/ Продолжение дневника Анжелики де Бофор/.
      Я шила-шила Синее Знамя для наших Пиратов, чтобы хоть так искупить свою вину перед ними. И все-таки чувство вины не покидает меня. Теперь я носа не высуну из каюты. Добряк Гримо меня не убедил. Анри де Вандом жалкий трус – так может сказать любой из них, и мне нечего будет возразить. Даже Ролан пытался что-то сделать и изо всех сил тянул огромный парус. А я жалкое ничтожество! Может быть, Пираты не подадут вида и будут вести себя, как ни в чем не бывало? Я заметила, что они тактичные молодые люди и, можно сказать, берегут друг друга. Но я себя не прощаю.
      А может быть и так – Анри де Вандома ожидает позорный бойкот. Не помню, как пираты наказывали трусов. Об этом Рауль, кажется, не говорил. Но, видит Бог, я не струсила. Я убежала из-за герцога. Не буду повторять его ужасные слова. Мы все-таки помирились.
      Конечно, мне было страшно! Но не за себя, за всех нас! Я никогда не видела ничего более ужасного и была уверена, что мы все потонем. Но я же в этом ничего не понимаю. Ничегошеньки!
      А Пираты меня просто не поймут. Анри де Вандом жалкий трусишка. Какое же моральное право я имею осуждать за трусость фаворита короля де Сент-Эньяна, этого де Свиньяна? Но, наверно, все-таки имею право. Хоть и по-дурацки, но я выразила свой протест против "пиратского" приказа отца. И опять – мне было страшно не за себя. Разум мне говорил, что со мной никто из них драться не станет. Как ни обидно сознавать, но всерьез меня никто, кроме барабанщика, не воспринимает. Своим протестом я хотела защитить Пиратов от произвола, а нарвалась на грубое ''цыц'' герцога и насмешки Рауля.
      Только барабанщик поддержал меня яростной дробью своего барабана. И чего мы добились? Герцог свел на нет протест Ролана, при всем честном народе извинившись перед барабанщиком, а Рауль подписал приказ, чего я никак не ожидала ни от него, ни от Сержа, ни от Гугенота и де Невиля. А ведь тогда, утром, я еще не знала про его дела с этим свином де Сент-Эньяном.
      Вот и пойми их! Интересно, пришел бы принц Конде в восторг, узнав, как дружно подписали ''головорезы'' Бофора эту ужасную бумагу? Говорят, благородство обязывает… Мне казалось, благородство обязывало не подписывать. А кто-то из Пиратов сказал – ситуация обязывает. Но теперь уже ничего не изменишь, думай не думай.
      Если вспомнить сегодняшний день – я наделала уйму глупостей и, наверно, нажила себе врага в лице Шарля-Анри де Суайекура. Сама виновата – за ''дурака'' Суайекур разозлился, и, если бы не Рауль, мы могли бы – Суайекур и я – уже сегодня нарушить приказ!
      Теперь я начинаю понимать, что имел в виду Рауль, когда говорил о своих глупых поступках. ''Глупцы Эразма Роттердамского отдыхают''. Но я считаю его вызов фавориту не глупым, а героическим поступком. Может, он ''поумнел'' и потому подписал бумагу? Что-то не очень в это верится. И не стоит очень-то им восхищаться. Тоже хорош! Схватил меня как… даже не схватил, а пихнул этак: ''Сядь!''
      Но он же не знал, с кем имеет дело! Я сама поставила себя в зависимое положение. Боже мой, Боже мой, как это трудно – играть роль Анри де Вандома!
      Не раз и не два посещает меня отчаянная мысль – предстать перед Пиратами Короля-Солнца в своем настоящем обличье, в своем лучшем платье, открыть им свое настоящее имя!
      ''А сказать вам, кто мой отец, и вообще, кто я такая?''
      Но я все время себя останавливаю. И не потому, что я какая-то безбашенная авантюристка, морочащая головы этой удалой компании. Может быть, это только суеверие – что женщина на корабле приносит несчастье? Но я все-таки очень суеверна. И мне кажется, что если я сорвусь и не доведу свою роль до конца, случится какая-то непоправимая беда. Мы все в какой-то мере суеверны. Кто больше, кто меньше. И еще я боюсь – не эта ли морская примета вызвала шторм?
      Нептунчик-Посейдончик, грозный Бог Морей, Всемогущий Властелин Бурь, Штормов и Шквалов, Повелитель Океанов, пошли нам самый лучший ветер, то ли ''фордевинд'', то ли ''бакштаг'', то ли еще какой, самый-пресамый лучший. Не знаю, как объяснить, такой, о каком только мечтает наш капитан. И не гневайся на мадемуазель де Бофор. Я же здесь инкогнито, и никто ни о чем не подозревает. Они ни в чем не виноваты. Вся вина на мне.
      А ведь женщин на кораблях боятся даже пираты – я имею в виду настоящих морских разбойников, а не нашу блистательную шайку. Иначе с чего бы такое жесткое условие – смертная казнь грозит каждому из пиратов, если тот приведет на судно переодетую женщину. А сами, злодеи, переодевались в женщин, чтобы обманывать свои жертвы и захватывать торговые корабли. Разве поймешь их логику?
      А если бы я завтра утром все-таки сменила курточку пажа на свое серебристое платье! Бойкот, которого я так боюсь, был бы невозможен. Упреки в трусости отпали бы сами собой. Я избавилась бы от выслушивания вещей, которые они себе никогда не позволят в обществе молодой девушки. Небо! Чего я только не наслушалась, когда Пираты болтали, о чем придется. И смеялись над ''невинным'' Вандомом! Вот какие лицемеры! Вот чего стоят их комплименты и учтивости! Вот как они общаются между собой, когда думают, что их никто не слышит! Конечно, явись я перед Пиратами Короля-Солнца в своем истинном обличье, я поставила бы их в неловкое положение. Ничего, не жалко! Переживут. Нет, тут другое. Нельзя так делать. Боюсь. Боюсь принести несчастье. Боюсь нового шторма, еще более сильного -/ хотя, казалось, куда уж сильнее!/. Боюсь нападения врагов. Приходится терпеть. А может, это все-таки глупое суеверие?
      Путешествуют же тысячи женщин на тысячах кораблей, и ничего. Разве Шевретта принесла несчастье ''Короне'' и ее обитателям? Ее появление произвело фурор, все были в восторге. Но она не осталась с нами. Она, можно сказать, нанесла прощальный визит и умчалась на белой ''Виктории'' к своему графу. Это не тот случай. А женщины, отправляющиеся в путешествие – их что, всех за борт покидать? И это не тот случай. На таких кораблях как ''Корона'' дамы не путешествуют. Значит, надо держаться изо всех сил. Отчаянный вариант у меня всегда в запасе: ''А вы знаете, кто я такая?'' Но я еще не дошла до последней крайности.
      Так до каких же пор – Quosque tandem – как говорили древние – играть эту роль? До Алжира? А там уже не море. Там суша.
      Нет! Все-таки подождем до победы. До тех пор, пока мы захватим мусульманскую крепость и будем праздновать победу. Тогда-то и можно будет представиться победителям под своим настоящим именем. Тогда-то я позлорадствую в душе и посмотрю, с какой миной встретят Юную Богиню Фронды мушкетер Ролан и полковник Бражелон – после победы будет именно так, я в этом не сомневаюсь. Если только… случайность не заставит меня раньше времени выдать свою тайну.
      Я, кажется, начинаю успокаиваться. Я совсем спокойна. Оставлю на минутку свой дневничок – вижу у отца какую-то красивую книгу в черном переплете с золотой каравеллой на обложке. Видимо, тоже из библиотеки капитана. Почитать, что ли – чтобы не быть совершенной невеждой в беседе с мореплавателями и Пиратами. Нет, лучше погадаю. Открою книгу на любой странице и прочту, что там написано.
      Боже милосердный, какая страница мне открылась! Цитирую по книге: ''Люди. Корабли. Океаны''.
      ''…Когда же налетал шторм, и рангоут начинал скрипеть, и охать, когда верхушки мачт кружились, а палуба, окатываемая забортной водичкой, становилась скользкой, будто смазанная мылом, когда промерзшие канаты деревенели, а судно после нескольких прыжков в этой дьявольской чехарде вдруг давало резкий крен, тогда начиналась битва с морем не на жизнь, а на смерть! Для того чтобы суметь в неистовстве урагана взять рифы на гроте, нужны были нечеловеческие силы.
      И барахтались люди в хлещущей их, словно плетьми, путанице такелажа, словно мухи в паутине… И раскачивались между небом и землей на этих сатанинских качелях отчаянные ползуны по вантам, цепенея от ужаса и выкрикивая прямо в тучи богохульные проклятия.
      Но никто не покидал своих постов, если только ураган не распоряжался по-другому. За трусость полагалась смерть. Таков был суровый закон палубы''.
      Конец цитаты. Анри де Вандом трус. Анри де Вандом по суровому закону палубы должен быть повешен на рее.
      Пираты Короля-Солнца об этом законе еще не знают, и я дешево отделаюсь, если мне объявят бойкот. Может быть, до Алжира. А может быть, до конца войны. Ведь никто из них до сих пор не появился, не спросил: ''Живы ли вы, Вандом? Все ли с вами в порядке?''
      Теперь от меня будут шарахаться как от зачумленной или от прокаженной. Уберу-ка я эту книгу с глаз долой. Хотела успокоиться, прогнать отчаяние, а отчаяние еще более усугубилось. Ну, вот что – продолжу свое занятие. С места не сойду, пока не закончу шов на Синем Знамени… Умный человек написал книгу о кораблях и океанах. Все именно так и было на ''Короне''. Но пусть умная книга, написанная умным человеком, отдохнет. Где мое шитье? Нитку в иголку и полный вперед! Хоть так-то душу успокою…
 

 
      / Продолжение мемуаров Ролана./
      – Послушай-ка, малек, – сказал мне Серж, когда вечеринка в кают-компании подошла к концу, – У тебя уже много написано? Я имею в виду твои мемуары.
      – Несколько глав, сударь.
      – Силен! – сказал Серж, – Дай-ка мне почитать. Один черт не заснуть. Да где ж тут заснешь, когда Гугенот всю ночь палит свечи и талдычит свою тарабарщину. А так хоть, может, что подскажу. Да не смотри на меня такими испуганными глазами, я не критик, не редактор, я самый обычный читатель. Ведь ты для кого-то это пишешь?
      – Вы самый первый читатель моих мемуаров, господин де Фуа.
      – Надо же когда-то начинать.
      И я вручил Сержу уже написанные мной главы, а сам засел за описание шторма. Мы договорились, что я зайду за рукописью с утра. Так я и сделал.
      – Продолжай в том же духе,- сказал Серж,- Начало, может, излишне патетическое, но, как в одной из глав твоих мемуаров у тебя же говорит граф де Ла Фер – "Такому ребенку простительно".
      – Излишне патетическое начало? А как бы вы начали?
      – Не обо мне речь. Автор – ты, а не я. Не обижайся, Ролан, будем считать, что я ничего не говорил. Сейчас ничего не вычеркивай. Оставь все как есть. Пройдет время, перечитаешь, и, быть может, найдешь другие слова. Проще.
      – У вас есть еще какие-нибудь замечания?
      – Разве что реже употреблять слово ''которые'' в первой главе. А главное – есть одна глава в твоих мемуарах, которую я попросил бы для общей пользы не читать пока нашим.
      – Я вообще не собирался читать вам мемуары. Вы сами попросили! И вообще – все сыро, не доведено до ума, это же всего лишь черновик.
      – Что за обидчивый народ мемуаристы! Я не придираюсь к твоему стилю, малыш, да и мои друзья с удовольствием послушают твое сочинение. Только та глава, где ты в обществе переодетой сестричкиие. Только та глава, где ты в обществе переодетой сестовольствием послушают твое со-и глазами, я не критик, не редак-р, встречаешь в кабаке Атоса, Граммона и Викинга – ее сейчас убери из рукописи.
      – Вам не понравилось, что я струсил сначала?
      Серж покачал головой.
      – Вам не понравилась фраза, с которой я обратился к графу и маршалу? Тавтология – два раза слово ''честь'' в одном предложении?
      – Фраза вполне в твоем духе, Ролан, и сцена очень даже живая.
      – Тогда почему такая таинственность? Зачем убирать сцену с Викингом?
      – Ты сам поймешь, Ролан. На обратном пути. А может, и раньше. А сейчас вот тебе подарочек от первого читателя.
      Серж достал маленькую шкатулку весьма художественной работы и вытащил оттуда какие-то листки.
      – Бери. Дарю. Твой первый гонорар.
      На шкатулке я разглядел герб де Фуа – быть может, последняя фамильная реликвия Сержа. А свои бумаги Серж разорвал и выкинул в море. Я не хотел принимать такой подарок, но Серж чуть ли не силой всунул мне в руки шкатулку.
      – А теперь мы до обратного пути заныкаем сюда твою главу о Викинге. И вот тебе ключ.
      Я сделал все, как сказал Серж, но так ничего и не понял в его таинственных словах. А потом Серж проехался по той главе, где говорилось о саботаже, который намеревался устроить его дядюшка. ''Это несерьезно,- сказал Серж, – Очень сомневаюсь, чтобы он на это осмелился. Проверить, конечно, не мешало, но мы только зря время потратили. Взорвать флагман, куда там! Ложная тревога – мелкая пакость напоследок. Но дядюшка сам себя наказал – если уж Граммону известно – басня о ''поврежденных'' пушках пойдет гулять по стране. Потому что такого болтуна*, как Граммон белый свет еще не видел''.
      …. * Герцога де Граммона "болтуном" называет в своих "Мемуарах" Поль де Гонди.
      ….
      – Почему же вы просили спрятать эту главу? Если Граммон – болтун?
      – Граммон болтун, да, это так. Но Граммон не дурак. Он умеет хранить тайны. Скажи, Ролан, пришло бы тебе в голову, что рыжебородого Викинга с его легендарной косичкой не кто иной, как Граммон послал в Англию на помощь Карлу Второму? Еще в те времена, когда наш подлый Двор носил траур по кровавому Нолу, и выказывать сочувствие к Стюратам было опасно?
      – Нет, конечно. Но это было еще при Мазарини. Зато я слышал много раз, как граммонов сынок де Гиш во всех красках описывал приключения Карла Второго и дивился – откуда он все это знает? Еще до Реставрации английского короля, когда они там скрывались и подвергались всяким опасностям.
      – Викинг заплел свою рыжую косичку и погрузился на корабль, – сказал Серж загадочно, – Это внушает надежду.
      – А почему Викинг часто трется возле Гримо? – спросил я.
      – А-а-а… – протянул Серж, – Так они же старые знакомые. Тогда Викинг тоже заплел косичку и помогал осуществлять бегство нашего милого герцога из Венсена.
      – Вас послушать, так пол-Франции помогало Бофору бежать из Венсена! И Оливье, и Викинг.
      – Они были рядовыми участниками того дела. Руководителей Венсенской истории ты и без меня знаешь. А Гримо в том деле был главной пружиной. И в Венсен попал не без участия маршала, по рекомендации его управляющего.
      – Скажите, кто такой этот Викинг? Бофор, Карл Второй – он каждый раз заплетает свою легендарную косичку, когда берется помогать в опасных делах? Освобождение Бофора, Реставрация Карла Второго… Что ему у нас понадобилось?
      – Кто такой Викинг? Солдат удачи. Наемник – как ты сам, наверно, понял…
      – У-у-у, наемник.
      – Но наемник не совсем обычный. За грязные дела Викинг не берется.
      – Я понял, что Викинг наемник еще в кабачке, но скажите…
      – В отличие от мечтателя Ролана, Викинг, этот солдат Фортуны…
      Серж что-то еще хотел сказать, но его позвали. А я перечитал написанное и решил эти вот листы тоже положить в шкатулку до поры до времени. Загадочная личность этот Викинг! Но к нему лучше не соваться с расспросами. Нас окружают какие-то тайны, но тайны когда-то открываются. Откроется и третья тайна рыжего Викинга. Когда-нибудь мы узнаем, зачем Викинг в третий раз заплел свою косичку! Узнаем, узнаем, ''клянусь Одином'' – так часто говорит этот великан.
 

 

26. ГРИМО – ИНТРИГАН.

 
      Я становлюсь отъявленным негодяем, – думал Гримо, натянув на лысину ночной колпак, – Прочел стихи бедной девочки, которые она, быть может, и духовнику не доверила бы, и писала-то она их в шторм, на грани гибели – как я понял, она была уверена, что мы все потонем. А результат нулевой. Разыграл перед м-ль де Бофор оскорбленную невинность и даже не смог сделать самое главное – стащить этот дневник и подсунуть моему господину! А сам заподозрил мальчишек в том, что они подзуживают меня похитить рукопись мемуаров графа! У них и в мыслях этого не было.
      Говаривал когда-то мой граф о принципе рыцарской морали, мол, благородные души, которым неведом обман, не подозревают его и в других людях. У дочки Бофора как раз такая мораль, а у меня, негодяя, и мораль-то негодяйская. А я думаю, может, еще какой случай подвернется, удастся-таки выкрасть анжеликину тетрадочку! Буду уж до конца негодяем, только бы детки были счастливы. О-хо-хонюшки, будь на моем месте господин Д'Артаньян, тот, конечно, нашел бы выход. Приходится на старости лет учиться интригам. А как же иначе? Да, пожалуй, надо действовать как Д'Артаньян. А гасконец начинал с того, что составлял план действий. Обычно у него три пунктика было.
      Вот и решим, какие вопросы для нас самые важные, и, решив это, будем продолжать интригу. А потом, если моя интрига завершится успехом, во всем покаюсь, повинюсь перед нашим графом, он уж на радостях и простит меня, грешного. Так что нам надо выяснить? Три пунктика. О гасконец, уступи бедняге Гримо капельку своей хитрости!
      1. Как относится мой господин к мадемуазель де Бофор?
      2. Как насчет ''плаксы Лавальер'' – все так же, еще хуже или совсем хорошо?
      3. И что он замышляет насчет Мальтийского Ордена?
      – Гримо! – позвал Рауль.
      – А?! – вздрогнул старик.
      – Ты что-то замышляешь?
      – Ох,- сказал Гримо, – С чего это вы взяли?
      – У тебя на лице написано. Ты обдумываешь какие-то хитрозагадочные планы. Если твои коварные планы относятся к арабам или стукачу, я только приветствую, старина. Какие козни ты придумал, Гримальди?
      – На этот раз вы ошиблись, господин Рауль, я просто предаюсь воспоминаниям о минувших днях, – сказал Гримо, – И вот что-то мне припомнился молодой Бофор и его прелестная дочь Анжелика, когда она еще ребенком была. Вы ведь тоже знавали м-ль де Бофор в те годы?
      – Кто не знал крохотулю Бофорочку! Но десять лет назад я и вообразить не мог, что вреднющая избалованная девчонка превратится в прелестнейшее создание!
      Гримо кхмыкнул и заулыбался.
      – Разве мадемуазель де Бофор в детстве была страшненькой? – спросил он, – На мой взгляд, она и в детстве была прелестнейшим ребенком.
      – Я говорю не о внешности. Конечно, Анжелика де Бофор была милашка…
      – А верно, что де Гиш назвал ее ''мечтой фрондера''? – спросил Гримо, припомнив текст баллады.
      – Да. Знаешь почему? Она, хоть и от горшка два вершка, но была одета по-фрондерски. Это впечатляло! Крохотульку обожавшие ее герцогини одевали по последнему писку фрондерской моды. Сам Конде еще тогда назвал ее ''Юной Богиней Фронды''. И еще она представлялась как Маленькая Мадемуазель – по аналогии с Великой Мадемуазель, знаменитой дочерью Гастона Орлеанского.
      – А кто назвал мадемуазель де Бофор ''фрондерской куклой''? – спросил Гримо.
      – Черт возьми, – сказал Рауль, – С чего это ты вдруг?
      – Так вы не знаете?
      – Знаю.
      – Бофор?
      Рауль покачал головой.
      – Я.
      Гримо охнул: ''О-хо-хонюшки. Неужели вы так прямо и сказали?"
      – Нет, конечно. Вырвалось под досаду в беседе с друзьями. Очень уж настырная была в детстве Бофорочка. Пыталась натравить меня на капитана гвардии Анны Австрийской Гито – за то, что последний арестовал в свое время ее отца. Сочиняла какие-то глупые записки с ужасающей орфографией и невероятной смесью печатных и каллиграфических букв типа того:
      ''Асоба, жилающая сахранить в тайни свае знатное имя, просит виконта де Бражилона паследавать за падатильницый сево паслания к качелям в парки вандомково дварца. Очинь важно! Сахранити маю тайну!'' – это все она, Бофорочка.
      Отца называла душкой-Атосиком и выблазнила у него мою фрондерскую рогатку, а потом пуляла по изображению Мазарини – это тоже она, Бофорочка!
      Собиралась сочинять воззвания вроде того: ''Анжелика де Бофор, дочь Короля Парижских Баррикад – к народу Франции! Соотечественники! К оружию! Долой Мазарини!'' – и это Бофорочка.
      Гримо почесал нос. Теперь ему становилось более-менее ясно, о каких глупых капризах писала повзрослевшая "фрондерская кукла".
      А сейчас Анжелика де Бофор – прелестнейшее создание! Как бы Гримо ни пытался интриговать и хитрить, многолетнее общение с Атосом дало о себе знать. И он отважился на прямой вопрос:
      – Вы ведь видели дочь Бофора совсем недавно, если говорите, что она прелестна?
      – Она обворожительна. Я не хочу повторять поэтические штампы. Сент-Эньян сказал бы, что она покоряет вселенную блеском красоты, при виде которой бледнеет утренняя заря, и распускаются цветы. Но это риторическое преувеличение, сам понимаешь. И заря занимается, когда ей положено, и цветы распускаются сами по себе. Но когда человек достоин восхищения, он становится центром вселенной. И это Бофорочка.
      – Она вам так понравилась?
      – Знаешь, старина, лучше, чем Шекспир не скажешь:
      И я любил? Нет, отрекайся взор -
      Я красоты не видел до сих пор!
      – Позвольте вас поздравить, мой господин.
      – С чем?
      – Я уверен, что она вас любит!
      – И я ее.
      – Вот и слава Богу!
      Рауль вздохнул.
      – Не так все просто.
      – Та, прежняя? – спросил Гримо осторожно.
      – Мой дорогой конфидент! Прекрати изъясняться намеками. Ты не в Фонтенбло. Давай называть вещи своими именами.
      – О! Так Луиза де Лавальер для вас вещь?
      – Давай называть всех поименно. Луиза де Лавальер для меня прошлое. И, честно говоря, мне сейчас очень жаль бедную Луизу и… как-то тревожно за нее. Да что там! Я за нее боюсь. Это правда. Зная ее нежный характер и коварство этих трещоток, ее злоязычных подружек, я не могу не сожалеть о ней. Король ее защитит – теперь я могу говорить об этом спокойно. Но женщины ее изрядно помучают. И, возможно, я сам невольно буду косвенной причиной этих интриг. А ведь даже сейчас я готов жизнью пожертвовать, чтобы Луиза была счастлива!
      – С королем?
      – С королем – их любовь сила неодолимая. Но в эту любовь подливают горечи ее подлые подружки.
      – Вы имеете в виду мартышку?
      – Мартышку? Такую не знаю. Кто это?
      – Мадемуазель де Монтале. Разве вы не знаете, что ее прозвали мартышкой?
      – Ты что-то путаешь. ''Пастушка Филлис'' – мне так передавали!
      – Мартышкой ее зовут мушкетеры Д'Артаньяна.
      – Меткое прозвище, – смеясь, сказал Рауль.
      – Выполняя миссию вашего тайного советника, – зашептал Гримо, – Я хочу успокоить вас насчет мартышки. Вот что задумали ваши приятели. Слушайте! Вы знаете де Жюссака?
      – Жан-Поля? Конечно.
      – Вот что они решили.
      И Гримо рассказал о том, что затеял Жан-Поль де Жюссак, чтобы обезвредить Монтале.
      – Да они, как я погляжу, целую коалицию организовали, – сказал Рауль насмешливо, – Группа поддержки Луизы.
      – С вашей подачи, – ввернул Гримо, – Де Гиш – Оливье – Жюссак.
      – Ну и слава Богу! Одной головной болью меньше. Жюссак справится с Монтале, у него получится. Все старина, закрыли тему. Ух! Хоть вздохну спокойно. А то как-то так… муторно. Кошки на душе скребли. Нехорошо как-то получилось. А сейчас можно спокойно заняться нашими проблемами. Я, со своей стороны, сделал все, что мог.
      ''Только бы Д'Артаньян не вздумал сейчас отдать ей мое дурацкое письмо, – подумал он, но тревога улетучилась, – Пока я сам жив-здоров, Д'Артаньян не сделает этого''.
      При всем уважении к интеллекту нашего героя, приходится признать, что он весьма беспечно относился к своей корреспонденции и опять наступил на те же грабли. Кое-какие выводы он для себя сделал, и де Гишу решил писать то, что разнесется по всему Парижу и окрестностям, включая Фонтенбло.
      Прежде всего – о Пиратах Короля-Солнца. Как-то встретит Король-Солнце известие о том, что у него появилась пиратская шайка, и он, Рауль – главарь этой шайки? А если де Гиш умолчит из сображений безопасности – о Пиратах в скором времени заговорит все Средиземноморье. Если не де Гиш, так испанский посол, какие-нибудь лорды из Адмиралтейства, командоры Мальтийского Ордена, венецианские, голландские какие-нибудь еще важные персоны спросят Людовика Четырнадцатого: ''Сир, какие там ваши Пираты объявились в Средиземноморье, кто такие – они наводят ужас на самых жестоких реисов Магриба?'' И король не сможет ответить: "Таких не знаю".
      Попиратствуем под знаменами Людовика, а Д'Артаньяну дадим отбой!
      Рауль не ожидал, что гасконец, действуя в его же интересах, уже давно вручил Луизе его прощальное письмо, и это вызвало большой переполох. Письмо, которое он намеревался просить Д'Артаньяна уничтожить, стало известно Людовику. А Людовик… А Людовик серьезно призадумался. Впрочем, нечто подобное он ожидал от ''безбашенного Бражелона'' и, со своей стороны, кое-что замышлял. Он же не хотел, чтобы обожаемая Луиза сдержала свою клятву и ушла в монастырь, если Рауль не вернется с войны.
      ''Заварил кашу, болван, теперь расхлебывай'', – сказал себе Рауль и решительно написал несколько строк:
      Дорогой Д'Артаньян!
      Отбой! Обстоятельства изменились.
      Пожалуйста, уничтожьте известное вам письмо.
      Удачи вам! До встречи.
      Ваш Рауль.
      Гримо с любопытством следил за его действиями.
      – Читай, тайный советник, – Рауль протянул ему письмо.
      – Что за письмо вы просите уничтожить? – спросил Гримо.
      – Д'Артаньян знает. Глупость! Итак, дорогой конфидент, – сказал Рауль, запечатывая свою записку, – Не прозевай почту. РИСААЛЯ, – протянул он.
      – Чего?
      – Письмо. ГААЛИ САДЫЫК Д'АРТАНЬЯН. Дорогому другу Д'Артаньяну.
      ''Только боюсь, ГААЛИ САДЫЫК Д'АРТАНЬЯН начнет ехидничать и насмешничать. Ну и пусть! Посмеемся, господин Д'Артаньян, посмеемся. Дело сделано''.
      – Вы что-то еще натворили, а господин Д'Артаньян отдуваться должен?
      – Без комментариев, – сказал Рауль.
      – Без комментариев, так без комментариев.
      – Д'Артаньян был прав, называя меня безумцем. "Ты не влюблен, ты безумствуешь".*
      – А! А вы все не верили!
      – ''Если бы ты был влюблен по-настоящему, мой милый Рауль, это выглядело бы совсем по-другому''.**
      …
 

*,** А. Дюма.

 
      …
      – Это вам сказал г-н Д'Артаньян?
      – Да, мой конфидент, именно это.
      – А сейчас? – спросил Гримо, – Дочь Бофора – центр вашей вселенной, и в нее вы влюблены по-настоящему?
      Рауль вздохнул, а Гримо заулыбался.
      – Бофорочка… – проговорил Рауль.
      – А я так думаю, мой господин, все у вас уладится с вашей Бофорочкой. В один прекрасный день вы с ней… встретитесь, чтобы уже никогда не расставаться.
      – Ты так думаешь?
      – Я уверен, – сказал Гримо,- И все будут только рады, если, конечно…
      – Если, конечно?
      – Если, конечно, вы новых глупостей не наделаете.
      – Постараюсь воздержаться от новых глупостей.
      – А разве не глупость ваше намерение вступить в Мальтийское Братство?
      – Гримо! Не надо было бить посуду!
      – Посуда, вернее, бутылка, бьется к счастью. Надеюсь, вы передумали?
      – Еще ничего не решено, – пробормотал Рауль, – В той ситуации у меня выхода не было. И, должен заметить, я всегда уважал иоаннитов.
      – Можно уважать братьев-рыцарей и принимать участие в их экспедициях как частное лицо. Сейчас, я вижу, вы пришли в чувство, и ваши планы изменились?
      – Пятьдесят на пятьдесят, – сказал Рауль и повторил, – Еще ничего не решено.
      – А они вам нужны, братья-рыцари? Я буду говорить не как ваше доверенное лицо, а как военный советник. Ваше Братство Пиратов Короля-Солнца – уже самостоятельная боевая тактическая единица, и вы командир этой боевой тактической единицы. А рыцари – наши союзники. Чего тут неясного? И не факт, как вы любите говорить, что вы, узнав поближе иоаннитов, захотите стать одним из них. Очень уж вы свободу любите, мой господин. А они отрекаются от свободы. И от любви, заметим, тоже. Я не говорю о том, что мальтийские братья не брезгуют торговлей и с пленными мусульманами не церемонятся, а среди последних далеко не все жестокие убийцы.
      – Поживем, увидим, – сказал Рауль.
      – Но вы уже установили с ними контакт, – сказал Гримо, – И письмо командору написали.
      – Это опять же под вопросом. Я совсем забыл о том, что мой знаменитый дядюшка Мишель де Бражелон – крупная фигура в Ордене, и, если он узнает…
      – Еще бы не узнал! Второе лицо после Великого Магистра, а может, и поважнее Магистра! Что за наивность, сударь! Он вам помешает. Вот это как раз факт!
      – Будущее покажет. А пока – попиратствуем, господин Гримо, попиратствуем!
      – Я и вообразить не мог, – сказал Гримо, – Что вы за какую-то пару дней соберете вокруг себя шайку лихих парней, присвоите этой ораве дерзкое вызывающее название Пираты Короля-Солнца, сделаетесь главарем этих бедовых ребят в синих банданах и весьма популярной личностью на флагманском корабле. Времени не теряете!
      – Ты популярен не меньше, – сказал Рауль, зевая, – И что за выражения – "шайка", "главарь" – фи! Пираты Короля-Солнца – боевая тактическая единица, а я – их командир. Так-то оно лучше, военный советник Вогримо.
 

 
      / Продолжение./
      – Пираты Короля-Солнца, – ворчал Гримо, – Ну надо же такое придумать.
      – Мусульманское шматье – чалмы, бурнусы и прочая варварийская экипировка, – бормотал Рауль, – Знамя Пророка. Вылазки и рейды в тыл противника. Ну, это мы еще продумаем. Мы устроим не одну заварушку в провинции Кабиллия ФАДЖРАН, САБААХАН, ХЫЛЯЯЛЬ АН-НАХААР.
      – Вы бредите? – спросил Гримо.
      – Я сказал ''на рассвете, утром, в течение дня''. Сегодня Гугенот дошел до темы ''время''. А лучше всего, конечно БИЛЬ ЛЕЙЛ. Ночью.
      – Жуть, – сказал Гримо, – Меня от ваших ''билейлов'' в дрожь бросает. О-хо-хонюшки!
      – А что, в этом даже какой-то шик! Одно дело сказать герцогу: ''Я буду готов через пять минут'', а совсем другое – ''СА-АКУУН ДЖААХИЗ БААД ХАМС ДАКААИК". Экзотитка!
      – Да уж, – вздохнул Гримо, – Прибавится милому герцогу головной боли с таким адъютантом!
      – В адъютанты я не просился, – заметил Рауль, выделив голосом первое слово.