По зову сердца

– Передала? – спросила Аня.

– Передала, – со вздохом, словно сбросила тяжелую ношу, прошептала Вера. Сегодня она сообщила «Гиганту», что одна гитлеровская пехотная дивизия выведена с передовой и сосредоточена в лесу, в пяти километрах северо-восточнее станции, и что эта дивизия будет отправлена на Орел.

– Идем, – прошептала Вера. Но пошла не к дому, а вниз, к реке. Там, у обрыва, в кустах молодого ольшаника, она опустилась на траву, потянув за собой и Аню. Чтобы лучше видеть тропку, легла лицом к дому.

– Ты чего? – всполошилась Аня. – Идем домой! Завтра ведь чуть свет на кухню.

– Дай отойти немного, – ответила Вера и прижала ее руку к своему сердцу, которое, словно молоточек, сильно стучало в ладонь Ани.

– Что-нибудь страшное? – спросила Аня.

– Фрицы кричат о каком-то новом «блицкриге». Захлебываясь, орут, что к осени возьмут Москву и закончат войну…

– Брехня! – прервала Аня.

Вера сжала ее руку и повторила:

– Брехня.

Однако ее волновало другое, чего она не сказала Ане и о чем решила до поры до времени молчать. «Раз фашисты взяли Барвенково и Изюм и форсировали Оскол, – думала Вера, – значит, они наступают на Ворошиловград… Так же они могут наступать на Москву. Что все это значит?..»

– А как под Харьковом? – прервала ее думы Аня.

– Под Харьковом наши приостановили наступление… Но, кажется, отходят (она наверняка знала, что отходят). Теперь, – продолжала с горечью Вера, – предатели и их прихвостни поднимут головы, маловеры качнутся в их сторону, и вся эта орава обрушится на честных людей. Староста и вислогубый открыто разделаются с любым, кто у них на подозрении. Вот что страшно, Маша… Эх, если бы мы не были связаны по рукам и ногам нашим делом!..

Вера прильнула к Ане, а в ее мозгу одна за другой неслись тревожные мысли: «Что делать? Чем ответить обер-фельдфебелю на то, что он заставил их работать на кухне своего батальона? Как быть с Лидой, предложившей ей „сыпануть в котел фашистам какой-нибудь отравы“?»

Аня, как бы читая эти мысли, прошептала:

– Крепись, Настя. Крепись, дорогая! Будет и на нашей улице праздник.

Невеселыми возвращались домой.

На востоке раскатились далекие взрывы, и на Веру нахлынули думы об отце. С того времени, как они расстались, о нем ничего не было слышно. В народе болтали, будто немецкое радио сообщило, что какая-то дивизия большевиков прорвалась через Варшавское шоссе на Фомино и Зайцеву гору и что на выручку к ней двинулись еще четыре дивизии, но немцами они были остановлены, а дивизия окружена и полностью уничтожена…

* * *

– Девки, вставайте! На работу пора, полуношницы! – Устинья из печи вытащила чадившую сковородку и сбросила с нее в глиняную чашку картофельные оладьи. – Ешьте, пока горячие.

Девушки соскочили с кровати и бросились к окну. По стеклам стекали капли моросящего не по-весеннему дождя.

«Погодка нелетная», – огорченно подумала Вера.

На работу они опаздывали, поэтому не шли, а бежали.

– Бегите, бегите! – кричала им попавшаяся навстречу с ведрами на коромысле Лида. – Может быть, Гитлер вместо деревянного номера по железной бляхе повесит!

У забора из колючей проволоки они замедлили шаг: у ворот, прислонившись к столбу, стоял солдат.

– Хальт! – Солдат показал налево, где под березами стояли автомашины, и приказал по-немецки залезать в кузов и ждать.

Не желая выдавать знания немецкого языка, Вера и Аня в один голос заговорили, мотая головами:

– Мы не понимаем!..

Солдат повторил приказание, на что девушки только мотали головами и разводили руками, повторяя: «Вас? Вас?»

– Вас! Вас! – передразнил их немец и, смачно выругавшись, вынул разговорник, нашел в нем нужные слова. Закончив словом «дура!», он расхохотался.

– Спасибо за разъяснение, – ответила поклоном Аня.

– Нам надо на кухню… Понимаете вы, на кухню… Кюхе…

Солдат снова подобрал из книжицы слова и объяснил ей, что сегодня на кухню не надо, есть другая работа – возить со станции груз.

Вера сделала недовольное лицо, хотя в душе была очень рада такой перемене.

Ожидать пришлось недолго, к машинам привели еще группу поселковых девушек и женщин, в числе которых была и Лида. На каждую машину посадили по четыре человека и повезли на станцию. Пока немецкий приемщик оформлял получение груза, женщины прошли к группе мужчин, разгружавших вагоны. Грузчики, увидев односельчан, бросили работу и расселись с ними – кто на ящиках, а кто прямо на рельсах.

Вера и Аня сели несколько поодаль на штабель шпал. К ним подошел Василий и, кося глазами направо и налево, начал рассказывать:

– Завтра с шести утра сюда станут подавать эшелоны для пехоты. Отправка первого в семь на Орел, следующие эшелоны будут отправляться через каждый час.

Вера и Аня внимательно слушали.

– Теперь сообщу вам радостную весть, – продолжал Василий, – безусловно, достоверную. Позавчера по дороге на Выселки, в лесу, встретил деда Ермолая. Он поведал, что вывел отряд капитана Тарасова к Собже в тот самый момент, когда дивизия твоего отца, – Василий смотрел на Веру, – болотами вырвалась из окружения.

Сияя от счастья, Вера прошептала:

– Спасибо тебе, Клим! Действительно радостная весть.

Она уже хотела было посоветоваться с ним относительно сложившейся вокруг нее обстановки, но от станции спешил приемщик, на ходу крича:

– Арбайтен! Работайт!

Поднимаясь со шпал, Василий торопливо заговорил:

– Да, Вера, здесь на станции я слышал разговор по телефону коменданта, что, мол, обнаружена работающая в нашем районе радиостанция. Могут запеленговать. Так что работай накоротке.

– Хорошо! – кивнула Вера. Сердце в ее груди испуганно трепыхнулось.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вера передала «Гиганту» сжатую радиограмму об отправке немецких эшелонов и сообщила, что прекращает передачи на три дня.

Утром, когда ее разбудила Устинья, комнату заливали лучи раннего солнца. Вера, еще не одетая, подбежала к окну.

– Погодка, слава богу, летная! Слава солнцу! Слава! Маша, одеваться!

Скрипнула в сенях дверь, и девушки юркнули за полог.

– Мир дому сему! Здрасте! – послышался хрипловатый голос вислогубого.

– Здравствуй, – ответила Устинья.

– А где девки-то?

– А тебе зачем?

Вера и Аня тихонько залезли на печь и там забились к самой стенке.

– Раз спрашиваю, значит, надо.

– На работу, что ль?

– Нет, по личному делу. – Семен (так звали вислогубого) прижал фуражку к сердцу и пошел к кровати. Там он рванул полог, потом заглянул под одеяло.

– Значит, ушли? – зло посмотрел он на Устинью.

– Значит, ушли, – с издевкой в голосе ответила взъерошенному Семену.

– Чего скалишься-то? – рявкнул Семен и ударил себя в грудь зажатой в кулак фуражкой. – Може, я сердцем томлюсь и, стало быть, хочу по-честному все сделать, по закону…

– Выбрось ты, Семен, эту дурь из головы…

– Как это выбрось? А коли я не могу. Коли эта штуковина, – он снова ударил себя в грудь и прижал фуражку к сердцу, – мне покоя не дает… Так что, я должен насупротив сердца идтить?

Устинья молчала, а глаза ее говорили: «Куда ты лезешь, олух царя небесного?»

Семен понял ее недружелюбный взгляд, вскипел:

– А ты как баба должна быть в понятии, что может получиться, если у мужика оно, – он несколько раз стукнул по груди, – требует соединиться со своей ухажеркой… Ну, чего молчишь? Не веришь? Аль, може, боишься? Предатель, мол… На фрицев, мол, работает… Работаю! Но фрицев я ненавижу! На них работаю только по ситуации. А так я свой человек. Русский… – И он подошел вплотную к Устинье. – А потом смотри, какая тебе от этого будет выгода. Тебя никто не тронет. Не из дома, а к тебе в дом все потечет… Потом…

– Потом ты… – Устинье хотелось бросить в глаза вислогубому «подлец!», но сдержалась, сказала по-другому: – Подожди! Не все сразу делается. А вообще-то, она, может быть, тебя и не любит вовсе…

– Это может быть, – задумался Семен. – А ты уговори ее. Ведь я хороший человек… Век тебя не забуду… Озолочу. А она мне по душе пришлась… Девка статная, красивая, да и работящая… и для дома хорошая…

Провожая Семена, Устинья бормотала:

– Хорошо, хорошо, поговорю… – Потом хлопнула дверью и выругалась: – Ах ты, мерин вислогубый, слыхали? Ну, Настя, теперь держись!

– Буду держаться, тетя Стеша, – слезая с печи, улыбнулась Вера.

– А ты не смейся, – погрозила ей Устинья. – От этого Евтиха жди лиха.

Девушки спрыгнули на пол, оделись, умылись, наскоро позавтракали и побежали на работу, но не улицей, чтобы не столкнуться с Семеном, а огородами. К воротам батальона подбежали в самый раз – было уже около семи. Они ринулись к кухне, чтобы вовремя показаться дежурному. Вдруг в той стороне, где в лесу сосредоточились части гитлеровской дивизии, загрохотали разрывы бомб, и над поселком заревели, взмывая ввысь, краснозвездные самолеты. На станции затюкали зенитки. Дежурный офицер, кинув злобный взгляд на девушек, гаркнул: «Цурик! Назад!»

Не успел заглохнуть тревожный рев паровозных гудков, как из-за леса снова показалась эскадрилья наших бомбардировщиков, держа курс на станцию. Самолеты вышли на уровень водокачки, и сразу же, с воем, выворачивающим душу, полетели вниз бомбы. Оглушительные взрывы потрясли округу. Вера и Аня, словно подтолкнутые взрывной волной, бросились в ближайшую щель. Спрятавшись за кустики маскировки, они, еле сдерживая радость, наблюдали, как по их наведению бомбардировщики «утюжили» уже дымившую черными клубами станцию.

Вера сжала руку Ани, как бы говоря: «Смотри наша работа!» Аня, взглянув на Веру беспокойным взором, прошептала:

– Вера! Там Клим…

– Клим, Анечка, не дурак. Его, наверное, там уже нет. – И вдруг из ее груди вырвался стон: «Аня!» Там, в небе над станцией, в хаосе разрывов, густо задымил краснозвездный самолет, накренился и с нарастающей скоростью полетел вниз. Вера, скрипнув зубами, еще сильнее сжала руку Ани.

– Ты чего? – тревожно взглянула на нее Аня.

– Как неудержимо хочется, Анюта, бежать туда… Не Костя ли?..

Аня ничего не сказала, лишь щекой прижалась к щеке подруги. И тут же, где-то за станцией, раздался взрыв.

Из укрытий повыскакивали ликующие солдаты. Они кричали, прыгали, толкали друг друга, тыча руками туда, где упал советский самолет. Эту неистовую оргию прекратил обер-фельдфебель. Пальнув из пистолета вверх, он скомандовал:

– Строиться!

Послышался тяжелый топот множества сапог: к станции бежал батальон, поднятый по тревоге. Когда за воротами батальон потонул в пыли, девушки быстро выбрались из щели и направились было домой, но их окликнул повар, требуя принести дров и воды. В этот момент снова показались советские самолеты, и повар опрометью кинулся в блиндаж. Теперь Вера и Аня не стали прятаться в щель: ликующая радость подавила в них всякий страх, и они стоя наблюдали, как наши самолеты продолжают бомбить станцию.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Возвращаясь с работы, Вера и Аня завернули на станцию. Их туда не пустили. Но то, что они увидели, вызвало у девушек восхищение. Славно поработали советские летчики. Здание станции сгорело дотла. Вокруг него сплошь чернели воронки. Искореженные вагоны с треском догорали. На путях, обливаясь потом, солдаты извлекали из-под обломков обгоревшие трупы.

Аня молча смотрела на группу рабочих, растаскивавших с путей разный хлам. Глаза ее заблестели:

– Клим!.. Там Клим!..

Среди рабочих разогнулась широкоплечая фигура Василия. Он снял кепку, чесанул козырьком затылок, что означало: «вижу, но подойти не могу», и снова принялся за работу.

Домой возвращались в сумерки. Устинья торопилась на край поселка к свояченице и, показав, в каких горшках еда, ушла. Не успели девушки отужинать, как в избу ввалился Семен и бесцеремонно протянул свою лапищу Вере:

– Здорово, Настя! Чего вскочила-то? Садись! Чай, я не зверь.

– Маша, зажги коптилку, – сказала Вера, обдумывая, как бы скорее выпроводить непрошеного гостя.

– Марья, не надыть! – остановил Семен. – В темноте сподручнее.

Но Вера настояла на своем. Тогда Семен потребовал занавесить окна, буркнув:

– У меня с тобой, Настя, особой статьи разговор.

И как Вера ни сопротивлялась, он сам одеялами и большим платком закрыл окна и снова сел к столу.

– А где Устинья? – спросил Семен. Услышав, что ее нет, почувствовал себя вольготнее.

– Ты, Маша, пойди-ка погуляй чуточку. А мы с Настей покалякаем.

Аня отказалась, села на кровать, Семен подошел к ней, обнял, намереваясь вывести. Вера оттолкнула Семена от подруги.

– Слухай, Настя! Я понимаю тебя. Ты боишься, что я тебе сделаю зло. Скажи, боишься? Злодей, мол, Семен!.. Предатель! Не бойся! – И он облапил Веру.

Веру передернуло, и она, разжав руки Семена, выскользнула из его объятий.

– Не бойся, тебе говорю, пусть Марья выйдет, посидит на ступеньках. Ведь, если что, ты ж крикнешь, и она тут как тут. Даю слово, не трону. Понимаешь ты, дуреха… Эх, Настя, Настя, несурьезная ты девка! У меня к тебе сурьезное, как тебе сказать, политическое дело есть, а ты чертом на меня смотришь… Оно ж и для тебя и для меня, может быть, настоящее счастье открывает, богатство дает… Подь, подь, Марьюшка, на крылечко…

Аня посмотрела на Веру. Та понимающе кивнула.

Повернувшись к Семену, Вера строго сказала:

– Смотри, если что позволишь, пеняй на себя…

– Что ты, Настя, – не скрывая радости, ответил ей Семен, провожая Аню до самого порога. Поплотнее закрыв за нею дверь, сел на табуретку. – Садись сюда, – показал Семен на другую табуретку, – дорогая моя касаточка.

Вера вспыхнула.

– К чему эти нежные слова?..

– Как к чему? – Семен пододвинул табуретку так, что его ноги коснулись ног Веры. – А к тому, что я тебя вот так – по уши, – провел он ребром ладони выше губ. – А ежели ты не согласишься подобру, – схватил Семен Верину руку, – силком возьму…

Вера выдернула руку и отодвинулась.

– Что ты кидаешься от меня, словно черт от ладана? Тебя страшит, что я полицай? А ты не знаешь, что я не по своей воле пошел, меня заставили…

– Кто же тебя заставил? – спросила Вера, обрадовавшись, что разговор перешел на другую тему.

– Как кто? Родня. Гепеушники расстреляли моего отца. Кулаком, говорят, был. Отобрали у нас все хозяйство, дом – отдали под читалку, мать – сослали на восток. Там я и вырос, там и в армию пошел. Первые дни воевал, а когда отступали, вернулся домой. Дома ни кола ни двора… – Семен, сжимая кулаки, заскрипел зубами. – Если бы не фрицы, то и бродяжничал бы. А вот они мне избу расстрелянного подпольщика отдали – он, гад, в нашем поселке жил… А вот если, – Семен разжал кулаки и взглянул на Веру, – я им одно дело раскрою, то обещали мне мой дом и усадьбу вернуть. – Глаза его сузились, блеснули жадностью. Он силой притянул за руку Веру к себе. – Ты смотри, Настя, все то, что я тебе говорю, огромная тайна. Если проболтаешься, то сам, собственными руками, удавлю, а всех твоих родичей постреляю.

Веру покоробило, но одновременно и заинтересовало, что же там за тайна, и она не стала вырывать руку.

– Это страшная тайна, – продолжал Семен, – она требует клятвы перед святым евангелием и крестом господним… – Он замолчал, что-то обдумывая, потом, поглядев на Веру, тихо спросил:

– А ты, Настя, в бога веруешь? Только ответь по-сурьезному…

– Верую, – как можно искренне ответила Вера.

– Тогда поклянись перед святыми образами, что ты меня не предашь.

Вера решила с клятвой не спешить, чтобы не вызвать у этого выродка подозрения.

– Ты что, Настя, молчишь? – Семен в упор посмотрел ей в глаза. – Боишься клятвы?..

– Боюсь, – сказала Вера.

– Предашь?

– Боюсь, что, может быть, не в моих силах будет твое поручение… и поэтому я не хочу перед господом богом налагать на себя обет понапрасну… Знаешь ты, что это такое, наложить девушке на себя клятву?

Семен задумался, схватил небритый подбородок пятерней, зашуршал рыжеватой щетиной.

– Знаю, что тяжко, – насупившись, ответил он. – Но боюсь за тебя. А бог – это другое дело… Он верующего не допустит до предательства. Поклянись, что ты меня не предашь…

– Ладно уж, – поднялась с места Вера.

Встал и Семен. Он крепко сжал ее руку, подвел к столу, посадил на лавку, сам сел напротив и начал таинственным голосом:

– Позавчера вызывал меня комендант и приказал поразнюхать одно интересное дело. Если удастся найти, то наградит тысячью марок.

– Тысяча? Но при чем же здесь я? – спросила Вера, стараясь казаться безразличной.

– Да погодь, не мешай, а слушай, – перебил ее Семен, – он говорит, что здесь засекли работающую радиостанцию…

По телу Веры пробежал неприятный холодок, но она ни одним мускулом не дрогнула и, как бы выражая удивление, протянула:

– Ну-у?

– Но найти никак не могут… Она – где-то здесь, в поселке, аль, может, в лесу…

– А при чем тут я, Семен?

– А при том. К Устинье ходит Лидка Вострикова… – Семен еще ближе склонился к Вере, – она знается, наверное, о партизанами… Если бы не партизаны, то давно бы я ей башку скрутил… Откровенно говоря, я их боюсь… Ты тоже будь осторожней. А то они раз, и тебе голову под крыло… Так мне кажется, Лидка знает, где эта станция…

Семен замолк, ожидая, что скажет Вера.

– А что я могу сделать? Не моего ума, Семен, это дело…

– Оно, конечно, дело трудное, но у нее попытать надо… Тебе сподручнее, ты ведь девка. Начни там про любовь аль про наряды, потом брехни на фашистов. Скажи ей, что ты тоже за большевиков, что была комсомолкой и сейчас, мол, комсомолка. Только не сразу, а этак незаметно, исподволь…

– Не поверит. Она знает, что я в бога верую, в церковь хожу. Тоже еще комсомолка, – усмехнулась Вера.

– Ну и что ж? Скажи, что это, мол, так, для маскировки. Это даже очень хорошо. Этак можно глубоко в душу влезть, и никакого сумления не будет…

Вера с трудом слушала предателя. До озноба во всем теле хотелось воткнуть в него нож, который лежал тут же на столе около ее руки, но только рассудок и железная воля удерживали ее, и она сказала:

– Не смогу я этого сделать, Семен. Боюсь, не вытерплю, расплачусь и, не приведи господь, признаюсь во всем. Лидка ведь человек. А перед богом все люди равны, кроме отпетых грешников.

Семен зловеще посмотрел на Веру и, крепко нажимая на стол рукой, сказал:

– Тогда, Настя, твоей жисти конец!

– Лучше сейчас убей! – как бы взмолилась Вера.

– Эх ты, дуреха! Да у меня рука не поднимется. Ведь я тебя пуще своей жисти люблю, – и Семен притянул Веру к себе.

– Не трожь, Семен! – Вера оттолкнула его. – Закричу.

– Ха-ха-ха, – деланно засмеялся Семен, – и заправда дуреха! Ну, что чураешься-то? Все равно моей будешь. Вот сделаем это дело, получу я свой дом и тебя в него хозяйкой введу. Свадьбу на всю округу справим. Самого коменданта пригласим. А там, глядишь, меня старостой назначат. Не веришь? Назначат. По заслугам назначат, – и он снова потянул Веру к себе. Вера не выдержала, задрожала всем телом и крикнула:

– Маша!

Дверь распахнулась, в избу влетела Аня.

– Что?! – бросилась она к Вере, у которой глаза были полны слез.

Семен в страхе зло посмотрел на Веру, боясь, чтобы она сгоряча не выдала его тайны.

– Да вот, Маша, Семен жениться на мне хочет, а я боюсь за него выходить… бог знает, какой он будет?

У Семена, видимо, страх отхлынул от сердца, и его отвисшая губа задергалась, улыбка широко расползлась по лицу.

– Хороший буду, Настюша. На руках носить буду… Вот так. – Он подошел к Вере, обнял ее и хотел было поцеловать, но Вера решительно оттолкнула его. Он все же облапил ее и, поцеловав, посадил на лавку:

– Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, – Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: – Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!

Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:

– Настя, что за клятва?

– Чепуха, Маша! – Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. – Устала я. Страшно устала…

– Так какую же ты клятву дала? – не унималась Аня.

Вера рассказала.

– …Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.

– Что же теперь делать? Как вести связь?..

– Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны – все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.

– Девушки, далеко ли до кирпичного? – поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест – почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» – остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».

Михаил Макарович свернул влево и пропал в зеленой листве придорожных кустов. Оставив Аню на повороте, Вера пошла за ним. Пройдя метров сто, Михаил Макарович остановился и позвал Веру.

– В чем дело, Настя? – расстегивая ворот рубахи, спросил Михаил Макарович.

– Тяжело мне, Михаил Макарович, – как бы чувствуя себя виноватой, шепотом начала Вера. – Вокруг меня сложилась такая напряженная обстановка, что в пору хоть из поселка бежать. В субботу Семен-полицай такое сказал, аж мороз по коже пошел. – И Вера подробно обо всем рассказала… – А тут еще разные слухи ходят, – с горечью продолжала она. – Говорят, будто фашисты Керчь заняли, что наши опять отходят и уже идут бои за Старый Оскол и Миллерово. Немцы трубят вовсю, что начали широкое наступление и в августе война будет закончена. У нас в поселке, на станции, да и в ближних деревнях полицаи подняли голову и терроризируют население… Народ в поселке как-то притих, согнулся, говорить стал шепотом. Некоторые даже в пояс старосте стали кланяться. Противно на все это смотреть… Понимаете, Михаил Макарович, не хватает иногда сил, чтобы себя сдержать… Если бы не эта наша обязанность, я давно отправила бы вислогубого к праотцам и обер-фельдфебеля заодно…

Михаил Макарович положил руку на плечо Вере:

– Не имеешь права этого делать. Чувство, рассудок, воля – все твое существо – должны быть подчинены только одной цели, нашей…

– Из-за этой цели меня ненавидит народ, а такие, как Лида, готовы уничтожить меня… Всякий честный человек называет меня предательницей, фашистской потаскухой. Они давно бы меня прикончили, но побаиваются фашистов и полицаев. Вот до чего я дожила…

Михаилу Макаровичу это не понравилось. У него возникли опасения, что Вера поддалась тому страху, которым болеют все разведчики, впервые попавшие в тыл врага. Может ли она и дальше выдержать весь этот тройной натиск: Лиды, вислогубого и обер-фельдфебеля и так же успешно выполнять свой долг? Хорошо зная, что их натиск с каждым днем будет нарастать и что в конце концов это может перерасти во взрыв, Михаил Макарович задумался. А на него смотрели встревоженные карие глаза. Вера говорила и говорила: ей надо было излить, как единственно близкому человеку, все свои мысли, сомнения и горечь. И он не стал таить от Веры тяжелого положения на фронтах Красной Армии:

– На Курско-Харьковском направлении, на Кубани да и в Крыму мы пока что отходим. Но нас, Настя, это не должно обезоруживать. Мы на самом передовом и боевом рубеже. Держись, друг мой, держись!

Эта горькая правда не вызвала у Веры ни уныния, ни вздоха печали. Наоборот, ее темно-русые брови сурово сдвинулись, губы сжались.

– Здесь, в вашем районе, – продолжал Михаил Макарович, – фашисты сосредоточивают, как ты говоришь, выводимые с фронта войска, которые, конечно, будут направляться на Брянск, Орел, то есть на Курско-Харьковское направление. И все, что идет по железной дороге на юго-восток, все это идет туда… Следовательно?..

– Следовательно, – отозвалась Вера, – мы должны оставаться здесь…

– Да, – Михаил Макарович кивнул головой. – Вы должны продержаться до августа, а там я вас переброшу на другое направление… Но если будет уж очень невмоготу, тогда уходите в этот лес и связывайтесь со мной… Теперь слушай и запоминай: Лиду не отталкивай, испытывай ее на верность и постарайся заставить работать на нас… Вислогубого надо убрать. Пусть этим делом займется Клим. Обер-фельдфебеля следует нейтрализовать… Для этого Аня и Устинья, а потом и ты должны недели две «поболеть тифом». Начинайте «болеть»… со следующего воскресенья.

– Как же? Для этого должны быть симптомы…

– Симптомы будут – врач поможет.

– Но тогда нас с кухни выгонят.

– Ну и что ж, – с улыбкой ответил Михаил Макарович, – это даже очень хорошо. Лида не станет больше приставать к тебе с отравой… Что же касается работы рации, – продолжал он, – то вот новый график волн, – протянул он бумажку. – Почаще их меняй. Да и донесения составляй как можно короче. Не бойся, штаб тебя поймет. Ну, кажется, Настя, все… Если что, выручу.

– Спасибо, Михаил Макарович, – протянула Вера руку.

– Теперь я буду сам вас навещать, – сказал тот на прощание.

Собака повела мордой, зевнула во всю пасть, потянулась и завиляла хвостом, глядя на хозяина умными преданными глазами. Михаил Макарович потрепал ее за ухо и, сказав «пошли», проводил девушек почти до дороги. Расставаясь о ними, предложил набрать по вязанке хворосту и с хворостом вернуться в поселок.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

За работой незаметно летело время. Информация «Гиганта» по графику шла нормально, но все же в душу Веры и Ани закрадывалась будоражившая их тревога. Вчера офицер, читая солдатам газету, восторженно дважды повторил: «…имперские войска взяли штурмом неприступную морскую крепость и военный порт Севастополь». А сегодня на поселок нагрянул отряд гестаповцев и произвел повальный обыск. Не миновал обыска и дом Устиньи. В избе перевернули все вверх дном, рылись в амбаре, хотя он был совершенно пуст. Двое гестаповцев с длинными щупами, сопровождаемые Семеном, пошли на гумно.

Вера и Аня забрались на чердак и оттуда, глядя в просвет меж соломой, с замиранием сердца следили – а вдруг вынесут рацию.

Эти минуты стоили нескольких лет жизни. Устинья, стоя в малиннике, тоже очень волновалась – она знала, что там спрятано.

Вот из ворот гумна вышел один, другой гестаповец, за ними – Семен. Первый отряхнул руки и по-кавалерийски перекинулся через изгородь, за ним последовал другой. Семен, подражая «хозяевам», хотел было проделать то же самое, но задел за жердину ногами и нырнул головой вниз. Донесся хохот. Хохотала и Устинья. Не смеялись только Вера и Аня. На них навалилась какая-то странная усталость. Обнявшись, они долго сидели, пока не послышались шаги Устиньи.

Арестовали четырех крестьян, в том числе и старосту Егора Егоровича. Одни говорили, что староста помогал партизанам, другие – что он и сам партизан-коммунист. Вере, слышавшей о старосте много хорошего, было жаль этого человека.

– Тяжело… Как бы это помочь Егору Егоровичу? – горевала Устинья. – Надо бы сообщить партизанам, – промолвила она.

– Тетя Стеша, ты знаешь, как пройти к партизанам? – Аня смотрела на нее удивленным взором.

– А? – встрепенулась Устинья. – Нет, дорогие, не знаю… Где ж мне знать-то.

– Им, наверно, и без нас сообщат, – успокаивала Устинью Вера.

– Конечно, конечно, – грустно прошептала Устинья, вдруг поднялась и сказав: – Вечеряйте, девки, без меня, – накинула на плечи платок и пошла к двери.

– Ты куда, тетя Стеша? – бросилась за ней Вера. – Мы тебя проводим.

Устинья остановила Веру и, строго посмотрев на нее, сказала:

– Упаси боже. Долго ли до беды, – и ушла.

Вера смотрела в окно, ожидая, когда пройдет Устинья, чтобы узнать, куда она направится, но хозяйка как в воду канула. Через какую-нибудь минуту девушки выскочили на улицу, оглянулись, прошли в огород, но Устиньи и след простыл.

– А здорово она нас провела, – засмеялась Вера, вернувшись в избу. – Вот как надо уходить…

– Не смотри, что косо повязана, зато хитрость здорово привязана, – вторила в тон ей Аня.

– Михаил Макарович знает, кому нас доверить.

С улицы послышались торопливые шаги. Аня из-за косяка взглянула в окно и отшатнулась.

– Лида!

– Вот некстати. – Вера хотела было спрятаться за пологом кровати, но дверь распахнулась, и Лида с порога почти закричала:

– Девчата, новость! Будь он трижды проклят!.. – и, сдернув с головы платок, бухнулась на лавку. – Вислогубого, Семена-то, назначили старостой.

Вера и Аня молчали.

– Завтра вислогубый справляет гулянку со жратвой и самогоном. Слышите, – повела она носом, нюхая воздух, – как паленой щетиной несет? Поросенка его дружок Осип смалит… Наверное, шкура, и сам полицаем станет…

– Что ты, Лида, так говоришь? Не приведи бог, легко и в беду попасть, – остановила ее Вера.

– А кого мне бояться? Вас? – со смешком смотрела на Веру Лида…

– А почему бы и нет? – спросила Вера.

Лида сощурила глаза, хитро посмотрела на нее, а потом на Аню.

– А чего мне вас бояться? Вы девки нашенские, советские. Только у вас это, – покрутила Лида пальцем у виска, – немного таво, не отработано… Бог вам основательно мозги затуманил… Но это со временем пройдет…

– Откуда у тебя такая вера в нас? – спросила Вера.

– Откуда? – На Веру смотрели добрые васильковые глаза. – Если бы вы были не наши, то давно предали бы меня вислогубому… – посмотрела на Аню. Но та как сидела за столом, опершись подбородком на сложенные руки, так и не шелохнулась. Лида продолжала: