Джонатан Морис Ройл был воплощением сплошного очарования. Джесси-Энн лежала, откинувшись на белоснежные подушки больничной постели, в то время как молоденькая и хорошенькая медсестра аккуратно расчесывала ее слипшиеся от пота волосы, убирая их с бледного лица, а рядом в плетеной колыбельке лежал ее малыш. Лицо Харрисона осветилось радостью, когда он взял ребенка на руки. Разглядывая новорожденного сына, он не смог сдержать возгласа удивления, когда обнаружил, что у его мальчика темные волосы (он-то думал, что будут светлые), и пришел в восторг от голубизны его глаз. И хотя Джесси-Энн предупреждала, что глаза ребенка с возрастом обычно меняются, по правде говоря, с Джоном этого так и не произошло. Даже бабушка, Рашель Ройл, и та смягчилась, попав под обаяние по-матерински широкой, хотя и беззубой улыбки внука. А Маркус прилетел из Принстона, держа в руках целую охапку желтых роз, предназначенных Джесси-Энн, и здоровенного шестифутового плюшевого мишку в подарок своему новорожденному братцу.
      – Какой он маленький! – сказал он, осторожно потрогав ручку малыша.
      – Не бойся, – усмехнулась в ответ Джесси-Энн, – он не кусается. По крайней мере, пока.
      Когда тем же вечером Харрисон снова появился у нее, он принес с собой плоскую, обтянутую темно-желтой замшей шкатулку.
      – Я знаю, что тебе никогда ничего не нужно и что ты – девочка, которой чрезвычайно трудно угодить с подарком, – сказал он, открывая шкатулку. – Но голубой цвет – это цвет твоих глаз… и глаз твоего сына тоже.
      Когда он надел ей на шею ожерелье из сапфиров и бриллиантов и показал изысканные, дополняющие гарнитур серьги, у нее от волнения перехватило дыхание. Уязвленная холодным отношением к ней со стороны Рашели Ройл и прекрасно отдавая себе отчет в том, что практически весь остальной мир считал, что она вышла замуж за Харрисона наверняка из-за денег, Джесси-Энн твердо стояла на своем, не разрешая ему вообще что-либо ей покупать.
      – Я, конечно, носила такие вещи, когда работала моделью, но у меня и в мыслях не было, чтобы купить себе что-нибудь подобное! – воскликнула она, поворачивая голову из стороны в сторону так, чтобы большие, продолговатой формы сапфиры, окруженные бриллиантами, вспыхивали на свету искорками. – Но, Харрисон, я вообще-то не могу их принять.
      – Нет, ты их возьмешь, – твердо возразил он, – это тебе подарок в честь рождения нашего сына. И я вот еще о чем подумал: тебе непременно нужно будет купить новое платье под стать камням. Так что через несколько недель, как только ты будешь в состоянии выдержать такую нагрузку, мы с тобой могли бы слетать в Париж и выбрать там несколько подходящих тебе вещей.
      Месяцы беременности не были для Джесси-Энн легкими, хотя с медицинской точки зрения протекала она нормально, без каких-либо существенных отклонений как для нее самой, так и для малыша. Просто ее почти все время тошнило, и поэтому она не могла толком есть, и одно тянуло за собой другое. Она могла бы с полным правом сказать, что Харрисон беспокоился о ней (быть может, даже больше, чем делал в обычных обстоятельствах – и все из-за Мишель), но теперь все волнения были позади. Она возвращалась в свое всегдашнее состояние постоянного голода, счастья и готовности ко всему.
      В Париж, однако, они так и не выбрались, поскольку она ни на минуту не могла оставить малыша. Вот домой она все-таки вырвалась, чтобы познакомить свою семью и друзей с Харрисоном и Джоном.
      Скотт и Мэри Паркер однажды уже приезжали к ним в Нью-Йорк, как раз в то время, когда Джесси-Энн узнала, что беременна, и, удрученная своими ежеутренними недомоганиями, она никому на свете не была так рада, как им.
      У Джесси-Энн всегда были близкие отношения с отцом – даже ближе, чем с мамой, которую целиком поглощала забота о трех подрастающих мальчишках. И они с отцом как-то всегда были настроены на одну волну; даже внешне они были похожи (он был светловолосым и голубоглазым гигантом), и думали они одинаково, и подчас она даже знала наперед, что он сейчас скажет. Каждый раз, когда в раннем детстве отец сажал ее себе на широкие и такие надежные плечи, он ласково называл свою дочь «моя маленькая девочка», а потом, когда она стала подростком и начала расти как на дрожжах, он, подтрунивая над ней, говорил «моя большая девочка». Когда Джесси-Энн позвонила им с Эльютеры, дабы сообщить, что она вышла замуж, вот уж кто нисколько не огорчился по поводу утраченной радости поиска и покупки длинного белого подвенечного платья для своей единственной дочери и связанных с этим хлопот – ее мать. Наоборот, она очень обрадовалась тому, что та «наконец нашла человека, который бы о ней позаботился», и что она счастлива. А вот отец ей тогда сказал:
      – Знаешь, Джесси-Энн, я почему-то всегда себе представлял, что сам отведу тебя к венцу, – она уловила в его голосе дрожь от переполняющих его эмоций, и из ее глаз ручьем полились слезы.
      Приезд ее родителей в Нью-Йорк не стал, как она ожидала, счастливым событием в ее жизни, хотя она хорошо отдохнула, позволив матери заботиться о себе. Только мама знала, как и что нужно сделать, чтобы ее дочери было хорошо, и ей не было необходимости просить ее сделать теплое питье или положить на разрывающуюся от боли голову смоченное холодной водой полотенце. По понятным причинам Джесси-Энн не могла ни сводить родителей в ресторан, ни даже показать город, а ведь для них это был всего второй приезд в Нью-Йорк за всю жизнь. Харрисон предоставил в их распоряжение лимузин с шофером, купил билеты в театр, сделал необходимые распоряжения и заказы к торжественному семейному обеду – в общем, вел себя по отношению к ним, как примерный зять, и она надеялась, что им это понравится, хотя и подозревала, что громадная квартира с ее бесценной обстановкой и многочисленные произведения искусства несколько подавляли их… А Рашель Ройл и пальцем не пошевелила, чтобы выказать им хотя бы некоторое гостеприимство.
      Отец на протяжении всего долгого обеда держался прекрасно, обсуждая с Харрисоном вина и рассказывая ему о своих любимых сортах, на протяжении многих лет покупаемых им к Рождеству, и она знала, что Харрисон потом послал ему ящик, в котором было по бутылке каждой из перечисленных им марок. А вот ее бедная мама совсем стушевалась под оценивающим взглядом Рашели, которая, задав ей несколько хитрых вопросов, напала на столь интересующую ее тему – историю семьи Паркеров.
      Скотт Паркер был провинциалом, почти всю свою жизнь прожившим в небольшом городке. Сын владельца типографии, он поступил в Мичиганский университет, который и успешно окончил, пройдя с отличием курс английского языка. Уйдя в журналистику, занимался освещением местных скандалов, и в конце концов, он удовлетворил свое скромное тщеславие, став редактором спринг-фоллсовской «Гэзетт». Между ним и Мэри Алисон вспыхнула любовь с первого взгляда, и сразу по окончании школы она вышла за него замуж. Мэри, конечно, была женщиной развитой и начитанной, наслаждавшейся жизнью и маленькими радостями, выпадавшими на ее долю, но она и в подметки не годилась Рашель, шикарной и высокомерно-едкой, неотразимой в своем черном шанелевском костюме и атласной блузке цвета красного вина.
      Во время очередной неловкой паузы, возникшей в разговоре, Джесси-Энн сжала под столом руку матери, бросавшей на нее тревожные взгляды.
      – Ты выглядишь сегодня просто великолепно, мама, – сказала она, чтобы как-то подбодрить Мэри Паркер. – Мне очень нравится твое розовое платье.
      – Твой отец сказал, что оно слишком молодежное, но я все-таки подумала, что оно мне идет, – сказала она, польщенная похвалой дочери.
      – С розовым цветом надо быть осторожней, как вы думаете? – прокомментировала эти слова Рашель. – Особенно это касается женщин старше тридцати.
      Джесси-Энн окинула свекровь уничтожающим взглядом.
      – Ярко-розовый цвет был одним из любимых у Шиапарелли, – парировала она, – и Шанель его тоже любила. А Лагерфельд вообще использует его где только можно… Он очень моден.
      – Да не хочу я ничего знать о том, что модно, а что нет! – Рашель взяла жареный хлебец и намазала на него крохотный кусочек масла. Все как завороженные следили за ее отточенными движениями. – Я выработала свой стиль к двадцати пяти годам и с тех пор его придерживаюсь, не оглядываясь ни на какие так называемые моды.
      После этой стычки Джесси-Энн старалась держать родителей подальше от Рашели, оберегая их от колкостей своей свекрови так тщательно, как если бы они были ее детьми.
      – Судя по всему, она очень славная женщина, – сказала ей мать с тенью сомнения в голосе, – и такая элегантная. Но вообще-то с такими деньгами, я думаю, просто нельзя не быть элегантной.
      – Не забивай ты себе всем этим голову, – посоветовал ей отец на прощание, – и помни, Джесси-Энн, ты можешь в любой момент вернуться домой.
      Но может ли она воспользоваться добротой своих родителей? Мысль эта сверлила ей мозг, пока их собственный реактивный самолет, за штурвалом которого сидел Харрисон, летел со скоростью более пятисот миль в час на запад, приближаясь к Спринг-Фоллс, штат Монтана.
      Построенный в двух уровнях и стилизованный под ферму дом, стоявший на большом участке земли на углу тенистой Биллингз-авеню, выглядел точно так же, как и всегда. Он был обшит деревом и выкрашен в белый цвет, сзади его огораживал штакетник, а спереди, между ним и тротуаром, простиралась зеленая лужайка. Ребята в свитерах по-прежнему гоняли на велосипедах по тротуарам или оттачивали баскетбольное мастерство, толпясь возле колец, укрепленных над дверями гаражей. Стоял теплый весенний вечер, и из распахнутых настежь окон доносились время от времени обрывки рок-н-ролльных ритмов, нескончаемо передаваемых подростковой телестанцией Эм-Ти-Ви. Смешиваясь с пением птиц и лаем собак, звуки эти образовывали своеобразный фон.
      «Вот типичная картина маленького городка», – усмехнулась Джесси-Энн, вылезая с Джоном на руках из взятого напрокат «мерседеса». Желая некоторое время побыть наедине с малышом, Харрисоном и родными, она отпустила на неделю няню Джона, памятуя среди прочего еще и о том, что они едут к его бабушке и в случае чего она, конечно же, окажет им всякое содействие, а стало быть, отпадает необходимость в какой-либо дополнительной помощи. Все должно пройти просто и тихо, по-домашнему. Она вовсе не намеревалась предстать перед жителями родного городка в роли эдакой праздной знаменитости, окруженной всеми атрибутами богатства. Чего она в действительности хотела, так это чтобы все шло так, как было всегда.
      Тут она увидела лучащееся радостью встречи лицо мамы и ее протянутые к ней руки, и Джесси-Энн бережно переложила на эти руки свой драгоценный сверток, откинув одеяльце так, чтобы всем было видно личико спящего мальчика.
      – Какой чудесный мальчик! – радостно воскликнула она. – Такой хорошенький… и вылитый Харрисон!
      – Вот уж кто точно знает путь к сердцу мужчины, так это вы, Мэри Паркер, – сказал, усмехнувшись, Харрисон и поставил на землю причиндалы Джона, без которых новорожденный не может путешествовать.
      – Добро пожаловать, Харрисон! – Скотт Паркер утихомирил двух здоровенных светло-серых веймаранеров. – Сез, Джейред, лежать! – Он увлек всех в дом и закрыл за собой дверь. – Джесси-Энн! – Руки отца обхватили ее за плечи, и она наконец-то почувствовала, что вернулась домой.
      – Это твой внук, – гордо сказала она. Малыш открыл свои синие глаза, обвел взглядом окружающие его незнакомые лица и неуверенно улыбнулся.
      – А у него совсем твоя улыбка, – удовлетворенно отметил Скотт. – Я ее помню еще с тех пор, как ты была в его возрасте. Только жаль, что здесь нет твоих братьев; они, наверное, тоже ее помнят.
      Старший брат Джесси-Энн, пошедший по стопам отца, получил место профессора английской филологии в Беркли, ее средний брат проходил интернатуру в чикагской больнице «Кук Каунти», а младший, всегда любивший вольную жизнь и природу, стал лесником в Йелоустоунском национальном парке.
      – В следующий раз, – пробормотала она, также очень хотевшая увидеть их дома, – надо будет с ними лучше договориться.
      Окна гостиной, выходившие на деревянную веранду, были открыты, и Джесси-Энн застыла в изумлении, увидев стоящую там пухленькую темноволосую девушку. Девушку эту она несомненно знала, они определенно где-то встречались, вот только где и когда…
      – Привет, – сказала девушка, застенчиво улыбаясь. – Я вижу, ты меня не узнаешь. Я – Лоринда Мендоза… Мы вместе учились в одном классе, в Спринг-Фоллс хай…
      – Как же, помню! – улыбнувшись, воскликнула Джесси-Энн. – Ты же лучше всех разбиралась в математике… Ты всегда давала нам сто очков вперед! Разве ты не пошла учиться дальше – в Оклахомский университет, например? Думаю, ты сейчас уже ас в компьютерной науке или в чем-нибудь в этом роде, ведь так?
      Лоринда в замешательстве помотала головой:
      – Я… нет, мне пришлось оставить все это. Мама была больна, и я нужна была дома. Я сейчас работаю бухгалтером в «Гэзетт», – она робко улыбнулась Джесси-Энн. – Твой папа помогает мне держать форму.
      – Ценю ее на вес золота, – прогудел Скотт Паркер. – Лоринда удерживает нас на плаву. Я думаю, без нее старушка «Гэзетт» просто бы обанкротилась.
      – Звучит здорово, – сказала Джесси-Энн, спрашивая себя, что же Лоринда делает у них дома. – Лоринда, это мой муж, Харрисон Ройл.
      – Приятно познакомиться, мистер Ройл, – сказала Лоринда, протягивая Харрисону руку с пухленькими пальчиками, причем он заметил, что ногти на них были обгрызены до мяса, воспалены и кровоточили.
      – Пять лет назад мы переехали с Девятой улицы на Биллингз-авеню, – Лоринда обратилась к Джесси-Энн. – И миссис Паркер, просто душечка, нашла человека, который ухаживает за мамой днем и вообще приглядывает за домом, пока я работаю.
      Джесси-Энн смутно вспомнила, что у девушки мать чем-то серьезно болела, но в целом ей было сложно отыскать у себя в памяти что-либо еще, касающееся Лоринды, – за исключением, пожалуй, ее удивительных математических способностей.
      – Ну же, Лоринда, ты ведь знаешь, что я всегда очень рада, когда кому-то оказываюсь нужна, – отозвалась миссис Паркер, направляясь на кухню. – Мне нужно сварить кофе. Почему бы тебе не остаться с нами выпить чашечку?
      – Спасибо, миссис Паркер, но я лучше пойду. Мама одна, она всегда начинает волноваться, если я надолго задерживаюсь. Приятно было с вами познакомиться, мистер Ройл, – добавила она, находясь явно не в своей тарелке, – и приятно снова встретиться с тобой, Джесси-Энн. Много воды утекло со времен Спринг-Фоллс хай…
      – Да, конечно.
      – Какой у тебя прелестный ребеночек! – сказала вдруг Лоринда. – Я была бы рада посидеть с ним в любой из вечеров, когда вы все надумаете пойти куда-нибудь поужинать.
      – Отличная идея! – воскликнула Джесси-Энн. – Я бы хотела сводить маму с папой в «Олд милл» поужинать… Тебе понравится, Харрисон, – заверила она его, – там подают хорошо приготовленную домашнюю еду – как раз то, что ты любишь. А яблочный пирог получается у них вообще почти как у мамы.
      – Только не как у моей мамы, – уточнил он с усмешкой.
      – Спасибо, Лоринда, – сказала Джесси-Энн, провожая ее до двери. – Я воспользуюсь твоим предложением.
      – В любое время, Джесси-Энн, – робко ответила та. – Я тебе уже говорила, что твоя мама так добра ко мне. Я была бы рада хоть чем-то тоже быть вам полезной.
      – Вот! – воскликнула Джесси-Энн, возвращаясь в дом и широко раскинув руки. – Здесь все, Харрисон. Дом… корни… откуда я родом. И где по-настоящему мое место!
      Харрисон удобно расположился на старой, широкой, обитой шотландской тканью тахте, а дремавший под тахтой рыжий кот вылез оттуда и, вспрыгнув к нему на колени, замурлыкал.
      – Что же, кажется, в твоей семье меня признали, – с улыбкой отметил он.
      Со вздохом облегчения Джесси-Энн плюхнулась с ним рядом, сбрасывая с себя теннисные туфли и расстегивая верхнюю пуговицу джинсов.
      – Гляди, что ты со мной сделал, – пожаловалась она своему сыну, спящему в коляске рядом с ними. – Разнесло в талии, по крайней мере, на дюйм.
      … – По моему образу мышления, ты по-прежнему слишком худенькая, – сказал Скотт Паркер, появляясь с ведерком со льдом, из которого торчала бутылка шампанского. – Я подумал, что это будет более кстати, чем кофе: в конце концов, у нас же праздник, не так ли? Теперь хорошо бы найти фужеры.
      – Мам, что на ужин? – спросила Джесси-Энн, в поисках фужеров заглядывая на кухню.
      – Конечно, твое любимое жаркое с овощами, зеленый салат и клубничное песочное печенье.
      – Я только дома жаркое и ем, нигде больше, – воскликнула Джесси-Энн, крепко обнимая мать за плечи, – потому что никто не готовит его так, как ты! – И совершенно не имело значения, что вечер был слишком теплым для жаркого. Она просто изливала накопившиеся у нее чувства.
      Хотя на протяжении всего ужина она встревоженно следила за Харрисоном, ей решительно не о чем было беспокоиться.
      Одетый в джинсы и голубую оксфордскую рубашку с закатанными рукавами, он выглядел настолько раскованным, что ей даже казалось – таким она его видит впервые, и наслаждался жарким и рассказами ее отца о шишках, постоянно сыплющихся на голову шеф-редактора местной газеты. Глядя на мужа, Джесси-Энн испытывала чувство гордости: вот он, такой интересный, сидит и совершенно на равных общается с членами ее семьи; ведь в конце-то концов между ними и тем миром, в котором он обычно вращается, лежала глубокая пропасть. Пока мужчины в компании собак отправились проветриться вокруг квартала, а Мэри давала малышу бутылочку, Джесси-Энн чистила и приводила в порядок посудомоечную машину.
      – Он, правда, очень славный человек, Джесси-Энн, тебе повезло, что ты нашла такого хорошего мужа, – заметила Мэри Паркер.
      – Да, – в ее глазах зажигались звездочки, едва она начинала думать о нем. – Да, я знаю…
      Позже она откуда-то вытащила один из своих старых школьных альбомов, которые они делали каждый год, и они с Харрисоном пролистали его, а она еще и поясняла ему, кто есть кто, указывая на близких своих друзей.
      – Вот это Джоан Лоренс, моя самая лучшая подруга. Думаю, в течение пяти лет мы практически жили вместе – либо она была здесь, у меня дома, либо я у нее. Правда, она красивая: такие чудесные темные вьющиеся волосы? Она замужем за дантистом, завтра мы их навестим. А это – Кип Джонсон – все девчонки втюривались в него по уши. А вот это Эйс! – Она крепко сжала руку Харрисона, пока тот пристально всматривался в лицо своего соперника.
      – У Эйса дела идут хорошо, – встрял в разговор Скотт. – Он сейчас играет в «Грин Бэй Пакерс» и показывает очень неплохой футбол.
      – А вот это Аймоджин Рейкс, – продолжала меж тем перечислять Джесси-Энн, – и Марли Джерзински… а это… ой, смотри, это же Лоринда! – Поднеся альбом ближе к глазам, она внимательно стала рассматривать круглое, одутловатое и угрюмое лицо девушки. – Теперь я вспомнила! – вскричала она. – Мама Лоринды была замужем за мексиканцем, очень смуглым, жгучим брюнетом; волосы у него были волнистые, он их вечно напомаживал, и они постоянно блестели. Был он настоящим пошляком: всякий раз забирая Лоринду из школы, он буквально ел девчонок глазами и никогда не позволял ей приводить домой других детей. По правде говоря, как я теперь понимаю, Лоринда всегда была очень одинока.
      – Бедняжка, – сказала миссис Паркер. – Ее отец сбежал с официанткой из закусочной на Биллингз-авеню, оставил свою жену и дочь, даже не попрощавшись, не говоря уж о чем-то большем. С тех пор они о нем ничего не слышали. По мне, так миссис Мендозе без него даже лучше, но, как известно, любовь зла… Конечно, она всегда была слаба здоровьем, но после его ухода она слегла. Как бы это сказать… зациклилась на этом, если вы меня правильно поняли. Словом, это ее подкосило. Никто не может точно сказать, что же с ней такое, но она превратилась в совершенного инвалида. Ну, а бедной Лоринде пришлось бросить колледж, чтобы за ней ухаживать. Назовем вещи своими именами, – добавила она, наливая себе еще кофе, – Лоринда не красавица, а с миссис Мендозой на шее ей вообще вряд ли удастся найти себе мужа. Жалко, конечно, что она пожертвовала ради матери своей будущей карьерой, очень жалко. По мне, так ей лучше всего было бы уехать подальше отсюда, от своей матери. Лоринда очень добросовестная и могла бы заработать гораздо больше того, что твой отец платит ей за работу в «Гэзетт».
      – Это несомненно, – согласился с ней Скотт, развалившись в своем любимом кресле у окна. – Лоринда не просто бухгалтер, ей, черт побери, рукой подать до гения математики. Что же до миссис Мендозы, то ее действительно жаль, однако это, видимо, нервы, хотя, на мой взгляд, ничего серьезного у нее нет, за исключением, может быть, пристрастия к бутылке.
      – Ну-у, Скотт, ты ведь не можешь знать наверняка, правда ли это…
      Джесси-Энн вспомнила, что ей, Джоан и Ким Бэссетт, жившим на Биллингз-авеню, приходилось по дороге из школы домой каждый раз проходить мимо дома Лоринды, и вот чтобы не сталкиваться с мистером Мендозой, когда тот вел свою дочь домой, и тем самым избежать его сальных взглядов, они преднамеренно убивали время, задерживаясь в школе после уроков. Стоило ей представить себе этот безмолвный и словно вымерший дом с плотно захлопнутыми дверями и ставнями и задернутыми шторами, чтобы ни один лучик солнца, ни один сосед не проникли внутрь, как у нее по спине пробежали мурашки. Она подумала о том, как, должно быть, одиноко бедной Лоринде было все это время, и тут же почувствовала угрызения совести: ведь тогда-то особого сочувствия к ней она не испытывала. Лоринда была одной из тех девочек, которые находились вне ее блестящего круга, к тому же сама Джесси-Энн так упивалась собственной полной и счастливой жизнью, чтобы еще скорбеть обо всех Лориндах мира сего. А помимо всего прочего, ей крайне не нравилось, как мистер Мендоза смотрел на нее. Даже стоя к нему спиной, она ощущала на себе его хищный, ощупывающий и одновременно пронизывающий ее насквозь взгляд. Однако теперь она испытывала чувство раскаивания за то, что вела себя тогда столь эгоистично. Бедная Лоринда, думала Джесси-Энн, ради матери ей пришлось пожертвовать всем, даже единственным своим талантом – недюжинными математическими способностями. А ведь это так несправедливо!..
      На следующий день она повела Харрисона к своей школе. Увидев ее, она с удивлением и разочарованием отметила, что по сравнению с тем, что сохранилось в ее памяти, место это как-то ужалось в размерах и стало более обыденным. В аптеке (она же закусочная) они заказали себе по стаканчику содовой и, сидя в тех же красных пластиковых кабинках, которые она помнила с детства, наблюдали, как с улицы врывается ребятня, прямиком с уроков, с шумом и возней рассаживается вокруг свободных столов, причем между мальчишками разыгрывались всегдашние бои за места по соседству с самыми красивыми девочками. Те, кто был с ней знаком, кричали «Привет!». Остальные задерживались у их столика, чтобы поглазеть на знаменитую Джесси-Энн, и, если она улыбалась, просили автограф.
      – А этот мужик кто? – спросила ее двенадцатилетняя нахалка с прямыми льняными волосами и широко посаженными голубыми глазами. – Он что, тоже знаменит?
      – На ее месте могла быть ты – пятнадцать лет назад, – рассмеялся Харрисон в ответ на негодование Джесси-Энн, прорвавшееся наружу, как только девчонка ушла.
      В тот же вечер они с Харрисоном и малышом отправились к Джоан на ужин, после чего Харрисон с Питом, мужем Джоан, уселись к телевизору смотреть футбольный матч, а женщины тем временем укладывали в постель двух пышущих энергией отпрысков Стивенсов. Позже пришла Ким со своим мужем, Тэдом Крамером, преуспевающим бизнесменом, владельцем сети маленьких закусочных быстрого обслуживания. Тэд сразу же ушел в гостиную, присоединившись к остальным мужчинам, а женщины уединились в чистенькой спальне Джоан с разрисованными маргаритками шторами и таким же в тон им покрывалом.
      – Расскажи нам, как ты живешь, – потребовали они от нее отчета. – На что это вообще, Джесси-Энн, похоже: быть женой миллионера?
      Глядя на своих подруг детства, которые, удобно расположившись на широкой постели и распахнув насколько можно было глаза в предвкушении чего-то небывалого, нетерпеливо ждали ее рассказа, Джесси-Энн не знала, что и сказать.
      – Да это точно так же, как быть замужем за любым другим парнем, – пожала наконец она плечами. – Ну, конечно, за исключением того, что Харрисон не такой, как все.
      – Да, конечно, он особенный: красавец, как Мэтт Диллон, и у него больше денег, чем у Рокфеллера, – рассмеялась Джоан. – Но расскажи, как ты-то сама живешь? У тебя хоть есть возможность покупать все, что захочешь, в магазинах Ройла?
      – Нет, не приходилось… Но Харрисон и впрямь предлагал мне поехать в Париж за покупками, – со смехом призналась Джесси-Энн.
      – Париж! – взвизгнули они хором. – Покупки! Господи, да мы уже за счастье считаем, когда удается в «Биллингз» выбраться! Расскажи еще что-нибудь…
      И Джесси-Энн поведала им о чудесной двадцативосьмикомнатной квартире. Она описала сокровища искусства и персидские шелковые ковры, отдельные для него и для нее ванные комнаты, отделанные ониксом, плавательный бассейн и гимнастический зал. Она рассказала им о дворецком, и о поваре, и о горничных, а еще она им сказала, что ей никогда не приходится даже пальцем пошевелить для того, чтобы ее воля была немедленно исполнена… Практически у нее никогда не было даже шанса пошевелить пальцем, поскольку у Джона есть няня, которая ухаживает за ним, выполняя за нее всю ее работу.
      – Так чем же ты занимаешься весь день? – спросила Ким, сверкая круглыми от потрясения глазами.
      Джесси-Энн пристально посмотрела на своих подруг и печально покачала головой:
      – Да в том-то все, видишь ли, и дело, что впервые в своей жизни я ничего не делаю!
      – Это для меня как сказка, – зевнула Ким. – Кажется, что я уже целую вечность встаю каждый день в пять утра к орущим детям.
      – Но это не сказка, Ким. Я вышла замуж за Харрисона, а не за его деньги. Управление делами семьи Ройлов немножко напоминает потакание капризам ревнивой любовницы. Харрисон просто ненавидит все эти приемы и прочую суету. Он много работает, а вечера любит проводить дома со мной и Джоном. Говоря откровенно, если бы не рождение Джона, я бы, наверное, сошла с ума. Я хотела снова начать работать и открыть дом моделей, но не думаю, что Харрисон правильно бы меня понял, – она вздохнула, переживая вновь свои тогдашние мысли. – Видите, брак с богатым человеком отнюдь не усыпан сплошь розами. – Она поймала на себе их скептические взгляды и, защищаясь, сказала: – Вот вы думаете, что я совсем заелась, а я не жалуюсь… Ради того, чтобы быть замужем за Харрисоном, я бы, пожалуй, даже отказалась от возможности быть самой преуспевающей женщиной в мире… Но даже сейчас сочетание этих двух сторон моей жизни доставляет мне некоторое удовольствие, – задумчиво добавила она.