Мишель не допустит, чтобы Рауль осуществил свою безумную мечту. И, не расспрашивая сына о подробностях и мотивах его прогулки по столь важному объекту как Сен-Дени, она кивнула ему с легкой улыбкой, которая так украшала ее и делала Шевретту столь загадочной, прелестной и таинственной. Рауль подал ей лютню. И, перебирая струны, она запела свою `'Колыбельную
      Заговорщицы'':
      Прости, но я покину кровиночку мою,
      Прости, но я покину и Францию и сына,
      Об этом колыбельную печальную пою…
      `'И Францию, и маму'', – подумал повзрослевший сын Заговорщицы.
      Усни, сова проснулась в каштановом дупле,
      Усни, она зевнула, луною обернулась
      В опаловом стекле, в опаловом стекле.
      Сокровище Мурано, усни-усни, уже видна
      За веткою каштана жемчужная луна,
      Жемчужная луна, жемчужная Диана…''*
      `'Я это уже слышал'', – подумал Рауль, и, хотя он знал только мелодию, слова показались ему очень знакомыми, словно их подсказывала прапамять крошечного мальчика, каким он был в октябре тридцать четвертого года, когда Шевретта сочиняла ему колыбельную. А потом музыка изменилась, и нежность перешла в отчаяние.
      А ты – один, а я – одна,
      Во Франции – война!!!
      Во Франции война.
      Во Франции война…
      Прости-прощай, мой мальчуган, прощай и помни: ты – Роган,
      А нам Свобода дорога! А нам Свобода дорога!
      Чтоб не достался ты врагам, прощай! И помни: ты – Роган,
      А нам Свобода дорога…
      Теперь Раулю стали понятны загадочные слова Дианы в Сен-Дени: ''Ты – Роган, а мы, Роганы – птицы высокого полета…'' Диана знала эту песню издавна. А из песни слова не выкинешь. И, хотя мамина колыбельная утверждала его принадлежность к знаменитому бретонскому роду Роганов, он мысленно возразил ей теми же словами, что и Диане де Роган в Сен-Дени: ''Я не Роган, я -Бражелон''.
      А Шевретта продолжала:
      …Усни-усни, уже видна в дупле – сова, в окне – луна,
      А сам ты – меньше ножен…
      Тут она улыбнулась, ибо за эти годы ее малютка вымахал, и теперь сам тоже улыбается от такого сравнения.
      …и воевать не можешь…
      Ее рука дрогнула, и мелодия сорвалась…
      – Продолжайте, прошу вас,- промолвил Рауль.
      …. *''Колыбельная Заговорщицы'' написана в соавторстве с Ниной Рябушкиной /Санкт-Петербург/.
      …
      `'О, если бы можно было начать сначала, превратить тебя опять в малыша, и чтобы ты держал в руке погремушку вместо мушкета…"
      Прощай, мой крошка-дворянин, прощай, ты вырастешь один,
      Прощай, разлука впереди, прощай, мне суждено идти
      Одной по тайному пути – тебя иначе не спасти.
      Усни-усни, уже видна в окне жемчужная луна…
      А ты один, а я одна,
      Во Франции – война!!!
      – Видишь, – сказала Шевретта, снова прервав песню, – И я покидала Францию.
      `'Но я – навсегда'', – подумал Рауль.
      – И тогда, уезжая в изгнание, – продолжала она, – За границу, я думала, что это навсегда.
      Рауль вздохнул – что-то мистическое было в таком совпадении его грустных мыслей и слов матери. Она молча проиграла мелодию без слов.
      – А пока был жив Ришелье, мне была закрыта дорога во Францию. Здесь меня ждала смертная казнь. Кардинал не любил проигрывать. А я не хотела умирать. Но предполагала, что за тайную казнь миледи и сорванные нами замыслы Ришелье он сведет счеты с нами, превратив в спектакль казнь мятежницы Шевретты. Отомстив сразу за все одним ударом. И за Алмазные Подвески, и за многое другое. И, быть может, погубит королеву…Я понимаю, сынок, ты бросил вызов королю Людовику XIV, но твои разногласия с королем не приведут тебя на эшафот.
      – Могут привести, мама, – печально ответил Бражелон, – Если не на эшафот, то уж в Бастилию наверняка. И, пока царствует Людовик, возможно, мне тоже будет закрыта дорога во Францию. Я не посмел сказать это отцу.
      Шевретта растерялась. От Атоса она узнала, что тайна принцев-близнецов стала известна ее мужу и сыну совершенно случайно, и они чудом остались живы благодаря находчивости Д'Артаньяна и самообладанию мнимых испанцев. Все эти новости они обсуждали на бегу, в спешке, в суматохе, когда она так спешила на яхту. Но как тогда понимать слова Рауля об эшафоте?
      Что он не посмел сказать отцу? Что он еще успел натворить? То, что не знает Атос? Но и эту тему она пока закрыла, надеясь на их связи и свое влияние на королеву-мать.
      – Ты все видишь в мрачном свете, мой дорогой, – сказала она.
      Рауль промолчал.
      – Во Франции – война, – продолжала Шевретта припев колыбельной.
      – К счастью, война не во Франции, – прошептал он.
      – Какое мне дело, где война, если ТЫ уезжаешь на эту войну, черт побери!
      Рауль опять промолчал, как ни хотела Шевретта вытянуть из него хоть уклончивое обещание. Она тревожно взглянула на сына. Похоже, мальчик всерьез примеряет на себя мантию иоаннита…Этот взгляд, отрешено-отсутствующий, то опустит реснички, то губы сожмет…
      `'О, если бы Мишель был рядом, под звуки моей колыбельной он погрузил бы тебя в сон и внушил бы тебе, все, что я скажу…''
      Усни, малютка дорогой, а я молю за упокой
      Тех, кто погиб за край родной, тех, кто погиб за нас с тобой.
      Усни-усни, сова в дупле, усни, развалины в золе,
      Усни, безвинные в петле, убитые – в земле…
      Рауль старался сдерживать свои чувства, но мамина колыбельная глубоко его взволновала. А на последнем куплете его прищуренные глаза вновь наполнились слезами.
      Усни-усни, луна в окне, усни-усни, дома в огне,
      И лишь в моем волшебном сне отец твой мчится на коне,
      С врагами он вступает в бой, и он спасает нас с тобой,
      Мы уезжаем далеко, но лишь во сне все так легко,
      Но счастье – лишь во сне, но счастье – лишь во сне.
      – Лишь во сне, – повторил он.
      – Я тебя расстроила, дорогой, – мягко сказала Шевретта, – Но ты сам попросил спеть тебе `'Колыбельную''. Знаешь, мне хочется, чтобы ты, засыпая, иногда вспоминал ее. Представь, что я рядом, и я пою ее тебе. Где бы ни застал тебя сон.
      – Спасибо за песню, мама, – прошептал виконт, – Так, наверно, ангелы небесные поют. А ведь я вспомнил ее, как только вы запели. Вы верите?
      – Верю, – сказала Шевретта, целуя его щеки, – Верю, мой дорогой. Я только напомнила ее тебе.
      И тут Шевретта отважилась.
      – Рауль – сказала она, не скрывая отчаяния, – Пожалей отца! Ты не представляешь, что с ним творится. Он вбил себе в голову, что ты будешь искать смерти на войне, я стралась разубедить его как могла, но эта ужасная идея прочно засела в его голове. Ведь это не так? Скажи, что это не так?
      – …
      – Запомни – если с тобой что-то случится, Атос умрет. Умрет Атос – умру я. Этого ты добиваешься?
      – Вы оба такие сильные. И вы теперь вместе. Навсегда.
      – Сильные…Гасконец в юности сравнивал твоего отца с Ахиллесом. Но и Ахиллес был уязвим. Ты – его Ахиллесова пята. Так что?
      – Это не так, мама. Теперь уже не так. А я тоже хочу сообщить вам важные новости, мама.
      – Я тебя слушаю, сынок, – сказала Шевретта, вздохнув с облегчением.
      Но она рано расслабилась!
      – Вы видели отца только что, не так ли?
      – Да.
      – Он вам рассказал о нашем путешествии на Сент-Маргерит?
      – Очень коротко: самую суть. Я же так спешила к тебе.
      – Вы знаете, КОГО мы там видели?
      – Д'Артаньяна.
      – Если бы только Д'Артаньяна! Мы видели ЕГО. И я убедился, что он существует.
      – Кто?
      – ЧЕЛОВЕК В ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКЕ.
      – Я тебя не понимаю.
      – Разве отец не сказал вам, что на лице узника была ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА?
      – Нет…Настоящая железная маска? И все лицо было закрыто?
      – Да.
      – Какой ужас! – воскликнула Шевретта, – Нет, я не знала этого. Твой отец не сообщил такие подробности. Он только сказал, КТО этот узник.
      – Итак, мама, это правда? Этот несчастный – действительно сын Людовика Тринадцатого и Анны
      Австрийской, близнец короля Людовика XIV?
      – Под железной маской может быть кто угодно из врагов короля.
      – Но мы видели вещественное доказательство – свидетельство преступлений коронованных особ по отношению к этому принцу!
      – Какое доказательство?
      – Отец и про серебряное блюдо не говорил вам?
      – Что еще за блюдо, Рауль, о чем ты? Мы еле успели перемолвиться парой слов.
      – Узник выбросил блюдо из окна. Я подобрал его. Нас тогда чуть не застрелили. Но мы прочли надпись на блюде.
      – Что такое? Что написал этот несчастный?
      – Я не знаю, имею ли я право… – замялся Рауль.
      – Говори!
      – Это тайна, которая убивает. Вам лучше не знать ее, мама.
      – Глупыш! Я храню эту тайну много лет. Говори!
      – ''Я БРАТ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЯ, СЕГОДНЯ УЗНИК, ЗАВТРА УМАЛИШЕННЫЙ. ДВОРЯНЕ ФРАНЦИИ И ХРИСТИАНЕ, МОЛИТЕСЬ БОГУ О ДУШЕ И РАЗУМЕ ПОТОМКА ВАШИХ
      ВЛАСТИТЕЛЕЙ…''-так или примерно так, за абсолютную точность не ручаюсь, но слова эти не дают мне покоя.
      – Расскажи все более подробно.
      – Вам?!
      – Мне.
      – Я не могу.
      – Ты должен все рассказать. Я знаю этого принца очень давно.
      – Давно?
      – Да, мой дорогой. Многие годы.
      – Какой ужас, – прошептал Рауль, – А я все не мог поверить.
      – Я была связной королевы. Все эти годы я поддерживала связь королевы с сыном и устраивала им свидания. Но во что ты не мог поверить?
      – В то, что король Людовик Тринадцатый пошел на такое преступление, и королева подчинилась ему! Это так не по-человечески… Это даже для животных дико. Выходит, короли хуже последних помойных кошек по отношению к своему потомству…
      Шевретта прикусила губу.
      – А если без цинизма?
      – Я уже не могу без цинизма.
      – По-моему, ты напускаешь на себя цинизм и меланхолию. Это пройдет. Оставь эмоции и расскажи конкретно, что произошло на острове Сент-Маргерит.
      – Вся эта история, в которую мы оказались замешаны совершенно случайно…
      И Рауль, подчиняясь воле Шевретты, довольно подробно описал встречу с принцем в тюрьме на Сент-Маргерит.
      – Об этом никому ни слова, Рауль, ты меня понял? Иначе ты не жилец! О, не надо усмехаться, я знаю, сейчас до тебя не доходит, в какую страшную тайну ты проник…
      – Я не такой дурак – по поведению Д'Артаньяна и некоторым его репликам я все очень даже хорошо понял
      – Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не заикайся о человеке в железной маске! Ни друзьям, перепив вина, ни любовнице, ни…
      – Какие друзья, какие любовницы, о чем вы?
      – О будущем. Поклянись!
      – Хорошо, клянусь – ни друзьям, ни любовнице не говорить о Железной Маске. Но мне не трудно сдержать подобную клятву. Мои друзья, если они и были – остались за морем, а любовница – это не для меня.
      – Как знать! Мое дело – предупредить тебя. Эта тайна смертоносна. Кормилица и гувернер несчастного принца умерли от яда. Они убиты по приказу кардинала Мазарини и – боюсь подумать! – королевы.
      – Ни в чем не повинные люди, слепо преданные своим монархам, – сказал Бражелон без ожидаемого возмущения, как бы констатируя факт, – Обычное дело для коронованных особ, не правда ли? За что же королева и кардинал так жестоко обошлись со своими верными слугами?
      – В результате их халатности или неосторожности молодой принц узнал то, что не должен был знать ни в коем случае. Этого им не простили.
      – Что именно узнал принц?
      – О своем королевском происхождении.
      – А что сделали с принцем?
      – Принца поместили в Бастилию.
      – В Бастилию?! – с ужасом спросил Рауль.
      Шевретта кивнула.
      – Это было давно?
      – Достаточно давно. Принцу было тогда – если мне память не изменяет, около пятнадцати лет.
      – Только потому, что он узнал правду о себе?
      – Не только. Сходство с королем, его братом, было фантастическим.
      – Вы близко видели принца?
      – Так же как тебя. Только у Филиппа – так зовут второго принца…
      – Да, я знаю, – проговорился Рауль.
      – Только у Филиппа глаза ''не те''.
      – Я понял, – сказал Рауль, – Вы правы, мама. Я видел глаза принца.
      Действительно `'не те''. Не те, что у Людовика.
      – Но откуда ты знаешь его имя?
      – От кого, точнее. От Роже де Шаверни.
      – Ты встречался с Роже?
      – Да, мама, совсем недавно. Роже предлагал мне мятеж…нет, мятеж не то слово, – поправился он, – восстание за попранные права Филиппа Бурбона. Жаль, что я тогда отказался. Но я не верил в существование принца!
      – Я вижу, ты так до конца и не понял, какой опасности подвергаются посвященные в тайну королевской семьи. Если бы не боязнь за тебя, разве я стала бы скрывать столько лет наш брак, твое происхождение? Я владела убийственными тайнами. И сама удивляюсь, что жива до сих пор. Поэтому я и молчала. Я не хотела, чтобы тебя убили.
      – За что?
      – За то, что ты мой сын, и я слишком много знаю о наших королях!
      – Так вот в чем дело…
      – А в чем же еще?
      – Спасибо, короли, – саркастически произнес Рауль.
      – Но скажи, что за восстание задумал Роже?
      – Роже – подчиненный Арамиса. Когда план Арамиса в Во провалился, Роже остался не у дел. Ну и – решил действовать на свой страх и риск. А для этого начал искать главу заговора. Одним из возможных вождей восстания они намечали меня. О, если бы вернуть наше ночное совещание у церкви Сен-Жермен-де-Пре! Если бы я тогда уже знал все эти факты, клянусь честью, матушка, мы уже начали бы боевые действия за жизнь и свободу принца Филиппа! Но увы – возврата нет. У меня обязательства перед Бофором.
      – Только перед Бофором? – как бы вскользь спросила Шевретта.
      – Да. Пока только перед Бофором.
      – Пока?
      – Там видно будет, – уклончиво ответил Рауль.
      – Значит, связь с Роже прервалась? – вернулась к прежней теме герцогиня.
      – Не совсем, – сказал Рауль, – Я мог бы установить с ним контакт. Роже и его отряд в Париже и готовы начать действовать. Мы условились о сигнале в случае экстренной связи.
      И Рауль назвал матери условный сигнал – букет с колосьями и лилией в окне Дома Генриха Четвертого.
      – Занятно, – сказала Шевретта, – Мы подумаем, что тут можно сделать.
      – Кто – мы? – спросил он тревожно.
      И вновь загадочная лукавая улыбка промелькнула по губам Шевретты.
 

ЭПИЗОД 5. ДНЕВНИК БЕЗ ПРАВИЛ.

10.ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПУТЕШЕСТВИЯ. ТОСТ В ЧЕСТЬ АБСОЛЮТНОГО МОНАРХА.