Монстр сдох

После забега полагалось полчаса на утренние процедуры, но поначалу Лиза не успевала даже умыться, отлеживаясь на кровати, смиряя наждачное, разрывающее грудь дыхание. Ровно в семь — завтрак, который она получала из окошка раздачи в комнате-столовой, расположенной на том же этаже, что и ее спальня. Завтрак был обильный: каша, мясное блюдо (плов, гуляш, котлета — на выбор), овощной салат на подсолнечном масле, стакан сметаны, стакан сока, сдобная булочка, сливочное масло, плитка шоколада, крепкий чай, — уже на третий день сметала все без остатка, начисто забыв о вечном страхе располнеть. Завтракала всегда в полном одиночестве, облюбовав угловой столик, накрытый, как и остальные пять столов, яркой цветастой скатертью.

После получасового отдыха режим входил в полную силу. Первые две недели ее учили следующим предметам: стрельба из пистолета и автомата, рукопашный бой (два совершенно безумных часа в спортзале), радиодело, психологическая обработка клиента, медицина (травматология), системы подслушивания и перехвата, слежка на местности, плавание, фехтование, выживание в экстремальных ситуациях, — как это все умещалось в раздувшихся до невероятных размеров сутках, оставалось для Лизы загадкой. Загадкой было и то, как она выдерживала. Она просто погрузилась в некую прострацию, терпеливо ожидая, что с минуты на минуту кошмар оборвется, и она проснется, как ни в чем не бывало, в своей уютной двухкомнатной квартирке в Бутово. В том, что с ней происходило, было не больше смысла, чем в похмелье. Инструкторы передавали ее с рук на руки, как эстафетную палочку, не давая передышки, гоняя по замкнутому кругу, по всей вероятности, тоже удивляясь ее непонятной живучести. Все реже у нее выпадала свободная минутка, чтобы послать очередное проклятие горячо любимому Сергею Петровичу.

На ночь была плохая надежда, потому что ровно в десять (час отбоя) она падала на кровать, смыкала тяжелые веки и проваливалась в сон до следующего утра. Но она не сдавалась. В ее комнате стояли напольные весы, по ним выходило, что за неделю Лиза сбросила девять килограмм. Куда они подевались — неизвестно.

Среди мужчин-инструкторов была одна женщина — Калерия Ивановна Щасная, обучающая психологии поведения и установлению контактов (в бане, на улице, в кино, в ресторане, при условии взаимной неприязни, при наличии интеллекта, при отсутствии интеллекта, с пьяным, с трезвым и т.д.). Пожилая безликая женщина, в очках, закрывающих половину лица, с каким-то странным утробным смешком, вспыхивающим совершенно некстати; но, увидя ее, Лиза понадеялась, что хотя бы с ней заведет нормальные человеческие отношения, — как же горько она ошиблась. Уроки Щасной выпадали на послеобеденный час, от трех до четырех, Лиза слушала ее вполуха, кемарила, туго переваривая огромное количество наспех запиханной в брюхо жратвы, и на втором занятии крепко поплатилась за невнимание. Милая дама, не меняя спокойной позы, неожиданно ткнула ее сухоньким кулачком в солнечное сплетение, и по сравнению с улыбкой, мелькнувшей под стеклами очков, застывшая ухмылка-маска утреннего сержанта-бегуна показалась бедной Лизе дружелюбной и одухотворенной.

Первым человеком, выказавшим Лизе приязнь, был инструктор по рукопашному бою, некто Михаил Игнатьевич Севрюк, застенчивый богатырь лет сорока пяти, темноволосый, высеченный будто из цельного куска железной руды, со спрятавшимися глубоко под надбровными дугами пристальными серыми глазками, как у чирка, и с массивным носярой, переломанным в разных местах и в разные стороны. Впоследствии Лиза узнала, что Михаил Игнатьевич в прошлом чемпион Европы в неофициальном (между спецслужбами) первенстве по кун-фу.

На первом уроке он изрядно погонял ее на матах, выявляя скрытые физические возможности, ставил в шпагат и переворачивал на голову, раскручивал подобно волчку и швырял о стену, но не покалечил и даже ничего не вывихнул. Потом доходчиво растолковал ей философский смысл занятий. Оказывается, есть тысяча способов убить человека голыми руками, но для Лизы, по его мнению, чтобы продержаться какое-то время на плаву, достаточно будет овладеть хотя бы шестью-семью из них. "Даже и это, пожалуй, многовато", — искренне заметила Лиза, ощупывая свои помятые бока.

Инструктор Севрюк оценил ее непритязательность.

— Возможно, ты и права. Чтобы убивать, не надо большого ума. Гораздо труднее научиться защищать себя, приучить мышцы к мгновенному маневру. Держать их всегда наготове. У нас всего полгода, но кое-что успеем. Ты не такая уж хлипкая, как кажешься.

Лиза влюбилась в учтивого богатыря за то, что он отнесся к ней мягче, чем другие. Не обижал пренебрежением. Но поблажек тоже не давал. Поначалу учил дышать и двигаться, оказывается, и то и другое она всю предыдущую жизнь делала не правильно и поэтому к двадцати шести годам очутилась на грани полной физиологической деградации. Еще годик, другой, и ее вообще можно было бы списывать со счета разумно мыслящих существ.

Стихия воздуха, разлитого в природе, как кровь в человеческих жилах, заключала в себе все тайны метафизических перевоплощений. В воздухе таилась обманно неощутимая энергия, дающая возможность преодолеть мнимые барьеры пространства и времени. Кто научился дышать, тот уже наполовину бессмертен. Слияние с природой происходит не только тогда, когда человек после смерти прорастает из могилы зеленым кустом, но значительно раньше, если воздушные потоки, как голубиные крылья, поднимут его над грешной землей.

Пусть отчасти в воображении, это неважно: никто еще не определил четкие границы яви и сна, как никому не дано уследить за переходом в вечность.

Упругим движением, как ласковым словом, богатырь вминал ее диафрагму в позвоночник, заставлял замирать в нелепых звериных позах, прикладывал ухо к ее груди, слушая, не донесется ли оттуда писк непорочно зачатого младенца; и в конце концов все эти особенные упражнения приводили Лизу в размягченное состояние, полное душевной неги, похожее на покачивание в теплой воде. Похвалы инструктора она удостоилась на пятом уроке. Сколько-то времени — минута? час? — простояла в неудобной боевой стойке, с поднятым на уровень груди коленом и с раскинутыми руками (взлетающая цапля), а потом, по знаку мастера, в развороте рассекла воздух ладонью под косым углом, стараясь сделать это как можно резче (перепады дыхательных ритмов — вот один из множества смыслов первобытной науки). В то же мгновение учитель поддел ее опорную ногу, и Лиза полетела на ковер, но впервые не шмякнулась оземь, как навозная лепешка, а сгруппировалась и — о чудо! — в немыслимом кувырке прочно опустилась на обе ступни. Сердце зашлось в восторге: она не поняла, как это получилось.

Увидела светло-серые, внимательные глазки Севрюка, блеснувшие удивлением.

— Хорошо, девочка, — сказал он. — Ей-Богу, даже слишком хорошо. Не ожидал.

Она сама знала, что хорошо. В ту же секунду, как озарение, мелькнула мысль, что не покинет эту школу, пока ее не выгонят отсюда силой.

На обед в столовую сходились курсанты, иногда пять, шесть, иногда десять человек. Большей частью молодые парни, энергичные, разбитные, в таких же, как и на ней, тренировочных костюмах. Они все пялились на нее знакомыми красноречивыми взглядами, успевая по несколько раз, между борщами и котлетами, всем скопом и поодиночке ее поиметь. Она не придавала этому значения, это было нормально. Во время обеда (от двух до половины третьего) в комнате, устроясь на стуле в углу, дежурил кто-нибудь из начальства (один раз капитан в милицейской форме, но обыкновенно пожилая дама в серой униформе без погон, похожая на подслеповатого коршуна); дежурные следили, чтобы едоки не слишком чесали языками и не задерживались за столами сверх необходимого. Курсанты хохотали, отпускали в Лизин адрес ядреные шуточки, улыбались, кивали ей, одиноко сидящей за своим столиком, корчили умильные рожи, по-всякому выражали свое восхищение, но, как ни странно, ни один не подошел, чтобы попросту познакомиться. Возможно, какие-то, неизвестные ей, здешние правила запрещали им это сделать. Но она уже знала, что у курсантов бывают общие занятия, и в классах, и на природе; по вечерам со стадиона долетали звуки ударов по мячу, крики и смех, но пока ей ни разу не захотелось туда сходить. Любое общество было ей в тягость.

Ее рабочий (учебный) день заканчивался в девять, после этого никто ее не контролировал, то есть в течение часа она могла делать, что душе угодно, но ровно в десять в комнату заглядывал дневальный, убеждался, что она на месте, бурчал себе под нос:

— Четырнадцатый, отбой! — и нагло вырубал свет. По долетающим звукам — голосам, музыке, возне — Лиза догадывалась, что жизнь в этом доме (казарме? тюрьме?) продолжается и после отбоя, а может быть, только по-настоящему начинается, но ее это не касалось. Она не стремилась узнать больше, чем видели глаза.

На четвертый день в столовую впорхнула еще одна представительница слабого пола — светловолосая девушка с накрученной вокруг головы толстой косой, изящная, с вызывающе дерзкой, милой мордашкой — словно лучик солнца возник на пороге. Оглядевшись, девушка стремительно направилась к Лизиному столу, отбивая со всех сторон потянувшиеся к ней руки, улыбкой отвечая на радостные приветствия. Видно было, что она здесь своя.

— Не возражаешь? — спросила у Лизы, уже, собственно, бухнувшись за стол. Встретясь глазами с ясным, открытым, сияющим взглядом, Лиза поняла, что ее одиночество кончилось.

— Конечно, пожалуйста.

Девушке не пришлось подходить к окошку раздачи; из двери, которая вела на кухню, выскочил дюжий детина в поварском фартуке, с бельм колпаком на голове и с подносом в руках и установил перед ней тарелки с едой, действуя не менее ловко, чем вышколенный официант в дорогом ресторане.

— Спасибо, Гришенька, — поблагодарила девушка без всякого кокетства, по-дружески. — Супец с чем?

— С грибками, как ты любишь.

— Не забыл?

— Как можно, Анечка.

— Ладно, ступай. Вечером увидимся.

Лучась счастливой улыбкой, детина удалился.

Девушка проглотила пару ложек, подмигнула Лизе.

— Вкусно, да?

— Очень вкусно.

— Тебя зовут Лиза, я знаю. А меня Аня. Анна Иванова.

— Очень приятно.

Девушка засмеялась.

— Держись проще, Лиза, и люди к тебе потянутся.

Нас здесь мало. Остальные все бугаи. Сама видишь.

Лиза улыбнулась в ответ.

— Почему я тебя раньше не встречала? Ты давно тут?

— О-о, не спрашивай! В карцер запихнули; скоты.

Ну ничего, я им покажу карцер!

— Тут и карцер есть? — с деланным испугом спросила Лиза.

— Тут все есть, чего в других местах нету. Ешь, ешь, все равно здесь не поговоришь. Вон, гляди, зырит, ушастая стерва. Галка Дремина, старпер вонючий. Знаешь, кем она на воле была?

— Кем?

— Ни за что не поверишь. Содержала притон. Ну да, настоящий притон, с травкой, с девочками. На этом и свихнулась. Никогда с ней первая не заговаривай, она плюется.

Лиза и впрямь не знала, верить новой знакомой или нет, но предпочла не выяснять. Зато сразу уразумела, что Анечка крепкий орешек. Они молча жевали, улыбаясь друг другу. Лиза все-таки спросила:

— За что ты попала в карцер?

— Как раз из-за нее, из-за стервы. Зашухарила, когда я... — осеклась, не договорила. — Знаешь что, Лиза?

Вечерком я к тебе загляну потрепаться. Не возражаешь?

— После отбоя?

— Конечно после отбоя, когда же еще.

Глава 5

ГУРКО В ЗАМЕШАТЕЛЬСТВЕ

Гурко слушал кассету, которую ему с нарочным прислали из Конторы. Перед тем позвонил Самуилов.

Разговор у них, как часто бывало, начался за здравие (в буквальном смысле, генерал поздравил бывшего ученика с выздоровлением), а кончился за упокой.

После зоны, нашпигованный свинцом, как пирожок изюмом, побывавший в ослепительно-белом коридоре смерти и еле вернувшийся оттуда, Гурко приобрел черты характера, прежде ему несвойственные: стал вспыльчив, как прыщавый юноша, и сосредоточен, как гвоздь в сапоге. Он боролся, как мог, с накопившейся в душе тьмой, но пока не очень успешно. Даже Ирина Мещерская, любимая женщина, терпеливая и вдумчивая, едва ли не молившаяся на него, приходила в отчаяние от его нервных срывов. Ей казалось, он видит в ней врага. Она терялась, когда муж за завтраком, обжегшись кофе, вдруг выкатывал на нее налитые злобой глаза и тихо спрашивал: "Ну что, малышка, жалеешь, что не сдох?!" — а потом хватал в охапку, тащил в постель и занимался с ней любовью с таким пылом, словно назавтра ему предстояла тотальная ампутация.

Она чувствовала, как в нем кипят, подогреваемые полешками чудовищного самолюбия, неведомые, чуждые ей страсти, которые не смягчить, не утешить обыкновенной бабьей лаской. Он страдал так непоправимо, как седой ветеран, которого безусые мальчишки, посмеиваясь, вышвырнули из очереди за колбасой. Его уязвленность невозможно было утолить домашними средствами, и Ирина решила просто ждать, полагаясь на великого лекаря — время. Деваться все равно было некуда. На жизненном пути ей попадались разные партнеры, могучие, увертливые самцы и слабые, коварные мужчины-попрошайки; некоторых она любила, другими пренебрегала, но Олег был опаснее их всех вместе взятых. Она верила, что он непобедим, и полагала, что прибилась наконец к тому берегу, от которого некуда дальше плыть.

Однако генерал Самуилов знал Олега лучше, чем могла его узнать любая женщина, потому что сам был из тех людей, чья сущность пропитана отравой вечного противостояния с окружающим миром. Гурко покинул Контору, потому что не нуждался в ее опеке, и еще потому, что трудно дышать среди оборотней, но с Самуиловым они были связаны более тесными узами, чем ведомственное подчинение, оба путешествовали налегке в том измерении, где все звания и чины — туфта, и от земных побед остается лишь видимость.

Самуилов попросил всего лишь ознакомиться с некоторыми материалами, которые наверняка его заинтересуют как психолога, на что Гурко посоветовал бывшему шефу отправить эти, а также другие подобные материалы прямо в преисподнюю, где их, тоже наверняка, ждут не дождутся, объяснив свою резкость тем, что уже нахлебался дерьма досыта и теперь собирается годик, другой пожить в свое удовольствие, как все нормальные люди.

— Нормальные люди на Руси повымерли, — мягко возразил генерал. — Реформа, брат. И потом, что ты имеешь в виду, когда говоришь "пожить в свое удовольствие"? Запьешь горькую, что ли?

Нормальная жизнь, обиделся Гурко, это когда человек днем работает, пишет книги или пашет землю, тут разницы нет, по ночам спит с женщиной, а в свободное время, если выпадет часок, любуется на звезды и размышляет о смысле жизни. И уж во всяком случае не гоняется за призраками, которых так ловка выдумывать Контора.

— Призраки! — обрадовался генерал. — Очень точное слово. Именно о призраках речь. Значит, договорились, да, Олег? Послушаешь кассету и сразу перезвони.

Призраки! О, да. Но, пожалуй, в единственном числе.

Что-то вроде Фредди Крюгера. Но не так забавно.

В сердцах Гурко повесил трубку, не прощаясь, что было неучтиво по отношению к учителю, но слушать кого-либо дольше пятнадцати минут подряд у него не хватало сил. Рекорд они установили накануне с Ириной, выясняя, следовало ли ему на ней жениться или проще было сразу утопить ее в колодце, — целых двадцать пять минут обсуждали этот вопрос.

На кассете, которую подослал с нарочным Самуилов, были записаны несколько интервью, рассказы очевидцев, данные некоторых экспертиз, скупые комментарии специалистов, — а все вместе это создавало картину некоего любопытного расследованию, не доведенного до ума, либо было похоже на наброски жутковатого романа, которые автор смешал в неудобоваримую кучу. В монтаже, в состыковке фрагментов, в театральных паузах чувствовалась уверенная рука генерала, по какой-то причине поддавшегося мистическому настроению.

Михеев В. И., ночной сторож оптового склада в Люберцах, 48 лет: "...Ну что, под утречко пошел в котельную, на обход, там она лежит. Нога синяя, но одна. Грудяка отрезанная, и головы нету. Я, конечно, растерялся, думаю, может, мерещится со вчерашнего.

Потом вижу, голова все-таки есть, но сбоку, на клеенке, как на тарелке, и тоже с одним глазом, как нога. Я, конечно, в контору звонить, как положено по инструкции. Ничего не трогал, вызвал мен.., милицию. Вас то есть, граждане начальники... Больше ничего не могу добавить, хоть что спроси..." — "Как же туда попал труп, если все двери заперты изнутри?" — "Чего не знаю, врать не буду. Может, в окошко впихнули, может, еще как. Способов много". — "Что значит — способов много? И до нее бывали убитые?" — "Бывали, как не бывать. Нынче повсюду трупаков полно. Сам, правда, не видел, врать не буду".

Комментарий сотрудника Конторы: "За последний квартал по данным МВД в Москве и области обнаружено 28 женщин, погибших при невыясненных обстоятельствах. Возраст: от 14-ти до 30-ти лет. Обращает на себя внимание идентичность способов умерщвления: отделение головы от туловища без обычного в таких случаях повреждения позвоночного столба. Ровный "бритвенный" срез. УВД отработаны версии под условным названием "Маньяк" и "Кавказский след", не получившие достаточных подтверждений. Дело взято на контроль особым отделом Главного управления.

Дата".

Люба К. 24 года, профессионалка с Тверской. Записано с помощью подслушивающей аппаратуры "ЗКЦ-618-Х".

Собеседник Любы К, не установлен.

"Люба К.:

— Пошел ты на хрен, придурок!

Собеседник:

— Три штуки мало, да? За одного выблядка?

Люба К.:

— Договаривались о пяти. За три рожай своего, понял?

С.:

— Не надо грубить, деточка. Я всего лишь посредник.

Л. К.:

— Да я лучше его в сортире утоплю, чем отдам за три штуки.

С.:

— Дело хозяйское. Гляди, как бы не пожалеть.

Л. К.:

— Обезьяна, кого пугаешь?! Да я тебе...

(Пауза, во время которой стороны выясняют отношения.).

Л. К.:

— Передай своему боссу — четыре и ни долларом меньше. Халявщики вонючие! Да я с клиента за вечер стригу по пятьсот штук.

С.:

— Люба, мой тебе совет: не горячись. Там не торгуются. Передать могу, но толку все равно не будет.

Л. К.:

— Канай отсюда, гнилушка..."

Голос комментатора: "Дополнительные сведения по Любе К. Двенадцатого апреля ее труп найден в лесопарке Свиблово. Способ убийства: отсечение головы от туловища. Дополнительные повреждения: отсутствуют внутренности — сердце, печень, матка. Выколоты глаза.

Ампутирована левая рука. По заключению экспертов операция по удалению внутренних органов, как и в подавляющем большинстве аналогичных случаев, производилась в условиях специального помещения (клиники, лаборатории), с использованием суперсовременной хирургической аппаратуры".

Из допроса Кацы Мухамедова, дело о контрабанде (анаша, маковая соломка). Курьер. 30 лет. При задержании ранил двоих сотрудников милиции, один из которых, капитан Шмаков, скончался по дороге в больницу. Связи не установлены. На допросах держится вызывающе, но явно чего-то боится. Требует медицинского освидетельствования.

"Вопрос:

— Назови хозяина, джигит, и пойдешь под залог.

Ответ:

— Нэ хочу!

Вопрос:

— Чего не хочешь?

Ответ:

— Залог не хочу. Хочу врача.

Вопрос:

— Зачем тебе врач? Ты вон какой здоровенный бык.

Ответ:

— Мозги болят. Твои люди отбили мозги.

Вопрос:

— Откуда у тебя мозги? Ты капитана убил.

Так и так тебе хана. Под залог уйдешь в горы, погуляешь немного.

Ответ:

— Не хочу в горы. Хочу врача.

Вопрос:

— Боишься хозяина?

Ответ:

— Сам бойся, пес. Каца ничего не боится.

Вопрос:

— Хороший выкуп за тебя дают, сто миллионов. Кто дает, скажи?

Ответ:

— Возьми себе выкуп, сунь в жопу.

Вопрос:

— Зря хорохоришься, джигит. Куда вез анашу, мы знаем. И откуда вез, знаем. Это нам неинтересно. Нам интересно, что ты делал на Фабричной?

Ответ:

— Ничего не делал. Гулял, пиво пил.

Вопрос:

— В сороковую квартиру зачем звонил?

Ответ:

— У тебя свидетель есть, да?

Вопрос:

— Зачем нам свидетель, Каца? Ты же умный человек, верно? Торговый человек. Травка, кокаин — это хорошо, это понятно. Но зачем тебе сороковая квартира на Фабричной?

Ответ:

— Молчать буду. Дай врача?

Вопрос:

— Надо торговаться, Каца. Ты нам поможешь, мы тебе поможем. Выхода нет. На тебе капитан, это не шутка. Против капитана твоя голова — мало. Не хочешь хозяина назвать, расскажи про Фабричную. Колись, Каца. Я понимаю, чего ты боишься. Кавказ тебя бросил. Деньги дают, чтобы глотку заткнуть. Разве не так? А мы тебя спрячем, побережем. Это честный разговор. Ты сколько по Москве шатаешься, около года, правильно? И четвертый раз горишь. Это много, Каца, это — перебор. Больше тебя не простят.

Ответ:

— Очень хитрый думаешь? Гляди, себя не перехитри, собака!"

Комментарий: "Через два дня после допроса Каца Мухамедов в одиночной камере якобы перерезал себе шейную вену бутылочным осколком. Убийство совершено безупречно. Посторонних следов нет. Подозреваемый надзиратель Трофимов свое соучастие отрицает.

Задержан по статье на 30 суток. При обыске на квартире Трофимова на антресолях найдена банковская упаковка: пять тысяч долларов новыми пятидесятидолларовыми купюрами. После освобождения за Трофимовым пущен "хвост", от которого он оторвался в районе метро "Текстильщики". К себе на квартиру не вернулся. Спустя двое суток труп Трофимова обнаружен в Битцевском парке. Диагноз медэксперта; обширный инфаркт. С диагнозом не увязывается характерная деталь: голова Трофимова отделена от туловища без повреждения позвонков..."

"Боже мой! — от изумления Гурко открыл рот. — Ну и работнички! С такими работничками хорошо ловить кошек на свалке".

Комментарий. "На Фабричной улице, дом восемнадцать, квартира сорок, проживает Леонидова Нинель Григорьевна, сотрудница акционерного общества "Лензолото". От Леонидовой поступило заявление об исчезновении ее дочери, семилетней Наташи. Обстоятельства исчезновения. По будням мать отвозила девочку в детский сад "Лолита", где по необходимости та оставалась на ночь. "Лолита" — привилегированное заведение, месячная плата триста долларов. В ночь с четверга на пятницу гражданка Леонидова не забирала девочку домой, приехала за ней в пятницу около шести. Заведующая "Лолитой" Давыдова Эсфирь Харитоновна удивилась появлению Леонидовой и сообщила, что накануне Наташу забрал по поручению матери молодой мужчина, представившийся сотрудником "Лензолота" и предъявивший служебное удостоверение. Никаких подозрений этот человек не вызвал по той причине, что это был не первый случай, когда Леонидова присылала за дочерью своих знакомых, чего Эсфирь Харитоновна в принципе не одобряла. Правда, все мужчины, которых присылала Леонидова, были словно бы на одно лицо и даже дарили заведующей словно одну и ту же коробку шоколадных конфет с огромным, зеленовато-голубым аистом. Выслушав заведующую, гражданка Леонидова в грубых выражениях заявила, что если с девочкой что-то, не дай Бог, случится, Эсфирь Харитоновна не только немедленно потеряет работу, но скорее всего лишится своей "безмозглой тыквы". По заявлению Леонидовой начат розыск, который никаких результатов не дал".

Из беседы с Леонидовой в следственном отделе:

"Вопрос:

— Нинель Петровна, в каких вы отношениях с бывшим мужем?

Ответ:

— В прекрасных. Он в Германии. Три года не видела его поганой морды.

Вопрос:

— У него никогда не было никаких претензий к вам по поводу дочери?

Ответ:

— Это не его дочь.

Вопрос:

— Бывает.

Ответ:

— Не смотрите на меня так, юноша. Вы не знаете, о ком спрашиваете. Скотина, голубая плесень!

Вопрос:

— Ах вот как. И он в курсе, что Наташа не его дочь?

Ответ:

— Если не совсем идиот, то в курсе.

Вопрос:

— Нинель Петровна, вы занимаете солидное положение в "Лензолоте", вероятно, у вас есть враги, завистники, недоброжелатели?

Ответ:

— Враги есть у всех. Не вижу никого, кто мог бы сделать такую подлянку.

Вопрос:

— За последнее время не припомните каких-нибудь странных происшествий, звонков?

Ответ:

— Пожалуй, нет. Хотя...

Вопрос:

— Будьте откровенны, Нинель Петровна.

Мы всего лишь хотим найти вашу дочь.

Ответ:

— Надеюсь, разговор не записывается?

Вопрос:

— Как можно. Это же не допрос.

Ответ:

— Видите ли, три месяца назад меня попросил об услуге один солидный человек. Ну знаете, как это бывает в бизнесе. Всем от тебя чего-то надо. Приходится быть предельно осмотрительной. Я отказала.

Вопрос:

— Какого рода услуга?

Ответ:

— Этого сказать не могу, но дело не в самой услуге, а в том человеке. Когда я отказалась сотрудничать, он воспринял это как-то неадекватно. Не настаивал, не предлагал еще раз все обсудить, как это бывает при сделках. Сказал всего одну фразу, которую я запомнила. Еще бы! Он сказал: дорогая Нинель, как жаль, что вас не было с нами в прошлом году.

Вопрос:

— Вы знаете этого человека? Кто он?

Ответ:

— Всего один раз видела. Документы не показывал. Назвался Иваном Ивановичем, но это, конечно, прикол. Высокий, статный, лет пятидесяти. Модная стрижка, костюм от Версачи. Но взгляд такой, знаете, пронизывающий...

Вопрос:

— Мафия?

Ответ:

— Не смешите, юноша. Нет, не мафия, учитель музыки из провинции. Ну вы тут даете!.."

Примечание: версия о похищении с целью выкупа отпадает.

Заявление Зинаиды Вихровой, 20 лет, студентка педагогического института: "...Витя Тунцов начал за мной ухаживать, но я не думала, что все так обернется. Мы оба жили в общежитии на Стромынке, все знали, что Витя приторговывает барахлом, как большинство студентов.

Витю многие недолюбливали, но я не придавала значения. Его побаивались, потому что он не качок, а сильный от природы, запугать его ничем нельзя. У него водились деньжата, он их умел прокручивать, а когда это удается таким, как мы с ним, деревенским, то это вообще многим подозрительно, с подобным я уже сталкивалась еще на первом курсе. Почему-то в Москве считается, (во всяком случае у нас на факультете), что деревенские туповатые, что ли, и всего добиваются в жизни только горбом. Это, конечно, заблуждение. Витя Тунец первый Тому пример. У нас некоторые москвичи хвостом за ним Ходили, и были рады-радешеньки, если он сбрасывал им ходовой товар. Кстати, мне тоже не все в нем нравилось с самого начала нашей дружбы. Во-первых, он чересчур отчаянный и какой-то легкомысленный, во-вторых, совершенно перестав заниматься. Когда я говорила, что надо бы подтянуться по такому-то и такому-то предметам, только смеялся. Шутил, что учеба это атавизм, тем более в таком институте, как наш. Все равно у нас в будущем не будет работы по профилю, потому что все школы закроют и оставят лишь несколько учебных заведений для богатых, но с нашим рылом туда не попасть. Он не сомневался, что добьется в жизни всего, что пожелает, и я ему верила. Мы даже собирались расписаться поближе к летним каникулам, причем это была его инициатива, не моя. По многим признакам я замечала, что Витя меня любит. Каково же было мое удивление, когда он однажды сообщил по секрету, что у него есть крупный заказчик, который готов выложить четыре куска за крепенького, здорового младенца любого пола, хоть мальчика, хоть девочку. Вообще-то заказчик занимался другим бизнесом, но этим младенцем хотел оказать услугу какому-то важному клиенту за бугром.

Я сначала не поняла, потом испугалась. Дело в том, что Витя завел разговор не случайно, он знал, что я подзалетела и уже на втором месяце. Витя сказал, что вопрос в принципе не в младенце, а в том, что, совершив эту сделку, мы зацепим крутяка намертво и впоследствии поимеем с него много башлей. Между нами впервые произошел крупный скандал, вплоть до разрыва. Я твердо заявила, что готова забыть о его гнусном предложении, считать это неудачной шуткой, если он даст слово не возвращаться к этому вопросу. Потому что если он уже превратился окончательно в рыночника, то я еще не потеряла человеческий облик и не хочу торговать собственными нерожденными детьми. Сгоряча Витя обозвал меня очень плохими словами, но в конце концов, как мне показалось, образумился и понял, что я говорю серьезно. Но он отступил только на время, и вскоре начал убеждать меня, что я дура, что сейчас все так делают (даже назвал двух девочек с нашего курса), и что это такой же бизнес, как любой другой.