По зову сердца

– Я тебе скажу, – обрадовался Михаил Макарович. – Теперь они все там же в лесу, что за Хмостью. А рябенькая связная Маринка, так она уборщицей на вокзале.

– Раз Маринка здесь, то я найду партизан. Но тогда, Петр Кузьмич, мне одного дня мало.

– Да оставайся на столько, сколько тебе надо. Но учти, что майор Дитц, а с ним, надо полагать, и капитан Груббе завтра смотаются. Поэтому надо поторопиться.

– А знаешь что, Петр Кузьмич, – вмешался в разговор Клим, – одевай фрицевскую форму, и едем к партизанам. У меня пропуск на машину «проходной», у тебя – на заготовку скота, с ними нас никто не задержит.

– А дед Гриша?

– И дед Гриша. На, читай, – Клим протянул пропуск Михаилу Макаровичу. – В переводе значит: «С ним следуют рабочие». Одевайся – и поехали.

* * *

Груббе, осуществляя контроль за выездом учреждения майора Дитца, покидал гарнизон последним. За ним из сарая наблюдали партизаны.

– Смотрите и запоминайте этот пикапчик, – наставлял двух парней старый партизан. – Там, на шоссе, указка на объезд. Как только он свернет на объездную дорогу, я выеду со своим возом на середину, стану поперек и буду возиться с колесом. Стало быть, застопорю движение. В это время вы этого фашиста и шофера – по балде, а машину в сторону – под откос.

– А как же вы? Вас же схватят.

– За меня не бойтесь. Не впервой. Если что, то лошадь брошу и – в кусты. А там ищи, свищи. Ну, с богом! Летите. Я сейчас же иду к подводе и выезжаю на дорогу.

Груббе занимался погрузкой еще с полчаса и, набив пикапчик награбленным до отказа и ни с кем не прощаясь, двинул по старой Смоленской дороге.

На спуске к мосту указка с надписью «Объезд» заставила шофера притормозить машину и свернуть, как указывала стрелка, вправо на проселок, шедший среди кустов ольшаника. Миновав с трудом подводу, у которой с колесом возился бородач, Груббе проехал с полкилометра и все же вынужден был остановиться, поскольку идущая впереди девушка с испугу уронила корзинку и начала собирать рассыпанные грибы.

– Далеко ли до моста?

– До мостика, господин офицер, недалеко, вон за теми кустиками, – показала Маринка, – сворот влево, и там сразу же речка.

– Спасибо, – поблагодарил Груббе.

Это были его последние слова – из кустов протрещала короткая автоматная очередь.

* * *

Дед Гриша от партизан возвратился загуменьем.

– Ну как? – Михаил Макарович по-дружески обхватил его за плечи.

– Все как надо.

– А как партизаны?

– Партизаны все целы. Только вот фон Груббе машиной задок телеги разворотил… Но это, Петр Кузьмич, дело плевое. Хорошо, что сам бородач жив. Пожалуй, нам тоже пора сматываться.

– Завтра на рассвете двинемся. А сейчас обедать.

За обедом Михаил Макарович заметил, что кто-то заглянул в окно. Прижавшись к стенке, подошел к окну и пальцем поманил деда Гришу.

– Видишь человека в кепочке? Да вон, у колодца, дорогу переходит. Это мой «хвост». Надо убрать. А теперь давай обедать.

Обедали «по-барски», в офицерском зале. Неожиданно забарабанили в дверь. Зная повадки карателей, Михаил Макарович сам встретил гостей.

Ни с кем не здороваясь, офицер, сопровождаемый солдатами и Рудчуком, осмотрел все комнаты и наконец сунул Михаилу Макаровичу бумагу: «К 10.00 20 сентября очистить помещение. Невыполнение – расстрел».

– Запишите, – приказал офицер солдату: – Здесь лазарет дивизии.

Уходя, Рудчук шепнул:

– Машина вам будет вовремя.

За ночь собрались и в предрассветные сумерки выехали, а к десяти уже были в лесу у станции Макеевка, севернее Орши.

– Готовьте завтрак, – распорядился Михаил Макарович. – А я пойду в село, что за железной дорогой. Мне кажется, там более подходящее для нас место.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Если теперь до фон Клюге и Хейндрице и не докатывался гул канонады, то неудачи на фронте их трясли еще сильнее, и они по-прежнему не спали ночами. Брошенные в бой на ельнинском и ярцевском направлениях последние резервы не остановили советских войск. Последний перед Смоленском рубеж на Хмости войска Западного фронта прорвали и вплотную подошли к Смоленску. Не давая гитлеровцам передыха ни днем ни ночью, теснили их на четырехсоткилометровом пространстве – от Велижа до Трубцевска – шестнадцать армий Калининского, Западного и Брянского фронтов, нанося главные удары на Смоленск и в направлении Гомеля.

Воины дивизии Железнова, как и воины других дивизий, знали, что еще одно усилие, и древний Смоленск будет освобожден, а это значит, противник лишится главной крепости, закрывающей путь к освобождению Белоруссии. А местность перед Смоленском для наступления тяжелая – овраг на овраге. Овраги глубокие, крутые, заросшие кустарником, а по их дну – полные осенними водами ручьи.

И все же железновцы, превозмогая усталость, шаг за шагом, за двое суток преодолели эти овраги, вышибли противника с трех промежуточных позиций и на рассвете 25 сентября с ходу форсировали речку Волочейку и выбили гитлеровцев из Корохоткино.

Несмотря на стрельбу, жители вылезали из подвалов, руин и погребов, бросались к нашим бойцам и, рыдая от радости, обнимали и целовали.

– Стойте! Стойте! – размахивая букетиком астр, закричала бежавшая навстречу бойцам пожилая женщина.

– В чем дело, мамаша? – остановил ее Сеня Бесфамильный.

– Туда идти нельзя, там мины. Идите за мной. Я проведу.

Сене цветы явно мешали, и он готов был их бросить. Но чувствуя, что этим обидит смолевчанку, не выпускал их из рук.

И только когда обошли минные заграждения и расстались с этой женщиной, он вручил цветы старушке, встретившей их с чугунком горячей картошки.

На склоне длиннющего и глубокого оврага, по дну которого тек в Днепр разлившийся ручей, генерал Железнов остановил на ночь полки и приказал организовать оборону так, чтобы все люди как следует поели и хорошо поспали. Кому он не отдал такого приказа – так это Соколову, Валентиновой, Васильеву и Сергиевскому, которым в эту ночь надо было основательно потрудиться. Васильеву и Валентиновой к утру надо было полностью обеспечить боеприпасами завтрашний бой, медслужбе Соколова обработать всех раненых и эвакуировать их в госпитали, а Сергиевскому – переписать всех раненых и составить приказ о награждении их орденами и медалями.

Не успели заглохнуть за окном шаги уходящих, как в дверь постучала Тося и вручила комдиву пачку телеграмм.

– А это товарищ Валентиновой, – как бы не зная, что о телеграммой делать, держала ее в руках и глядела на Хватова: – Не скажете, где ее найти?..

– А что такое? – всполошился Фома Сергеевич.

– Да вот госпиталь сообщает, что ее сынок Ваня выздоровел. Просят за ним приехать.

– Выздоровел? – Фома Сергеевич взял телеграмму и позвонил дежурному автороты. Тот ответил, что майор Валентинова уехала в хозяйство Тарасова. Оставив телеграмму у себя, Хватов проводил Тосю до крыльца и там на пороге замер, глядя через мрак ночи на дорогу. По ней все шли освобожденные горожане, которых фашисты собирались угнать в рабство. А за дорогой, за обгоревшими садами и торчащими трубами пепелищ, все еще полыхал пламенем Смоленск, возвышавшийся своими вековыми стенами и башнями кремля над кручами Днепра.

Фашистские варвары, отступая, взорвали все мосты. Во многих зданиях заложили фугасы и «сюрпризы» с часовыми и химическими взрывателями. За пять дней саперы извлекли из подвалов зданий Смоленска 182 авиабомбы и 19 тонн взрывчатки, а на аэродроме – 315 авиабомб по четверти тонны каждая.

Опершись плечом о косяк, Хватов с крыльца всматривался в людской поток, боясь, как бы не пропустить Валентинову.

И вот послышался знакомый звук сигнала, а вскоре засверкали узенькие глазки фар «газика». Фома Сергеевич выбежал на дорогу.

– Стой! – поднял он руку. – Ирина Сергеевна, телеграмма.

– Телеграмма? – Она круто завернула машину к крыльцу. Фома Сергеевич помог ей вылезть и повел в дом. – Телеграмму давай, – не терпелось ей. И как только вошла в избу, выхватила у Хватова бланк и здесь же у порога, не обращая ни на кого внимания, впилась глазами в неровный почерк Тоси.

* * *

На этот раз Ирина Сергеевна взяла с собой шофера. Мчались так, будто опаздывали на поезд. В одиннадцатом часу уже сидели у дежурного отделения по эвакуации. В ожидании сына при каждом открытии ведущей в палаты двери, она вскакивала, и каждый раз дежурная медсестра усаживала ее:

– Не волнуйтесь. Это не так скоро. Сидите. Он вас не минует. Его приведут сюда!

Она взяла газету. «Войска Западного фронта, продолжая развивать наступление, успешно форсировали реку Днепр и после упорных боев 25 сентября штурмом овладели областным центром – городом Смоленск».

– Пишут, Рославль тоже взяли, – Ирина Сергеевна положила на стол газету. – Теперь Хейндрице капут!

– А кто такой Хейндрице? – поинтересовалась подсевшая женщина.

Ирина Сергеевна ответить не успела – открылась дверь, и вошли врач и мальчик в очках. Это был Ваня.

– Мама, милая моя мама! Смотри – я вижу. Все, все вижу. Вижу тебя, товарища доктора, сестру, вот эту комнату, – и повернул ее к окну. – Вижу улицу и вон ту машину. Я уже знаю ее марку – «газик» она. А ты плачешь? Не надо. Я вижу по-настоящему. А очки? Очки еще мне нужны. Они мне помогают.

Ирина Сергеевна с Ваней подошла к врачу, поблагодарила его за исцеление сына. Просила передать свою благодарность майору Никольскому и всему персоналу глазного отделения.

В машине Ирина Сергеевна прикрыла Ваню одеялом и прижала к себе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Гитлер, все еще веря в свое всемогущество, строго приказал генерал-фельдмаршалу фон Клюге «железной рукой» навести порядок в войсках, остановить их на рубеже «Восточного вала», особенно в междуречье Западной Двины и Днепра, во что бы то ни стало удержать «Смоленские ворота», чтобы весной сорок четвертого снова начать наступление на восток.

Фон Клюге передал командующим армий приказ фюрера и потребовал от них употребить в армии самые жесточайшие меры, вплоть до расстрела, упомянул, что если на «Восточном вале» не удержатся, то могут не удержаться и на своем посту.

Но ничто не могло спасти гитлеровцев. Они были обречены. Войска армии генерала Поленова, в том числе дивизия Железнова, сбили противника и не дали ему залечь ни за насыпью железной дороги, ни в кюветах шоссе.

Железнов облюбовал для своего НП развалины водокачки. Под покровом утренних сумерек перебрался в ее цокольное помещение и при свете коптилок раскрыл карту.

Зуммер отвлек его. Звонил Кочетов.

– Подошел к проволоке немецкого лагеря заключенных. Слышится стрельба и вопли людей. Атакую.

Железнов ответил:

– Утверждаю. Дан приказ Кожуре помочь тебе с севера, дальше наступать в направлении Петраково. Желаю успеха. Действуй!

Раздирающие душу крики узников возбудили у воинов батальона Кочетова такую ярость, что они без какой-либо команды поднимались и штурмовали огневые точки гитлеровцев около ворот страшного лагеря.

– Товарищ Подопригора, вот тебе взвод пулеметчиков, и этой дорогой, – Кочетов простер руку в сторону лесной тропы, – быстро обходи лагерь слева и там перехвати дорогу на Гусино. А вы, лейтенант Мышкин, – обратился он к другому командиру роты, – бегом по обходной тропе и ударьте по лагерю справа. Только бейте не напропалую, а по врагу. А я двину отсюда. Фрицы, конечно, подадутся на Гусинский большак и там прямо на вас. – Кочетов ткнул пальцем в широкую грудь Подопригоры.

– А может быть, повернут на север, на Рыжиково, – усомнился Подопригора.

– Не повернут. Там их будет ждать майор Кожура. Так что ты, Тарас Федорович, сделай так, чтобы никто из них не вышел из болота.

Все так и получилось. Минут пятнадцать спустя Кочетов и Мышкин ударили по лагерю с двух сторон. Каратели заметались и, пятясь к лесу, зверски расстреливали лежавших на плацу людей.

Но не все успели удрать. Многие из них встретили такую же участь, какую только что они вершили над узниками лагеря.

Плац, усеянный, казалось бы, мертвецами, вдруг ожил, и многие, окровавленные, с распростертыми объятиями бросились к появившимся в воротах воинам.

Еще пули цокали в деревья, в стены бараков и рикошетом летели через головы, а узники тянулись к Кочетову, жаждая услышать от него новости о войне, Кочетов поднялся на ящик и прокричал:

– Друзья! Нам нужны проводники, чтобы обойти противника. Кто знает обходные тропы по болоту? Поднимите руки!

Поднялось рук несколько десятков.

– Саша, записывай, – сказал он заместителю. – А я пойду.

И тут сквозь толпу пробилась девушка.

– Товарищ офицер! Коля! Стой! Это я…

– Фрося? Неужели это она? – Николай никак не мог узнать в этой истощенной женщине Фросю. – Любая ты моя, – только и сказал Николай. Фрося упала на его грудь и, теряя сознание, опустилась на колени.

– Фрося, что с тобой? – подхватил ее Николай и понес к бараку. Подбежали санитары и поставили носилки.

– Никуда ее не отправляйте, – приказал им Николай и бережно опустил на носилки все еще не пришедшую в сознание Фросю.

И снова Николай закрутился в стихии боя. Ни в этот день, ни на другой он не мог навестить Фросю и жил только сообщениями, что она чувствует себя хорошо и шлет ему привет. Только на третий день, когда дивизия вышла к западной границе торфоразработок, к реке, и там остановилась, Николай наконец уже поздно вечером не чуя ног помчался на свой медпункт. Фросю он нашел в землянке санитарок. Военная форма ее совсем преобразила. Это уже была не замученная узница, а та любимая Фрося, верность к которой Николай пронес через все это страшное время войны. Николай спросил:

– Как ты сюда попала?

– Попала? – повторила Фрося и вздрогнула от всего того, что еще свежо было в ее памяти. – Бобики схватили у вашей хаты. Вечером по глупости к вам постучала, на крыльце и попалась. Приволокли в Смоленск, в гестапо. Там меня били, как партизанку, требуя, чтобы я сказала, где дедушка Гуря. И, ничего не добившись, отправили сюда. Ох, боже мой, боже, сколько я здесь натерпелась горя. Иной раз казалось, что конец, не выживу. А вот не только выжила, но и дождалась тебя.

– А как там наши? Живы?

– Как? Дед Гуря и Лешка в партизанах у Лобанка, Нюра и Фимка дома. Днем – около хаты, а ночью прячутся, спят в пунях.

– А как мама?

– Мама? – замялась Фрося, ей тяжело было сказать правду, но солгать не могла. – Маму…

– Что? Убили? – Николай крепко сжал ее руки.

– Да, повесили, – еле-еле выдавила это слово. – За деда Гурю повесили.

Николай встал и, сжав до боли зубы, отошел к двери.

– Похоронили?

– Да. Ночью. На нашем кладбище.

– Мне, Фросенька, пора. Если завтра боя не будет, я к тебе приду днем, и мы тогда с тобой пройдемся по лесу.

– Я тебя провожу, хотя бы до сараев. – Фрося быстро оделась в ватник и платок и вышла вместе. Чем дальше шла, тем больше не хотелось с ним расставаться.

На середине плаца остановилась.

– Вот здесь, наводя на нас страх, казнили заключенных. Вон в том бараке, – Фрося показала на одно из освещенных луной зданий, – камеры смертников. Там их пытали. Потом, в полдень или в пять вечера, выводили сюда и на наших глазах расстреливали. Но больше вершили казнь за проволокой, вон там, в поле. Кто не мог идти, пристреливали в камерах, потом на носилках волокли за проволоку. За смертниками шли невольники с лопатами. Они рыли могилы. А когда могилы были готовы, живых смертников раздевали догола, ставили на край могилы и расстреливали. Расстреливали и тех, кто рыл могилы… Вот такой участи, Коленька, ждала и я, да и каждый из нас…

Небо озарялось бледным светом ракет, вспышками разрывов, трещали пулеметы.

Николай сказал:

– Мне, Фросечка, надо идти. Если можешь, оставайся у нас на перевязочном, если же не можешь, то я отправлю тебя в наш медсанбат.

– Милый Колечка, смогу. Все смогу. Даже могу помочь санитарам на перевязочном.

– Можешь? Тогда оставайся.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Генерал Соколовский решил беспрерывным наступлением сбить противника с «Восточного вала», как можно дальше отбросить его от «Смоленских ворот» и занять выгодные рубежи для будущих сражений за Белоруссию.

После взятия Смоленска здесь сравнительно ходко наступали правофланговая армия генерала Глуздовского на Рудню и южнее Смоленска – армия генерала Журавлева – на Красное. Между ними было не густо. И командующий фронтом приказал отдохнувшие в Смоленске дивизии срочно вывести в стык этих двух армий и развернуть наступление.

Туманным утром 2 октября эти дивизии завязали бой.

В этот же день в дивизию Железнова приехал генерал Алексашин и привез приказ: Железнову – на формирование корпусного управления, а Доброву – о назначении его комдивом вместо Железнова.

– Я приехал помочь вам, Яков Иванович, – сообщил Алексашин и сел за стол.

Рассматривая каждую вакансию и каждого кандидата, они к вечеру сформировали оба штаба.

Когда приступили к формированию штаба дивизии, пригласили полковника Доброва. Алексашин объявил ему приказ о его назначении. В заключение, уже прощаясь, душевно сказал Доброву:

– Так что, Иван Кузьмич, поздравляю вас. Принимайте дивизию, командуйте и ведите ее на свершения во имя освобождения нашей Отчизны от немецко-фашистских захватчиков. Одно буду вас просить, что когда вы разгневаетесь, то не рубите с плеча. Посоветуйтесь со своим замполитом, да, может быть, и с начштаба или начальником рода войск.

* * *

Незнакомая «эмка», выглядывавшая из-за угла дома Железнова, заставила Валентинову притормозить свой «газик».

– Тимофей Гордеевич, кто это у комдива? – спросила она шедшего навстречу полковника Васильева.

– Генерал Алексашин. Новый корпус формируют, – ответил он и пошел дальше.

Не прошел он и десяти шагов, как на крыльце комдива появился генерал Алексашин, а за ним – Железнов, Добров и Хватов. Ирина Сергеевна хотела притаиться за углом, но Хватов ее заметил и, проводив Алексашина, подошел.

– Здравствуй, – пожал он ее руку и, не выпуская, засыпал вопросами: – Как Ваня? В Афонине? Как он встретил Наташу?..

В его отеческой заботе о Ване Ирина Сергеевна почувствовала что-то родное.

– Я слышала, что тебя назначили в корпус.

– Назначили.

– А как же теперь будет дальше?

Фома Сергеевич понял ее.

– А дальше будет просто, – с мальчишеской веселостью заявил он. – Пошли! – И он, взяв ее под руку, повел в дом Железнова.

– Что ты задумал? – упиралась Ирина Сергеевна.

– Сейчас все узнаешь.

Железнова они застали за работой.

– Яков Иванович, я к тебе, как к отцу родному…

– Что такое? Пожалуйста. – Железнов встал и поздоровался с Валентиновой.

– Я серьезно, Яков Иванович…

– Слушаю.

– Я и Ирина Сергеевна уважаем вас. Поэтому перед вами я предлагаю Ирине Сергеевне стать моей женой.

– Очень рад за вас, мои боевые товарищи. Благословляю. Откровенно говоря, друзья, я давно этого желал. Так что помолвку надо отпраздновать.

– Сегодня? Не надо, – остановил его Хватов.

– Почему? Дивизия же во фронтовом резерве, так что нам ничто не помешает. Александр Никифорович, – распорядился он вошедшему Никитушкину, – давай на стол все, что у тебя есть в запасе.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Фельдмаршал фон Клюге принимал отчаянные меры, чтобы остановить наступление Красной Армии в центре группы армий.

Он немало попортил крови командармам, но больше всего Хейндрице.

Но как ни были грозны его приказы, армии Хейндрице, Рейнгардта и даже прославленного «льва обороны» Моделя постепенно отходили.

Геббельс изо всех сил старался своей крикливой пропагандой все это замаскировать выравниванием фронта от Велижа до Гомеля. И действительно, выравнивание совершилось, но не от доброго желания фон Клюге или его командармов и крика на весь мир Геббельса, а от напора войск Западного и соседних с ним фронтов.

«Выравнивая фронт», генерал Хейндрице настолько много в центре повыдергивал войск, что одно корпусное управление оказалось не у дел, и фельдмаршал Клюге забрал его в свой резерв.

Не у дел, в связи с этим, оказалось учреждение Гантмана. Оно за ненадобностью прикончило свое существование в Дубровне.

– Фройлейн! Живо к шефу! – прокричала в дверях Даша.

– А что такое? – поинтересовалась Вера.

– Наш «Каффехауз», – Даша сложила руки крест-накрест, – капут!

Эта весть настолько придавила Гантмана, что он даже не поднялся с кресла, которое всегда возил с собой. В избу гурьбой ввалились женщины, а следом за ними, галдя, пришли и мужчины.

– Битте, – вяло провел он рукой, указывая на скамьи, тянувшиеся вдоль всей стены и у стола.

– Фройлейн унд манен! Майн кафехауз будут закрывать, – рубил Гантман ладонью. – Ошень шлехт!

Переводила Даша.

– Шеф благодарит за службу. Но, как ни печально, он вынужден всех вас рассчитать.

Те, кто служил ему верой и правдой, звучно выразили испуг. «Удрученно» вздохнула Вера. Глядя на нее, «взгрустнула» и Устинья и даже потянула к глазам передник.

Гантман обвел всех растроганным взглядом. Их скорбь трогала его душу, плачущую о потере столь доходного и безопасного места.

Он уже представлял себя там, вдали, где глухо грохотала канонада.

Вера, всхлипывая, сказала:

– Нас, герр шеф, волнует то, что, как только мы выйдем за Дубровно, нас арестуют, так как у нас нет никаких документов об увольнении, ведь это же фронт.

– Шеф говорит, – перевела Даша, – что каждому будет выдана надлежащая справка.

– Данке! – поклонилась Вера, за ней последовали и все остальные. Эти справки давали возможность двигаться без страха в любом направлении.

Получив справку, Степан далеко не пошел, а, поджидая Веру, сел на скамеечку в саду сгоревшей усадьбы.

– Степан, ну как? – подсела к нему Вера.

– Хочу, Юлия Петровна, податься к своим. Чтоб по-настоящему схватиться с этим фашистским зверем. Душа горит, а рука меча просит.

– И куда решил податься?

– В болота Осинторфа. Там всю войну наши партизаны властвовали. Да и я по ним соскучился.

– Хороший ты, Степан Глебыч, человек, но и прекрасный разведчик. У тебя все здорово получается. Так что давай. – Вера хлопнула его по плечу. – Разведка – это тоже разящий меч! Ну как?

– Дай подумать.

– Думать некогда. Сегодня в ночь надо уходить. А без тебя мне будет тяжело.

– Я тебя понимаю. Не столь тяжел груз, как опасен путь. А знаешь что? Пойду с тобой, а дорогой все обдумаем и решим.

– До вечера! – Вера пошла к себе собираться. Но ее остановил грохот движения, шедший от моста. Она не была бы разведчицей, если бы не поинтересовалась, что там. И куда все это движется? Огородами она пробралась к мосту. Через него тянулась от Чижовки длиннющая колонна тяжелой артиллерии. Вера пошла к развилке дорог. Не доходя ее, остановилась, так как отсюда было хорошо видно, как артиллерия тянулась по большаку на Ленино. Из болтовни солдат установила, что это артиллерия 39-го танкового корпуса.

– Гут. Аллес! – сказала сама себе, завернула в огород и околицей пошла обратно.

Как только все улеглись спать, ни с кем не прощаясь, Вера и Устинья с узелками незаметно вышли из избы в огород. Навстречу Вере выскочил Степан и прижал ее к стене, и в этот миг по их спинам проскользнул луч фонаря.

– Слава богу, пронесло. Побежали! – Степан шлепнул Веру по спине.

Они вскочили и вмиг оказались в кустах.

– Вот мои кунды-мунды, – Степан показал на мешки. – Оставайся, а я помчался за Устиньей. – Закопавшуюся в соломе Устинью он еле нашел.

Вера их встретила у кустов.

– По большаку только что прошел патруль. Так что, пока они не вернулись, нам надо перейти Чижовский большак. Большак переваливаем все разом… Идем кустами приднепровской стежкой. Я впереди, ты, Степан Глебыч, так в шагах двадцати за мной. На таком же расстоянии за тобой – тетя Стеша. Идем в сторону Андреевщины. Если что, сбор в лесу в километре южнее этого села. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – ответил Степан.

– Тогда двинулись. – Но тут же Вера остановилась, а за ней и ее товарищи: со стороны станции Хлюстино замелькали волчьи глазки фар.

– Зенитчики. Видимо, тоже туда, – сказала Вера и стала считать проходившие орудия. – Друзья, помните, двадцать семь среднего калибра. А теперь, бегом! – И они перемахнули большак.

Потом, обойдя селение Заднепровье, к предрассветным сумеркам они перемахнули главную рокаду врага – шоссе Витебск – Орша и углубились в лес. Уже серел рассвет, когда группа набрела на большую яму, похожую по выложенным стенам на обвалившуюся землянку. Это место и стало их убежищем. Тут Вера отошла в сторонку, села на пенек и, пока поправляли землянку, стала писать донесение.

Смастерив на скорую руку навес, они сели завтракать.

– Степан Глебыч, ну, как ты решил? – спросила Вера.

– Решил податься к своим. Конечно, ради Родины можно и с поросятами возиться, но мне, – и Степан с силой вонзил нож в консервную банку, – сподручнее, Юлия Петровна, фашистов бить!

– Ну что ж, мы в своем деле, Степан Глебыч, не неволим, – сказала Вера. – Но напоследок прошу тебя еще раз помочь.

– Всегда готов!

– В сторону Витебска, отсюда километра полтора, должно быть село Андреевщина. Там, во втором доме по правой стороне, спросишь Григория Ивановича.

– Деда Гришу? – перебил ее Степан. – Так это ж наш партизан.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Вера и вручила ему радиограмму. – Передай это деду Грише. А дальше что делать, он тебе скажет.

– Так давай собирайся, и пойдем все вместе.

– Нет, без указания деда Гриши мне туда идти нельзя.

– Без указания деда Гриши нельзя? – удивился Степан, так как в их бригаде дед Гриша был всего-навсего связным «Дяди Вани». – Он что, твой начальник?

– У нас, Степан Глебыч, о начальнике узнают тогда, когда пожелает этого сам начальник. На сегодня у нас начальник – дедушка Григорий. Ну, с богом! – улыбнулась Вера и проводила его до лесной дороги.

Часа через три Степан вернулся с дедом Гришей.

– Григорий Иванович, здравствуйте. – Вера взяла его под руку и повела в убежище. – Как вы там, рассказывайте.

– Рассказ потом, а сейчас садитесь обедать, – дед Гриша вытащил из кошелки завернутую в платок кастрюльку, развернул, и из нее приятно потянуло жареным салом и луком.

– Такой запах, Григорий Иванович, нас демаскирует, так что надо поскорее эту предательскую прелесть ликвидировать. Тетя Стеша, давай подналяжем. – И Вера первая подхватила ложкой лоснящуюся салом картофелину. – Вот это да! – зацепила она вторую. Кастрюлька мгновенно опустела. – Вот теперь бы, товарищи, чайку.

– А это мы в один момент, – и Степан шагнул было к котелку, но Вера его остановила:

– Пока, Степан Глебыч, нам костров разводить нельзя. Удовольствуемся хладной водицей. Ну, Григорий Иванович, рассказывай, а я попью.

– Мой сказ короткий. Идемте! Дорогой поговорим.

– А Степан Глебыч? Ведь он решил уходить.

– Степан? Куда он денется? Теперь до следующего наступления наших он и я – с вами.

Шли цепочкой все время по стежке лесом. Первым шагал дед Гриша, за ним Устинья, потом Степан с рацией и замыкала цепочку Вера.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Разместились в избе деда Гриши. Он обосновался у равного по годам деда Михася, служившего на станции.

Женщины сразу же стали готовить ужин. Пришел Михаил Макарович. Поставил на стол поллитровку и миску квашеной капусты.

– Давайте, друзья сделаем так, – подошел он к Устинье. – Сейчас караулите ты и Юля. Мы наскоро закусим, и на смену вам выйдут деды Гриша и Михась. Ступайте! Здесь мы распорядимся сами.

Действительно, все получилось по-быстрому. Михаил Макарович поднял свою чарку и тихо начал:

– Боевые товарищи! Сегодня наше радио сообщило радостную весть. Наши войска вновь развернули наступательные бои по всему фронту от Витебска до Таманского полуострова. Вдумайтесь – от Витебска до Таманского полуострова! Это, друзья, на полуторатысячном пространстве идет сражение за освобождение нашей Отчизны. На Кубани взят город Тамань, на Днепре – Переяславль, на полоцком направлении – Невель. Наш Западный и его соседи Калининский, Брянский сражаются уже на белорусской земле и штурмуют Лиозно, Ленино, от Дрибины до Гомеля вышли на Проню и Сож и наступают на Гомель. Это, соратники, уже победа! Так выпьем же за доблесть и героизм Красной Армии и партизан и за славные дела бесстрашных разведчиков!

– Спасибо тебе, Петр Кузьмич, за такую весть. – Дед Михась утер ладонью заслезившиеся глаза. – Дай бог, чтобы после войны мы встретились бы вот так за моим столом.

– Обязательно встретимся, Михась Ничипорович. А сейчас прошу вас и Григория Ивановича сменить женщин.

– Поужинаешь, – протягивая ломоть хлеба, наставлял Веру Михаил Макарович, – тебя дед Гриша спрячет в надежном месте.

– Чего это так таинственно? – поинтересовалась Вера.

– Видишь ли, все наши знают тебя, как жену Кудюмова, и еще то, что она то ли умерла от зверских побоев карателей, то ли, находясь в Рославльской больнице на смертном одре, попала к красным. Так считает и полиция. Теперь – я вдовец, – усмехнулся Михаил Макарович. – Ясно?

– Ясно, овдовевший супруг.

– Раз ясно, так садись, слушай и запоминай. – Михаил Макарович положил на стол ученическую карту, где были только такие города, как Витебск, Орша, Могилев, Гомель, ярко-синим обозначен Днепр и тонюсенькой ниточкой – Сож.

– Наш Западный фронт, – показывал он острием ножа на дорогу между Смоленском и Витебском, деля ее пополам, – начинается отсюда, от Рудни, а идет, – повел он нож на юг, немного скашивая его на запад, – на Ляды, Ленино, Дрибин, Чаусы и так до Пропойска. Противник витебское направление прикрывает 6-м армейским корпусом. Где его штаб – не знаю. Связи у меня с тем флангом нет. На днях наше командование перебросило к нам молодого паренька-радиста.