Настоящая принцесса - Настоящая принцесса и Снежная Осень

Над головой что-то гулко гремело. Но какая может быть гроза в сентябре? Лиза задрала голову: это ветер мчался по крышам.

Впереди замаячила оранжевым пятном все та же афиша. А еще шагах в двадцати впереди под проливным дождем стоял расклейщик в капюшоне и с отсутствующим видом, как автомат, разглаживал на мокром строительном заборе следующую такую же афишу. Лиза отплюнулась от дождя, заливавшегося уже и за шиворот, и присмотрелась. Какой-то детский музыкальный фестиваль «Петербургская осень», ерунда… Или не ерунда? Стоп-стоп-стоп, ведь директор-то в школе говорил, что позвонят с фестиваля. И что Лиза займет первое место. Хотя она там даже не участвует. Это как же понимать?

За спиной у Лизы грохнуло железом. Она подпрыгнула. Тяжеленная крышка люка начала подниматься, как будто снизу лезло поспевшее тесто.

На асфальт широким потоком хлынула бурая вода.

– Эй, детка, ты чо зависла? Не видишь, люки вскрываются? – возле нее затормозил огромный черный джип, а из него высунулся кто-то краснолицый и щекастый. – Садись давай, подвезу! Ты где живешь?

Вместо ответа Лиза, забыв про хлюпанье воды в ботинках, помчалась напролом, через лужи, подальше от подозрительной машины. Ни трамваев, ни троллейбусов ни впереди, ни сзади не было, люди шли пешком по залитым тротуарам и мостовым, не разбирая дороги. Кое-где попадались открытые люки, а из них торчали прутики с красными лоскутками. На трамвайной остановке Лиза замедлила было шаг, и зря – сердобольные взрослые тут же обратили на нее внимание:

– Девочка, ты что, потерялась?

– Да она же мокрая, как мышь!

– Тебя в милицию отвести?

– Лучше домой ее отведите кто-нибудь! А то еще в люк провалится!

Лиза подхватила рюкзак и помчалась дальше.

– Ну, совсем ненормальная! Вон как носятся! – звучало ей вслед. – Вот так бесятся-бесятся, а потом из дому бегут. А знаете, Марь Иванна, у Кукушкиных-то младший сбежал, три дня искали, чердаки-подвалы все облазили, еле вернули!

– Куда бегут-то в такую непогодь? Говорят, на Приморской деревья уже падают и крыши срывает!

– Слышали, штормовое предупреждение утром по радио объявили?

– А крыс-то, крыс-то! Все из подвалов повылазили!

С проспекта Лиза трусцой свернула в маленький переулок, который вел мимо собора на Большую Пушкарскую. Ничего, до дома уже рукой подать, а дома есть горячий чай с лимоном и сухие носки, и еще Бабушка совсем скоро из Радинглена вернется…

Фонари, конечно, не горели – кому в голову придет их зажигать в три часа дня, – и на Лизиной улице стояла темень, как в лесной чаще, и в довершение сходства под ногами влажно шуршали листья – будто кто-то мокрый зонтик встряхивал. Только у самого подъезда было посветлее – сквозь побитый витраж просачивался свет тусклой лампочки. Лиза нырнула в дверь.

– Девочка, – окликнул ее сахарный голос, – пожалуйста, скажи, где в этом доме квартира номер тринадцать?

– З-здесь нет тринадцатой квартиры, – не без труда ответила Лиза. Она готова была дать честное слово, что полной дамы, которая танком вдвинулась за ней вслед в парадную, на улице еще не было. Точно, она вместе с темными очками, выставленным вперед, как дуло, букетом траурных георгинов и черным шоколадным тортом только что возникла на пороге из ниоткуда. Хотя что разглядишь в такую темень…

– Не-ет? – протяжно удивилась дама и сверилась с какой-то бумажкой. – А номер двадцать?

«Сама не знает, куда ей надо, что ли?» – удивилась Лиза.

– Двадцатая на пятом этаже, – как могла учтиво сообщила Лиза и прибавила шагу.

– Я вызвала лифт, – ласково сказала полная дама и улыбнулась в полумраке. Лизе показалось, что у нее многовато зубов, а передние как-то странно выпирают. – Куда же ты? На каком этаже живет такой славный рыжик?

«Съест», – коротко подумала Лиза и помчалась вверх, перепрыгивая через ступеньки.

– Пешком полезно для фигуры, – дрожащим голосом заявила она и огорчилась – сказала бестактность. Ух, ведь шестьдесят три ступеньки наверх…

Миновав первый пролет, Лиза обернулась. Было тихо, лифт никуда не ехал, а на кафельном затоптанном полу сидела и нагло, не отводя взгляда, смотрела ей вслед толстая утренняя крыса с голым длинным хвостом.

Оставшуюся лестницу Лиза пробежала в несколько скачков. На площадке она принялась рыться по карманам, – опять ключ куда-то засунула… Или в рюкзаке?

Бац!

Дзыньк!

– Ну, лампочка взорвалась, – вслух сказала Лиза через секунду и осторожно, бочком, захрупала по осколкам к двери. – Ну и что. Бывает. А вот ключ, конечно, я вниз уронила, я же иначе не могу…

Внизу послышались какие-то незнакомые шаги, гулко загалдели грубые голоса. Лиза кубарем скатилась на площадку этажом ниже, подхватила упавший ключ – и поскорее захлопнула за собой дверь квартиры, пока незнакомые люди с зубами не спросили еще о чем-нибудь.

Дома было очень хорошо и очень-очень тихо.

Слышно было только эхо дождя во дворе-колодце, бульканье воды в батареях да неспешный рост кактуса.

Лиза первым делом позвонила Левушке – никто не брал трубку, наверно, еще до дому не дошел. Потом она порылась в холодильнике, включила радио, но там бубнили про наводнение и штормовое предупреждение, западный ветер и длинную волну, так что пришлось выключить. Еще раз позвонила Левушке – с прежним результатом – и села делать английский на завтра.

Если задернуть шторы и включить все лампы, все будет хорошо. Подумаешь, дождь.

* * *

Из промозглой темноты протянулась невидимая рука и двумя холодными пальцами аккуратно сняла с Левушки очки.

Потом где-то на полу захрустели стекла. Раздавил!

Этот человек притворил за собой протяжно скрежетнувшую дверь и теперь мягко расхаживал взад-вперед по комнате. Больше Лева ничего не видел. Хорошо Лизке с ее волшебным слухом, она бы про этого, который ходит, сразу определила: кто, откуда и зачем. Да и Костя Конрад своим драконьим зрением в темноте бы его преспокойно разглядел. Хотя кто перед ним такой, Лева уже и сам догадался. А мог бы и раньше догадаться, между прочим, – еще когда увидел в кабинете директора общительную и приветливую Паулину без крыльев и когтей, но с диктофоном, фотоаппаратом и в придачу с новой свитой из одного человека, который что-то там говорил про ауру и энергетику.

– Насколько я помню, ты плохо видишь, – сказал из темноты довольный голос, – а так наверняка не увидишь ничего вообще. Всем будет спокойнее – и тебе, и мне.

Лева постарался не шевелиться, хотя стул, на который его посадили, был жесткий и неудобный. Откуда-то тянуло влажным сквозняком.

– Итак, прежде всего запомни: сам по себе ты мне совершенно не нужен, – невидимый человек остановился. – Я могу в любую минуту раздавить тебя, как комара. Понял?

– Да, – коротко буркнул Лева. А что тут еще скажешь? Если бы он, Лев Аствацатуров, был очень нужен Мутабору, или как его теперь там зовут, – не притащили бы его сюда, как тюк с тряпьем. Кстати, кто тащил? На этом месте в голове у Левы как будто стирательная резинка прогулялась: он помнил только, как необычайно сговорчивая Саблезубая согласилась вычеркнуть их с Лизкой из списка, а потом почему-то решила проводить Леву до черного хода, и на этом все обрывалось – словно мешок на голову набросили.

– Ты у меня будешь наживкой, мальчик, – продолжал невидимый собеседник. – Приманкой. Жив-цом. На тебя клюнет дичь покрупнее. Клюнет обязательно, не волнуйся. Она меня больше интересует, чем вы все вместе взятые.

«Еще чего не хватало! – возмутился Лева. – Лизку ему подавай. Нет, так дело не пойдет».

– Но всему свое время. Я тебя приберегу напоследок. А пока побудешь в заложниках.

Лева промолчал. Что-то он ведь где-то читал про то, как надо вести себя, если взяли в заложники. Главное – тихо надо себя вести. Не выступать и никого не раздражать. И вопросов не задавать. Ух, насчет вопросов жалко…

– Будешь сидеть тихо как мышь и делать, что скажу, – тогда жив останешься, – наставительно сказали из темноты.

Тихо как мышь… Лева передернулся. Вспомнил! Крысы это были! Саблезубая его через черный ход вывела, а потом по ступенькам к подвалу столкнула, а над ступеньками железная крыша была, и с нее сеть упала, он запутался и грохнулся, а потом кто-то на него сверху и впрямь мешок натянул – неужели сама Саблезубая? А потом, вспомнил Лева, огромная стая крыс с визгом и писком тащила его по каким-то вонючим коридорам – сами коридоры он не видел, только слышал, как что-то плескалось под крысиными лапками, стучавшими по сырым камням, и как что-то лилось сверху… Никогда не думал, что крысы такие сильные. И что они там такое пищали? Лизка бы наверняка поняла. Только хорошо бы она таких крыс и близко не видела. Никогда вообще!

Лева потянул носом: от промокшей одежды пахло гнилой гадостью. Наверно, под землей тащили, через канализацию. И в ботинках теперь хлюпало. Очень трудно сохранять достоинство в темноте, без очков, да еще когда в ботинках хлюпает. И непонятно, он-то меня видит или нет?

Мягкие шаги опять заходили взад-вперед. Пол, кажется, каменный. И сыростью пахнет. Подвал, что ли?

– Просто удивительно, насколько все стремятся мне помочь, – человек в темноте глумливо фыркнул. – Поразительно. И тебе огромное спасибо, – то, что ты сам вернулся с порога и пришел в учительскую, сэкономило мне некоторое количество усилий. А за тобой и другие придут. Как миленькие.

«Другие – это кто? – напрягся Лева. – Да кто бы они ни были! К этому! Сюда! Лизка точно побежит, и никто ее не остановит. Нет, так не годится. Надо думать. Шел бы он отсюда, а то сосредоточиться не дает! Или нет, пусть говорит, мало ли, про что-нибудь полезное проболтается?»

Тот, в темноте, будто мысли читал:

– …девчонка первая прибежит, а как только я получу девчонку, то получу и мальчишку, – спокойствия в голосе как не бывало, теперь человек в темноте лихорадочно бормотал, будто разговаривал сам с собой, забыв о присутствии Левы. – Да, да, конечно, он наверняка носит это с собой – он же не дурак, да и никто это так просто из рук не выпустит… Отлично, отлично, все как по заказу, до Амберхавена-то мне не дотянуться…

Лева вздрогнул от неожиданности – стул под ним скрипнул. Человек в темноте осекся и умолк, а когда снова заговорил, то голос у него опять был ровный и даже вкрадчивый:

– Главное, дружок, – меня слушаться, тогда будешь цел и невредим. Все честно, ты – мне, я – тебе, – пообещал он. – Кстати, ты имей в виду – я всегда играю по-честному. Да и не изверг я – детей убивать, они мне для другого нужны…

«Для чего это для другого? – Лева навострил уши. – Отлично, давайте, подкиньте мне еще информации к размышлению!» – он хотел машинально поправить очки, но на носу было пусто. Тьфу ты!

– Мне нравится твое молчание, – снисходительно одобрил голос. – Похоже, ты намерен вести себя разумно. Видишь, я с тобой откровенен. Или теперь уже не видишь? А? – он отрывисто засмеялся и вроде бы подошел поближе.

Лева попробовал отодвинуться. Находиться рядом с этим человеком было просто невозможно – в голове начинало мутиться, как будто температура сразу подскакивала.

– Вот так-то лучше. – Голос и шаги удалялись. – Отдыхай, дружок.

Дверь со скрипом приоткрылась, но светлее не стало. А потом захлопнулась.

* * *

Возвращаясь домой, Филин зашел в аптеку и набил карманы промокшей серой куртки всякими пакетиками, содержимое которых щедро сулило мгновенно избавить от любой простуды. Или, по крайней мере, отодвинуть болезнь на шесть часов. Когда живешь один, болеть нельзя, а кто же знал, что на улице вдруг станет около нуля и внезапно грянет дождь со снегом? Вчера еще было плюс пятнадцать и даже солнышко… А термометр за окном разбился еще летом, когда Филин, возвращаясь с ночной прогулки, задел его крылом. В общем, сам виноват.

Фокстерьер Монморанси, которого Филин привязал снаружи у аптеки, тоже озяб и дрожал крупной дрожью. Правда, это не мешало ему грозно рычать и изо всех сил натягивать поводок, стараясь добраться до разбитого подвального окошка. Крысы там, что ли?

При виде хозяина песик радостно тявкнул и устремился к парадной, рассекая засыпанные листьями лужи, как катер. Первый пролет он преодолел одним прыжком, а потом вдруг кинулся назад и, скуля, прижался к ногам Филина.

– Что такое, Ранс? – Филин поморщился: горло изрядно саднило. То ли еще будет.

– Здрасьте, – послышался с площадки хрипловатый мальчишеский голос. – А я тут вас жду.

Монморанси позорно поджал хвост и даже глаза закрыл от ужаса. Дугокрылых огнедышащих он боялся в любом виде.

– Привет, Константин, – удивился Филин. – Заходи, гостем будешь. Не замерз? Ранс, спокойно, свои, не узнал, что ли?

Красивый темноволосый мальчик с готовностью соскочил с подоконника и потянулся, не выпуская изо рта сигареты.

– Я не знал, что ты куришь, – осторожно сказал Филин и закашлялся.

– Это, – буркнул младший Конрад, – и вы туда же.

Филин зажег свет в прихожей. Дождь за окном лил стеной. Крыши и карнизы гремели, как жестяной барабан.

– Я… В общем, домой я не пойду, – сообщил Костя и неумело затянулся. С волос у него текло – значит, ждал недолго.

Филин, стягивая отяжелевшую от воды куртку, посмотрел на него вопросительно. Где-то в затылке проклюнулось и пошло в рост зерно головной боли.

– Ладно, можно, – уронил он.

– Что – можно? – удивился Костя.

– Курить здесь можно.

– Издеваетесь! – Дракончик весь ощетинился и погасил сигарету о косяк, а окурок воровато сунул в карман.

– Напротив, – сказал волшебник, глядя на некрасивую подпалину на дереве.

– Что – напротив?

– Ванная напротив. Душ горячий прими, а то простынешь. А я, с твоего позволения, переоденусь.

Пока в ванной шумела вода, Филин успел еще и градусник в аптечке отыскать – надо же узнать о себе всю правду.

– В общем, – повторил Костя, получив чашку горячего чая и бутерброд, – не пойду я домой. Чего они как эти?

Монморанси скулил в прихожей – боялся. Филин поднял повыше воротник самого теплого свитера и вынул градусник из-под мышки. Ничего себе. Только температуры не хватало…

– Ты поссорился с родителями? – Филин грел ладони о горячую голубую кружку, над которой вился парок. В кружке плавало прозрачное колесико лимона.

– Маме вообще слова не скажи – на все орет, что сестренку не жалею! – взорвался Костя и чуть кружку не опрокинул. – А сестренка эта даже не родилась еще! А папа туда же – не кури, не ругайся, здесь не стой, того нельзя! А сам как паровоз дымит!

– На лестнице, – вполголоса напомнил Филин и отхлебнул обжигающего чаю.

– И вообще все время говорит про то, как подросшие драконы стадо покидают! – Костя прогудел последние слова так похоже на папеньку, что Филин усмехнулся. – Им новый драконеныш, – он тряхнул взлохмаченной подсыхающей головой, – старого дороже!

– Охохонюшки-хохо, – вздохнул Филин. – Что же мы с тобой теперь делать будем?

– Не пойду домой! – набычился звероящер.

– Ну, по крайности, надо позвонить и сказать, что ты жив, – заметил Филин. – Хочешь, я сам позвоню?

Костя посмотрел на него недоверчиво, откусил полбутерброда сразу и кивнул.

– Хорошо, поживи пока у меня, – предложил Филин. – Живи сколько надо. – Он разболтал в стакане содержимое яркого пакетика – вода вспенилась и заволоклась оранжевым – и залпом выпил шипучку. Тоже мне апельсиновый вкус.

Костя оторопел и чуть не подавился бутербродом. Ожидал он совсем другого.

– В школу тоже не пойду, – предупредил он на всякий случай.

– Дело твое, – покорно согласился Филин. Лечь бы…

– Работать буду, не думайте, – усовестился дракон. – Каскадером.

– Идея хорошая, но, боюсь, тебя не возьмут, годами не вышел и паспорта нет. Впрочем, проверим… Когда сестренка-то родится?

– Ну, через неделю. Может, вообще завтра.

– Понимаешь, родится сестренка, а папа твой все время на работе, – задумчиво сказал Филин. – Я, знаешь ли, наблюдал вблизи маленьких детей – трудно с ними. Так что же, маме все одной? Иногда ведь даже за хлебом некогда выйти…

Костя заерзал.

– Ты, конечно, можешь иногда и отсюда к родителям заходить помочь, – продолжал Филин. – В общем, решим. А теперь прости, что-то я себя неважно чувствую. Холодильник к твоим услугам. Захочешь спать – устраивайся на диване в библиотеке. Белье сейчас дам, – Филин поднялся и сделал пробный шаг вверх по крутой деревянной лесенке, которая вела из кухни в его комнату на башенке, – ничего, идется, только температура, кажется, лезет… Ох, некстати… Не подействовал порошочек, а все Мелиссины снадобья остались в Радинглене…

Стемнело в тот вечер стремительно, как в театре, когда люстры гаснут. А дождь все не унимался.

Из филинского окна площадь Льва Толстого казалась одной огромной бездонной лужей. В ней отражалось мокрое черное небо. Машин на площади не было.

* * *

Когда во всей квартире с громким щелчком погас свет, был уже вечер. Лиза, решив не бояться, зажгла на кухне свечку, пристроив ее в розетку для варенья, потом разумно и хозяйственно проверила пробки – все было в порядке. Вдохнув поглубже, она отважилась позвонить в аварийную – как-никак она дома за старшую и надо проявлять самостоятельность. И тут оказалось, что телефон тоже не работает – даже гудка не было. Никакого вообще.

Лизе стало не по себе. Она сразу вспомнила, что так и не дозвонилась Левушке, что Бабушка в Радинглене и почему-то до сих пор не вернулась и что наводнение и крысы. И дождь и ветер за окном стали очень громкие, а окна не горели во всем дворе, и только кое-где ходили со свечками – было видно, как в чужих окнах тени качаются. И сколько Лиза ни ругала себя, сколько ни вспоминала действительно неприятные истории, в которые ей случалось попадать в последнее время, – становилось только хуже.

– Подумаешь, света нет! – строго и вслух сказала себе Лиза. – Ну и не надо. Ну и пожалуйста. Ночью свет не нужен. Все равно никто не позвонит, можно смело чистить зубы и ложиться спать, – она посмотрела в Бабушкино большое трюмо и на всякий случай показала себе язык – для бодрости.

Но отражение, слабенько озаренное свечкой, в ответ состроило кислую гримасу. За спиной у него качалась и кланялась высокая тень.

– Но-но-но! – дрожащим голосом погрозила ему Лиза. – Кто спать-то весь день хотел? Вот иди и спи, Твое высочество. А завтра мы все вместе посмеемся над этой дурацкой историей.

Телефон зазвонил.

– Андрей Петрович! – обрадовалась Лиза и в следующий момент испугалась. – Ой, а что у вас с голосом?!

– Простыл немного, – кратко ответил Филин, но Лиза ясно слышала, что вовсе не немного. – Лизавета, бабушка просила передать, что останется сегодня в Радинглене. Так что не волнуйся.

– Не буду, – горячо пообещала Лиза и прикусила губу. Андрею Петровичу и так там плохо, еще не хватало носом в телефон хлюпать. Она все-таки надеялась, что Бабушка сегодня вернется.

– Хочешь, прилечу? – неожиданно предложил Филин. – Нехорошо, что ты дома одна…

– Еще чего! – Лиза гордо задрала нос. – Мне совершенно не страшно, я совсем не волнуюсь и сейчас пойду спать, а вы тоже идите лягте и болейте как положено, – велела она Бабушкиным голосом. От Бабушкиного голоса ей стало совсем спокойно.

– Я, собственно, уже лежу и сейчас пойду лягу обратно, – послушно согласился Филин. – Спокойной ночи, Лизавета. Если что – звони. И просто так тоже звони.

Но позвонить «если что» и «просто так» оказалось невозможно – телефон, как выяснилось, работал теперь только в одну сторону – Лиза проверила сразу, как только Филин повесил трубку. А спать совсем не хотелось.

Лиза пошла в кухню, залезла в отключившийся безмолвный холодильник и начала при свечке выставлять на стол все, что там нашлось – сыр, варенье, винегрет, колбасу, сок, холодные блинчики…

* * *

В заведении «Жабы и Богданович» было пустовато, хотя в Амберхавене обычно в одиннадцать вечера жизнь еще только начиналась. За развесистым цветущим кактусом у окна пан Лисовски полушепотом обсуждал какие-то бумажки с робеющей дипломанткой. А в закутке у самой стойки за столиком на одну персону рыжий первокурсник в белом свитере сосредоточенно стучал по клавиатуре ноутбука – только пальцы мелькали. Время от времени рыжий шуршал объемистой книгой с маятником на обложке.

Хозяин заведения Богданович, напевая себе под нос, предавался извечному барменскому занятию – протирал бокалы – и прислушивался к разговору рыжего с компьютером. Телевизор у него за спиной беззвучно мельтешил новостями. Тихо пылилась на полочках по стенам подобравшаяся за несколько веков коллекция разнообразных жаб – от хрустальных до плюшевых. Главная жаба Джабба, налакомившись улитками до полной невменяемости, дремала в террариуме.

– Вот это сохрани, – говорил рыжий, – а потом новый документ создай мне, пожалуйста, и табличку в нем сделай в пять столбцов.

– А поужинать? – у машинки был трескучий капризный голосок – будто кузнечик стрекотал. – Сам небось третью чашку кофе пьешь!

– Прости, Мэри-Энн, заработался, – виновато улыбнулся рыжий и вытащил из кармана пакетик орехов. Сбоку компьютера мгновенно выдвинулся небольшой перламутровый ящичек.

– Фисташки? – Мэри-Энн. – Хррр-шо…

Ящичек с чмоканьем втянулся. В ноутбуке удовлетворенно захрустело.

В новостях безмолвно пошел новый сюжет. Богданович поставил бокал на стойку, обернулся и уставился в экран. Бесчисленные брелки на кожаной жилетке звякнули, как кольчуга. Телевизор под пристальным взглядом длинного бармена мигнул и послушно забубнил – сначала тихонько, а потом погромче. Рыжий книгочей резко поднял голову от книжки.

– …зима. Несмотря на беспрецедентное похолодание, городу в ближайшие часы грозит наводнение…

Рыжий бесшумно поднялся и тоже уставился в телевизор.

– …коммуникации и электроэнергия. Аэропорт «Пулково» закрыт… Железнодорожное сообщение…

– Нет, ты видел?! – пробормотал Богданович. – Это что, их за сегодня так скрутило? За один день?! Куда храни… куда все смотрели?!

– «Пулково» закрыли и поезда не ходят, – очень тихо отозвался рыжий студент. – Туда ж не попасть теперь…

– Фробениус умеет, – лаконично сообщил бармен. – Скоро зайдет.

Пан Лисовски за кактусом повертел в руках листок с какой-то сложной схемой и с усмешечкой показал его дипломантке вверх ногами. Та ахнула и застрочила в блокноте, то и дело кивая. Лисовски удовлетворенно усмехнулся, отчего крошки на скатерти тут же сложились в длинную формулу. Дипломантка покрылась испариной, склонилась над столом и стала списывать. Уши у нее заалели.

– …музыкальный фестиваль. Всемирно известный музыкант, композитор и меценат, который родился и вырос в этом городе… – гнул свое телевизор. Бармен поднял бровь. Телевизор покорно показал крупный план – элегантного господина в темных очках. На губах у него играла сдержанная, корректная улыбка человека, привыкшего к вниманию журналистов.

– Богданович, – рыжий студент забарабанил по стойке, как по клавиатуре. – Это он.

Бармен вгляделся в экран и скривился.

– А я его тоже знаю, – заключил он, прищурив желтые ягуарьи глаза. – Это же Алоис Притценау. Только ему сейчас должно быть лет на сто больше. Ну-ка, ну-ка…

За спиной господина в темных очках по экрану проплыли купола и шпили над серой рекой. Телевизор затарахтел взахлеб:

– …связан не только с проведением фестиваля молодых исполнителей, но и с предстоящей маэстро серьезной операцией по коррекции зрения.

– А, так вот почему очки. Ловко придумано, не подкопаешься, – Богданович посмотрел очередной бокал на свет, исходивший от экрана, подышал на стекло, протер… – Очень, очень интере-есно…

– Вам интересно, а мне… – Инго выключил сердито скрипнувший ноутбук, запихнул в сумку и, подумав, сунул было Богдановичу. Но в последний момент спохватился, хлопнул себя по лбу, вытащил из сумки какую-то книжку в белоснежной обложке и осторожно переложил в карман куртки. – Я позвоню, ладно?

Король застегнул карман на молнию, придвинул к себе старинный черный с бронзой телефон и стал накручивать диск. Пару раз он сбился. Малахитовая Джабба приоткрыла один круглый меланхоличный глаз и задремала снова. Шумят двуногие…

Инго пережидал длинные гудки, прикусив губу и невидяще глядя на стену.

– Уф, лисенок, – с облегчением вздохнул он. – Слава богу…

– Инго! – заверещал на другом конце провода взволнованный девчоночий голос. – Ты где?

– Я-то в Амберхавене, а у вас что делается? Где Бабушка?

– На службе, – обиженно ответил девчоночий голос. – А у нас наводнение и света нет, вот! А я думала, ты приехал!

– Лизкин, ты меня послушай, – вполголоса сказал Инго. – Ты можешь пока дома посидеть и никуда не выходить?

– Инго, ты чего? Тут вообще на улицу не выйти, тут наводнение…

– Вот и хорошо, что не выйти, вот и славно. Так надежнее, а то знаю я тебя, пролезантка.

– Бузюзю! – не очень уверенно ответил девчоночий голос.

– Что Филин про это все говорит?

– Ничего не говорит, – на том конце провода явно надули губы и захлюпали носом. – Он спит, потому что более-е-е-ет, температу-у-ура у него со-о-орок.

– Ч-черт, как некстати… Дома тепло?

– Ну, так… Еда еще есть.

– Лисеночек, тебе что, там страшно?

– Нет, – помедлив, твердо сказала Лиза, задергивая занавеску, чтобы не глядеть в окно. Там было все то же самое – проливной дождь лупил в стекло, и в темных окнах блуждали тусклые огни – кто-то ходил со свечками. «Не буду про Левушку говорить, – решительно сказала себе Лиза, – и про Паулину тоже. Что человека волновать, все равно он далеко и сделать ничего не может. И вообще у него только в этом году нормальная жизнь началась, так что пусть сидит себе в Амберхавене!»

– Лизкин, все образуется. Ты только не ходи никуда и… знаешь что еще… окна не открывай. Спокойной ночи. – Инго повесил трубку и задумчиво уставился на дремлющую Джаббу. – Богданович, что же наши-то этим не занялись, а?

– Почему же, занялись, – сказал рядом очень спокойный голос. У стойки возник маленький кудрявый человек. Он близоруко оглядел зальчик, по-птичьи склонив голову набок. – Думаю, не сегодня завтра пространственники отправят кого-нибудь разобраться… Полагаю, Грифонетти поедет или Герш-Иоффе. Или даже Бубендорф. А что вы так волнуетесь, Инго, – у вас кто-нибудь в Петербурге? Вы же из Радинглена или я опять все перепутал?

При виде близорукого король Радингленский облегченно вздохнул. В Амберхавене его никто «величеством» не называл – на одном только Магическом факультете училось несколько принцев, парочка королей и эрцгерцог Месмерийский. И все они яростно противились титулованию: дома хватило.

– Вы ничего не перепутали, мейстер Фробениус, – ответил он, через силу улыбнувшись. – У меня в Петербурге все.

– Так-так-так, сейчас разъясним… Вы пока собирайтесь, минут через пять-десять я вас отправлю, – Фробениус повертел кудрявой головой, махнул рукой спускавшейся с лестницы веселой компании и устремился к ней, чуть прихрамывая. От компании откатился симпатичный толстяк в тирольской шляпе с легкомысленным зеленым перышком, и они с Фробениусом подсели к пану Лисовски, оттеснив зардевшуюся дипломантку.

– Постой, – вполголоса велел Богданович и вытащил из большой стеклянной чаши на стойке два сцепленных брелочка-бубенчика. – Вот тебе, – он расцепил брелочки и один бросил Инго, а второй прикрепил к своей кожаной жилетке. – Если что – сигналь.

Фробениус уже о чем-то уговорился с Лисовски и толстяком и спешил к стойке.

– Ну что, все-таки поедете, Инго? – спросил он. – Я бы вас кратчайшим путем через Радинглен переправил, но, боюсь, его от Питера тоже отрезало. А вообще – смотрите, там ведь и без вас разберутся, дело опасное…

– Мне бы поскорее, – с мольбой сказал Инго.

– Поскорее так поскорее, – Фробениус успокаивающе закивал. – Вот сейчас Тамакацура-сан подбежит, и мы вчетвером вас за милую душу… Простите, я забыл, вы кофе без сахара пьете?

– Да, – удивился Инго. – Только мне уже больше некуда.

– Один глоточек придется. Богданович, нам, пожалуйста, пять эспрессо, один вон в ту чашку, – попросил Фробениус.

Богданович, не оглядываясь, протянул руку к полке, на которой выстроилось в ряд десятка два сувенирных кружек: Прага, Зурбаган, Иерусалим, Синдбадия, Иллирия, Эмпирей, Гаммельн, Оксенфорд, Нью-Йорк, Катманду…

– Нет-нет, левее, – Фробениус привстал на цыпочки и сощурился. – Этак ведь в Венецию угодить можно. Что совершенно излишне.

Богданович плеснул немного горячего кофе в кружку с изображением Медного Всадника и вручил Инго. Фробениусу, Лисовски, толстяку и подоспевшему Тамакацуре бармен невозмутимо раздал фирменные зеленые чашечки.

– Готовы? Куда именно вам надо, точно решили? – Фробениус ласково посмотрел на Инго снизу вверх. – Тогда пейте. До свидания, Инго. Удачи вам.

Инго заглянул в кружку, пожал плечами и глотнул кофе.

От радужной вспышки Джабба проснулась и недовольно вздохнула всем брюшком. Суета сует…

Прочая публика в баре даже не оглянулась – здесь и не такое видывали. Фробениус взобрался на освободившийся табурет у стойки.

– Который час? – поинтересовался он у бармена.

– Одиннадцать пятнадцать, – Богданович вытащил из жилетного кармана серебряные часы на цепочке. – А в Петербурге уже четверть второго. – Он еще раз сверился с часами, потом что-то прикинул, зажег белую овальную, как яйцо, свечку в старинном подсвечнике в виде гнездышка, пылившуюся рядом с кружками, и стал бережно заводить часы.

– Давайте-ка мы с вами, Фробениус, объясним друг другу, почему это мы так легко согласились отправить мальчика в это пекло… – бармен говорил так тихо, что его не услышала даже жаба в террариуме. – Как это он нам так головы-то заморочил, а? Ведь он вроде бы ничего такого и не говорил…

– Стыд и позор нам, – печально отозвался Фробениус, глядя в пустую зеленую чашечку с черным кругом на дне. – Ведь поняли же уже, что способный словесник, – так надо было ухо востро держать. Мне в его возрасте для этаких фокусов пришлось бы сочинять заклинание с «Одиссею» размером… И все бы заметили и на смех подняли…