С большими предосторожностями на угнанном от магазина "Променталь" рафике сгонял к "Гераклу" и из рук в руки получил полуфабрикат Громякина, уже наколотый и подготовленный к перевоплощению. Бедолагу отловили на Казанском вокзале, где он работал грузчиком, и во время облавы пьяный отдыхал на ящиках с пепси-колой. Прежде, в другой жизни, похоже, был интеллигентом, в его бессвязной речи иногда проскальзывали словосочетания "на самом деле", "трансцендентный", "менталитет", "свобода слова" и прочая чепуха, отличающая эту братию от основной массы бессловесных россиян. На квартире Сидоркин запер добычу в кладовку и, перед тем как начать загрузку, усыпил сильной дозой бутенола. Иванцова и Надин, наблюдавших за его действиями с открытым ртом, увел на кухню на инструктаж.
Анатолий Викторович был уже в полном порядке, в ясном разуме, хотя изредка выпадал в грезы, но стоило его ущипнуть, туг же приходил в себя. Основную мысль Сидоркина он ухватил моментально и сразу заявил, что не верит в успех.
- Как можно, Антон? Не зная методики, не владея всей информацией... Детский разговор... Допустим, он интеллигент, ну и что? Я тоже был интеллигентом. Смею вас уверить, это не такой уж податливый материал, как кажется. Говорите, три дня? Нечего думать.
- Вы же специалист, к тому же знаете всю кухню изнутри, разве не так?
- Специалист я в другой области, а эту кухню, как вы изволили выразиться, наблюдал только глазами подопытного кролика.
- Вы справитесь, Анатолий Викторович, - пискнула Надин, - И мы вам поможем с Антошей. Сидоркин улыбнулся ей поощрительно.
- Спорить не о чем, - заметил веско. - У нас нет выбора. Или достанем подлюку, или он нас уроет. Вы, Анатолий Викторович, возможно, утомились от всей этой суеты, а вот мы с Надюхой хотим еще погулять на белом свете. Я прав, Надя?
- Еще как, любимый.
- Рожать не передумала?
- Ну что ты... Как скажешь, так и рожу. Ее щеки запылали, смотреть одно удовольствие. Но Иванцову показалось, начинается какой-то новый бред.
- Если угодно, он и внешне не похож на господина Громякина.
- Пустяки, - возразила Надин. - Вы плохо смотрели, Анатолий Викторович. Там темно в коридоре. Два-три штриха, небольшой макияжик - мама родная не отличит.
- Вряд ли у этих людей есть матери, - выразил давнее сомнение Иванцов.
Сидоркин разложил на столе целую сумку препаратов, бутылочек с разноцветными жидкостями, которыми снабдил Варягин.
- Тут хватит на десяток зомби.
- Это все не главное, - тянул свое Иванцов. - Понадобится гипноз. Я не владею гипнозом.
- Обойдемся, - сказал Сидоркин. - Слово - великая сила. Оно лечит и убивает. Я читал в какой-то брошюре. Вы сумеете его настроить.
- Молодой человек, - Иванцов приосанился, - есть еще моральные принципы. Осуществляя вашу затею, мы уподобляемся нашим палачам. Разве не чувствуете?
- Мы защищаемся.
- А этот, в чулане? Обрекаем его на верную смерть? Ничего себе - защита. Или для вас он тоже не человек, как и для них? Просто какой-то вонючий россиянин?
Сидоркин понял, что должен найти убедительный ответ, иначе профессора не растормошить. Надин тоже это поняла и смотрела на любимого майора с трепетным ожиданием. За эти дни в ней произошли колоссальные перемены. Она больше не чувствовала себя одинокой. Они провели с Сидоркиным две ночи в одной постели, но их трудно было назвать ночами любви. Она впервые изведала, что значит принадлежать мужчине не телом, а просто раствориться в нем. Если бы ее сейчас спросили, зачем она жила раньше, сказала бы, что не жила вовсе, а колготилась. С отвращением припоминала свои прошлые желания и смутную постоянную жажду какого-то неведомого праздника, которая сопутствовала этим грешным желаниям. Никакого праздника нет и не будет. Надо лишь молиться о том, чтобы ясноглазый темноволосый мужчина не прогнал ее от себя, как нашкодившую собачонку. Праздника нет, но и беды никакой нет, кроме той единственной, которую могла накликать на себя по неосторожности и недомыслию. Оказалось, для счастья нужно совсем немного: только чтобы было от чьей воли зависеть. И чтобы эта чужая, святая воля к тебе снизошла.
- Моральные принципы я уважаю, - сообщил Сидоркин. - Я ведь когда в школе учился, девочки в ранцах презервативы не носили. Но давайте подсчитаем, профессор. Вы жалеете того, кто в чулане. Я вас понимаю. Не хотите брать на душу грех. А я жалею вас, себя, Надюху, вашу жену, сына и дочь. Всего выходит шестеро. Их никто не спасет. Против одного. На чьей стороне перевес? Я имею в виду моральный.
Иванцов закашлялся, провел рукой по впалым щекам. За время, проведенное в хосписе, он сбросил килограмм пятнадцать.
- При чем тут мои дети и супруга?
- Ольгу давно подписали, спросите у Надюхи. Виталика и вашу супругу завалят до кучи. Господин Ганюшкин большой любитель выжженной земли. Никаких следов не оставляет.
- Про Олю - это правда? - спросил Иванцов у девушки.
- Антоша никогда не врет, - уверила Надин, - Ее как раз на Громяке подловили. Не знаю, в чем провинилась, но приговорили - это точно.
На Иванцова было жалко смотреть: глаза опрокинулись в череп, хотел прикурить, да сигарету сунул в рот не тем концом.
Сидоркин его приободрил:
- Не волнуйтесь, Анатолий Викторович. Он подавится. Я, конечно, мог бы сам его взять, но подбираться долго. У него знаете, какая охрана? Побольше, чем у президента. А я сейчас один. От конторы отрезали, единственный дружок приболел некстати.
- Что с ним? - озаботилась Надин.
- Что-то вроде свинки, - нехотя сообщил Сидоркин. - Поправится, но не скоро.
- Так чего мы лясы точим? - засуетился Иванцов. - Давайте начинать...
Двойник ничего про себя прежнего не помнил, ни кто он, ни откуда, ни где живет, но в образ Громякина входил с напрягом, с непонятным внутренним сопротивлением. Первую беседу Иванцов провел с ним наедине, Сидоркин с Надин сидели в соседней комнате и подслушивали через неплотно прикрытую дверь.
- Я ваш друг, - объявил Иванцов. - Вы должны мне доверять.
- Понимаю, - согласился двойник. - Похмелиться бы неплохо. Трубы горят.
Выглядел он действительно неважно: кожа серая, взгляд тусклый, пустой. Впечатление, что того гляди сблюет. Таких Иванцов нагляделся в хосписе предостаточно. Особенно по выходным, когда, как правило, поступала очередная партия сырца. Сам под мозговую стерилизацию не попал, потому что его разрабатывали по учебной программе, но состояние "чистого листа" было ему хорошо знакомо. Сидящему перед ним человеку было не просто плохо, ему было - никак. Кто не испытал этого "никак" на себе, тот все равно не поймет. Жутковатая, противоестественная штука. Не умер и не живой - вот что это такое. А человеку свойственно все же прислоняться к одному краю. Однако характерная для россиянина мысль о том, что горящие трубя можно затушить с помощью зелья, свидетельствовала, что двойник не погрузился в полную апатию. Для начала Иванцов запустил простейший тест, чтобы проверить умственный потенциал двойника, который, кстати, даже в таком удрученном виде, Надин права, смахивал на настоящего Громяку. Если представить, что он хряпнул водки и, размахивая руками и гримасничая, вылез на трибуну ораторствовать, - получится точная копия.
Иванцов набросал на бумаге разноцветными фломастерами несколько геометрических фигур и спрашивал, тыкая пальцем:
- Это что? А это? А это?
Из всех фигур двойник определил две: треугольник и круг, а из всех цветов различал только красный. Даже зеленый ромб у него тоже оказался красным. Вывод: деградация, близкая к абсолюту, к усредненной россиянской массе, но нельзя исключить и симуляцию, в которой кто-кто, а сам Иванцов достаточно поднаторел.
- Прекрасно, - похвалил он. - Теперь давайте побеседуем на отвлеченные темы. Значит, как вас зовут, не помните?
- Никак не зовут, - буркнул двойник. - Похмелиться не даете, а спрашиваете.
- Об этом позже... Но без имени нельзя, неприлично. Давайте пока условно называть вас Владимиром Евсеевичем.
Запомнили? Владимир Евсеевич Громякин. Повторите, пожалуйста.
У двойника фамилия не вызвала никаких ассоциаций, он послушно произнес:
- Громякин Владимир Евсеевич.
- Сколько вам лет, Владимир Евсеевич?
- Не знаю.
- Вы женаты или холостой?
- Не знаю.
- Вы мужчина или женщина?
- Не знаю.
- В какой стране живете?
- Не знаю.
- Как вас зовут?
- Громякин Владимир Евсеевич.
В стеклянных очах ни единого проблеска эмоций, мертвый взгляд, наполненный смертельной тоской. С таким же успехом можно задавать вопросы роботу. В то же время Иванцов чувствовал, что между ними образовался контакт, хрупкий, как весенний стебелек. И еще он испытал толчок давно, казалось, забытого научного азарта. Если двойник притворялся, то делал это еще более искусно, чем он сам недавно в хосписе.
- Владимир Евсеевич, извините, покину вас на минутку. Вышел в соседнюю комнату. Сидоркин сидел хмурый, а Надин блаженствовала с сигаретой в руке. При его появлении воскликнула:
- У вас получится, Анатолий Викторович! Я же говорила, все получится. Вы очень умный. Не то что я, дура. Иванцов спросил у майора:
- Может, налить ему стопочку? Любопытно, какая последует реакция. Нам в хосписе иногда давали спиртное. Причем перед ответственными процедурами. Помнишь, Надя?
- Мне не давали, - взгрустнула Надин. - Зато каждая мразь норовила изнасиловать.
- Медленно работаете, - сказал Сидоркин. - Уже пора загружать. Не упускайте фактор времени. Иванцова уязвил наставительный тон.
- Почему бы вам не взяться за дело самому?
- Извините, - стушевался Сидоркин. - Беру свои слова назад. Все нервы, будь они прокляты. Насчет спиртного не знаю. Решайте сами. А что это даст?
- Алкоголь высвобождает реакции, притупляет бдительность. Я должен быть уверен, что он не хитрит. Бывшие интеллигенты порой способны на чудовищные мистификации. Знаю по собственному опыту.
Сидоркин любовно перебирал на столе ампулы, нарядные коробочки, склянки.
- Не проще ли вколоть какой-нибудь активизатор? Варягин для начала рекомендовал вот это, смотрите - "Амузонин". Новейшее психотропное средство, разработанное в Пентагоне. Специально для третьих стран. Для изгоев.
- Не ребячьтесь, Антон. Где гарантия, что от вашего препарата он не замкнется?
- Хорошо... Надюша, будь добра...
Надин слетала на кухню и вернулась с чашкой водки и маринованным огурчиком на блюдце. С этим угощением Иванцов вернулся к двойнику. Тот сидел на стуле в той же позе, в какой Иванцов его оставил: руки безвольно опущены на колени, туманный взгляд устремлен в пространство.
- Прошу, Владимир Евсеевич, угощайтесь. Натуральная кристалловская.
Двойник вылакал чашку, как воду, сладко захрустел огурцом, но в глазах ничего не отразилось.
- Как пошла? - улыбнулся Иванцов доверительно.
- Мало, - сказал двойник.
- Ладно, позже добавим... Давайте продолжим беседу. Итак, вы ничего про себя не помните, кроме того что вас зовут Громякиным.
- Я и этого не помню. Но раз вам приятно...
- Хотите, расскажу, кто такой Громякин?
- Зачем?
- Разве вам неинтересно знать про себя еще что-то, кроме фамилии?
- Неинтересно.
Двойник отвечал с натугой и, скорее всего, вообще не стал бы разговаривать, если бы не боялся. Его страх - следствие первичной санитарной промывки мозгов в "Геракле" - тоже хорошо знакомый Иванцову, еще не источившийся до конца из вен, заключался в смутном ощущении, что когда спрашивают, надо быстро отвечать, иначе будет больно, очень больно.
- О-о, Громякин - большой человек, известный политик. У него много власти, много денег, всего много. Народ его уважает, прислушивается к его словам. Он его учит уму-разуму.
- Это я, что ли? - спросил двойник - и его невинное замечание опять вызвало у Иванцова сомнение: не надувает ли? Тем более синюшные губы двойника тронула едва заметная усмешка, дрогнули хищные ноздри.
- Конечно, вы, Владимир Евсеевич. Но пока, к сожалению, не совсем. Есть самозванец, который мешает вам вернуть свое истинное лицо. Чтобы его разоблачить, потребуется ваша помощь. Самозванец силен, с ним не так-то легко справиться. Понимаете, о чем я говорю?
Первый раз в пустых глазах отразился намек на мысль.
- Не хочу никого разоблачать. Оставьте меня в покое. Дайте водки. Больше ничего не надо.
- Вам нечего бояться, Владимир Евсеевич. Вы среди друзей. Водки вы уже выпили. Целую чашку. Куда же больше...
- Тогда отведите, где я был раньше.
- А где вы были, Владимир Евсеевич? На заседании в Государственной Думе?
- В чулане. Там тепло. Хочу спать. Неужели жалко еще чашечку?
Иванцов пошел на уступку, разговор буксовал, никак не входил в русло намеченной схемы. Важнее всего на этом этапе вызвать у двойника доверие, а того уже чуть ли не трясло от страха. Вероятно, мозговая санация задела его психику глубже, чем показалось вначале. Но все-таки контакт был, и то хорошо.
- Владимир Евсеевич, - произнес Иванцов как можно мягче. - Обещаю, здесь вас никто не обидит. И вы получите свою водку. Но сперва выслушайте внимательно, хотя то, что скажу, может показаться неприятным. Этот ваш однофамилец узурпировал все ваши права. Он живет припеваючи, как сыр в масле катается, а вас превратил, прошу прощения, в животное. Отобрал даже память. Вы же не хотите навсегда остаться никем и ничем, без биографии, без семьи, без собственного дома? Иными словами, без всякого будущего. Без человеческого будущего. Хотите или нет?
Двойник сморщился в жалобной гримасе:
- Зачем вы мучаете меня? Дайте водки или усыпите. Трубы горят.
- Про трубы вы уже говорили. Ничего у вас не горит. И никто вас не мучает. Напротив, я хочу помочь, указать путь к спасению... Самозванец действовал, разумеется, не в одиночку - главное зло не в нем. У него могучий помощник, эдакое исчадие ада по фамилии Ганюшкин. Вам что-нибудь говорит это имя?
- Ничего не говорит.
- Прекрасно. Тогда поверьте на слово. В руках этого человека, образно говоря, ключик от вашей души. Надо забрать это ключик. Кроме вас, никто это не сделает. А вы можете сделать. И сделаете. После этого у вас будет столько водки, сколько пожелаете. Море разливанное.
В соседней комнате что-то грохнуло, как если бы тяжелая книга упала с полки. Двойник испуганно вскинул голову, словно потревоженный в зарослях зверь.
- Не отвлекайтесь, - успокоил его Иванцов. - Все в порядке. Это мыши бегают.
- Какие мыши? Зачем мыши?
- Владимир Евсеевич, сосредоточьтесь, пожалуйста. Сейчас принесу водки. Только ответьте, вы готовы выполнить мою просьбу?
- Какую просьбу?
- Пойти к Ганюшкину и забрать то, что принадлежит вам по праву. Свою личность.
На слух Иванцова прозвучало убедительно, но двойник отреагировал неадекватно: безвольно обвис на стуле, руки уронил между колен. Смотрел затравленно.
- Не знаю, чего вы добиваетесь... Мне не нужна никакая личность. Дайте водки - и я усну.
Иванцов внутренне содрогнулся: давно ли он сам был в положении человека с оскопленной душой, а сейчас выполняет роль палача. Так жизнь и играет людьми, как пешками, одного ставит сверху, другого валит наземь; и по какому-то подлому закону тот, кто оказывается наверху, обязательно норовит унизить того, кто внизу. В этом человек уподобляется зверю, но стократ превосходит его в изощренности.
- Хорошо, Владимир Евсеевич. - Иванцов поднялся. - Сейчас вы утомлены, вам трудно рассуждать здраво. Вернемся к этой теме после отдыха. А пока подумайте, пожалуйста, вот о чем. Представьте, что произошло чудо, вы не пожилой человек, утративший память, с дрожащими поджилками, а только что народившийся младенец. Агу-агу-агу! Можете представить?
- Ну и что? Тогда дадите водки?
- Водки я и так дам... По-вашему, какое может быть желание у новорожденного? Самое главное, единственное.
- Глупости какие-то...
- Пусть глупости. Сделайте мне приятное. Я вам водки, а вы мне приятное. Договорились?
Оставил двойника в растерянности, вышел в соседнюю комнату. Надин встретила его восторженным возгласом:
- Гениально, Анатолий Викторович! Еще немного - и он наш.
- Ничего подобного, - отмахнулся Иванцов. - Пустышку тянем. Ему до зомби, как нам с вами до райских кущ. Повторяю, без гипноза не обойтись. И потом, у меня подозрение, что он валяет дурака. Все он прекрасно помнит.
Сидоркин возразил:
- Какая разница, помнит или не помнит? Для нас важно, чтобы сделал дело. Вы должны убедить, что это для его же пользы. Иначе ему хана.
- Да ему так и так хана, но он не в том состоянии, чтобы цепляться за жизнь.
- Откуда вам известно?
- Вижу. У него в глазах смерть. Они стеклянные.
- Ну и что? Я по-простому сужу. Нет человека, который чем-нибудь да не дорожил. Не жизнью, конечно. Жизнь как раз пустяк, это понятно. Но что-нибудь обязательно есть. Штука в том, что человек иногда сам не знает, что ему дорого. Зато коли увидит это перед собой, потянется - тут его хоть голыми руками бери.
Иванцов посмотрел на майора с уважением: он сам думал точно так же.
- Что же это, по-вашему, может быть?
- Да что угодно. Для одного рюмка водки, для другого, для большинства - денежки. Для Наденьки вон - любовь. Для среднего обывателя главное, чтобы его оставили в покое, в душу не лезли. Да мало ли что. Но непременно есть.
- Для тебя, Антон, значит, любовь не главное? - холодно уточнила Надин.
- Ступай, малышка, заряди еще дозу. Клиент ждет, - уклончиво ответил Сидоркин.
Двойник раскачивался на стуле, обхватив голову руками.
- Эй! - позвал Иванцов. - Заказ прибыл, Владимир Евсеевич. Прошу.
Во взгляде двойника вспыхнуло вдохновение.
- Я придумал, - сказал он.
- Что придумали, голубчик?
- Какое желание у младенца, если бы он был не я, а Громякин. Или наоборот.
- Какое же?
- Вернуться в материнскую утробу.
- Что ж, - одобрил Иванцов, - желание достойное и разумное. Я сам к этому стремлюсь.
10. СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Ганюшкин провел в хосписе "Надежда" выходной. Он часто ловил себя на мысли, что только здесь по-настоящему отдыхает душой. Испытывая те же чувства, какие, вероятно, испытывает Господь Бог, озирая свои творения, любуясь ими. Сколотив огромный капитал, имея неограниченную власть в этой зачуханной стране, лишь в хосписе он реально ощущал пределы своего могущества, ибо создал модель мира, принадлежащую ему целиком. Пусть на ограниченном пространстве, пусть еще несовершенную, зато ни одно дыхание не зарождалось без согласования с его царственной волей. Понимая это, он старался быть добрым и осмотрительным правителем. Кроме того, хоспис снимал, разрешал философское противоречие, иногда удручающее магнатов его уровня: как совместить деньги, являющиеся средоточием низменных, греховных инстинктов, с тонкими и возвышенными духовными устремлениями? Именно хоспис, воплощающий идеал житейского благоустройства, давал неограниченные возможности для бескорыстных творческих порывов.
Когда генерал Могильный доложил о встрече с отмороженным майором и о том, что, по всей видимости, действительно в верхах существует сговор, грозящий его бизнесу, он пришел в ярость, словно был беременной женщиной, которой собираются сделать принудительный аборт. Не сдержал эмоций, замахнулся на генерала кулаком:
- Старый дурак, почему не приволок его за уши?! Могильный печально ответил:
- Силы уже не те. Гай Карлович. Опасался, как бы он сам меня не пристукнул.
- Невелика потеря, - буркнул магнат.
Но, поостыв, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что горячиться не следует. Не первая зима на волка. Если в Кремле плетется очередная интрига и если бедовый майоришка каким-то чудом заполучил ценную информацию, то разумнее ее купить, чем вытягивать из проходимца клещами. Тем более что от клещей тому все равно не спастись.
В хоспис приехал утром и, расположившись в собственных покоях, первыми принял Завальнюка и Гнуса, здешнее начальство, директора и главного врача. Как обычно, нагрянул без предупреждения - и несколько минут наслаждался ужасом, светившимся на лицах этих двоих. В хосписе не было нормальных людей, ни среди пациентов, ни среди персонала, все были хоть немного переделаны под общую колодку, что вполне соответствовало великой идее мировой глобализации. Директор Завальнюк, взятый из тюремных надзирателей, подвергся незначительной корректировке, его психика была изменена лишь в том ключе, что на самом деле он не Завальнюк, а житель Чикаго мистер Николсон, присланный в Россию для оздоровления нравов, но об этой тайне не знал никто, кроме него, двух-трех человек из начальства хосписа и Ганюшкина, и не должен узнать, ибо в противном случае его могли привлечь к ответственности за нарушение визово-го режима. Доктор Гнус в прошлом работал начальником отделения в знаменитых Ганнушках, считался классным специалистом, был автором двух учебников по психиатрии, но после частичной стерилизации левого полушария мнил себя незаконным сыном Ганюшкина, что чрезвычайно забавляло магната: по возрасту доктор был старше его на десять лет.
- Мистер Николсон, - обратился он к директору, разрешив обоим сесть. - Давайте говорить начистоту. Какого наказания вы заслуживаете?
- Расстрела? - вскинулся директор.
- Ну зачем же... Расстрел - наказание несерьезное. Можно придумать что-нибудь поинтереснее. Давайте спросим у господина Гнуса. Он все-таки врач. Герасим, как полагаешь?
Гнус злобно взглянул на директора, с которым у них были натянутые отношения. Они часто спорили, кто из них главнее, и нередко дело доходило до потасовки.
- Чего мудрить, босс? Посадить на кол посреди двора. Пусть больные порадуются. Положительные стрессы - лучшее лекарство. При расщеплении личности смех действует как наркотик.
- Хорошая мысль... Но скажи, дорогой Гнусяра, сам ты, значит, ни при чем? Никакой ответственности за случившееся не несешь?
От ласкового хозяйского голоса доктор побледнел, черные влажные кудри вздыбились.
- Отец, не гневайся, не виноват я. Я предупреждал, предупреждал... Он девку в наложницы взял. Не давал поставить на конвейер. Она дикая, дикая.... А он, а он!..
- Это правда, мистер Николсон? Извольте отвечать. Чувствуя себя в ловушке, директор пошел ва-банк.
- Когда он правду говорил? Да он и не знает, что это такое. Он же псих. И с девкой сам спал. Хоть кого спросите. Су Линь подтвердит. Он ее на процедурах трахал. Никого не пропускает, гад. Ему что мужик, что баба - один черт. Он же в Ганнушках работал, там все такие.
От столь наглого обвинения Герасим Остапович на мгновение оцепенел, потом, выставив вперед растопыренные клешни, с криком: "Не верь ему, папа!" - черным буром пошел на директора, пытаясь ухватить за горло. Бывший тюремщик дал достойный отпор, навесив нападающему две блямбы правым и левым хуком. После чего Герасим Остапович, сопя и потирая рожки на висках, как ни в чем не бывало вернулся в кресло и затих.
"Куртуазная" жанровая сценка доставила Ганюшкину удовольствие, но он укорил подчиненных:
- Как не стыдно, господа! Интеллигентные люди, один наполовину американец, а ведете себя как сявки... Хорошо, с девкой понятно, но как мог удрать социолог? Насколько я понимаю, он был в нулевой стадии?.. Герасим, я к тебе обращаюсь.
- Научный феномен, отец. Как раз пишу об этом статью для "Московского вестника". Все упирается в менталитет россиянского интеллигента. У них у всех двойное дно, а у этого оказалось тройное. Он так искусно симулировал кретинизм, что обманул даже приборы. Каюсь, здесь отчасти мой недосмотр. Не провели дополнительную активацию мозжечка.
- А вы что думаете, господин Николсон?
- У него нечем думать, - успел вставить Гнус. - Бревно тюремное.
- Я, ваше сиятельство, думаю, побег организован не без участия этой гниды, которая выдает себя за вашего сына. Как только поганый язык поворачивается!
- Каким образом он участвовал?
- Вы же слышали... Профессору потакал, вел в щадящем режиме, девку драл в процедурной. Не удивлюсь, если был с ними в сговоре. Я написал в докладной. Мое мнение такое. Если хотим застраховаться от подобных инцидентов, надо поменять главного врача. А этого - в распыл.
- Господин Николсон, вы ведь лично беседовали с новобранцем из крематория?
- Беседовал, ваше сиятельство. Как со всяким вновь прибывшим.
- И вас ничего не насторожило? Завальнюк бросил быстрый взгляд на врача.
- Еще как насторожило, ваше сиятельство!.. У него были надежные рекомендации, но все равно положено сразу сделать дезинфекцию. А он несколько дней работал просто так, как вольнонаемный. Какие у нас могут быть вольнонаемные? На нашем уровне секретности не может быть никаких вольнонаемных. Я спросил у этого типчика, где его номерная бирка. Он ответил, дескать, по спецподразделению проходит испытательный срок. Опять меня сбил с толку вот этот, который выдает себя за сына. Он что-то вякал о новой программе адаптации без наркотиков. Вроде как любого россиянина можно обработать насухую. Я рот и разинул. Все-таки наука, да? А надо было взять кувалду и размозжить башку.
- Кому именно, господин Николсон?
- Да обоим. И тому, и этому. Разрешите выскажусь до конца?
- Высказывайся, но покороче. У тебя какое-то недержание речи сегодня.
- Пока нет доказательств, но уверен, ваше сиятельство, имеет место хорошо спланированная акция. Вот этот якобы Гнус решил спрятать девку в укромное место, чтобы трахать ее без помех. По подложным документам устроил в хоспис подельщика - и вдвоем они обстряпали дельце. А интеллигента прихватили для маскировки, чтобы запутать следы. Эта версия все объясняет. Другой версии и быть не может. Доказательства я добуду. Только дайте срок.
Ганюшкин обернулся к главному врачу, который разглядывал в зеркальце разбухшие шишки на висках.
- Твое слово, Герасим. Как оправдаешься?
- Тюремный бред, - презрительно бросил Гнус, - Гай Карлович, вы же видите, он просто хочет уйти от наказания. Кому охота сидеть на колу?
- По делу говори, по делу.
- Я отвечаю за материал, который проходит клинические испытания. Этого парня в глаза не видел. Он даже не занесен в больничный реестр. Что касается девицы и социолога, картина, кажется, ясная. Обычное ротозейство тюремщика. Он тут возомнил себя главным, а умишко обезьяний. Какая может быть дисциплина, если у него охрана колется вместе с перевоплощенными? Да я бы...
- Все, хватит. - Ганюшкин предостерегающее поднял палец. - После обеда устроим показательное жертвоприношение. Прошу как следует приготовиться. Пошли вон, оба!
Оставшись один, Ганюшкин перезвонил Могильному. Генерал дулся, но это никак не отражалось в голосе - холодновато-спокойном, но без подобострастия. Многие качества ценил Ганюшкин в своем начальнике безопасности, но особенно ему импонировало вот это умение держать себя в рамках военного, с аристократическим замесом чинопочитания, резко выделявшее генерала из остальной свиты. В нем до сих пор, хотя он продался и перепродался, чувствовался характер, тогда как во всех прочих, кого Ганюшкин подмял под себя, от прежнего человеческого естества осталась лишь благовонная юшка. В чрезмерных количествах от нее тошнило.
- Просьба к тебе, старина, - сказал без предисловий. - Пожалуй, майора надобно какое-то время поводить. Не трогать его. Можешь это сделать?
Если бы он увидел, в какой ухмылке скривился генерал, возможно, усомнился бы в своем совершенном знании человеческой природы. Ответ прозвучал лаконично:
- Попробовать можно, но вряд ли получится.
- В чем проблема?
- С ведомственными службами проблем нет. Хотя тут отмена команд "Перехват" и "Молния" потребует некоторого времени. Но ведь задействованы все группировки, включая солнцевскую. С ними посложнее.
- Почему?
- У них свои представления о бизнесе. Заказ сделан, гонорар объявлен. Соглашение подписано. По их правилам, они обязаны его выполнить даже в случае смерти заказчика. И получить деньги. А тут выходит, сегодня одно, завтра другое. Они не поймут и неизвестно, как воспримут. Публика непредсказуемая.
- Ты в своем уме, генерал?
- Надеюсь, Гай Карлович.
- Мне кажется, нет. По-твоему, я должен вдумываться в сложности бандитских взаимоотношений?
- Я так не сказал. Просто ответил на ваш вопрос. Ганюшкин с трудом подавил раздражение.
- Все, Борис. Выполняй как ведено. Парня брать живым - но позже.
- Слушаюсь, босс.
В последних словах Ганюшкин все же уловил оттенок издевки, но решил, что ослышался.
Чудесный мир открылся ему на хосписном дворе. Зеленый парк, окаймленный красным кирпичным забором, терялся в прозрачно-голубом небесном сиянии. Символично возвышались с двух сторон сторожевые пулеметные вышки. Живописными группками и поодиночке прогуливались больные в разноцветных комбинезонах. Впрочем, какие там больные? Счастливые обитатели созданного его усилиями райского уголка. Все вокруг было поразительно упорядоченным, выпуклым, умиротворенным - волейболисты, азартно принимающие подачи без мяча, шахматисты, склонившиеся над досками без фигур, сладостные женские повизгивания, доносящиеся из кустов, хриплый лай овчарок, - все натуральное, из плоти и крови, и одновременно призрачное, иллюзорное, рукотворное. А как еще может выглядеть сказка, превращенная в быль?