Уличная красотка

Листва заблудшая слоняется

И превращается в дымы,

Что в три погибели склоняются

Перед могуществом зимы.

Затишья хрупкие, непрочные,

Ждут ливень, майскую грозу.

Но давят трубы водосточные

Скупую мелкую слезу.

В глазах под бойкими ресницами

Еще июльское тепло.

Но миг – и эти искры птицами

На юг далекий повлекло.

Но миг – и все вокруг изменится,

Как на пол рухнувший хрусталь, —

Улыбка-блик, событий пленница,

Сверкнув, расколется в печаль.

И дни вчерашние колосьями

Пойдут рассудку в жернова.

И лето, вдруг проснувшись осенью,

Сгорит до углей, как дрова.

1984 год

Колокольня

Уродился я один, но ты мне – двойня.

Тот же звон в башке и та же долговязь.

Ах ты, милая сестренка – колокольня,

Как чудесно, что ты тоже родилась!

Значит, будет мне не одиноко

Задираться выше над толпой,

Как с надеждой в небо синеоко

Задирает голову слепой.

Уродился я таким и маюсь звоном.

Так давай же мы с тобою вдругорядь

Как по нотам проиграем по иконам —

А по чем же мне еще с тобой играть?

Иззвонимся вдрызг до хрипа в душах,

Знаешь ты, и я все знаю сам:

Нас с тобою первыми порушат,

Потому что – ближе к небесам.

2002 год

Красивая женщина

В этом сне вы чужая наложница —

Так чего ж вы привиделись мне?

В этом сне ничего и не сложится,

Кроме песни, которая тоже во сне.

Вы такая красивая женщина,

Вам никак не уйти от любви и от

ласк.

Но судьба так ловка и изменчива,

И они на земле происходят без вас.

Так чего ж вы душой не заноете,

И улыбка не дрогнет в лице?

Так чего ж вы губами так ловите

Отраженье мое у себя на кольце?

Вы такая красивая женщина,

Вам никак не уйти от любви и от

ласк.

Но судьба так ловка и изменчива,

И они на земле происходят без вас.

В этом сне истеричными скрипками

Все расскажут про нас наизусть.

В этом сне половицы со скрипами,

По которым я опять к вам крадусь.

2000 год

Красивоглазая

Влюблялся я немало,

Ах, не в кого попало,

Журчало время, как вода.

Рисково так и мило

Она меня любила,

Моя кудрявая беда.

Она кривлялась лужам,

Она гордилась мужем,

Но убегала до утра —

Цветок на тонкой ножке,

Осколок солнца в брошке.

И ей спасибо и – ура!

Как в брошенной монете

Мы кувыркались в лете

И выпадали в нем, звеня.

Сбегались, расходились

И снова грудью бились

С разбегу сладко об меня.

Она слагала крылья

В нутро автомобилье

И улетала, хохоча, —

На нитке колокольчик,

С которым бродит ночью

Красивоглазая печаль.

Красивоглазая…

А я… А я…

Как ветер гнал живой листок,

Где ножницы ее красивых ног

кромсали дни.

Красивоглазая…

А я… А я…

Я не скопил их клочья впрок.

И разметало их.

И бог ее храни.

Но вечера, как птицы,

Устали, видно, биться,

Попавши в сладкую петлю.

Был путаным, как бредни,

Один из них последним

Без слова тихого «люблю».

И в губы мне так липко

Впилась ее улыбка

И раскололась на печаль,

Как небо в шрамах молний,

Как в дикий берег – волны,

Как на пол рухнувший хрусталь.

Красивоглазая…

А я… А я…

Как ветер гнал живой листок,

Где ножницы ее красивых ног

кромсали дни.

Красивоглазая…

А я… А я…

Я не скопил их клочья впрок.

И разметало их.

И бог ее храни.

1999 год

Красоля

Я на песке рисую веткой,

Тебе красивой глядя вслед.

Не то блондинкой, не то брюнеткой,

И называется портрет:

«Красоля!»…

А ты, с причала ноги свесив,

На воду голову склоня,

В каком-то тайном интересе

Рисуешь, вроде бы, меня.

«Красоля»…

Размечет ветер холст песочный,

Распустит вдаль круги вода,

Но нас в одном портрете точно

Не нарисуют никогда.

«Красоля»…

А значит – стой. А значит, летом

Давай знакомиться уже.

Давай висеть, как два портрета,

Эх, друг у друга на душе.

2010 год

Крошка

Сохла над диваном у нее

на стене гитара.

На окне цветы, на душе цветы

бредили дождем.

И глазело зеркало в диван:

ах, какая пара!

Пара – ты да я, пара – ты да я.

Ты да я вдвоем.

Запускала кольца в потолок

томно сигарета,

А на них верхом про любовь слова

улетали прочь.

И лежали сложены мы с ней,

словно два билета

На один сеанс, на большой сеанс

под названьем «Ночь».

И хотела допытаться дверь:

долго ли пробуду?

Не останусь ли, не застряну ли

в ласковых руках?

Глубоко ли в сердце положу

милую причуду —

Крошку, что летать может по ночам

в белых облаках.

Спотыкались тени на стене

и крались до прихожей,

И шептались в крик, и молчали вслух,

и сплетались вновь.

И была поделенная ночь —

не одно и то же:

Для соседей – шум, для меня – ночлег,

для нее – любовь.

Крошка.

С треском сгораешь, как бабочка

на фитиле.

Крошка.

Пляшет огонь. И я в крошечном

греюсь тепле.

2009 год

Кто такая?

Каждый лист острием каблучка обходя,

Через зеркало лужи порхая,

Ты уходишь, и вслед то гудят, то глядят:

Кто такая ты здесь, кто такая?

Последит и отстанет последней луна,

Ветер кудри щипнет, пролетая.

Почему ты одна? Почему ты одна?

Кто такая ты здесь, кто такая?

Потерзают и бросятся мысли бежать,

И слова – побрякушками в уши.

Я вчера ее на ночь хотел удержать.

Был не лучше других. Но – не хуже.

А сегодня могу посчитать по всему

На дороге случайной прохожей,

Что раздеть догола не дано никому.

Если только сама не поможет.

1994 год

Локон ее волос

Она несла себя легко,

Как белый парус по толпе.

Толпа сворачивала головы ей вслед.

Но ни о чем и ни о ком

в губах ее висел напев,

И разминуться было б нам – так нет.

Локон ее волос ласковой белой змеей

Мне угодил на плечо.

Локон ее волос только задел,

Но до сих пор горячо.

Все было так. Все было здесь.

Так романтично и давно.

Все как под музыку из глупых оперетт.

И про меня, и про нее —

все оборвалось, как кино.

Нам посмотреть его хоть раз еще… Но нет.

Локон ее волос ласковой белой змеей

Мне угодил на плечо.

Локон ее волос только задел,

Но до сих пор горячо.

Глаза промчались мимо глаз,

Хоть – не слепой. И – не слепа.

Нырнули горькие духи в дым сигарет.

И разошлись. И нипочем

не догадается толпа,

Чьей эта женщина была. И – нет.

Локон ее волос ласковой белой змеей

Мне угодил на плечо.

Локон ее волос только задел,

Но до сих пор горячо.

1996 год

Луали

Столица напялила темный колпак

И сбросила pret-a-porter.

Я пью, и меня развлекает толпа

Туземного варьете.

И гнется всех лучше красивая та

С коралловой дальней земли

И мне говорит языком живота,

Что имя ее —

Луали.

И видится в танце мне предок ее,

Не знавший ни букв, ни икон —

Он держит сегодня в руках не копье,

А сотовый телефон.

И если я в гости приеду к нему,

Не бросит меня на угли.

Про это танцует на сцене в дыму

Красавица

Луали.

Ей белые снеги покажутся – бред.

И копьями с крыши – вода.

И ей не понять, как в России поэт

Не может щадить живота.

Не может ни сползать на нем, ни сплясать,

Ни даже сменять на рубли.

Лишь только в дуэлях его искромсать

За русскую

Луали.

2003 год

Люблю сейчас

Ты помнишь, сорила осень

Золотом по углам?

И было нам двадцать восемь

Ровно напополам.

Ты ласково говорила:

– Всему настает пора. —

И эхо тех слов парило

По уголкам двора.

Я это золото мешал к вину

И выпивал его зараз.

А еще я так любил тебя одну.

А впрочем, все еще люблю

сейчас.

Ты мне говорила грустно,

Но били слова, как кнут,

Что все золотые чувства

Когда-нибудь опадут.

Я думал совсем иначе.

И мир – золотой богач,

И осень – что нет богаче —

Дождями пускались в плачь.

Я в этом золоте топил луну

На дне твоих печальных глаз…

А еще я так любил тебя одну.

А впрочем, все еще люблю

сейчас.

Но что-то сменилось в выси —

На север умчался юг —

И все золотые кисти

Ненужными стали вдруг.

И сор золотой облезлый

Слетел под веселый свист.

А девочка та исчезла,

Как с ветки кленовый лист.

Я в этом золоте купал струну

И выставлялся напоказ.

А еще я так любил тебя одну,

А впрочем, все еще люблю

сейчас.

2007 год

Мариночка

Учились мы с Мариночкой, когда при слове

«рок»

Со страху залезали под кровати.

Ей школа образцовая открыла сто дорог

И выгнала ее за вырез в платье.

Кричал директор что-то о бедламе

И, тыча зло в Мариночкину грудь,

Публично оскорблял ее «битлами»,

А под конец вдогонку крикнул: «Блудь!»

Тогда словцо «эротика» считалось матерком,

А первый бард считался отщепенцем.

Катилась жизнь веселая на лозунгах верхом

И бряцала по бубнам да бубенцам.

Храня тебя, Марина, от разврата,

И миллион таких еще Марин,

Упорно не хотел кинотеатр

Показывать раздетую Марлин.

Ты нам тогда, Мариночка, мерещилась

во сне —

Совсем как из нерусского журнала,

Где не регламентированы юбки по длине —

Как ты была права, что бунтовала!

Коль целый хор лысеющих мужчин

Кричал: «Длинней подол и круче ворот!..»

И миллион таких еще Марин

Ему назло с ума сводили город.

Бежали мы, Мариночка, на выставки картин

В аллеи, где художник чист и беден,

Где не сумеет высокопоставленный кретин

Угробить скрипку глупым ором меди.

Там на маэстро клифт с потертой фалдой,

Но сколько ты ему ни заплати,

Не нарисует женщину с кувалдой

На стыках паровозного пути.

Ты выросла. Все вынесла. А мой гитарный бой

Сыграл поминки дикостям запретов.

Мариночка, как нужен был твой с вырезом

покрой

Для первых бунтовщических куплетов.

Прости меня теперь великодушно —

Я ни один тебе не подарил,

Хотя б за то, что самой непослушной

Была среди бунтующих Марин.

1986 год

Маэстро

Посвящается А.Я. Якулову

Я дома у Маэстро

Пью чай и дую сгоряча.

И рухну ниц на кресло,

Когда смычок сорвется от плеча.

И скрипка, за три века

Не раскричавшая души,

Луне поднимет веко

И тишину растормошит.

Я дома у Маэстро

Из трубки пробую табак.

Молчит, не скрипнет кресло,

И кольца дыма вязнут на губах.

Смычок все чаще, чаще,

То плача, то смеясь, то злясь…

Маэстро – настоящий.

И настоящий князь.

Я дома у Маэстро

Гоняю водку над столом.

Я с ним, как в ходе крестном,

За скрипкой этой лезу напролом.

Склоняюсь над гитарой,

Смычком его крещен.

Маэстро ведь не старый,

Мы поживем еще!

Я в полночь по столице

Уйду, сжимая воротник,

Чтоб в тишину ввалиться,

Как в бухту после шторма бриг.

Простимся на улыбках,

Он в гости снова позовет.

И горько мне, что скрипка

Его переживет.

1998 год

Милосердная сестра

Милосердная сестра,

Излечи нас, иже спятим.

Словом Веры и Добра

Поднеси нам крест с распятьем.

Дай нам Слово. Слово – бог.

У казенной койки нашей

Не заглушит стук сапог

Тихой поступи монашьей.

Да отвадит боль от ран

Жест послушницы всесильной,

Чья душа – уже есть Храм,

Лучший Храм на всей России.

И раскаянья искра,

Может, вспыхнет в нас, как пламя.

Милосердная сестра,

Дай нам Веру. Веруй с нами.

1989 год

Монашенка

Постригалась тихо, без апломба,

Без благословения в миру.

С корочками вузова диплома

Из полнометражки – в конуру.

– Монастырский хлеб, опомнись,

пресен!..

– Чур! Сутана – вечно! Не фата!..

Постригалась натрезво. Без песен.

Грешная все это суета.

Скорбное, без лейбл, сукно сутаны

Терто пересудами до дыр.

Приведись удариться в путаны —

Словом не обмолвился бы мир!

Ксения, послушница теперь уж,

Грех земной поклонами отвесь.

Поступай, как знаешь, если веришь.

Впрочем, смысл жизни в том и есть.

Бог тебе, монашенка, указка.

С легкой, значит, все Его руки.

Мы – другие, мы не верим в

сказки —

Гордые без веры дураки.

Мы дерзаем, бьемся и воюем

Что-то в этом мире изменить:

То в огонь свечи истошно дуем,

То истошно силимся звонить.

С левого колена да на право —

Нам не до камней монастыря!

От роду безбожная орава.

В теменище. Без поводыря.

Ксения… Послушница всего лишь.

Безфамильна – имя в мире – тлен.

Может, часть и нашего отмолишь?

Если так, дай Бог тебе колен.

1986 год

Монета

Брошу, брошу я монету —

Вдруг да выпадет «орел», —

Полетаю с ним по свету,

Где ногами не добрел.

Полетаю, полетаю,

Ворочуся из степей

И, конечно, напугаю

Ваших белых голубей.

Белых-белых, слава богу,

Что никто не изловил,

Что живут через дорогу

От любви.

Если выпадет мне «решка» —

Я не стану вешать нос.

Сяду я в тюрьму, конечно —

Понарошку, не всерьез.

Поворчу и поругаю —

Мол, судьбина – хоть убей!

И, конечно, напугаю

Ваших белых голубей.

Белых-белых, слава богу,

Что никто не изловил,

Что живут через дорогу

От любви.

Брошу, брошу я монету,

Будто по ветру перо.

Ну а вдруг монета эта

Да и встанет на ребро?

Значит, будет жизнь другая,

Без полетов и скорбей,

Значит, я не распугаю

Ваших белых голубей.

Белых-белых, слава богу,

Что никто не изловил,

Что живут через дорогу

От любви.

Я вчера монету бросил

Из открытого окна

И заждался на вопросе:

Чем вернется мне она?

Из небес она мигает:

Мол, терпения испей.

И летает, и пугает

Ваших белых голубей.

2007 год

Мы с тобой увидимся не скоро

Мы с тобой увидимся не скоро.

Может так случится – никогда.

Дни твои бегут, дай бог им, в гору,

А мои – под гору, вот беда.

Прожит день – он крестиком на стенке.

Час еще – прогулка во дворе.

Я живу, где все вокруг – оттенки.

Ты – в большом цветном календаре.

Все мое богатство – папиросы.

Все мое имущество – тетрадь.

И допросы, долгие допросы.

Я б соврал, да нечего соврать.

И так жаль, что мне уже не 20.

Если б так – от счастья бы завыл.

Я умел, ты помнишь, улыбаться,

А теперь, вот, начисто забыл.

От того и маюсь, видно, лишку,

То ругаясь грубо, то грозя.

Я одной тебе скажу, малышка:

Я б поплакал, да ведь тут нельзя.

Где ты, поезд, пролетевший мимо —

По холодным рельсам не догнать?

Я не называл тебя любимой,

А теперь, вот, начал называть.

И когда за полночь мне не спится,

И мечтаю, ручку теребя,

Сотни строк, как бешеные спицы,

Водят хоровод вокруг тебя.

На душе свербит сверчок запечный —

Зря бедняга силится заснуть.

И к тебе отсюда только Млечный,

Самый долгий и неясный путь.

1984 год

На Восточной улице

На Восточной улице

На карнизах узких

Сизари красуются

В темно-серых блузках.

Тень ложится под ноги,

Я шагаю дальше,

Где клаксоны-окрики

Горло рвут до фальши.

Не спешу, как было, я

Два квартала выше,

Где такие милые

Три окна под крышей,

Где ронять мне выпало

Вздох обиды тяжкий,

Там сирень рассыпала

Белые кудряшки.

А еще два тополя

В побрякушках лунных

Мне листвой так хлопали

За лихие струны!

И в лады потертые

Вдавленное слово

Ветер мне развертывал

В переборы снова.

В песни да припевочки,

Словно ленты в косы,

Темноглазой девочке

Золотоволосой.

Буйствовал, досадовал,

Тенью – мимо окон,

Да к щеке прикладывал

Непослушный локон.

Лет-то сколько минуло:

Посчитать – потеха!

Вроде как сединами

Потрясти приехал.

Да разве все упомнится —

Не прочтешь, как книжку:

Память – девка-скромница,

Слов у ней не лишку.

А быть может, блудница

Изменила напрочь?

Посредине улицы,

Оступившись – навзничь.

1984 год

На могиле А.Я. Якулова

Друг мой старый,

Друг великий,

Вот и встретились,

Как встарь.

Твой стакан опять

Не выпит,

И читаю,

Как тропарь:

«Дом твой нынче

Не могила —

Не могила, а тюрьма.

Выходи давай,

Друг милый,

Выпьем водочки.

Эх, ма!..»

2008 год

На палубе горланят в караоке

На палубе горланят в караоке

Куплеты, от которых – лезть в петлю.

Но терпит ночь. И океан глубокий,

И я, на удивление, терплю.

Так ветрено в душе. И парус белый,

Как платье на красавице, трещит.

Она вино вбирает неумело,

И взгляд ее, как камень из пращи.

Циклоп большой, светящийся на глади —

Корабль под зуботычинами волн,

Сосватает нас с нею, на ночь глядя,

Под корабельных склянок перезвон.

И братия, галдящая у стоек,

Нарядна, показушна и хмельна,

Сойдется в мненье: дамочка-то стоит,

Испить ее и залпом, и до дна.

А я, ныряя в синих глаз глубины,

Рассказ нехитрый слышу наперед,

Что дома ее встретит нелюбимый,

Что он не тот. А я, конечно, – тот.

И в небе, сплошь утыканном свечами,

Задувши только грешную свою,

Я как корабль прозябший на причале

Ей мачтами скрипучими спою.

О том, что мы в толпе так одиноки,

Что в жизни все подобны кораблю…

А палуба сгорланит в караоке

Куплеты, от которых – лезть в петлю.

1999 год

На прощанье

Допьемте – и бывайте.

А время след залижет.

И всё – о вас.

Дворовый обыватель

По сплетням из Парижа

Вам долг воздаст.

Докурим, и пора бы

Вам к имени приставить

«Мэм», «фрау», «мисс» иль «госпожа».

Я верю: в оперении тетерки

Вы мне не повстречаетесь

в Нью-Йорке.

Ни сумочной. Ни сумрачной.

Ни судорожно дрожа.

А цветы с названьем глупым

«флоксы»

На балконе вашем, тут как тут,

Полночью подвыпившие хлопцы

Барышням в букеты оборвут.

Сподобимся в альбомы

На желтые листочки

Скорбеть душой.

Где старые любови,

Я вам оставлю строчки

Как друг большой.

И обещаю точно

На памятную дату

Вам, «фрау», «мисс» иль «госпоже»,

Чтоб вы вконец Россию не забыли,

Послать вам башмаки с российской

пылью.

Вам, лапотной. Вам, лаковой.

Вам, лайковой уже.

А цветы с названьем глупым

«флоксы»

На балконе вашем, тут как тут,

Полночью подвыпившие хлопцы

Барышням в букеты оборвут.

1990 год

Надо ж, встретились

Надо ж, встретились – не во сне,

ведь! —

Вечер, мистикой не угробь:

И кафе было – «Черный лебедь»,

И в бокалах – «Медвежья кровь».

И в нагретом дыму перченом,

От которого спас – слеза,

Хохотали мы оба в черном,

Запуская глаза в глаза.

Две больших долговязых птицы —

Грудь – о грудь, чтобы клюв —

о клюв,

Продолжали так хитро биться,

Чтоб не выронил клюв: «Люблю».

А потом была ночь темнющей,

И какие-то в ней «пески»,

Пальцы в пальцы вплетались плющно,

И луна – помереть с тоски.

И такси своим желтым гребнем

Разрезало, как скальпель, ночь

Там, где птицы прощались с небом,

Как в каком-то кино, точь-в-точь.

И на стрелках давно не девять.

И душа отбивала дробь.

И одна была – «черный лебедь»,

А другая – «медвежья кровь».

2000 год

Напиши

Будь же умницей, не пиши

Слов надушенных, а в конверт

Положи мне чуть-чуть души,

А тирады потом – поверх.

Оближи, обласкай крыло

И заклей мне в конверте вдох.

Завтра штемпель пробьет число,

И помчит оно со всех ног.

О любви ни полстрочки, чур —

Это давняя наша хворь.

Я к тебе без конца скачу,

Да не свижусь никак с тобой.

А под утро коня – в расход!

Пешим драпом бреду в глуши.

Это редко – два раза в год.

Будь же умницей, напиши.

Собери, коль черкнуть решишь,

Перекрестков несносный шум.

Все, что хочешь. Но только тишь

Не клади между строк, прошу.

Изомни, изогни клочок,

Раскромсай его в конфетти.

Я б по букве его прочел.

Привези его мне. В горсти.

1988 год

Не Джоконда

В напыщенном бомонде,

где люди – пузыри

И табели о рангах —

как «Отче наш»,

Где места нет Джоконде —

художник, посмотри,

Не надобна ни кисть,

ни карандаш.

А дым – он как кулиса:

то нет, то есть.

Поднимется – и тоже

упасть спешит.

Она – хоть не актриса —

но тоже здесь.

Оставь бокал, художник,

бери, пиши.

Здесь с нее не напишет никто —

У нее не манто, а пальто.

У нее как от ветра кудряшки,

И на пальцах смешные стекляшки.

И поэтому с ней два седых дурака —

Свысока.

Прольется свет. Но вместо

огня – как душ.

И к ней гуляка тоже

пойдет, польстит.

А купленный оркестр

сыграет туш.

Ах, что же ты, художник,

не упусти!

Здесь с нее не напишет никто —

У нее не манто, а пальто.

У нее как от ветра кудряшки,

И на пальцах смешные стекляшки.

И поэтому с ней два седых дурака —

Свысока.

1997 год

Не пиши мне в Порт-Артур

Не пиши мне в Порт-Артур —

Нету адреса.

Пуля – дура. Но из дур —

Мне досталася.

Прямо в сердце с высоты

Бойной силою

Наотмашь. А в сердце – ты,

Моя милая.

Не пиши мне в Порт-Артур

С каждым случаем —

Не дойдет мне в темноту

Светлым лучиком.

А ударит залпом в тыл

И сердце по клочкам

Разметет. А в сердце ты,

Моя ласточка.

Не пиши мне в Порт-Артур —

Нету адреса.

Пуля – дура. Но из дур —

Мне досталася.

Сердце цапнет, и – кранты,

И не встать с ничка

По весне. А в сердце – ты,

Птичка, птичечка.

Бескозырочки как блюдца

На заоблачном пруду.

Ленты черные так вьются,

Ай, на малом, на ходу.

Ай, на малом, самом малом,

По воде крапленой алым.

Да – под серую плиту.

2010 год

Не узнаю

Расставались ненадолго

Без печали и труда,

Оказалось, как осколки —

Навсегда.

Возвратились в светлой вере,

Как в окно вчерашний луч,

А у двери, а у двери

Новый ключ.

Я уже не узнаю по короткой юбке

Лучшую мою, прежнюю мою, первую мою.

И по майской воркотне голубя голубке,

Вышло, что себя в этих голубях я не узнаю.

Вспоминали все – так проще.

Ночь настанет, и – найдем.

Что было тыща первой ночью,

Стало – днем.

Было пламя, да сбежало

Не от ветра и воды,

И от нашего пожара —

Только дым.

2010 год

Нина, Ниночка, Нинель

У учительницы младших классов Нины

Ногти в лаке и напудрен нос рябой.

Ей сегодня не смотрины – именины,

И детишки поздравляют всей гурьбой.

У учительницы младших классов Нины

Поздно заполночь погашена свеча,

И отмерен ей зарплаты рубль длинный:

На помаду, на конфеты и на чай.

Ах, Нина, Ниночка, Нинель…

Страна направит и заплатит.

Есть три пути: один на паперть,

Другой – на сирую панель.

А третий, Ниночка, Нинель?

Душа кричит истошно: «Хватит!»

Но дети празднуют капель…