Глава первая

Новый мужчина — новая прическа. Даже забавно: каждый раз, когда мы с кем-нибудь расстаемся, то проделываем одно и то же. И это не глупости: я точно знаю, что происходит все по накатанной схеме. Достаточно просто заглянуть в альбом с фотографиями:

ГОД: 1985-й.

ОН: Грег Дейли, любитель дикой природы.

ПРОБЛЕМА: Аннелизе как-ее-там, немецкая студентка по обмену, тоже любительница дикой природы.

ДВА МЕСЯЦА СПУСТЯ: всклокоченная «бананарама».

ГОД: 1987-й.

ОН: Филип Зебраски, любитель секса по два-три раза за день.

ПРОБЛЕМА: называл меня «липучкой».

ЧЕТЫРЕ ДНЯ СПУСТЯ: стрижка с летящей челкой, как у принцессы Дианы.

ГОД: 1990-й.

ОН: Джейми Стритон, сдвинутый на бейсболе американец.

ПРОБЛЕМА: я для него слишком холодна.

ЧЕТЫРЕ ДНЯ СПУСТЯ: неудачная домашняя «химия».

ГОД: 1993-й.

ОН: Леон Мерсер, великовозрастный студент-радикал.

ПРОБЛЕМА: скандал, учиненный из-за того, что я позаимствовала деньги на шоколадку из Фонда рабочих-социалистов.

МЕСЯЦ СПУСТЯ: стрижка кухонными ножницами.

ГОД: 1994-й.

ОН: Энтони Андерсон, «партнер» de facto, супруг времен грядущих.

ПРОБЛЕМЫ: вечно переключал телеканалы; торчал перед зеркалом дольше меня; постоянно спрашивал, как он выглядит, прежде чем выйти на улицу; не мог запомнить по имени никого из моих друзей; запихивал в стиральную машину вместе со своими мохнатыми куртками еще и теннисные мячи: чтобы куртки оставались мохнатыми. Кроме того, гробил время на дайвинг, на разговоры о дайвинге и на развешивание по стенкам календарей, посвященных дайвингу. А еще пришпандорил на автомобиль наклейку с девизом «Дайвингисты достигают глубин!». Чистая брехня, да и сама наклейка дурацкая.

НЕДЕЛЮ СПУСТЯ: «боб», как у Линды Евангелисты.

Если быть до конца честной — не могу сказать, чтобы хоть однажды ход с новой прической сработал. Сделав стрижку, как у принцессы Дианы, после того как умотал Филип Зебраски, я лишь впала в депрессию. К тому же насквозь провоняла муссом для укладки. И несколько месяцев ко мне никто не решался подойти.

Сбежав из квартиры, которую мы делили с ублюдочным нырялой Энтони Андерсоном, я со своим «бобом» в духе Линды Евангелисты не связывалась ни с кем добрых два года. Но как ни верти... Сейчас мне требовалось срочно сменить прическу. Надо было почувствовать себя обновленной. И вообще, как и всем женщинам с разбитым сердцем, мне необходимо было вновь пройти через эти маленькие, столь хорошо знакомые обряды. Новая стрижка, новая жизнь — сами знаете, как это бывает.

И еще требовался новый цвет. В этот раз мне захотелось чего-нибудь очень короткого и очень рыжего. Словом, хотелось измениться. И над этим следовало изрядно поработать — вдруг наткнусь где-нибудь на улице на Дэна. Или на Дэна с другой женщиной. Господи... Сама мысль встретить его с другой...

Вот что в расставаниях самое гнусное. Поразительная легкость, с какой представляешь, как человек, с кем еще пару недель назад ты гуляла под ручку, касается языком губ твоей преемницы. Честно говоря, мне совсем несложно представить такую картинку — нечто подобное со мной однажды и случилось. Такое всегда случается. И со мной, и с моими подругами. Суровая правда одинокой жизни.

В один прекрасный день кто-то застукал нырялу Энтони с деловитой на вид особой — всего-то через несколько месяцев после того, как я выехала из нашей квартиры. Каких-то пяти минут оказалось достаточно, чтобы мой тщательно вынянченный имидж одинокой и оттого страшно счастливой девушки развеялся как дым.

А ведь все было под контролем. Я стала чаще выбираться на люди, дольше возилась с макияжем по утрам — почему бы и нет, если живешь одна. И вот кто-то увидел Энтони вместе с этой деловой мымрой — и меня источила ревность. Одно время я даже тревожилась, не заработаю ли рак.

Хоть я и не питала иллюзий насчет Энтони, понимая, что мы с ним не пара, все же одному богу ведомо, сколько времени я провела у телефона, выплакивая душу своим подругам. И ведь ненавидела урода так, что швыряла его барахло для подводного плавания через всю спальню. Но никогда в жизни мне не хотелось нырялу Энтони больше, чем в тот день, когда он появился под руку с деловой девицей.

Я проделала все, что принято в таких случаях. Звонила и вешала трубку. Находила самые заурядные, самые безликие вещицы типа его векселей и таскала их с собой на работу, чтобы вдоволь повздыхать над ними во время обеденного перерыва. И знаете что? Теперь все это началось по новой. Потому что я наверняка знаю: Дэн, мой любимый и единственный Дэн способен переживать лишь несколько недель от силы. Стало быть, если у него нет меня — значит, есть другая. И только вопрос времени, когда кто-нибудь увидит их вместе и кинется мне звонить. Или — наихудший вариант — увижу их сама.

В парикмахерской этим утром народу было битком; у меня за спиной даже сооружали свадебную прическу невесте. К невестиному креслу, похоже, стянулся весь персонал. Я разрывалась между стремлением подойти к ней и полюбопытствовать, как она ухитрилась дотянуть до финишной прямой, и — признаюсь со стыдом — страстным желанием заблевать ее белые замшевые туфельки.

Вот интересно, а не был ли Дэн моим последним шансом? Если верить статистике — нет. Судя по последним данным о разводах (а Хилари, такая же холостячка, как и я, просидела вчера весь вечер, раскапывая для меня эту статистику), у каждой одинокой женщины от тридцати до тридцати восьми лет шансов подцепить отчаявшегося сорокалетнего разведенца — три к одному.

Хоть вставай на парикмахерское кресло да объявляй публике оптимистичные новости. И размалеванной блондинке с перьями в волосах — вон той, что явно наврала парикмахерше про свидание сегодня вечером. И забившейся в угол подружке невесты, прибывшей сюда моральной поддержки ради. Я-то знала, о чем думает эта подружка: а произойдет ли это когда-нибудь со мной? Хоть когда-нибудь? Пусть даже в 2040 году? Найдется ли и для меня пара белых замшевых туфелек?

Конечно, Хилари права, и где-то он есть, этот сорокалетний разведенец. Хилари — библиотекарь, и уж в чем в чем, а в статистике кое-что смыслит. Что меня беспокоило, так это смогу ли я влюбиться в разведенца, когда мы наконец встретимся. Или вообще в кого-нибудь. Ведь я совершенно определенно любила Дэна. И до сих пор люблю. Сколько нужно набить синяков, чтобы обучиться искусству приходить в себя?

Хилари советовала мне называть Дэна не иначе, как Скотским Адвокатишкой из Личхардта — пока выговоришь такое, выпустишь все пары. Не сработало. Может, ей следовало сидеть рядом, пока я тренировалась? Здесь, в парикмахерской, Дэн был для меня просто Дэном. И как в те времена, когда все только начиналось, я мечтала, словно по уши втрескавшаяся школьница, выводить на бумаге его имя, украшая буквы завитушками и сердечками.

Я еще по-настоящему и не поплакала, хотя по идее слезы должны были значиться в программе первым номером. На вечеринке в честь моего дня рождения я пребывала в таком раздрае, что рыдания казались просто неизбежными — и все же их не было. Наверное, потому, что именно этого от меня и ждали. Гости делали все, что принято в таких случаях: пожимали мне руку, ворчали по поводу того, как же Дэн плохо воспитан, и какие же (знаем, знаем мы эту шарманку) все мужчины сволочи, и мне станет легче, если я поплачу. Ну а я, помнится, до жути спокойно жевала начо[1] и потягивала водку с тоником. Ровным счетом ничего при этом не чувствуя.

Помню зато, что я вся взмокла, хотя и не плакала. Может, это из-за алкоголя слезы лились у меня из подмышек? Еще помню пьяные препирательства с Хилари — после того как Дэн все разрушил, после того как он ушел с вечеринки, после того как он уехал! — о несуразности мироустройства. Зачем нужны страдания от любви, когда ничто на свете не в силах спасти человечество? Я ничего не могу сделать ради рода людского. Я не использую свои органы размножения. И поскольку все еще влюблена в Дэна и решительно не влюблена ни в одного из всей Армии разведенцев, вряд ли в ближайшее время пущу в ход свои детородные органы. Я опутана самыми крепкими узами из всех, что создала природа, а привязываться мне этими узами не к кому. Ну разве не бред?

Я понимала, что минуло уже сорок восемь часов с тех пор, как Дэн ушел, но все симптомы влюбленности были налицо. Я подскакивала при каждом телефонном звонке, вылетала нагишом из душа (словно крикетная фанатка в семидесятые!), чтобы схватить трубку и обнаружить, что на другом конце провода вовсе не Дэн и его никогда там не будет. Поскольку и не должно быть. У меня сердце выскакивает из груди — а он где-то далеко, и ему плевать. Я несусь сломя голову к телефону, а он в это время неторопливо размешивает сахар в кофе где-то на другом конце города.

Выводишь его имя на обратной стороне рекламки пиццы с доставкой, бесконечно обсуждаешь его с людьми, которые и видели-то его раз или два и теперь нервно вздрагивают, когда ты опять собираешься завести ту же пластинку. А он в это время... не делает ничего. Или, по существу, делает все то же самое. Просто не думает о тебе — вот и все.

И еще я представляла, как Дэн расстегивает лифчик на какой-нибудь адвокатше. Медленно, любовно. Господи, помоги мне, я буквально видела этот лифчик. Клетчатый, с кружевами. Адвокатша умнее меня. И у нее уже в шестнадцать лет был о-го-го какой размер. У нее свой дом. Она в прекрасной форме.

Нет, я определенно должна держать себя в руках, иначе со мной случится то же, что с Хилари — в Безумный Месяц. Безумный Месяц состоялся у нее в августе прошлого года, когда один из коллег-библиотекарей (это был совместный роман детской и взрослой библиотек) объявил, что между ними все кончено.

Ну, все-таки библиотекарь не решился сказать это в лоб. Нет, он повел ее на полночную прогулку вокруг зоопарка и сообщил, что надеется и впредь беседовать с Хилари по служебному телефону — ведь это так чудесно; и еще надеется и далее оставаться ее другом — ведь она ему и в самом деле небезразлична, да и вообще она замечательный человек. После чего позволил Хилари в слезах и соплях ловить машину и только чудом не погибнуть под колесами.

Кончилось все это Безумным Месяцем. Заведующему детской библиотекой пришлось отправлять к Хилари курьера с запиской — дозвониться по телефону он не смог. Оказалось, что она использовала разом все отгулы, улеглась в постель и обзванивала экстрасенсов, чьи объявления обнаружила на обложке дамского журнала (который, как выяснилось, свистнула из библиотеки). Счет она мне потом показала. Триста восемьдесят долларов, чтобы с десяток экстрасенсов сообщили, что взрослый библиотекарь не вернется.

Помню, как я приехала к Хилари и обнаружила, что ее мохеровый розовый халатик побурел у воротника — так долго она его носила. И еще бедняга отколупывала верхушки у шоколадных бисквитов, высасывала начинку, а остальное выкидывала.

Вот такой Безумный Месяц. У меня — прически. У Хилари — экстрасенсы. Прочие мои подруги утешаются на свой лад: мечтают, как бы напихать ему креветок в карниз для штор, мчатся в Америку на семинар «Мужчины с Марса, женщины с Венеры». Вот только не знаю, что проделывает Джоди, когда рвет с кем-нибудь отношения. Может, у секс-меньшинств есть какая-то организация поддержки на такие случаи? У них, кажется, на все случаи есть организации.

Из той вечеринки мне четко запомнилось лишь одно — как я затащила Джоди в уголок и на полном серьезе спросила, а не стоит ли мне поэкспериментировать с «левой нарезкой».

Многие лесбиянки наверняка поймали бы меня на слове, но Джоди только похлопала своими рыбьими глазами и плавно удалилась, чтобы принести мне еще стаканчик и тарелку чипсов.

Хоть я и была пьяна, да и вообще шутила, где-то в подсознании у меня крутился и такой вариант. Джоди ведь прекрасно живется. Она всегда ходит на танцы. У нее есть эдакая знойная подружка, которая готовит сногсшибательную вегетарианскую пасту. Когда Джоди нужен юрист, она получает его от лесбийской мафии. Если она хочет переехать, то обращается в агентство, занимающееся подбором женщин-компаньонок. Ей даже подыскали работу натуропата в женском здравоохранительном центре. Уму непостижимо. Объявить себя гомосексуалистом — это вроде как вступить во флот или еще что-нибудь в таком духе. Всю оставшуюся жизнь о тебе станут заботиться.

Джоди ни единого субботнего вечера не проводила дома. Ей всего-то и надо было вызваться поиграть в нудистской волейбольной команде или отправиться в велосипедный поход — и все ее свободное время оказывалось расписано на месяц вперед.

Увы, мои родители все испортили. Хоть они и развелись, пошатнув старомодные представления об отношениях полов, я оставалась безнадежной гетеросексуалкой.

Вы, наверное, и сами знаете, как это бывает, когда меняешь прическу. Словно внутренний голос велит не показывать на определенную картинку, когда парикмахер спрашивает, что бы вы хотели. Уж сколько лет назад следовало понять: лесбиянки из меня не выйдет. Конечно, это решило бы все мои проблемы. Но увы. Да и потом, им в постели наверняка требуется вагон и маленькая тележка жутко дорогих приспособлений.

А ведь действительно забавно. И Джоди, и Хилари собирались заглянуть в парикмахерскую, перекинуться со мной парой слов. Иначе говоря, убедиться, что я не намерена отбросить копыта по причине личной драмы. Но ни та ни другая до сих пор не объявилась — наверняка завернули в кофейню и судачат обо мне. Вот и ладно. Я не против. Ведь именно для этого друзья и нужны — чтобы врачевать шепотком за спиной. Я — единственное, что у них есть общего, вот пускай и развивают эту тему.

Я живо представляла себе эту сцену. Хилари в своей повседневной униформе — синий джемпер, который она таскала всю неделю, и бриджи, в ушах — большие сережки-висюльки. И Джоди с кое-как подведенными глазами, как это у нее обычно бывает с перепоя, в майке а-ля Джон Траволта. Хилари пьет капуччино и жует тост с изюмом, а Джоди тянет чай с мятой и ничего не жует. И Хилари твердит: «Я этому Дэну с самого начала не доверяла», а Джоди вторит: «Бедная Виктория, везет же ей на придурков».

Хотя на самом деле Дэн ей понравился. Нет, Джоди, конечно, не заявила об этом Хилари в самый разгар проявлений женской солидарности — просто я помню, как однажды вытащила ее в субботу на футбольный матч, посмотреть, как Дэн играет. И Джоди тогда сказала, что он просто класс. Наивысшая похвала в ее устах.

Надо признать, нет... увы, не было человека сексуальнее, чем Дэн после футбольного матча. С мокрыми после душа волосами, разрумянившийся, пахнущий гелем с лимоном, пышущий здоровьем. После игры он был так утомлен и измочален, что буквально валился на меня. И это было бесподобно.

Пора бросать эту жвачку. И завязывать с воспоминаниями. Но в парикмахерской и думать-то больше не о чем, кроме как о Дэне. Чертова невеста загребла все мало-мальски приличные журналы, и мне достался прошлогодний каталог «ИКЕА», усыпанный обрезками волос.

Я начинала слегка беспокоиться за свою голову. Кожу пощипывало, на ухо капнула краска, и если ее срочно не сотрут, то я, чего доброго, обзаведусь несмываемым пятном.

Вообще-то парикмахерам не помешала бы сигнальная система на такие случаи. В кафе можно на худой конец грохнуть тарелкой по столику или позвонить в маленький колокольчик у кассы. Хм, а не помотать ли мне головой из стороны в сторону, да поэнергичнее? Или зарыдать во весь голос?

А ведь еще предстоит работать. В пятницу от меня толку не было. С похмелья, сердце разбито — все удовольствия в одном флаконе. Мы только-только получили очередной заказ от компании, выпускающей сухие завтраки. Им понадобились рекламные образцы в специальной упаковке. И работа ведь чепуховая, минут на десять. Только требовать от меня в пятницу рекламку про сухие завтраки — то же самое, что поручить мне написать «Войну и мир».

Жизнь порой бессмысленно жестока. Тошно становится при мысли, что субботний вечер я проведу на работе за компьютером, в компании уборщиц с пылесосами. Да еще автоответчик сломался. Как раз когда он так нужен! Если Дэн за последние двое суток одумался (а на это уповать уже нет смысла), он не сможет меня найти.

По-моему, автоответчик необходим всем брошенным любовникам. Без него совсем беда. Хилари, помнится, неделями просиживала у телефона, все ждала, не позвонит ли ей один индус: они вместе изучали индийскую кухню, а потом поцапались.

Сколько телефон ни звонил, неизменно оказывался кто-то другой. Наконец Хилари сдалась и занялась другим — то ли йогой, то ли еще чем. И как-то вечером, когда ее не было дома, индус позвонил. И даже не один раз, а целых три. Ее молчание он расценил как знак свыше, что от Хилари нужно держаться подальше, и поставил в их романе большую жирную точку.

О трех звонках Хилари узнала год спустя, когда случайно столкнулась с тем индусом на какой-то вечеринке. Он уже был помолвлен. А она так и прозябала одна. После этого я купила на рынке подержанный автоответчик и подарила его Хилари на Рождество.

Еще один неприятный момент в расставаниях — некому больше все налаживать в доме. Знаю, что Джоди подобную проблему считает высосанной из пальца, но мне-то от этого не легче. Я не умею чинить автомобиль, не умею настраивать телевизор, ничего не смыслю в вытяжках и понятия не имею, как подсоединять стереосистему.

Единственная моя надежда теперь — Билл, компьютерный гений, который недавно въехал в квартиру наверху. Он ведь бормотал что-то насчет того, что надо посмотреть мой кухонный комбайн. Когда Билл пришел познакомиться, этот комбайн как раз валялся посреди стола с застрявшей половинкой батончика «Марс».

Думаю, он управится и с автоответчиком. По крайней мере, мне так кажется. Вот только вести себя с Умником Биллом следует осмотрительно. Не давать ему больше одной забарахлившей вещи в месяц, иначе мой бесплатный мастер смоется навсегда.

К тому же Билл наверняка поможет разобраться с компьютером. Отец, как водится, не вложил в коробку руководство по эксплуатации. Подарок на днях прибыл из Лос-Анджелеса — а с ним и неизменная открытка с сумбурными пожеланиями расширять свой кругозор, подключиться к Интернету и стать наконец современной женщиной. И все.

Еще одна черта, которую я унаследовала от родителей в довесок к безнадежной гетеросексуальности: полная беспомощность во всем, что касается техники. Не то чтобы я привередничаю. На вечеринке все чуть от зависти не лопнули, когда я распаковала подарок. Кажется, даже Дэн подумал в ту минуту, что стоило бы задержаться у меня еще на месяц или два.

Проблема в том, что компьютеры меня пугают. Это наш семейный пунктик: мы даже батарейки в фонарик не можем вставить правильно. Когда мне на работе впервые выдали компьютер, я отключала его, выдергивая вилку из розетки, и все удивлялась — куда же подевалось то, над чем я трудилась весь день.

По счастью, мама, наша главная технокретинка, теперь достаточно богата, чтобы поручить специалисту заботу о технической стороне своей жизни — вплоть до перегоревших лампочек. Сама-то она преспокойно оставляла их висеть дальше. А вот папа не справляется даже с электронными игрушками своей подруги. Он и мне как-то прислал в подарок такую мохнатую зеленую зверушку, похожую на мяч, с будильником внутри. Зверушка так и провалялась нераспакованной под кроватью добрых два года, пока однажды Дэн ненароком не пнул ее так, что она улетела за окно.

Я надеялась, что новый компьютер по крайней мере развлечет меня. Подходящая игрушка, чтобы занять мысли, — папа будто специально подгадал у себя в Лос-Анджелесе. Да и Джоди давно мечтает поковыряться в Сети, поискать страничку Эллен де Дженерес[2]. А я днями напролет смогу трепаться с Хилари по электронной почте (куда удобнее телефона — никаких тебе мрачных взглядов заведующего библиотекой).

Все же куда подевались мои подруги? Может, караулят Дэна после какого-нибудь футбольного матча... Смутно припоминаю, как однажды, когда у нас с Дэном все только-только начиналось, Хилари поклялась на какой-то пьяной вечеринке собственноручно выпустить ему потроха — «в случае чего». Даже помню ее патетический возглас, что-то вроде «Виктория! Довольно с тебя страданий!».

Очень мило. Мы то и дело говорим друг другу подобные слова. Чем ближе к тридцатнику, тем чаще слышатся подобные возгласы. Но если смотреть правде в глаза, то у Дэна шансов стать для меня Единственным было не больше, чем у всех остальных. Судите сами. Я одинокая женщина. Я из тех, кому замужем не бывать. Господи, да это все равно что рассчитывать на дубль-шесть, выкидывая кости.

Нравятся мне родственные советы, с которыми папа звонит из Лос-Анджелеса. «Виктория, нельзя же провести жизнь в поисках совершенства. Его не существует! Просто найди славного парня, с которым ты будешь счастлива...» — и бла-бла-бла. И это говорит человек, который в собственном браке продержался лишь до тех пор, пока не подросли дети. Точнее, одно дитя. Я.

Папа просто не понимает, как сильно его советы давят на психику. Уверена, со счастьем сейчас дела обстоят намного хуже, чем в пятидесятые, или на закате четырнадцатого столетия, или когда там они с мамой совершили свое черное дело. С тех пор как мне минуло четыре, я только и слышала, что про некую пару, которая «жила долго и счастливо».

Не помню, чтобы мне когда-нибудь дарили книжку с душевной сказочкой о прекрасной копирайтерше, которая по ходу дела ссорится с целой оравой мужчин, после чего остаток жизни проводит в серийной моногамии. И время от времени разнообразит свой счастливый брак периодами воздержания и мастурбации.

Впрочем, жизнь идет своим чередом. Каждый месяц в наше рекламное агентство обращается какой-нибудь банк. И я усаживаюсь с маркетинговым директором (гуляет на сторону) и с художественным редактором (очухивается после второго развода), и они показывают мне фотографии сияющих парочек. Мы подбираем модели — женщин и мужчин, заставляем их притворяться, будто они муж и жена, ставим их на крылечко дома с табличкой «продано», фотографируем и присобачиваем фото на лист бумаги, где расписаны банковские проценты.

Банкирам нужна любовь. И семья. Все прочее в этом мире гроша ломаного не стоит. А одинокие женщины годятся разве что для рекламы слабительного. И возьмут только ту, у которой вид самый затравленный.

Если начистоту, накололи меня так же, как накалывают всех остальных. Когда миссис Гобл во втором классе литтлвудской начальной школы читала нам сказку, я крепко сжимала ноги, готовая скорее описаться, чем пропустить момент, когда прекрасный принц находит наконец свою Золушку.

В старших классах не иметь парня означало быть пустым местом. Помню Еву — нашего математического гения. Из двадцати пяти возможных баллов у нее было двадцать пять по всем предметам, и единственный парень в классе, которому она нравилась (ас по точным наукам), и близко к ней не подходил — боялся, что его больше не примут в мужское общество. Хотя выглядела Ева вполне ничего. Единственным ее изъяном, помнится, были вечно красные щеки.

Только она из всей нашей школы поступила на медицинский факультет. Она единственная из всех девчонок брала призы на соревнованиях по плаванию (остальные курили). Но я никогда не забуду, как она тихо плакала в своей палатке в школьном походе. Мы допоздна играли в «бутылочку», и кто-то направил бутылку на Еву и спросил, рассчитывает ли она хоть с кем-нибудь по-настоящему целоваться. Дрожь пробирает при этом воспоминании. Но и в тридцать все так же, как и в тринадцать. В одиночку ты пустое место.

Знаю, что моя единственная замужняя одноклассница, Хелена Четтл, прежде не была такой занудой, как теперь — на пятом году своего счастливого брака, благословленного потомством. Знаю, что каждый третий брак распадается и это неизменно оказывается целой драмой. Знаю, я все это знаю! Но куда ни посмотри — хоть в детские книжки, хоть на банковские проспекты, — всюду мерещится, что меня здорово накололи. И ничто, кроме белой фаты и младенца в подоле, меня не спасет.

А не подослать ли к невесте парикмахершу с микрофоном в рукаве и со списком вопросов? Должен же кто-то мне объяснить, как такого добиваются. Видит бог, родители этого не сумели.

Вопрос 1. Скажи мне, о невеста, как узнала ты, что он и есть тот Единственный?

Вопрос 2. Или ты только делаешь вид, что он и есть Единственный, чтобы не поломать весь кайф?

Вопрос 3. Почему ты так уверена, о невеста, что вы не охладеете друг к другу до самой смерти (статистика Хилари) — лет, скажем, в восемьдесят?

Вопрос 4. Если он заведет интрижку на стороне, бросишь его или сумеешь это пережить?

Вопрос 5. Почему, собственно, невесты непременно должны носить белые туфельки? Другой цвет, что, обязательно означает развод?

Есть и еще вопрос, который меня особенно интересует, только ведь ни одна невеста на него не ответит: как быть, если ты нашла Единственного, а ты ему даром не нужна? Потому что именно в Дэне я этого Единственного и нашла. Ужасно, но это так... Это вам не ныряла Энтони. А я — то думала, что все в полном ажуре, когда нянчилась с псиной Дэновой мамаши.

Конечно, звучит глупо. Но вообще-то именно такие вещи все и губят. Ведь история с собакой была лишь одной из множества причин бросить Дэна. И тогда я могла бы говорить Хилари и Джоди: «Эгоист долбаный, пытался свалить на меня заботы о своей семейке!...» — и т. д. и т. п. Когда Дэн попросил меня приглядывать за мамашиной псиной, пока они отмечают на Бали какое-то семейное торжество, надо было задуматься о его эдиповом комплексе. Или о чем-нибудь еще в том же роде.

А я вместо этого развесила уши. Даже не смогла сразу выговорить «да». Поручить моим заботам эту — выговорить тошно — Фисташку — уже означало признать меня членом семьи. А я так мечтала! Хотела, чтобы и моя фотография стояла на пианино среди снимков жен многочисленных Дэновых братьев. И когда собаку привезли (а я на дух не выношу брехливых белых пудельков с бурыми задницами), я дождаться не могла прогулки — ведь это было почти то же самое, что гулять с Дэном! Когда он позвонил с Бали, а мамочка то и дело лезла через его плечо в трубку, я даже подхватила псину и заставила ее пофыркать в телефон — пусть услышат, как она с ними здоровается! Я поверю, что Дэн остался в прошлом, только когда при воспоминании о Фисташке меня затошнит. Пока что, увы, дело обстоит иначе. Совсем иначе.

А ведь это было еще не все. Взять хоть его старых школьных приятелей. Каких усилий мне стоило относиться дружелюбно к этому стаду онанистов! А манера Дэна таскать еду в ресторанах? Сколько раз он, ничуть не стесняясь, уминал все, что было у меня на тарелке. У Хилари глаза лезли из орбит, а сидела себе и умилялась. А его кошмарные пристрастия в обуви (флуоресцирующие массажные сандалии, о-о-о!)? И я упорно делала вид, будто все это не имеет значения. Вот она, судьба, — теперь это действительно не имеет значения. Просто я любила все, что составляло его мир: мамочкину псину, жутких приятелей, выходки в ресторане, массажные сандалии — все без разбора.

Похоже, с Дэном я совершила то, что мне не удавалось ни с кем другим: приняла его таким, какой он есть, со всеми недостатками, изъянами, со всем, что огорчало, раздражало и чего нельзя было не замечать. Я знала, что Дэну никогда не достичь высот, — мне было плевать! Я знала, что он всегда будет комплексовать из-за своего папаши, — пустяки! Впервые в жизни песенка Билли Джоэла про что-то вроде «люблю тебя такой, какая ты есть» не вызвала у меня жгучего желания вырубить радиоприемник и растоптать его. Какое там, я прониклась песенкой Билли Джоэла!

И все это впустую. Дэн даже не стал дожидаться конца вечеринки по случаю моего тридцатилетия — ушел, хлопнув дверью. Он словно специально все рассчитал заранее. Открытка, сплошь исписанная всякой чушью про уважение и теплые чувства, про то, какая я «славная старушка», как он хочет продолжать со мной знакомство и в тридцать лет, и про старинный браслет, о котором я мечтаю.

Это была одна из тех открыток, которые читаешь между строк. Что я и сделала.

За двадцать минут до этой открытки он был мистером Может Быть — тем, с кем стоит строить планы на будущее. Я легко могла представить себе, как он зашнуровывает кеды сынишке или позволяет дочери колотить себя ручонками по макушке. В общем, я считала его Единственным. Через двадцать минут после того, как я прочла эту открытку, земля ушла у меня из-под ног. Дэн, может, и был моим Единственным, да только меня он явно считал кем-то совсем иным. Кем, хотелось бы знать? Партнершей по сексу? Приятельницей? Кем-то, на кого можно свалить бытовые проблемы, а самому спокойно заниматься спортом?

— Спасибо, Дэн. Не особенно пылко, верно?

— Ну, — отозвался он. — А ты бы чего хотела?

Отвечать можно было бы весь вечер. Но — просто смех! — я никогда не умела говорить о таких вещах. Хотя мысленно ораторствовать могу сколько угодно.

— Я бы хотела от тебя кое-чего побольше, чем эта открыточная пачкотня про славных старушек, вот чего бы я хотела!

Или:

— Я бы хотела, чтобы ты подождал. Мы же вместе уже полгода, и оба разменяли четвертый десяток.

Или (откровенно, но так беспомощно!):

— Я бы хотела услышать, как ты меня любишь.

Я должна, должна думать о Дэне как о Скотском Адвокатишке из Личхардта. Да, но вдруг он увидит меня выходящей из парикмахерской с рыжими волосами и увлечет куда-нибудь в аллею, где и зацелует до смерти? И скажет, что все это было чудовищной ошибкой, что он лишился аппетита и сна?

Не знаю, велики ли на такое шансы по статистике, но хоть сколько-то есть же! Должен быть у меня такой шанс. А вдруг Дэн позвонит мне, пьяный, как-нибудь вечером, а меня не окажется дома? А он ведь захочет мне сказать, что повел себя как идиот, что не может меня забыть!