Чаттертон

Вивьен приступила к своей работе. Благодаря рассказам Клэр о матери она немного отвлеклась от собственных забот и уже приготовилась найти покой в тех рутинных обязанностях, которые ей предстояло выполнять. И все же ей было трудно сосредоточиться, и время от времени она слышала собственные вздохи… Когда она подняла глаза, в комнате находился Мейтленд. Он вытаскивал из кармана носовой платок.

– Я только хотел справиться, – сказал он, – я хотел справиться, с вами всё в порядке? – Он вытер лоб. – Вы выглядели расстроенной, и я не знал… – Он смотрел на нее, не вполне понимая, что собирается сказать дальше. Может, я чем-нибудь могу помочь, – прибавил он. Но тут он снова запнулся; он стал пятиться к выходу, комкая в руках платок. – Ну, я только не понимаю, – отступая назад, он наткнулся на творение Бабуси Джоэль.

– Знаменитая Пятерка на подмогу! – Клэр мигом промчалась через всю галерею, чтобы подхватить скульптуру, опасно качнувшуюся на своем постаменте, и каким-то чудом успела подбежать как раз в ту секунду, когда та уже собиралась грохнуться на пол.

– Что за напасть. – Мейтленд взглянул на нее и высморкался.

– Мяч не коснулся поля, сэр! – Клэр была в восторге от своего проворства. – Заслужила я пятерку с плюсом?

Она оглянулась, чтобы посмотреть, видел ли Камберленд ее триумф. Оказалось, что тот стоял прямо за ее спиной, раскинув руки, словно он приготовился поймать ее, когда она наклонилась под тяжестью своего ценного груза.

– Иногда, – сказал он, – мне хочется отшлепать этого человека. Одного сильного шлепка вполне хватит, чтобы кое у кого кровь побежала быстрее. Он собирался добавить что-то еще, но тут вошла Вивьен и сообщила, что с ним срочно желает побеседовать мистер Сэдлер, бывший дилер Сеймура.

Со внезапным порывом энергии Камберленд бросился в кабинет и схватил телефонную трубку.

– Да? – проговорил он очень спокойным голосом. Он стал слушать, и через минуту уголки его губ опустились; для Вивьен он изобразил на лице тревогу. – Вы хотите сказать? – Он оторвал от пола одну ногу и, некоторое время подержав в воздухе, снова опустил. – Понимаю. – Он сел на стол. – В самом деле? – Он встал и выполнил несколько танцевальных па, не прекращая все это время широко раскрытыми глазами смотреть на Вивьен. – Это правда? Он улегся на ковер, прижимая телефонный аппарат к груди. – Разумеется, я держусь прежнего мнения. – Он стал брыкать ногами в воздухе, и Вивьен наблюдала за ним с изумлением. – Мне бы хотелось, чтобы вы предъявили свои доказательства! – Он с трудом полуприподнялся с пола. – Договоримся на три часа? – Потом, обессилев от бесплодных попыток, он снова рухнул на ковер и положил телефон рядом с ухом. – До свиданья. – Минуту он лежал совершенно неподвижно, а потом сказал в потолок: – Сэдлер уверяет, что мои Сеймуры фальшивки. – Через несколько секунд он прибавил: – Считай, что я этого не говорил, Вивьенна. – Потом он зевнул и заложил руки за голову. – Ты бы позвонила нашему другу, мистеру Стюарту Мерку, и попросила тоже зайти сюда в три часа.

Клэр собиралась войти в комнату, но в изумлении застыла на пороге.

– Что это с Головой? – спросила она у Вивьен, как будто лежачее положение Камберленда вывело его из орбиты обычного разговора.

– Голова, – ответил Камберленд, – ждет свою Саломею. Ты подашь ей блюдо, когда она явится?

* * *

Ровно в три часа Клэр ворвалась в кабинет Вивьен и прошептала:

– Это он! Это гроза школы!

Сэдлер остановился посреди галереи; вытянув руки по швам, он смотрел прямо перед собой (за эту нарочитую воинскую выправку его даже прозвали "полковником"), и он все еще стоял по стойке «смирно», когда к нему подошла Вивьен.

– Сэдлер, – коротко представился он, неподвижно глядя на стену за головой Вивьен. Она повела его к кабинету Камберленда, и ему потребовалось заметное усилие, чтобы переместить взгляд на пятнадцать градусов к востоку: а именно, по направлению к двери Камберленда. Войдя в комнату, он продолжал глядеть в ту же точку на воображаемом компасе. – Сэдлер, – произнес он еще раз.

Камберленд слегка поклонился и затянул потуже узел галстука, Мейтленд стоял по стойке «смирно» и заливался краской, Стюарт Мерк сидел развалясь на стуле и улыбался.

– Может быть, – сказал Камберленд, – вы присядете? Если хотите.

Сэдлер опустил глаза на Камберленда.

– Эти картины – фальшивки.

– Тут, я вижу, не до взаимных вежливостей. – Камберленд мрачно посмотрел на посетителя. Вивьен стояла в дверях, не зная, остаться ли ей, но тут он повернулся к ней бородавкой, и она закрыла дверь. – Надеюсь, вы знаете Стюарта Мерка, – продолжал он любезным тоном, – который был у Сеймура помощником. – Он сделал особый нажим на последнем слове.

– Знаю Мерка.

– Так вот, мистер Мерк, который был помощником Сеймура, заверяет меня, что эти картины абсолютно подлинны.

Сэдлер скосил глаза в сторону Мерка, и тот сделал ему легкий знак рукой.

– Он ошибается.

Мерк рассмеялся.

– В самом деле? – Он достал сигарету, но забыл ее зажечь. – Я не ослышался?

– Эти Сеймуры – не подлинники.

Мерк некоторое время помешкал, отыскивая спичку и зажигая ее, а остальные наблюдали за ним.

– Я бы сказал так. Они не меньшие подлинники, чем все его прочие картины последнего периода. – Он выпустил колечко дыма к потолку и снова привалился к спинке стула.

Сэдлер продолжал упорно смотреть на него.

– Я двадцать пять лет был дилером Сеймура.

– Ага.

– Я знаю все его работы.

– Я тоже.

– Он делал фотоснимки всех своих картин.

– Знаю. Это я их фотографировал.

Теперь они оба смотрели в глаза друг другу.

– Это фальшивки.

Мерк рассмеялся.

– Да кто же может сказать, где фальшивка, а где подлинник? Вы уверены, что знаете разницу?

Сэдлер заметно напрягся, и какое-то время его взгляд, казалось, не мог ни на чем сфокусироваться.

– Я знаю то, что я знаю.

– Ах вот как. И что же вы знаете? – Внезапно Мерк оживился; он затушил сигарету и, отлепившись от спинки стула, подался вперед. Потом он засмеялся и снова откинулся назад. – Знали ли вы, например, что Сеймур страдал от артрита в пальцах?

– В пальцах… – Сэдлер смотрел прямо перед собой.

– А знали ли вы, что он не мог держать в руках даже газету, не говоря уж о кисти? – Сэдлер попытался посмотреть в сторону Мерка, но не сумел, а Камберленд между тем барабанил пальцами по своему гладкому полированному столу, как будто играя на пианино. – А знали ли вы, что он пребывал в отчаянии, что он не хотел больше писать никаких картин, что он хотел умереть? – Мерк сделал паузу. – Вы ведь знали это, правда?

– Я не понимаю… – начал Сэдлер.

– Ах, вы не понимаете. – Мерк снова подался вперед. – Не понимаете того, что прямо-таки кричит о себе у вас на глазах. Вы не понимаете, что это я написал все последние картины Сеймура.

Наступило гробовое молчание, и Мейтленд услышал звуки дрели, доносившиеся с улицы рядом с галереей.

– Простите, – сказал он, – я закрою окно. – Но остальные не обратили на него внимания, и он встал, повернувшись к ним всем спиной и глядя в пустоту.

Сэдлер мотал головой из стороны в сторону, и вместе с ней яростно вращались его глаза.

– Вы можете утверждать, что это вы написали их, – сказал он. Прекрасно. Но мне бы хотелось увидеть доказательства.

Мерк расстегнул папку, лежавшую рядом с ним, и вынул небольшой холст: это был явный образец сеймуровского позднего стиля, с его сочетанием отвлеченных форм и маленьких фигуративных предметов, а также с характерной пунктирной текстурой краски.

– Я завершил ее на прошлой неделе. – Он взглянул на картину с восхищением. – Хороша, не правда ли?

– К сожалению, – сказал Камберленд, – среди нас нет искусствоведов.

Сэдлер не мог отвести глаз от картины. Затем, жестом фокусника, Мерк повернул ее изнанкой и показал оборотную сторону Камберленду.

– Вот порядковый номер картины, так? А вот пометка поставщика. Верно? Совсем как на ваших… – Тут он посмотрел на Сэдлера. – И на ваших.

Сэдлер нервно моргнул.

– Да как вы…

– Я же вел всю бухгалтерию. Я знаю, какие у вас полотна. Вы продали только три картины за последние два года, а пятнадцать остались у вас. Вы знали, что после смерти Сеймура цены подскочат…

– Жуть, – пробормотал Камберленд.

Мерк снял свои очки в аккуратной золотой оправе и протер их рукавом пиджака.

– Теперь-то вы не будете обвинять меня ни в чем, а? Не губить же бойкую торговлю.

Сэдлер закрыл глаза. Наступило продолжительное молчание.

– Я уверен, – выговорил он наконец, – что мы придем к какому-нибудь соглашению.

Тут Камберленд впервые рассмеялся – звонким и долгим смехом, который прокатился эхом по галерее.

* * *

Хэрриет Скроуп завернула на Нью-Честер-стрит. Она шла на несколько шагов впереди Сары Тилт, и с видом столь целеустремленным, что случайному наблюдателю было бы простительно счесть, будто именно она куда-то ведет свою спутницу. На самом же деле она не имела ни малейшего представления о том, куда нужно идти.

– Ну же, дорогая, – поторапливала она в лихорадочном нетерпении. Матушке дорого время!

– Это всё мои ноги! – кричала Сара через головы людей, которые уже разделяли их. – Я ничего не могу поделать!

– Ничего не могу поделать. – Хэрриет передразнила жалостный голос Сары; она обернулась к ней со злорадной улыбкой и в тот же миг столкнулась с Сэдлером, который как раз выходил из галереи. Он даже не заметил этого; казалось, он вообще ничего вокруг не замечал, слепо уставясь вперед и пробираясь через толпу. – Старый блядун! – крикнула ему вдогонку Хэрриет. Затем, осознав, что стоит уже у самой галереи Камберленда и Мейтленда, она поправила шляпку и шагнула внутрь.

– Я – Хэрриет Скроуп, – сообщила она Клэр. – А это… – она подождала, пока в галерею войдет вслед за ней Сара. – Это Сара Тилт. Знаменитая критикесса. Отведите нас к вашему начальнику.

Сара, все еще тяжело дышавшая после форсированного марша по Нью-Честер-стрит, успела вмешаться.

– Мистер Камберленд, – сказала она, – ждет нас. Я звонила…

Клэр отправилась в кабинет.

– А где Голова? – спросила она у Вивьен. – Там к нему две старые калоши. – На самом деле, их голоса уже проникли в галерею, и Вивьен, услышав имя Хэрриет, вначале запаниковала. А вдруг она пришла с дурной новостью о Чарльзе? Вдруг с ним случился припадок у нее дома? Но нет, она уже знала, что они явились к Камберленду поговорить о покупке картины Сеймура. И не о чем тут тревожиться. Она вышла поздороваться с ними.

– Мисс Скроуп, – сказала она. – Я Вивьен. Жена Чарльза…

Хэрриет в изумлении отступила на шаг назад.

– Неужели? Понятия не имела, что вы здесь работаете! Чарльз ведь очень скрытный, верно? Но такой душка.

Они улыбнулись друг другу, а Сара, которая несколько нервничала при мысли о предстоящей беседе Хэрриет с Камберлендом, прибавила:

– Какое совпадение.

Хэрриет смерила ее ядовитым взглядом.

– Ничего подобного. Всё так и было задумано. Вы знаете Сару Тилт? Знаменитую критикессу?

После повторных представлений Вивьен ушла разыскивать своего начальника, и Хэрриет впервые огляделась вокруг себя.

– А это еще что? – спросила она.

Сара приблизилась к одной из картин, на которой изображались в несколько рядов человеческие фигуры, соединенные между собой так, что вместе они напоминали строки иероглифического письма.

– Невинное искусство. Грубое искусство. Наивное искусство.

Хэрриет закатила глаза.

– Об этом я всё знаю.

– Еще бы тебе не знать, – фыркнула Сара. – Все эти сумасшедшие художники.

– Правда? – неожиданно заинтересовалась Хэрриет и начала всматриваться в различные предметы, окружавшие ее. – А они были настоящие сумасшедшие или только притворялись?

– Видеть – значит верить, – ответила Сара и подвела ее к холсту, где была изображена девушка, сидящая на стене, а за нею – ее двойник, парящий в воздухе. И этот второй образ легонько дотрагивался до плеча первого. Краски были очень яркие.

Сара взяла каталог, нашла эту картину и зачитала аннотацию, пока Хэрриет глазела на двух одинаковых девушек:

– "Опийная греза, композиция Фрица Дейнджерфилда. Он рисовал одну и ту же картину снова и снова, но не желал разлучаться со своими полотнами и вплоть до самой смерти держал их у себя в спальне. Он не разговаривал, а писал только при помощи изобретенного им самим алфавита". – Она захлопнула каталог. – Вот это настоящее сумасшествие.

– А я хорошо понимаю, что с ним происходило. – Хэрриет внезапно посерьезнела. – Он хотел отделить себя ото всего. Он придумал собственный алфавит, потому что слова пачкали его. Ему хотелось всё начать сначала.

– В том-то и дело. А в результате его невозможно было понять. Никому не дано начать всё сначала.

– Так что выбора нет. Приходится всё это таскать с собой. – Хэрриет скорчилась наподобие театрального горбуна и принялась хромать по галерее, и как раз в этот момент Камберленд вышел из своего кабинета, чтобы поприветствовать их. Он изумленно поглядел на Хэрриет, но она выпрямилась и сказала: – Камешек в туфлю попал.

– Какая неосторожность. Могу я взять у вас шляпу? – Его привел в восторг волнистый попугайчик, который был приколот – пронзенный через грудку – к синей ткани. – Или она сама по себе летает?

– Не знаю, – ответила Хэрриет. – Почему бы вам не угостить ее семечками?

Она уже почувствовала себя с ним вполне по-свойски и приблизилась, вытянув руку. Камберленд сдержал непроизвольное желание отпрянуть.

– Я – Хэрриет Скроуп. Ну и, разумеется, вы знакомы со знаменитой критикессой Сарой Тилт. Я хочу сказать, с Сарой Тилт, знаменитой критикессой.

– Я хорошо знаком с обеими этими дамами.

Хэрриет рассмеялась его шутке, главным образом потому, что она, по-видимому, была направлена в адрес ее старой приятельницы, но внезапно замолкла, когда в галерее появился Мейтленд. Он нес маленький коричневый сверток и, завидев двух пожилых дам, отступил назад. Но Камберленд уже заметил его.

– Вы знакомы с моим сообщником?

Хэрриет отметила, что при этом слове оба мужчины почему-то покраснели.

– А он Берк или Хэр?[66]

– Нет, я полагаю, он один из трупов. – Камберленд держался очень любезно. – Мисс Скроуп, – сказал он, – желала бы приобрести одну из наших сеймуровских вещей. – Мейтленд уронил сверток, и раздался приглушенный звук битого стекла.

Клэр с нервным смешком бросилась ему на помощь, а тот стоял, глядя на пол и кусая нижнюю губу. В эту минуту всеобщего замешательства Хэрриет пристально наблюдала за Вивьен Вичвуд: она замечала следы тревоги на ее лице и гадала о ее причинах.

– Скажите мне, – заговорил Камберленд с Хэрриет, отводя ее к себе в кабинет и тщательно обходя при этом Мейтленда, – вы посещали нашу галерею раньше?

– Ах, нет. – Потом она прибавила, стараясь проявить дипломатичность: Но я всегда прохожу мимо нее.

– Должно быть, это внутри вас цыган какой-то.

– Где? – Она с тревогой обернулась, как будто некий смуглый джентльмен собирался в нее проникнуть.

Камберленд постарался не засмеяться.

– А где вы сейчас живете? – Казалось, он знал ее всю жизнь.

– Ну, я называю этот район Тайбернией.

– А как называет его остальной народ? – Хэрриет не ответила; ее совершенно очаровала большая бородавка на его щеке, и она уже занесла было руку в ее сторону, явно намереваясь потрогать или погладить ее, – но Камберленд укрылся за своим письменным столом. – Если я правильно помню, сказал он уже более нервно, – речь шла о какой-то определенной картине Сеймура?

Сара Тилт сочла, что пора вмешаться.

– Мисс Скроуп особенно заинтересовала работа "Бристольский Церковный двор после Вспышки Молнии". Знаете, это та, где такое великолепное цветовое поле.

Хэрриет усмехнулась ее глупости.

– Это было не поле. Это было здание.

Камберленд лишь кивнул, и Сара поняла, что он взвешивает точную степень невежества Хэрриет.

– Разрешите показать ее вам, – сказал он и нажал кнопку на своем столе.

Должно быть, Клэр стояла прямо под дверью, так как она немедленно вошла в комнату, прижимая к груди небольшую картину маслом.

– Зам сказал мне, что не хочет пачкать руки, – сказала она. – Но я не вижу на ней никакой пыли.

– Просто покажи ее им, Клэр дорогая, и не говори больше ни слова. – И она подняла холст повыше, ожидая одобрения.

При дневном освещении ребенок и разрушенное здание казались более четко очерченными, и Сару Тилт поразила та уверенность, с какой эта «реалистичная» сцена была вписана в более отвлеченный фон. Лицо ребенка по-прежнему оставалось неразличимым, но здание, как теперь казалось, словно кружилось вокруг него; оно походило на некий водоворот, грозивший поглотить его.

– Я, право же, предпочитаю поздний стиль Сеймура, – сказала она. – По мере того, как он тяготел к абстракции, он становился всё смелее. Камберленд улыбнулся, но ничего не сказал. – У этого художника такая узнаваемая манера, не правда ли? Ни одну работу не перепутаешь с чьей-нибудь еще.

– Совершенно с вами согласен.

Хэрриет же, оказавшись непосредственно перед самой картиной, запаниковала, думая, что ее могут вынудить сразу же купить ее.

– Она слишком мала, – заявила она, – для моей каминной полки. – Ища поддержки, она обратилась к подруге: – Ну ты же знаешь, Сара, какой у меня повсюду замечательный мрамор.

Как ни странно, Камберленду, по-видимому, понравилось такое поведение.

– Может быть, вам стоит еще немного подумать? – Хэрриет прикоснулась к птичке на своей шляпе, будто в знак подтверждения. – Разумеется. Не беспокойтесь. Клэр сейчас унесет картину. – Он нетерпеливо дождался, пока та выйдет из комнаты, а затем снова повернулся к Хэрриет. Некоторое время оба молча смотрели друг на друга. – Надеюсь, вы пишете новый роман, мисс Скроуп?

– Я об этом подумываю. – Она кокетливо скосилась на него. – Есть какие-нибудь мыслишки?

– Нет сейчас в моей бедной головушке ни единой мысли. Зато наш мистер Мейтленд, как вы видели, персонаж почти вымышленный.

– А вы тогда что – грубый факт?

– Во всяком случае, нечто очень примитивное.

Он поднялся со стула, но Хэрриет, видимо, еще не собиралась уходить.

– Так, может, – продолжала она, – мне лучше вас купить? – Она издала низкий смешок.

– Я бы неплохо смотрелся на вашем камине.

– Ну, для начала из вас чучело придется смастерить.

Сара решила, что им обеим уже пора идти, и дернула Хэрриет за руку, поставив ее на ноги.

– Всё было так мило, – сказала она. – Спасибо вам большое.

– Это вам большое спасибо.

– Не говорите так, – перебила его Хэрриет. – У меня от таких слов голова болит.

А когда они вышли на улицу, Сара накинулась на подругу:

– Как ты мерзко выставлялась там перед ними!

– Картинные галереи для того и существуют, чтоб выставляться.

Сара надула губы.

– Ты могла бы проявить побольше интереса к этой картине.

– Она чересчур дорогая.

– Пожалуйста, не мели ерунды. Ты даже не спросила о цене!

– Я знаю то, что я знаю.

Произнося это, она поправила шляпку:

– Я есмь то, что я есмь. – И, поглядев на свое отражение в окне, она увидела Вивьен в глубине галереи: – Ах, дорогая, Матушка забыла свою сумочку. Не жди меня. Я знаю, как ты занята.

Сара поняла, что Хэрриет – по причинам, ведомым лишь ей одной, – хочет остаться одна; и она с чувством некоторого облегчения небрежно чмокнула ее в щеку, прежде чем отправиться домой. Там ее дожидалась ее книга, Искусство смерти.

Хэрриет подождала, пока та завернула за угол, а потом снова вошла в галерею.

– Интересно, – обратилась она к Вивьен, – кто-нибудь видел мою сумку? – В действительности же Хэрриет сама аккуратно поставила ее в угол, где бы ее никто не заметил до ее возвращения. – Ах, вот же она! Как мило – стоит тут и прячется от меня! – Она порылась в сумочке и, извлекши огромную связку ключей, погремела ими перед собой. – Чтоб доказать, что это мое, сказала она. Потом она захлопнула сумочку и добавила, как будто невзначай: – А как Чарльз? – Казалось, она совершенно позабыла, что сама виделась с ним всего несколько часов назад.

– Трудно сказать… – Вивьен помедлила, не зная, стоит ли выказывать собственные страхи. – Вы ведь знаете, верно?

– Ну да. – Хэрриет понятия не имела, что та имеет в виду, но избрала путь вдохновенной догадки. – Мне показалось, он выглядит слегка бледным.

– Слава Богу, и вы это заметили! – Вивьен больше не могла сдерживать тревогу. – Он врачей и видеть не желает! А ему так нужна помощь! – Однако облегчение, испытанное ею оттого, что она наконец призналась в этом, оказалось довольно гнетущего рода: оно делало все ее страхи более ощутимыми.

Хэрриет показалось, что Вивьен вот-вот разрыдается.

– Не рассказывайте мне больше ничего, – сказала она поспешно, – пока мы не выйдем прогуляться. Мне это всегда помогает.

– Мне только сейчас нужно…

Вивьен забежала к себе в кабинет и попросила Клэр подменить ее ненадолго; когда она вернулась, Хэрриет схватила ее за руку, и они вышли на Нью-Честер-стрит, а потом прошлись по Пиккадилли и по Сент-Джеймс-стрит.

– Всякий раз, как я вижу уличные знаки, – доверительно сказала Хэрриет, – я вспоминаю о Молль Флендерс,[67] а вы? – Она неожиданно остановилась возле банкомата. – Минуточку. Мисс Флендерс понадобилось еще немножко серебра. – Она отработанным жестом набрала свой «пинок»,[68] как она научилась его называть: ей нравились эти автоматы, и особое удовольствие доставляла ей мысль о том, что ее деньги стерегут какие-то цифры. Мимо прошмыгнул бродяга, и она заслонила своим телом пятифунтовые банкноты, как раз в эту минуту посыпавшиеся из машины. – Так близко – и так далеко, пробормотала она, провожая взглядом бродягу, поплетшегося дальше по улице.

– Что вы сказали? – Вивьен была поглощена собственными мыслями.

– Ничего, моя дорогая. Так, пустяки.

Но атмосфера их внезапной близости уже куда-то испарилась, и Вивьен не вполне понимала, о чем следует говорить дальше.

– Вы что-то покупали у нас в галерее?

– Да нет. Я не вижу прока в том, чтобы спешить к разорению. – Хэрриет проворно перебежала через Сент-Джеймс-стрит, чуть было не угодив под колеса такси, засигналившего ей. – Я не вижу прока, – пояснила она Вивьен, когда та догнала ее на противоположной стороне улицы, – в покупках с первого взгляда. – Они прошли сквозь ворота в парк, и легкий ветерок донес до их обоняния свежий запах сиреневых зарослей. Хэрриет понюхала воздух: – А, жасмин. Мои любимые цветы. Я их везде учую. – Они оказались на тропинке, которая спускалась к озеру, и Хэрриет снова взяла Вивьен под руку, стиснув ее, пожалуй, чересчур крепко.

– Ну так что же такое с Чарльзом?

– Как вы знаете, он не особенно разговорчив.

В действительности он почти не закрывал рта, когда приходил к Хэрриет.

– Знаю, милая. Он настоящий сфинкс.

– Но нужно что-то делать. – Вивьен ускоряла шаг, как будто желая угнаться за нарастающей спешностью своих мыслей, и Хэрриет трусила рядом с ней. – Последние два месяца его мучают эти головные боли, а временами он выглядит совершенно больным. Иногда он просто сидит и ждет, пока боль не пройдет. А потом продолжает, как будто ничего и не было. По-моему, ему все равно. Однажды он ходил ко врачу, но это было сто лет назад. Да вы же знаете Чарльза. Он не любит выслушивать дурные новости.

– Разумеется.

Тропинка пролегала между цветочными клумбами, и запах свежевскопанной земли смешивался с ароматом желтофиолей и поздних гиацинтов; поднявшийся ветер колыхал верхние ветви деревьев, и под их зеленой сенью женщины продолжали идти вперед. – Итак, – мягко сказала Хэрриет, – он серьезно болен. – Теперь ей было ясно, что Вивьен уже давно размышляла об этой беде и что в разговоре с ней ей впервые выпал случай поделиться своей тревогой. – Его поэзия чрезвычайно важна… – начала она. Она собиралась добавить "для него", но Вивьен ее перебила:

– Конечно! Он замечательный поэт! Я так рада, что вы тоже так думаете! Если бы только…

Ветер задул сильнее, взметнув вокруг них ворох листьев. Хэрриет отшвыривала их ногами, радуясь, что удобный случай подвернулся сам собой.

– Знаете что, – сказала она, – мы возьмем его под опеку. Нам придется за него взяться. – Она снова стиснула руку Вивьен, словно они уже сделались заговорщицами. – Ему нужен отдых, и только отдых. – Вивьен отнюдь не была уверена, что в данных обстоятельствах достаточно будет "только отдыха", но она испытывала к Хэрриет слишком горячую благодарность, чтобы противоречить ей. – Разумеется, пусть пишет свои стихи, но ему и вправду нельзя больше ничем заниматься. Есть у него еще что-нибудь… – тут она призадумалась, опустив глаза на дорожку, – …на уме?

– Да есть еще эта, другая, работа…

– Что еще за работа? – Они уже дошли до края сада и остановились полюбоваться на озеро; по поверхности воды стлался легкий туман, и Хэрриет поежилась. – Это что-то важное?

– Да нет. У него есть какая-то теория насчет одного умершего поэта. По тону Вивьен было ясно, что она не одобряет возню Чарльза с Чаттертоновыми рукописями, и что она не понимает их значимости. К ним подобрался туман; за папоротником шевельнулась утка.

– То есть, какого-то умершего друга?

Вивьен попыталась рассмеяться, но у нее ничего не вышло.

– Вы когда-нибудь слышали о некоем Чаттерзвоне или Чаттертоне?

На лице Хэрриет изобразилось недоумение, и она приложила к щеке указательный палец, как будто в знак раздумья.

– Был вроде бы один малоизвестный поэт с таким именем. Или какой-то фальсификатор?

– Да-да, он самый! У Чарльза есть теория, будто он нарочно разыграл собственную смерть…

Казалось, Хэрриет была ошеломлена таким известием.

– Да какой же в этом был смысл, дорогая? – Туман пробегал мимо них, и на миг ей почудилось, будто она ощущает дуновение солоноватого морского воздуха.

– Не спрашивайте. Но он только об этом и толкует.

Их голоса как будто отдавались эхом над гладью мертвой воды, и Хэрриет повела свою спутницу обратно в сады.

– Знаете что, Вивьен. – Она снова взяла ее под руку. – Можно называть вас просто Вивьен? Мне кажется, будто я вас знаю много лет. Знаете что: весь этот вздор с Чаттертоном, наверное, и сказывается на его здоровье. Чарльз просто помешался на этом. – Она сделала паузу. – Такое не в первый раз случается. – Удивленное лицо Вивьен мгновенно вывело ее из себя. Только не говорите Чарльзу. Пока не время.

– Конечно, нет. – Вивьен смотрела в землю, раздумывая над словами Хэрриет. – Может быть, вы и правы, – наконец сказала она. – Чарльз действительно хуже себя чувствует с тех пор, как…

Хэрриет пустила в ход свой главный козырь:

– Я полагаю, это и от стихов его отвлекает?

– Увы.

– Так вот. – Хэрриет резко остановилась посреди дорожки, как будто внезапное озарение воспрепятствовало ее продвижению. – Почему бы нам с вами не забрать у него эти бумаги, так чтобы он ничего не заподозрил?

По выражению лица Вивьен было ясно, что она одобряет такую мысль.

– Но как?

– Предоставьте всё мне, Вивьен, дорогая. – Придя в воодушевление, она стала менее сдержанной. – Если вы будете присматривать за Чарльзом, я позабочусь о рукописях. О бумагах. – Она совершила невысокий прыжок. – Как мило будет работать вместе! А, черт возьми! – Приземлившись, она ощутила нечто знакомое под ногой и, приподняв ее, увидела, что подошва ее правой туфли вымазана в собачьих испражнениях. – Да я б ослепла, попади мне это в глаза! – вскричала она. – Оно бы могло вверх брызнуть! – Она с большой осторожностью присела на низкую зеленую ограду, которой были обнесены цветочные клумбы. – Дайте-ка мне вон тот листик, а? – Вивьен протянула ей несколько влажных листьев, и Хэрриет с трудом оттерла налипшую массу. Наконец она поднялась и обвиняюще поглядела на свои туфли. – Их надо расстреливать, – сказала она. – Расстреливать и сбрасывать в безымянные могилы. – Вивьен решила было, что Хэрриет говорит о предстоящей участи собственной обуви, но та указывала на маленького черного пуделя: – Они просто животные! – Собака залаяла на нее, и это как будто вернуло ей прежнее расположение духа. – Ну, – сказала она, – как нам теперь выбраться из этой чертовой дыры?

Они зашагали по низкой траве, и Хэрриет, почувствовав себя в новой роли подруги-наперсницы, вела себя почти как девчонка.

– Честно говоря, мне не понравилась эта картина Сеймура, – сообщила она. – Знаете ли, слишком уж кричащая, на мой вкус. Слишком жуткая.

Вивьен все еще думала о Чарльзе и потому не очень вслушивалась.

– А, да там все утро толковали о Сеймуре. Они думают, что все эти картины – фальшивки. – Только сказав это, она опомнилась: – Забудьте, что я об этом упомянула. Скорее всего, это просто сплетни.

– Но я обожаю сплетни! – Заметив тревогу на лице Вивьен, она торопливо добавила: – Хотя, конечно же, я никогда им не верю. – Зато теперь она поняла, почему Камберленд не особенно-то стремился продать ту картину, и почему оба галерейщика залились краской при слове «сообщник». Некоторое время они шли молча, пока не достигли края парка. – Не тревожьтесь, сказала она Вивьен, имея в виду ее неосмотрительное откровение по поводу картин.

– Теперь я тревожусь гораздо меньше, – ответила та и улыбнулась Хэрриет. – Я рада, что вы ему друг.