Летучие образы

      Усмехнувшись, Каролина вступила на полосу движения, когда переключился свет светофора, и ждала, пока проедет грузовик с овощами, который медленно прокладывал себе путь, и не обращала внимание на судорожные сигналы и громкие ругательства, посылаемые ей. Какого черта, пусть они подождут!
      Она размышляла о том, сможет ли Джесси-Энн не счесть ее бесчувственной, если она позвонит ей в отель, чтобы обрисовать финансовое положение «Имиджиса»? В конце концов, Харрисон был главной фигурой в этой ситуации. Дело в том, что счет Ройлов всегда выставлялся и оплачивался мгновенно, но теперь был просрочен уже два месяца. И когда бы она ни звонила спросить об отсрочке, она получала пространные объяснения. Это было не похоже на Харрисона, и в конце концов, он был виновной стороной, поэтому не имел права вымещать свой гнев на «Имиджисе». Она до конца не верила, что он имеет к этому отношение, и теперь, когда размышляла об этом, стала подозревать вездесущую Рашель Ройл в том, что она использует свое влияние на бухгалтерский отдел. Эти старые сотрудники работали еще при ее муже и очень хорошо относились к Рашели. И все же, тревожно думала она, нельзя звонить Харрисону и говорить с ним об этом. Джесси-Энн никогда не простила бы ее.
      Келвин разговаривал по телефону в спальне.
      – Привет! – поздоровалась Каролина, бросая кейс, в котором покоились последние доказательства финансовой катастрофы «Имиджиса». Затем на стул полетели пиджак и сумочка. Сбросив туфли, она прошла в спальню, ласково улыбнувшись Келвину, который, растянувшись на кровати, мягко мурлыкал в трубку.
      – Ладно, дорогая, мне надо идти, – сказал он, когда Каролина направилась в гостиную, наклоняясь, чтобы взять кота, который с мяуканьем шел за ней.
      – Сластена, – прошептала она в его теплый серый мех. – Тебе от меня нужна только еда…
      – Привет, малыш! – Келвин обнял ее, целуя в волосы, и кот, испугавшись, мгновенно подняв уши и выпустив коготки, спрыгнул с ее рук.
      – О! – воскликнула она, вытягивая руку и рассматривая царапину и выступившую кровь. – Ты испугал его, Келвин!
      – Извини… Давай продезинфицируем. – Он быстро провел ее в ванную комнату, и в шкафу среди прочих медикаментов нашел антисептик и замазал царапину.
      Каролина наблюдала за ним, раздумывая, кого это он только что по телефону назвал милой?
      – Все в порядке, Кортни, ты будешь жить. А как насчет бутылки шампанского? Ты выглядишь так, что тебе следует выпить. Что произошло? В «Имиджисе» обвалилась крыша?
      – Можно сказать, что да, или, по крайней мере, я думаю, это скоро произойдет, – вздохнула Каролина.
      Наклонив голову набок, Келвин рассматривал ее печальное лицо.
      – Я могу чем-нибудь помочь?
      – Нет. Спасибо. Но шампанское – это великолепно. – Вернувшись в гостиную, она устроилась на софе, поджав под себя ноги и уютно подперев подбородок рукой.
      – Шампанское сейчас будет, дорогая, – сказал Келвин, направляясь в кухню.
      Резко зазвонил телефон, и она раздраженно посмотрела на него. Ни с кем, ни с кем ей не хотелось говорить по телефону, Кроме Джесси-Энн, конечно.
      – Алло!
      – Здравствуйте, можно Келвина?
      Голос был женский, не знакомый Каролине.
      – Это тебя, – сказала она, бросив трубку на софу. Келвин лениво вернулся в комнату, взял трубку и сел в огромное кресло у окна.
      – Да, – сказал он, а потом: – Это опять ты! Дорогая, разве я не просил тебя не звонить? Да, я знаю… Конечно, я тоже…
      Повесив телефон на плечо, он встал и ходил, измеряя пространство между ковром и окном.
      Каролина наблюдала за его смуглыми босыми ногами, которые шлепали взад и вперед, и уже не притворялась, что не слушает. Чутье подсказало ей, что этот разговор касается и ее, и неожиданно ее надежный мир дрогнул.
      – Конечно, да, дорогая, – говорил Келвин, – но ты знаешь, как обстоят дела… Ну, давай же не будем так… Да, я тоже. Извини, дорогая, ты не обижаешься? Конечно, в любое время. Пока.
      Бросив трубку в углубление телефонного аппарата, он отправился на кухню. Ощущение тисков внизу живота превратилось в боль. Может, она просто глупа и надеялась, что все-таки ошибалась, но для нее разговор звучал так, словно Келвин разговаривал с кем-то, кого он очень хорошо знал. Очень близко было бы правильным словом, чтобы охарактеризовать интонацию. «О Боже!» думала она, крепко прижав руку к животу, она надеялась, что ошибалась…
      – Иди сюда, дорогая, – позвал Келвин, выходя из кухни с наполненными бокалами. – Шампанское – самое лучшее средство, чтобы взбодрить тебя и всех уставших от работы людей.
      – Чашка чая тоже известна тем, что творит чудеса, – отстраненно ответила она, избегая соблазна задать вопросы, которые дрожали у нее на губах.
      – Итак, что нового в «Имиджисе»?
      Он даже не собирался ничего говорить об этих двух телефонных звонках, он вел себя так, будто их просто не было. Каролина молча смотрела в свой бокал.
      – Эй, Кортни, не может же все быть так плохо, – сказал он, беря ее руку и сжимая. – Нет ничего, что нельзя было бы поправить!
      – Похоже, что у меня больше проблем на сегодня, чем я считала, – взорвалась она неожиданно. – Кого, интересно, ты называл «дорогая» по телефону, Келвин Дженсен?
      Он с минуту пристально смотрел на нее, не отвечая, потом сказал:
      – Кортни, это совсем не относится к тебе.
      – О, а почему не относится ко мне? Разве я не живу здесь с тобой? Кортни и Келвин – счастливый дуэт? Тогда кто же «дорогая»?
      – Она не имеет для меня никакого значения, Кортни. Просто девушка, которую я знаю… знал…
      – Тогда, в прошлом? – Луч надежды засветился в ее глазах, но Келвин колебался.
      Это смешно, думала она, что изо всех качеств, которые она ценила в Келвине, больше всего ей нравилась его прямота и откровенность. Келвин всегда говорил то, что думал…
      – Слушай, дорогая, зачем мы начинаем все это? – наконец-то сказал он. – Я же сказал тебе, что она ничего для меня не значит.
      – Ничего? Как это может быть – ничего? Она сегодня уже дважды звонила тебе! Может, она хочет приехать и остаться, как это делают старые друзья? – Каролина смотрела на него, кусая губы, чтобы не расплакаться. Неожиданно ей захотелось очутиться где-нибудь в другом месте, где угодно, только не здесь, говорить эти слова мужчине, которого она любила…
      – Кортни, послушай, она никто, просто девушка, модель… Она была на съемках «Викинга» в Швеции…
      – В Швеции? Но съемки «Викинга» были всего две недели назад, даже меньше – может быть, дней десять.
      – Ничего не было, дорогая, она ничего для меня не значит… Она просто милая девушка, и думаю, что сегодня она чувствовала себя немного одиноко, потому и позвонила мне.
      – Так, как делала это в Швеции? Келвин угрюмо посмотрел на нее:
      – Я уже сказал тебе, что она для меня ничего не значит. Ты знаешь, как это бывает на выездных съемках – теряется ощущение времени, реальности… Всегда так одиноко, Кортни! Между людьми что-то происходит! Но никто не относится к этому серьезно… Это не имеет значения… это просто… развлечение.
      Каролина осторожно поставила полный бокал, высоко вздернув подбородок, чтобы слезы не побежали по лицу. Затем она встала и пошла через комнату, взяв туфли из угла, куда она бросила их.
      – Эй, Кортни… дорогая, прости меня. Но я говорю тебе, что ничего не было. Черт возьми, Кортни, почему тебе понадобилось спрашивать меня! – Келвин рассерженно смотрел на нее, а она тоже смотрела на него, ослепленная слезами, которые теперь безостановочно текли по лицу.
      – Черт возьми, а почему тебе нужно рассказывать мне? – сквозь слезы спрашивала она. – Мог бы притвориться. Мог бы придумать какое-нибудь оправдание… О, ты идиот, Келвин Дженсен! Я ненавижу тебя! – Она со всей силы ударила его ногой, направив тяжелый удар на голень.
      – Боже! – Келвин отпрыгнул, потирая ушибленную до синяка ногу. – Для чего ты это делаешь, Кортни?.. Подожди минуту…
      Когда она направилась к нему, он инстинктивно зашел за софу.
      – Ну же, Кортни, это ничего, уверяю тебя, ничего не значит, дорогая. Я люблю тебя… Теперь посмотри, что ты сделала с нашим чудесным, мирным вечером…
      – Что я сделала? Боже мой! – Охваченная отчаянием, гневом и болью, Каролина посмотрела на него, ища глазами, что можно было бы швырнуть, но единственное, что было под рукой, это хрупкая фарфоровая ваза с превосходными желтыми розам, которые он всегда покупал ей. Она не могла позволить себе швырнуть эту вазу, но, черт возьми, ей хотелось, чтобы ему было так же больно, как и ей… Только посмотрите на него в кашемировом свитере и белых брюках… Подарок Господа одиноким моделям… Неожиданно она поняла, что ей делать. Развернувшись на каблуках, она прошла в спальню. Встроенный шкаф был набит одеждой, спортивным инвентарем, на три четверти принадлежащими Келвину. Дотянувшись, Каролина сняла его кожаный пиджак от Версаччи, дюжину костюмов от Армани, плащ от Джанфранко Ферре, запихивая это в огромный баул, потом сверху швырнула ботинки от Гуччи.
      Одним взмахом руки она очистила полку от небольшого количества кашемировых свитеров, засунув их поверх ботинок, и, сев сверху, с усилием застегнула «молнию». И, щелкнув замками, победно посмотрела на Келвина, который стоял в дверях и удивленно взирал на нее.
      – Кортни? – вопрошал он. – Что происходит? Что ты делаешь с моей одеждой?.. Эй, ты ведь не думаешь выбросить меня на улицу, ведь нет? Потому что, если собираешься это сделать, предупреждаю, что я не уйду…
      Постанывая под тяжестью баула, Каролина потянула его через холл. Она открыла дверь и перетащила баул через порог, а потом обернулась, чтобы взглянуть на Келвина последний раз, прежде чем захлопнуть дверь перед его носом. Гнев придавал ей силы, когда она тащила к лифту тяжелый груз, нетерпеливо нажимала на кнопку вызова, пока дверь не открылась.
      «Я знаю, что собираюсь делать», – зло думала Каролина, втаскивая баул внутрь. Она точно знала, как отомстить Келвину.
      – Кортни, подожди… Эй, что происходит? – Келвин вскочил в лифт, когда двери уже закрывались. – Дорогая, что ты делаешь? Куда ты собралась с моими вещами?
      Каролина смотрела прямо перед собой, не обращая на него внимания, про себя поторапливая лифт. Вместо этого он с легким звоночком остановился, и вошла очень интересная пожилая чета. Они с любопытством смотрели на заплаканное лицо Каролины, а потом их внимание привлек огромный баул, откуда торчали рукава и штанины. Женщина обратила свой взор на Келвина, пристально глядя на его ноги. Он проследил за ее взглядом, соображая, что же было не в порядке, что так заинтересовало ее.
      – Ну, – сказал он, выдавливая из себя кислую улыбку, – боюсь, что я забыл надеть ботинки. Неважно, в этом чемодане полно обуви, но единственно, что мне нужно сделать, это убедить даму выдать мне хотя бы пару.
      – Не похоже, что ты думаешь, что это будет легко, сынок, – заявил мужчина, Подмигивая Каролине, когда лифт остановился и они выходили.
      – Позволь помочь тебе! – воскликнул Келвин, когда Каролина принялась сражаться с тяжелым баулом.
      – Не прикасайся ко мне, уйди! – закричала она. Он отступил назад, пораженный ее гневом.
      – Кортни, это на тебя не похоже! – кричал он, когда она проходила через вращающиеся двери на тротуар. – Это не та спокойная, уравновешенная, логичная, красивая Каролина Кортни, которую я знаю.
      – Да уж, это точно, – огрызнулась она, останавливая такси и затаскивая внутрь баул.
      – Куда мы едем? – требовательно спросил Келвин, держа дверцу открытой.
      – Ты, Келвин, – ответила Каролина, захлопывая дверь, – никуда не едешь.
      – Боже, Кортни, я не успеваю, – взмолился он, перебирая ногами, в то время как прохожие оборачивались, смеясь.
      – Куда, мадам? – Лицо водителя такси было совершенно равнодушным, он не собирался быть вовлеченным в семейный конфликт.
      – Риверсайд-драйв, – сказала она, отворачиваясь от молящего лица Келвина в окне.
      Келвин, не веря своим глазам, смотрел, как отъезжает такси, а потом остановил другое.
      – Поезжайте за этим такси! – закричал он, запрыгивая в машину и захлопывая дверь.
      – Вы серьезно? – Водитель с тревогой посмотрел на него.
      – Конечно, серьезно, черт возьми, там моя девушка со всей моей одеждой!
      – Она могла оставить вам, по крайней мере, хоть пару ботинок, – проговорил водитель, сочувственно глядя на его босые ноги. – Хорошо, приятель, мы сделаем это… Мне всегда этого хотелось. Вы знаете, никто раньше не просил меня догнать машину. Разве не забавно? Никто во всем Манхэттене! Можно подумать, что никто не смотрел такие фильмы…
      – Поезжайте! – взревел Келвин, наклоняясь вперед и стараясь в потоке машин найти ту, в которой ехала Каролина. – Риверсайд-драйв! – радостно вспомнил он.
      – Хорошо, Риверсайд, это просто… Мы приедем туда до того, как они доберутся… – Поставив ногу на педаль газа, водитель прорывался через поток движения. Довольная усмешка блуждала по его лицу.
      Каролина смотрела на поток машин, выбирая место, где удобнее остановиться.
      – Водитель, остановитесь, пожалуйста, здесь, – повелительно произнесла она.
      Водитель затормозил у тротуара и с беспокойством посмотрел на нее.
      – Вы уверены, что хотите сделать это, леди? Бедняга определенно волнуется за вещи.
      – Этот бедняга, как вы называете его, – злобный, двуличный обманщик. Я ненавижу его, – отозвалась Каролина дрожащим голосом.
      – В таком случае, – вздохнул водитель, выбираясь из такси, – разрешите помочь вам с этим баулом. Он слишком велик для такой малышки, как вы.
      – Спасибо. Вы очень добры.
      Он поставил баул рядом с ней на тротуар, и Каролина сунула ему в руку десятидолларовую купюру.
      – Эй, леди, а как же сдача? – закричал тот, когда она, подняв баул, потащила его вниз по улице к месту, которое выбрала еще раньше.
      – Оставьте себе.
      Качая головой, он встревоженно смотрел, как она остановилась у парапета и смотрела на реку… Не собирается же англичанка броситься в реку?
      Машина Келвина заехала на тротуар, завизжали тормоза, и он выскочил из машины.
      – Кортни! – взмолился он. – Дорогая, не делай этого! Наклонившись, Каролина открывала баул.
      – Смотри, Келвин, – позвала Каролина. Схватив охапку дорогой одежды, она швырнула ее через парапет в реку. Затем, прихватив полдюжины пар ботинок от Гуччи, бросила их вслед.
      Келвин остановился на полпути, удивленно глядя на нее. Водители такси наблюдали за ними.
      – Боже, – сказал один из них, закуривая, – я всегда думал, что англичане – спокойные, милые люди… Такие, как ее высочество.
      Каролина запустила кожаный пиджак от Версаччи в реку, за ним последовало полдюжины свитеров.
      – Посмотри-ка на это, – прокомментировал другой водитель. – Она выбрасывает весь гардероб этого бедолаги в реку, даже оставила его разутым, беднягу.
      Келвин бросился вперед и, ступив на камни тротуара, поморщился. Доковыляв до реки, он широко раскрытыми глазами смотрел на Каролину и на реку. Его пиджак плавал по коричневой поверхности с раскинутыми рукавами, как руки у отдыхающего пловца, а костюмы и свитера намокшими комками шерсти плыли вниз по течению. Одинокий ботинок, как маленький эскимосский каяк, качался на волнах, словно готовясь к гонкам.
      Каролина захватила еще одну охапку одежды, стараясь перекинуть ее через парапет.
      – Постой, позволь мне, – вежливо сказал Келвин. Взяв одежду из рук Каролины, он наклонился и бросил ее в воду.
      Каролина взглянула на него, затем на одежду, плывущую по реке.
      – Келвин, ты выбросил свой любимый костюм от Армани!
      Он кивнул, наблюдая, как предметы его гардероба плывут по реке.
      – Я знаю, – он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Глаза Каролины покраснели и опухли, каштановые кудри растрепались. Она была самой красивой девушкой, какую он когда-либо видел.
      – Это неважно, – сказал он. – Они ничего для меня не значат, Кортни. Это только одежда. Единственное, что волнует меня в этом мире – это ты, и если ты когда-нибудь покинешь меня, думаю, что захочу последовать за своей одеждой – в реку. Прости меня, Кортни, я не хотел сделать тебе больно. Я люблю тебя. И только тебя.
      – О, Келвин! – Она очутилась в его объятиях, он целовал ее, весь ее гнев пропал, и этот жест, когда он выбросил свои самые дорогие вещи, был как очистительное кровопускание, которое подтверждало, что в конце концов ничто не имело значения. Больше ничто не имело значения – ни модель из Швеции, ни какая-то другая модель – они любили друг друга.
      Водитель такси присвистнул:
      – Вы когда-нибудь видели Лорен Бокалл в этом фильме с Богартом? Или, подождите минутку, или это была Ингрид Бергман? Вы помните, тот, где она садится в самолет и покидает его? Так я хочу сказать, приятель, что это лучше, чем в том фильме! – Усмехаясь, водитель окликнул: – Эй, ребята, вы едете домой, или как?
      – Кортни, мы едем домой? – спросил Келвин, все еще целуя ее.
      – Куда же еще? – прошептала она с закрытыми глазами. Обернувшись еще раз, чтобы взглянуть на одежду, плывущую по реке, Келвин начал смеяться:
      – Только посмотри, что ты наделала, сумасшедшая женщина! – воскликнул он со смехом. – Ты сумасшедшая, и я люблю тебя! Говорю тебе, что мы можем начать сначала!
      В одно мгновение он забросил баул с оставшейся одеждой в реку. Они перегнулись через парапет, корчась от хохота, а поджидающий их водитель в удивлении почесывал голову.
      – Сумасшедшие, – задумчиво определил он. – Кто это был – Ноэль Ковард? – который сказал, что англичане – сумасшедшие?

ГЛАВА 32

      Маркус Ройл стоял посреди элегантной розовой гостиной, желая того, чтобы ему не пришлось сказать бабушке то, что он скажет. Несмотря на ее высокомерное поведение и стремление к власти, он очень любил ее. Но Рашель Ройл была сильнее многих, она была богата и привыкла следовать своим собственным путем. Она могла быть и очень опасной.
      – Маркус, это сюрприз! – воскликнула Рашель. – Я думаю, ты знаешь последние новости. Да, конечно, поэтому ты здесь, а не в колледже! – Выражение сильного раздражения исказило ее лицо. – Джесси-Энн разрушает наши жизни своим дурацким поведением.
      – Бабушка Ройл, думаю, что ты неправа, пытаясь отнять Джонатана у Джесси-Энн, – сказал Маркус, сразу ввязываясь в битву. – Ты должна позволить отцу и его жене самим решить их собственные проблемы, а не пытаться вмешиваться.
      – То, что делаешь ты, не так ли? – Голос Рашели звучал тяжело и саркастично. – А тем временем мой маленький внук один с этой глупой, эмоциональной особой. Только Бог знает, что она сделает с ним. Верно, увезет его в Монтану, к своей семье, если у нее появится хоть малейшая возможность.
      – А почему бы и нет? Джонатан такой же внук Паркеров, как и твой. Единственная разница между вами, бабушка, в том, что у тебя больше денег.
      – Джонатан – Ройл, – резко ответила она, – так же, как и ты, Маркус. Я удивлена, что ты говоришь подобные вещи. Разве у тебя нет чувства лояльности по отношению к семье?
      – К семье – да, но не к тебе, когда ты так ведешь себя. – Маркус с усилием сдерживал голос. Он не хотел расстраивать бабушку. – Джесси-Энн часть нашей семьи, только ты никогда не признавала этот факт.
      – Чепуха, эта девушка не подходила нам. Она никогда не была подходящей женой для Харрисона. Думаю, она будет вполне счастлива тем щедрым содержанием, которое, без сомнения, он ей назначит, а она, вероятно, вложит его в это глупое агентство моделей, выбрасывая на ветер приличные деньги Ройлов! Но мальчик – мой!
      Ее зоркие, победно сияющие, неизменно бдительные глаза встретились с глазами Маркуса. По мнению Рашели, битва закончилась и была выиграна ею.
      – Бабушка, – медленно выговорил Маркус, – хочу, чтобы ты знала: если ты попытаешься отнять Джонатана у матери, ты потеряешь и своего второго внука.
      Рашель набрала в грудь воздуха и, чтобы удержаться, крепче держалась за край стола.
      – Не следует говорить мне подобные вещи, Маркус, – едва слышно сказала она.
      – Извини, бабушка, что я вынужден говорить тебе это, но в конце концов, ты точно так же угрожаешь Джесси-Энн… Ты хочешь навсегда отнять у нее сына.
      Дрожащей рукой приглаживая свои безупречно гладкие темные волосы, Рашель опустилась в кресло.
      – Ты не должен спорить с бабушкой, Маркус, ты только мальчик… Ты должен уважать решения людей, которые старше и мудрее тебя, людей, у которых больше жизненного опыта…
      – Это ерунда, бабушка, и ты знаешь это!
      – И что же ты тогда предлагаешь?
      – Выждать и позволить отцу и его жене самим все решить.
      – Ждать! – фыркнула Рашель. – Ждать, когда эта особа планирует забрать не только моего внука, но также и деньги семьи.
      Маркус вздохнул. С бабушкой так было всегда, бизнес и деньги стояли на первом месте. Ей никогда не приходило в голову, что Джесси-Энн не волновали деньги семьи Ройл и что она на самом деле любила его отца. Просто их отношения запутались. Джесси-Энн очень хорошая и нравилась ему, он был уверен, что у нее не было неискренних намерений. Она просто не осознавала, что сделала.
      – Ты слишком напорист, Маркус, – сказала Рашель, прячась за привычной холодной маской, – но это не решает проблему.
      – Ты можешь решить одну из проблем, и вот почему я здесь. – Пройдя через комнату к стулу, где сидела Рашель, он взял ее руку. – Я люблю тебя, бабушка, ты знаешь это? Вспомни, когда я был маленьким мальчиком, а отец был в Европе или просто очень занят? Ты была той, с кем я жил и проводил почти все время, несмотря на всех чудесных нянек и гувернанток, которых ты для меня нанимала. Я до сих пор помню, как мы играли в футбол в гостиной твоего огромного дома в Коннектикуте.
      – И разбили китайскую вазу, – сказала в ответ Рашель. – Ты был самый сильный мальчик, хотя выглядел тощим, как палка, малышом.
      – А ты брала меня на прогулки в дальний конец сада, мне казалось, что это путь в много миль, и там был ручей, и вместе мы переходили его…
      – И ты порезал камнем ногу… О, Маркус! Я скучаю по этому времени, скучаю и хочу, чтобы это все было с Джонатаном.
      В ее глазах стояло выражение растерянности, и впервые Маркус подумал, что бабушка выглядит на свой возраст. Он нежно поцеловал ее руку.
      – Все будет хорошо, бабушка, я обещаю, – сказал он. – Только дай им время. И знаешь что? Я могу поспорить, что если ты станешь мягче относиться к Джесси-Энн, она будет больше, чем счастлива, разрешить тебе принимать участие в жизни Джонатана. Ведь в конце концов, для чего нужна бабушка, как не для того, чтобы баловать и портить внуков? Мы же не можем лишать всего этого сейчас маленького Джонатана?
      Его карие глаза, так похожие на глаза его дедушки, молили и требовали сострадания к отцу и Джесси-Энн. Вспоминая милого маленького мальчика, каким он был, Рашель почувствовала, как слезы подступают к глазам, но она не плакала с тех пор, как умер Морис, и конечно, не собиралась плакать сейчас.
      – Давай, бабушка, пообещай мне сейчас! Мы не будем вмешиваться.
      – Ну, хорошо, – сказала она, сдаваясь со вздохом. – Но я, конечно, надеюсь, что ты прав, Маркус. А теперь поцелуй и обними свою бабушку. Неожиданно я почувствовала себя такой одинокой.
      – Совершенно необязательно чувствовать себя одинокой, бабушка, пока ты не вышла из игры, – шептал он, целуя ее мягкую, слегка напудренную щеку. – Ты же знаешь, я обожаю тебя… И ты дашь сто очков вперед любой другой бабушке, которых я знаю…
      – Довольно, довольно, – ответила она, улыбаясь ему. – А теперь не останешься ли, чтобы пообедать со старой женщиной?
      – Жалеешь себя? – спросил он, улыбаясь.
      – Может быть, – ответила Рашель.
      – Самое лучшее лекарство от этого – обед в хорошем ресторане, – решил он. – Давай, бабушка, надевай шляпу… Я не могу дождаться того момента, когда увижу лица посетителей ресторана. Всем будет интересно знать, завела ли Рашель Ройл себе молодого любовника!
      – Маркус! – поразилась Рашель. Но она улыбалась, и в ее глазах он увидел искорку, которой давно уже не подмечал. Может быть, бабушка одинока, с болью подумал Маркус, более одинока, чем он мог представить, потому что она всегда пряталась за фасадом неукротимой силы и целеустремленности. Бабушке Ройл нужно было быть все еще необходимой, выполнять свои обязанности. Во время обеда он уговорил ее поехать еще в один круиз и подумать о вилле на Ривьере этим летом. Может, вся семья сможет поехать, если ему удастся собрать их всех в одно время. Рашель и ее два внука, Гала-Роза, Джесси-Энн и Харрисон. Бабушке нужна семья, как любому из них… А если… Нет, когда все будет улажено, он намерен сделать так, чтобы ей все-таки это оказалось бы нужным.

ГЛАВА 33

      Взлохмаченная Даная торопливо шла вдоль ангаров по бетонированной площадке аэропорта в Зальцбурге, торопясь пройти паспортный контроль и таможню и добраться до ожидающих лимузинов, которые довезут их до международного лыжного курорта в Кицбюэле. Это была пятая и – даст Бог! – последняя неделя выездных съемок, думала Фрости, проверяя фотоаппараты и остальное снаряжение и наблюдая, как грузят на тележку огромные фибровые чемоданы с чудесными туалетами и мехами, перед тем как их маленькая кавалькада наконец-то сдвинулась с места.
      Серия работ Данаи, состоящая из трех частей, должна была называться «Сюрпризы», и не удивительно, что на них была изображена Гала-Роза.
      За прошедшие две недели они исколесили почти полмира в поисках ослепительно прекрасных мест, которые хотела найти Даная. Она сфотографировала Галу в Исландии в изысканно-причудливом вечернем платье, тяжелых украшениях, на фоне бледного ледяного северного моря, одну, на волнах – экзотическая красавица с потерпевшего аварию судна в изумрудном шифоне и изумрудах. Сняла Галу как шикарного денди во фраке, черном галстуке и огромной величины бриллиантах на отдаленном архипелаге в Финляндии, где обитали только подходящие по цветовой гамме серо-белые кричащие чайки. Она сфотографировала Галу обнаженной, закутанной в соболье манто стоимостью двести тысяч долларов, и огромных сапфирах, на санях с упряжкой лаек в ледяной Норвегии.
      Фрости и остальные были одеты в пуховые куртки с капюшонами, шарфы, теплые сапоги, и очень жалели Галу на этих ледяных съемках. Ей удавалось выглядеть уравновешенной и спокойной, но ее отрешенный взгляд скрывал, что она буквально онемела от холода.
      В поисках тепла они полетели оттуда в Турцию, и хотя солнце было далеко не летним, для них это было небесным блаженством после ледяного холода. Они с сомнением наблюдали, когда Даная с вертолета фотографировала Галу, рискованно балансирующую на носу быстроходной моторной лодки в бронзовом макияже, сделанном Изабель, похожую на античную скульптуру, с прищуренными глазами и волосами, летящими назад на ветру. Тело Галы кричало от напряжения, и после всего этого она обессиленно дрожала от пережитого страха. Но Даная утверждала, что дело стоило того, фотографии были чудесны. И они должны были признать, что снимки действительно прекрасны. Они исколесили Европу в поисках определенного места, вылизанного ветрами, поросшего вереском болота, и наконец-то нашли его в Ирландии. Они укутали Галу в бесценные старинные шали из Кашмира и грубый твидовый костюм – последнюю модель японских дизайнеров, и впервые бедной девочке было тепло. Фрости подумала, что никогда не видела никого более уязвимого и ранимого, чем Гала. Ее тонкие лодыжки, показывающиеся из-под объемных слоев одежды, и вся картина в какой-то степени пробуждали воспоминания о временах, когда вид мгновенно промелькнувшей лодыжки считался очень эротичным.
      Затем Даная обнаружила лес во Франции, где водились дикие кабаны, и она скомандовала, чтобы обнаженное тело Галы было разрисовано так, чтобы сливалось с окружающими деревьями. Боящаяся диких кабанов, Гала изображала дух природы. В кружеве сумерек ее лицо походило на лицо маленького беспризорного ребенка, изумруды на шее и в ушах мерцали загадочным отдаленным сиянием.
      Фрости только один раз видела, как Гала заупрямилась, когда Даная попросила ее встать на самый край скалы и смотреть на море. На ней было надето белое шелковое бальное платье и черная накидка, волной струившаяся за ней. Она подошла к краю, затем остановилась. Лицо стало пепельно-серым. Дрожа от испуга, она моляще обернулась к Данае, которая заставила ее идти вперед.
      – Иди, иди, Гала! – кричала она. – Ничего хорошего – вот так оглядываться назад. Встань на самом краю.
      Фрости заметила, что у Галы побелели костяшки пальцев, когда она вцепилась в ниспадавшую накидку, а потом крепко закрыла глаза, двигаясь чуть-чуть вперед, но все еще недостаточно, чтобы удовлетворить Данаю. Фотографии были катастрофой, заявила она в тот вечер, они не производили никакого впечатления, и все по вине Галы. Она сердито смотрела на Галу, которая всего лишь тихо сказала:
      – Извини, Даная, у меня просто немного кружилась голова, вот и все. Это больше не повторится.
      Фрости надеялась, что это и впрямь не повторится, потому что ей казалось, что поиски Данаи становятся более чем опасными как для Данаи, так и для Галы. С тех пор как она обнаружила, что можно снимать с вертолета, Даная нашла дюжину новых ракурсов для избитых тем и выглядела, как ребенок с новой игрушкой. Держась только на страховочных ремнях, она свешивалась с вертолета, будто была каскадером в фильме о Джеймсе Бонде, и с душой, ушедшей в пятки, они наблюдали, как она летела над местом съемок.
      Всему есть предел, устало решила Фрости, когда лимузины высадили их изрядно запылившуюся команду у отеля, расположенного у подножия покрытого снегом Кицбюлерхорна. Она не могла больше разъезжать с Данаей – та увлекала их вперед, пока они не валились с ног, и кроме того, ей не нравилось то новое, что стало появляться в ее работе во время съемок. Казалось, Даная настолько поглощена погоней за некоей идеей совершенства, что даже не сознавала риска, которому подвергалась. Это была их последняя остановка, и когда они вернутся назад в Нью-Йорк, Фрости решила, что уйдет.