Настоящая принцесса - Настоящая принцесса и Снежная Осень

– Давайте хоть здесь постоим, Ольга Владимировна, тут никто не услышит, – быстро говорил директор. – Запомните, пожалуйста, с ними надо вести себя любезнее. Еще любезнее. Это очень нужные люди.

– Я вообще ничего не понимаю, Игорь Сергеевич! – тонким плачущим голосом отозвалась завуч. – Они же ни вашу Марианночку толком не посмотрели, ни моего Кирюшу, а Шевченко от них вышла – вообще рыдала в три ручья. Вся школа гудит! Вы мне можете сказать, что они в эту Кудрявцеву вцепились?

– Знаете что, Ольга Владимировна, заказ есть заказ, – оборвал директор. – Раз им нужна Кудрявцева – будет им Кудрявцева. За такие деньги пусть хоть насовсем ее забирают!

Лиза и Левушка переглянулись. Ничего себе!

– Это фильм пойдет за рубежом! Они уже и название придумали – «Наследница Паганини»! И вообще, если мы прохлопаем такого спонсора, попечительский совет школы мне голову оторвет! – громким шепотом кричал директор.

– Это же документальное кино – какой из них спонсор? – удивилась завуч.

– Да не из них, а из него! – Директор чуть не затопал ногами от возмущения. – Вы что, не понимаете?! Это же мировая знаменитость! Он миллионер! Он же еще половину фестиваля оплачивает, и стипендии для лауреатов, и учебу им за границей, и еще я не знаю что! Нельзя его упускать – лишь бы он на этих музыкальных не распылялся и на интернаты для слабовидящих! Он обещал школе свое имя дать, так что пусть Кудрявцеву удочеряет, если ему приспичило!

– То есть как удочеряет – буквально? – завуч ахнула.

– Да хоть как! – прошипел директор. – Они позвонили, сказали, поменяли сценарий, якобы документальный, но на самом деле с сюжетом – что вот он вернулся, а в родной школе талантливая девочка-сирота, и он дарит ей скрипку Страдивари, от сердца отрывает, ну и так далее!

Левушка безмолвно схватился за голову.

Лиза сидела ни жива ни мертва. В животе у нее сделалось холодно.

– Значит, так, Ольга Владимировна, – директор взял себя в руки. – Вы пока ей ничего не говорите, завтра скажем, что идет третий тур, с утра должны прислать бумагу, что Кудрявцеву берут на этот конкурс, обещали – она пройдет в финал как самая одаренная. А послезавтра он сам приедет и все посмотрит, тогда и объявим. И запомните – что они скажут, то и делайте!

– А он действительно у нас учился? – подозрительно уточнила завуч. – Я кого ни спрошу, никто толком сказать не может, был такой мальчик или не было. Может, проверить? Или Серафиме Спиридоновне позвонить? Ей хоть и за девяносто, а она всех по именам помнит.

– Учился, не учился, какая разница! Все уже решено, – и директор несолидно, через ступеньку, помчался вниз по лестнице. Завуч, вздыхая, поспешила за ним.

– Ой-й-й, – только и сказала Лиза.

– Ну вот, что я говорил, – Левушка насупился. – Все еще гораздо хуже. Погоди реветь. Мы уже столько всего узнали, это хорошо. Значит, запоминай.

Лиза шмыгнула носом и закивала. Все-таки здорово, когда есть верный паж.

– Алгоритм такой, – шепотом провозгласил Левушка и поправил очки. – Больше никуда ни на какие собеседования ты не ходишь. И вообще не разговариваешь с незнакомыми людьми. Нигде. Ни на улице, ни в магазине. Вечером звони Филину и скажи ему про Паулину, хотя она по-твоему и добрая. Завтра придешь в школу с забинтованной головой и вся в зеленке и наврешь Малине, что на тебя на Лахтинской упал балкон…

Лиза передумала возмущаться, потому что идея с зеленкой ей понравилась. Никто не станет снимать зеленую пятнистую физиономию ни для какого кино. И можно вообще никуда не ходить, а сказать, что заболела. Ветрянкой. А про зеленку и Левушка расскажет.

Левушка что-то прикинул, покачал головой.

– И вообще хорошо бы нам с тобой пойти тихонечко домой прямо сейчас, – продолжал он. – И позвонить Филину.

– Следующий инглиш. Саблезубая, – вздохнула Лиза. – Она нас уже видела.

Левушка решительно поднялся.

– О! Вот с Саблезубой и начнем, – сказал он. – Перед инглишем подойдешь к ней и скажешь, что передумала. Просто передумала. В конце концов, имеешь ты право отказаться? Не потащат же тебя силком.

Лиза послушно поплелась в учительскую. Конечно, план у Левушки получился что надо, но… в носу все равно щипало, а к босоножкам как будто по пудовой гире привязали. Мел ей выдали мгновенно и прямо-таки с реверансами, хотя она чуть не наступила на чей-то выставленный на просушку зонтик. Прикрыв за собой дверь, Лиза расслышала, как секретарша и завуч жарко зашептались про ее, Кудрявцевой, избранность.

А Малина Вареньевна ни Лизе, ни Левушке вообще никаких вопросов не задала. А ведь двадцать минут ходить за мелом – это, наверно, не всякому удастся. Одноклассники все учуяли неладное, и на переменках Лиза отчетливо различала за спиной шепоток и смешки. Гадость какая-то!

Всю переменку перед английским Лиза в одиночестве уныло подпирала стенку в коридоре и сочиняла речь (Лялька к ней почему-то не подходила – держалась поодаль, надутая и зареванная, а потом и вообще ушла на другой конец коридора с Ниной-Резиной и о чем-то с ней зашушукалась). Мысль о том, чтобы самой искать Саблезубую, вызывала дрожь в коленках. Левушка маячил неподалеку и сверлил Лизу яростным взором из-за сверкающих очков. Часть коллег уже вернулась из столовой, дожевывая на ходу, – длинная перемена неумолимо подходила к концу. Левушка многозначительно показывал Лизе глазами на лестницу. Делать нечего!

Лиза поплелась вниз, но до учительской дойти не успела – Саблезубая, как по заказу, выплыла ей навстречу с журналом наперевес.

– Ульяна Сергеевна, – робко начала Лиза.

Несмотря на гвалт, Саблезубая ее услышала и очень удивилась:

– Что тебе, Кудрявцева?

– А можно… пожалуйста… список… Я не хочу… – заготовленная речь куда-то испарилась, как утренний туман. Одни клочки остались.

– Что-о? – Саблезубая так поразилась Лизиной дерзости, что чуть журнал не уронила. Однако смысл сказанного дошел до Саблезубой мигом, и глаза ее кровожадно блеснули.

– Все списки в сейфе у директора, с ним и разговаривай, – отрезала она. – И вообще, Кудрявцева, я не понимаю, что это ты кочевряжишься. Другие бы на твоем месте спасибо сказали, – Саблезубая не стала уточнять, какие именно другие, демонстративно посмотрела на часы и зацокала наверх.

Лиза поспешила следом – и вовремя: грянул звонок, так что с Левушкой ей не удалось даже словом перемолвиться.

Саблезубая, видно, здорово разозлилась, что Ляльку не включили в список, – весь урок свирепствовала, устроила Лизе показательную расправу и вкатила тройку, а потом пообещала на завтра контрольную по неправильным глаголам. Смотреть в сторону Левушки под испепеляющим взором Саблезубой Лиза побоялась, но на перемене взяла себя в руки и пошла к директору. Кабинет был заперт, и возле него толпились и несмело радовались одиннадцатиклассники – очередной урок Игорь Сергеевич отменил и куда-то уехал. А списки у него в сейфе…

Дальше школьный день пошел ничуть не лучше. Историк Иван Васильевич (по прозвищу, разумеется, Грозный) долго и занудно талдычил, что в прошлый раз половина класса писала проверочную про Крестовые походы новомодными гелевыми ручками, а надо шариковыми, и что у всех почерк как курица лапой, особенно у Конрада, и что Конрад его огорчил и расстроил, потому что он, Грозный, уже хотел Конрада выдвинуть на городскую олимпиаду по истории, а теперь еще подумает, не задвинуть ли обратно.

Костя Конрад только молча сверкнул на Грозного глазами, потом отвернулся и стал смотреть в окно, на физкультурные брусья под мокрыми деревьями. Дракончик не заинтересовался, даже когда Грозный стал рассказывать дальше про Крестовые походы, хотя в последнее время на уроках истории он обычно оживлялся и бомбардировал Грозного вопросами, ответы на которые знал явно только папа Конрад, в свои восемьсот лет помнивший Средневековье как нельзя подробнее.

Лиза про Крестовые походы слушала вполуха – голова была занята совсем другим, да и трясло ее так, что записывать все равно не получалось. Кто такой этот миллионер? И почему журналисты в нее, в Лизу, вцепились мертвой хваткой? И что за дурацкий сценарий про бедную сиротку и доброго дядечку?!

Историк что-то вещал насчет Крестовых походов как массового явления, потом съехал на Крестовый поход детей – был, оказывается, и такой, но про него слушать было ужасно тоскливо, потому что кончилось там все плохо, и вообще в Средние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.

– Конрад! – воззвал вдруг Иван Васильевич, прервавшись на полуслове. – Может, соизволишь послушать все-таки?

Костя с трудом оторвал мрачный взор от окна.

– Итак, дети вашего возраста считались вполне взрослыми, – продолжал историк, расхаживая по классу. – В тринадцать лет… ну-ка, скажи мне, Олейникова, какие обязанности возлагались на детей в этом возрасте?

– Замуж могли выдать, – томно протянула длинная Олейникова, она же Нина-Резина, прозванная так за тугодумие и непрерывное жевание резинки. – И женить.

– Масштабнее надо мыслить, Олейникова, – покачал головой историк. – Могли воевать отправить. И на трон возвести. Так что это был серьезный возраст. Это вам легко живется – вон, даже проверочные задней левой ногой пишете.

– А сейчас в нашем возрасте тоже все серьезно, – неожиданно подала голос Спицына. – В кино уже можно сниматься. И в телесериалах, – она кокетливо поправила заколку с блестками.

– С ума вы все посходили с вашим кино, – проворчал историк. – Объясняю: в Средние века тринадцатилетний – уже взрослый человек, даже имущественно, у него свой дом, скот, семья, слуги. В прошлом году у нас с вами шла речь про войско Александра Невского? – он обозрел класс.

– Ну, – неуверенно промямлил кто-то.

– Баранки гну. Сколько лет было большинству латников?

– А что, тринадцать, что ли? – недоверчивым басом усомнился с последней парты здоровенный троечник Мишка Агалаков.

– Про битву Челубея и Пересвета слышали? Так вот, и им было столько же. А еще в вашем возрасте детей могли отправить заселять новые земли. Вот возьмем хотя бы подлинную историю Гаммельнского Крысолова…

«Да что у нас, день крыс сегодня? – Лиза втянула голову в плечи, хотя вообще-то про легенду о Крысолове ей всегда было интересно. – Как будто одной Паулины для полного счастья не хватает!»

– В легенде говорится, что Крысолову, мол, бургомистр не заплатил за истребление крыс, вот он отомстил, увел маленьких детишек, только их и видели – то ли в горы, то ли в реку Везер. А на самом деле… Конрад, ты тоже послушай, может, еще одумаешься, блеснешь на олимпиаде! – рявкнул Иван Васильевич и постучал указкой по первой парте. – Оболгали крысолова. Недавно немецкие ученые выяснили, что когда-то в тринадцатом веке ходили по Пруссии королевские вербовщики, набирали отряды добровольцев, заселять новые края, – там, где сейчас Польша. – Историк развернулся к карте и потыкал указкой в желтенькую Польшу. – Один такой пришел в город Гаммельн двадцать шестого июня тысяча двести восемьдесят четвертого года, – Грозный, как обычно, со смаком отчеканил точную дату – мол, где уж вам запомнить! – а потом с отрядом погрузился на корабль, да и попал на Балтийском море в бурю, и потонул. – Указка назидательно переползла на синеву моря. – А в отряде по тогдашним временам были вполне взрослые люди – ну, не тринадцать, так четырнадцать-пятнадцать лет им было точно.

– А чего они из дому ушли? – вдруг спросил доселе безучастный Костя.

– Это уж тебя надо спросить, Конрад, – съязвил историк. – Чего вашему брату дома не сидится – на приключения тянет?

Конрад шумно вздохнул и опять демонстративно уставился в окно.

Вот уж чего-чего, а приключений нам и так хватает, – мрачно подумала Лиза. Выше крыши. Может, поспорить с Левушкой, что и на биологии про крыс будет?

Но биология началась вообще не с млекопитающих, а с разгула стихии. Новая биологиня Елена Павловна была молода и полна нерастраченных сил, и за сентябрь оказалось, что она еще посвирепее Полины Петровны и гораздо вреднее, так что ее прозвали Евглена Зеленая. В начале урока Евглена самумом пронеслась по классу и проверила у всех девочек уши на предмет сережек и пальцы на предмет колечек.

– Вдруг журналисты придут, а тут такое безобразие! – разорялась она. Лиза лишний раз порадовалась, что мамино сапфировое колечко из радингленской Сокровищницы осталось дома, в шкатулке.

– Болотина, я кому сказала, снять все украшения и убрать в пенал! Что у тебя там на шее? – командовала Евглена Зеленая, с которой, надо сказать, украшений-то свисало немало. – Шевченко, иди умойся, смотреть на тебя страшно! Журналисты придут, решат, что у нас тут не школа, а дискотека или что похуже!

Лялька вздохнула и побрела смывать с ресниц водостойкую французскую тушь, выкраденную у маменьки.

– А это что такое? Отвечай, я тебя спрашиваю! – биологиня зависла над съежившейся Алисой Спицыной и тыкала пальцем в парту, будто гадюку увидела. Все, разумеется, стали оборачиваться и даже повскакали с мест.

Гадюки на парте не было – перед Спицыной лежала толстая тетрадка, а во всю обложку целовалась парочка из какого-то модного кино. У Спицыной все тетрадки были с парочками.

– К твоему сведению, Спицына, существуют специальные тетрадки по различным дисциплинам, – провозгласила биологиня, тряхнув модной пегой стрижкой. – И на тетрадке по биологии должна быть биология, а не… не этика семейной жизни! Передай это своим родителям! – Биологиня двумя брезгливыми пальцами приподняла злосчастную обложку и вдруг – хвать! – оторвала, скомкала и швырнула в мусорную корзину. – Пусть подумают, кого они воспитывают такими тетрадками!

Спицына жалобно захныкала.

Предчувствие Лизу не обмануло – выставив рыдающую Спицыну за дверь, Евглена включила видик и поставила какой-то фильм про муравьев и пчел, которые оказались общественными насекомыми и все время что-то добывали и строили, как заведенные. Сначала было ничего, интересно, хотя Лиза в полутьме все время клевала носом – несмотря на страх, спать хотелось с самого утра. Но потом фильм все-таки съехал на крыс! Ведущий вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать, какие они умные, любознательные и выносливые – никакого сравнения с людьми. Лиза немедленно проснулась и утешения в этом не нашла ну ни малейшего. Потом видик вообще распоясался и принялся подробно показывать крысиную жизнь – под аккомпанемент веселых рассказов про средневековую чуму в Европе и про то, что крысы запросто прогрызают стальной лист в палец толщиной и наверняка выживут после ядерной войны.

– Щас меня стошнит, – отчетливо прошептала Лялька Лизе на ухо.

На экране бегало и попискивало, мелькали серые морды и голые хвосты.

– Существует также любопытное явление, называемое «крысиным королем», – задушевно повествовал ведущий. – Когда крысы собираются всемером…

Лиза зажмурилась и постаралась не слушать. Зато она сразу услышала, как нервно ерзает Левушка – стул так и скрипит. Потом Лиза различила шуршание карандаша по бумаге – Левушка в темноте на ощупь строчил записку. Значит, чем-то его осенило. Это хорошо.

Тут крысиные истории как раз кончились – стало ясно, что людям такой конкуренции не выдержать и можно даже не стараться. Евглена Зеленая включила свет, и тут Костя Конрад как раз умудрился уронить послание. Видно, тоже сам не свой. Еще и нагнулся за бумажкой, чучело!

– Что это у тебя там, Конрад? – тоном сыщика из детектива произнесла Евглена. – Ах, за-пи-соч-ка? А кто мне потом контрольную по пчелам на кол напишет? – она повертела листочек. – Ах, это у нас Аствацатуров такой общительный! Узнаю твой почерк – сплошные иероглифы… С Кудрявцевой объясняешься? Нет, я понимаю, любви все возрасты покорны… Но на уроке!

Одноклассничкам, конечно, после того, что было на литературе, много не надо – тут же захихикали на все лады. Левушка окаменел – как он умудрился не покраснеть, Лизе осталось неясным, но уши были белые. От ярости. Евглена развернула записку, уткнулась в нее острым носом, пробежала, но оглашать не стала – и на том спасибо.

В общем, день был ужасный. После биологии Левушка, махнув рукой на все, забрал у Лизы рюкзак и понес в вестибюль. Ну ее, конспирацию, к зеленой бабушке, когда такое творится.

В вестибюле было холодно, как зимой. Левушка оглядел Лизину легкую курточку, хмыкнул и полез в рюкзак.

– Жизнь тебя ничему не учит, – констатировал он, извлекая пестрый, как кукушкино яйцо, свитер. – На. Завтра вернешь.

Перекрывая гвалт, хлопнула парадная дверь. Высунувшись из ворота, Лиза увидела, как через вестибюль несется на всех парах Игорь Сергеевич. Вернулся, значит. Завидев Лизу, он затормозил, и его занесло на мраморном полу.

– Кудрявцева, поздравляю, – сообщил, запыхавшись, директор. – Ты у нас в первой пятерке… По секрету могу сказать, что маэстро, должно быть, остановится именно на твоей кандидатуре…

Ничего себе по секрету! Директор громыхал на все четыре этажа, а эхо за ним повторяло: «кандидатуре… туре… уре…»! Лизе показалось, что весь город его слышит.

– Молодец, Кудрявцева! – директор похлопал Лизу по плечу. – Ну, в общем, телефон твой у меня есть, жди, тебе позвонят… Будь, пожалуйста, дома вечером, готовься представлять лицо школы!!!

Лиза застыла. Все обернулись и посмотрели на нее. Танечку и Олечку чуть в узел не связало от зависти. Нина-Резина, старательно надувавшая устрашающий пузырь жвачки, замерла и забыла про свою резинку. Лялькины глазищи заволокло слезами, и Лизе тоже сразу захотелось плакать. У Левушки с лицом, наверно, тоже произошло что-то несусветное, потому что пробегавший мимо Горшков притормозил и вякнул:

– А тебя, Аствацатуров, не возьмут! Я уже все выяснил! – Горшкова прямо распирало от новостей, он облизывался от удовольствия. – Потому что туда только русских берут! А ты не русский и Конрад тоже не русский, вот и обломитесь!

– Ого, – поразился Левушка и мигом вышел из транса. – Горшков, надо бы намекнуть кому следует, чтобы взяли тебя, дружок, – ты ведь у нас такой чистокровный и породистый, как бультерьер… – И Левушка так глянул на Горшкова поверх очков, что чистокровный Гарик счел за лучшее испариться.

И вот тогда-то Левушка и развернулся к Лизе. Был он страшен.

– Ты чего стояла, как дерево? Ты чего ему сразу не сказала, чтобы из списков тебя вычеркнули? А ну беги его догоняй! – От гранитного гномского взгляда Лиза задергалась, но с места не сдвинулась. – А, ладно, сам схожу! – Левушка помчался вверх по беломраморной лестнице вслед директору и возникшей рядом с ним Саблезубой с красной папкой под мышкой.

Директор, заметив Левушку, аж вздрогнул, а Саблезубая отнеслась к нему неожиданно мирно, даже попыталась приобнять за плечи – Левушка отстранился и с достоинством поправил рюкзак на плече – и повела наверх. Лиза присела на скамейку, уткнувшись носом в воротник и засунув озябшие пальцы в рукава. Одноклассницы косились на нее так, будто убить были готовы – и за «лицо школы», и за загадочное хождение за мелом, и за Левушкин свитер, и вообще за все хорошее. На душе было гнусно.

– В Голливуд поедешь, – с завистью протянула Лялька, плюхаясь рядом. Сменила гнев на милость. – Везет…

– Лялька, а давай тебя вместо меня впишем? – Лиза ухватилась за соломинку. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы все эти загадки разрешились как-нибудь попроще и чтобы Ляльку взяли в кино.

– Ни фига, – пробасила Лялька, завязывая шнурок. – Там маленькая была нужна и рыжая. С самого начала.

– Откуда ты знаешь?

– Я слышала, мама говорила… – уныло сообщила Лялька. – Точно, и еще обязательно девочка – мальчишек сразу всех повычеркивали. Им с этого… с «Ленфильма» звонили. Ваще, даже Лукьянова из десятого «в» не взяли! А он же уже в прошлом году в «Ералаше» снимался! Брр, холодина! Лизка, ты чего?

– Нет, ничего, – с трудом выговорила Лиза. Ее знобило, но уже не от холода. Хоть бы Левушка поскорее вернулся, даже сердитый, – с ним не так страшно.

Лялька воровато огляделась, не видать ли Саблезубой, и принялась быстро-быстро мазать губы темно-сизой, как баклажан, помадой. Рассекреченную Евгленой тушь она уже восстановила.

– Ну, пока, – сквозь зубы выдавила она и многозначительно добавила: – Тебя не приглашаю, за тобой персональный лимузин пришлют.

Лиза проводила Лялькину сердитую спину растерянным взглядом.

Прошло минут десять, прозвенел звонок на шестой урок, а Левушка все не возвращался. Вестибюль опустел. В окно лупил дождь. Где-то вдалеке тетя Маша гремела ведром и фальшиво пела про какую-то погоду в доме. Охранник у дверей поговорил с рацией и принялся запирать парадный вход.

Через вестибюль, чеканя шаг, прошел злющий на весь мир Костя Конрад – Лизу он в упор не заметил.

– Куда? – окликнул его охранник. – Через черный давай, не видишь, закрываю.

Костя вскинул голову и, едва охранник повернулся к нему спиной, ловко вылез в приоткрытое окно первого этажа. До черного хода было рукой подать, но драконский дух противоречия взял свое.

«Совсем Конрад с катушек слетел», – Лиза даже обиделась. Потом натянула куртку поверх Левушкиного свитера, а поверх куртки замотала шарф – из окна тянуло холодом и брызгало дождем. Охранник защелкнул задвижку и наконец увидел Лизу.

– А ты чего сидишь? Ждешь кого-то? – спросил он. – Иди тоже через черный. Здесь закрыто будет до завтра, все будут мыть, чтоб блестело. Телевизионщики приедут.

«И так все уже как зеркало», – печально подумала Лиза и понуро побрела к черному ходу – может, Левушка там ее ждет…

Ветер был такой сильный, что Лиза едва сумела открыть дверь – с третьей попытки. Левушки у черного хода не было, зато у открытого подвального окна восседали две жирных крысы, ужасно похожих на ту, утреннюю. Обе пронзительно попискивали, как будто разговаривали, но, завидев Лизу, замолкли и уставились на нее. Лиза поежилась, топнула на крыс ногой, и те неторопливо и величественно, как тетя Маша, удалились в подвал, где тускло отблескивала черная вода. На небо наползала набрякшая туча. Почему-то было уже темно, как вечером. «Домой, – решила Лиза. – Левка по дороге догонит. Или мы разошлись. Позвоню». Она перепрыгнула гостеприимно раскинувшуюся под крыльцом лужу и побежала к Дворцовой площади, на троллейбус. Домой хотелось ужасно – и как можно скорее.

Глава 2,

в которой одной жабе не дают поспать, а дракон покидает стаю

Лужа перед школьным крыльцом оказалась далеко не последней. Погода портилась на глазах, дождь уже лил как из ведра, и лужи теперь попадались на каждом шагу, и все, как на подбор, глубокие и широкие. Лиза попыталась было обходить их одну за другой, но не тут-то было. С серой, вздувшейся Невы налетал ледяной ветер, рвал с шеи шарф, грубо толкал в грудь, как будто у него были сотни здоровенных невидимых локтей. «Эх, надо было с Костиком идти, он хоть что-то весит вместе с ботинками. Не то что я!» – Лиза изгибалась и петляла восьмерками, и ей казалось, что вот еще немножко – и ее просто унесет. Вон как тот красный зонтик, который кувыркается по мостовой – никто его не подбирает.

Зонтик перелетел на набережную, потом за гранитный парапет – только его и видели.

Лиза посмотрела ему вслед и тут же наступила в холодную лужу.

Оба постамента перед Адмиралтейством пустовали. А ведь еще утром львы были на месте! Лиза точно помнила – она даже когда опаздывала, все равно успевала хоть секундочку на них посмотреть. Или сегодня их не было? Ну да, туман, в таком тумане ничего не видно.

Забыв о промокших ногах, Лиза вытянула шею и уже собиралась перебежать на набережную.

– Девочка, ты что тут одна делаешь? – строго спросила над ухом какая-то женщина с прилипшими ко лбу волосами. – Нашла время гулять! Ну-ка беги домой – не видишь, вода поднимается?

Лиза, стуча зубами, заторопилась к остановке. Может, Леонардо и Леандро забрали на реставрацию? Странно как-то все, одно к одному…

Она вытянула шею, высматривая троллейбус, но вместо этого увидела странную картину: на остановке у Адмиралтейства Нина-Резина нависала над Лялькой и что-то настойчиво ей вдалбливала, для пущей убедительности размахивая леопардовым зонтиком, а потом и вовсе потянула покорную Ляльку за собой. На Невский они, что ли, собрались? В такую погоду?! Лизе все это почему-то страшно не понравилось. Она крадучись двинулась за Лялькой с Ниной – те уже скрылись из виду. Лиза перешла на бег и тут же увидела их: они свернули за угол, в проезд вдоль Александровского сада, отчаянно мотавшего ветками на ветру. Нина дергала Ляльку за рукав и что-то внушала, но из-за шума деревьев ни слова было не разобрать.

«Что-то тут нечисто! – сообразила Лиза. – Ну, ничего не поделаешь!» – и она включила волшебный слух.

– Я не поняла, где ты с ним познакомилась? – уныло спрашивала Лялька.

– Не, ну ты ваще тормозная! – Нина-Резина хохотнула, покосилась на припаркованный неподалеку серебристый блестящий автомобиль и отставила в сторону длинную, как макаронина, ногу на высоченном каблуке, будто фотографу позировала. – Я ж тебе говорю: я та-а-акая стою, он та-а-акой подходит, ну, и, типа, девушка, внешность у вас нужная, стал на кастинг приглашать. Реально, они портфолио бесплатно снимают. Ну, ты идешь или нет?

– Не знаю… – Лялька колебалась и беспокойно озиралась.

– Не, ну ты ваще даешь! – Нина-Резина перекатила жвачку за щекой и нетерпеливо тряхнула мокрым зонтиком. – Им возраст по барабану, лишь бы внешность была! Ну чо ты тормозишь! Они же денег дадут за просто так! Может, нас по телику покажут! Круто же!

Этого еще не хватало! Сначала Костя спятил, теперь Лялька глупостей наделает. Лиза чуть за голову не схватилась. Ветер швырял ей в лицо пригоршни желтых листьев. Мокрых и грязных.

– Ну давай уже, решай! – изнемогала Нина. – Он щас подъедет! Ну ты идешь или как?.

Лялька, приоткрыв рот, посмотрела на Нину, как кролик на удава, и кивнула.

– Пошли! – скомандовала Нина-Резина. Ветер рвал у нее из рук леопардовый зонтик.

Лиза бросилась вперед.

– Куда это ты собралась, Лялька? – длинноногих одноклассниц она нагнала, совсем запыхавшись.

– Куда надо, туда и собралась, – отрезала Нина, поправляя безнадежно растрепанные локоны, утыканные добрым десятком ядовито-розовых заколочек. – Не твое дело, Кудрявцева. Иди-иди, тебя в Голливуде заждались. А у нас свои дела, да, Ляльк?

– Ага, – прогудела Лялька, но и без волшебного слуха было яснее ясного – трусит она ужасно.

Лиза набрала в грудь воздуху и отчеканила с Бабушкиными интонациями:

– Если ты, Олейникова, в гарем к турецкому султану собралась или еще куда поближе, это твое личное дело. А Ляльку оставь, пожалуйста, в покое, – Лиза прекрасно умела говорить Бабушкиным голосом, и обычно на противника это действовало ошеломляюще. Вот и сейчас с Нины-Резины слетела вся важность. Но сдаваться так просто она не собиралась:

– Ну и пжалста. – Верблюд Арнольд бы обзавидовался, глядя на такое фырканье. – Детский садик. Без вас обойдусь. Вон, он уже на месте. Ой, Лялька, глянь, какая тачка крута-а-ая…

Лялька нерешительно завертела головой.

– А тебе, Лялька, скажу по большому секрету – там твоя мама идет, – добавила Лиза для верности. – Она меня у гардероба поймала, спрашивала, ты домой пошла или нет и почему без меня?

У Ляльки в глазах замерцал панический ужас, как у затравленной лани. Она выдернула руку из цепкой хватки Нины-Резины и со всех ног припустила в сторону Дворцового моста.

Лиза, не обернувшись, помчалась за ней, но едва Лялька в три длинных прыжка пересекла Невский, как зеленый на светофоре сменился красным. Нина-Резина что-то крикнула им вслед, но разбирать было решительно неинтересно. Лялька ввинтилась в подкативший троллейбус, а Лиза осталась на другой стороне. Промчавшаяся маршрутка чуть не окатила ее грязной водой из лужи – принцесса Радингленская еле успела отскочить.

«Ну вот, наврала с три короба, – печально подумала она. – Лялька на меня обидится на всю оставшуюся жизнь. Она и так из-за этого несчастного конкурса целый день дулась!» От мысли про конкурс Лизе сделалось еще холоднее. Ветер злорадно бил ей в лицо, так что на глазах даже слезы выступали. Следующий троллейбус подошел не сразу, и Лиза хоть и забилась под навес, все равно совсем замерзла. Втиснувшись в переполненный троллейбус, она уставилась в забрызганное стекло. Ветер яростно гнал по Дворцовой площади какие-то сорванные куски полиэтилена, опрокинутую полосатую палатку, сломанные ветки. Потом троллейбус, кряхтя и стеная, пополз по Дворцовому мосту, и Лиза увидела, что вода и впрямь поднялась – вон даже ступенек там, где раньше были львы, и то не видно – только свинцовые волны набегают. От пустых постаментов Лизе сделалось не по себе. Все-таки со львами она дружила, однажды даже каталась на них в полнолуние – правда, всего один раз, больше Филин не разрешал. Да, честно говоря, и того одного раза с избытком хватило. Интересно, может, и сфинксов у Академии художеств тоже убрали? И грифонов? Лиза изо всех сил вгляделась в набережную, но тут троллейбус свернул на Стрелку и все заслонила чья-то просторная спина в пальто.

По Васильевскому острову троллейбус опять потащился вкруговую, по перерытым улицам, огороженным красными флажками и заборами. Пассажиры ворчали и приглушенно переговаривались. Лизе опять померещилось слово «крысы» – захотелось срочно заткнуть уши. «Послышалось, наверно», – с надеждой подумала она. На заборах то и дело попадалась какая-то одна и та же афиша, совсем свежая и такого яркого желто-оранжевого цвета, что на общем сером фоне ее было видно за километр. Только вот сквозь исполосованное дождем стекло было не разобрать, что там написано. И кто в такую жуткую погоду афиши придумал клеить?

Уже на Петроградской над крышей троллейбуса что-то вжикнуло, он качнулся и встал так резко, что все чуть друг на друга не попадали, а Лизе кто-то больно наступил на ногу тяжелым грязным ботинком размера так сорок пятого.

– Троллейбус дальше не пойдет, просьба освободить салон, – угрюмо оповестил водитель. – Обрыв проводов. – И совсем неофициально добавил: – Эх, жизнь-жестянка…

Лиза обреченно выбралась в грязь вслед за ворчащими и причитающими пассажирами. «Ничего, пешком как-нибудь доберусь или, может, трамвай подойдет», – утешала она себя.

Почему-то здесь ветер был еще сильнее, чем на набережной – или, может, на набережной уже вообще шторм? Лиза медленно пробиралась по лужам вдоль домов по проспекту Добролюбова, а ветер злобно швырял ей в лицо холодный дождь и все старался сбить с ног.