Все это было замечено. Об этом заговорили в обще(48)стве. По словам барона Фризенгофа, который впоследствии стал мужем Александрины, "это было ухаживание более афишированное, чем это принято в обществе".lxix Так же характеризует положение и графиня Д. Ф. Фикельмон в своем дневнике: "Дантес, забывая всякую деликатность благоразумного человека, вопреки всем светским приличиям, обнаружил на глазах всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине".lxx
      По свидетельству Данзаса, именно в это время, в августе - сентябре, в обществе начались толки о жене Пушкина и Дантесе. Данзас рассказывал: "После одного или двух балов на минеральных водах, где были г-жа Пушкина и барон Дантес, по Петербургу вдруг разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за женой Пушкина".lxxi
      Осенью 1836 г. изменилась и тональность разговоров на эту тему в кругу близких Пушкину лиц. В их откликах теперь появляются тревожные интонации. Впервые они становятся заметны для нас в письме С. Н. Карамзиной от 19 сентября.
      В своем письме Софья Николаевна подробно рассказывает о том, как были отпразднованы ее именины. В этот день в Царское Село к Карамзиным съехалось множество гостей. Перечисляя их, Софья Николаевна первым называет имя Пушкина: "Среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес...". Далее С. Н. Карамзина перечисляет еще целый ряд имен. Характерно, что называя остальных гостей, она прежде всего упоминает о Дантесе, настолько велик в семье Карамзиных интерес к нему.
      Рассказывая о веселом праздничном вечере и танцах, С. Н. Карамзина пишет: "Получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен <...> Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий!"lxxii (49)
      Чувствуется, что Софья Николаевна с пристальным вниманием следит за действующими лицами открывшейся ей драмы. От нее не ускользает ни один жест, ни один взгляд. Создается даже впечатление, что она сгущает краски, но так или иначе письмо С. Н. Карамзиной говорит о том, что тревога Пушкина за жену никогда не проявлялась так явственно для окружающих, как в эти дни.
      С. Н. Карамзина не упустила ни одной подробности этого вечера, касающейся Пушкина. Она передает и свой мимолетный разговор с поэтом: "Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея" (все знали, что когда-то поэт был влюблен в юную Наталью Кочубей, которая потом вышла за графа Строганова, и что он навсегда сохранил к ней чувство почтительной нежности). "Как вдруг, продолжает свой рассказ Софья Николаевна, - вижу - он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. "Ну, что же?" - "Нет, не пойду, там уж сидит этот граф". - "Какой граф?". - "Д'Антес, Гекрен что ли!"".lxxiii
      Пушкин не в силах сдержать своего раздражения против Дантеса. Его положение становится мучительным даже в этом дружественном ему кругу.
      По-видимому, у Пушкина в это время возникали какие-то объяснения с женой. Но хотя поэт был глубоко встревожен создавшимся положением, он до поры до времени не принимал никаких решительных мер. Напротив, окружающим казалось, что Пушкин предоставил своей жене полную свободу. Он не запрещал ей видеться с Дантесам и, как вспоминала Д. Ф. Фикельмон, разрешил "своей молодой и очень красивой жене выезжать в свет без него".lxxiv
      При тех отношениях, которые у него сложились с женой, Пушкин был убежден, что она ничего от него не скроет. "Я <...> знал, насколько жена моя заслуживает уважения и доверия", - так он скажет об этом позднее (XVI, 396). "Его доверие к ней было безгранично...", - свидетельствует Д. Ф. Фикельмон. Собственно, так же охарактеризовал сложившуюся осенью ситуацию и П. А. Вяземский. Он полагал, что Пушкин не воспользовался своей супружеской властью, чтобы вовремя предотвратить последствия этого ухаживания, потому что был "уверен в привязанности к себе своей жены и в чистоте ее помыслов".lxxv (50)
      12 сентября Пушкины вернулись с дачи в город и поселились "на Мойке близ Конюшенного мосту в доме кн<ягини> Волконской" (XVI, 173).
      В сентябре - октябре светский сезон в Петербурге еще не начался. Но Дантес находил возможность постоянно видеться с H. H. Пушкиной на небольших вечерах, подобных тому, который описала в своем сентябрьском письме С. Н. Карамзина.
      Об одном из таких вечеров, состоявшемся у Геккернов, мы узнаем из письма Александра Карамзина. По словам Карамзина, 29 сентября сестры Гончаровы, по всей вероятности вместе с Натальей Николаевной, были па музыкальном вечере в доме нидерландского посланника, где давал концерт талантливый скрипач Иосиф Арто, чьи гастроли в Петербурге имели шумный успех. О присутствии Пушкина на вечере А. Карамзин не упоминает. Судя по этому письму, светские отношения между семьей поэта и Геккернами еще поддерживались.
      Именно эти осенние месяцы (сентябрь - октябрь) имела в виду Д. Ф. Фикельмон, когда писала в своем дневнике: "То ли одно тщеславие госпожи Пушкиной было польщено и возбуждено, то ли Дантес действительно тронул и смутил ее сердце, как бы то ни было, она не могла больше отвергать или останавливать проявления этой необузданной любви <...> Было очевидно, что она совершенно потеряла способность обуздывать этого человека и он был решителен в намерении довести ее до крайности".lxxvi
      Пушкин не мог не чувствовать этого. Мы не знаем никаких подробностей, касающихся взаимоотношений в семье поэта в это время, но известно, что в конце октября Пушкин был в особенно тревожном состоянии духа. Подавленное настроение поэта было замечено его лицейскими друзьями во время встречи, состоявшейся 19 октября.lxxvii
      Об этом же свидетельствует и письмо поэта к отцу, написанное 20 октября. В нем Пушкин с горечью сообщал, что он не смог уехать в Михайловское: "В деревне я бы много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью" (XVI, 173, 394).
      По-видимому, в эти осенние месяцы во взаимоотношениях Пушкина с женой возникла напряженность, никогда дотоле не существовавшая. До нас дошли лишь смутные (51) отголоски какого-то кризиса, имевшего место во второй половине октября.
      Недавно стала известна запись о Дантесе, которую сделала в своем дневнике княжна Мария Барятинская. В двадцатых числах октября эта молодая особа из высокопоставленного аристократического семейства записала новость, которую обсуждали в их кругу: "Maman узнала через Тр<убецкого>, что его (Дантеса, - С. А.) отвергла госпожа Пушкина...".lxxviii Новость сообщил Александр Трубецкой - ближайший приятель поручика Геккерна по Кавалергардскому полку. Трубецкой, очевидно, услышал об этом от самого Жоржа Геккерна.
      Видимо, Наталья Николаевна попыталась как-то изменить создавшуюся ситуацию, которая становилась опасной и для ее семейного мира, и для ее репутации. Можно полагать, что между нею и Дантесом состоялось еще какое-то объяснение, во время которого жена поэта дала отпор его назойливым домогательствам. По всей вероятности, именно в это время Дантесу было отказано от дома.
      О том, что произошел какой-то кризис, свидетельствует и то, что как раз в эти дни в дело лично вмешался Геккерн-старший, который вообще сыграл во всей этой истории весьма неблаговидную роль. Пушкин позднее в своем обвинительном письме прямо назвал его сводником. Барон Геккерн немало содействовал тому, чтобы то, что было вначале в глазах самого Дантеса "возвышенной страстью", низвелось до уровня самой низкой интриги.
      Встретив в двадцатых числах октября H. H. Пушкину на каком-то вечере, посланник позволил себе обратиться к ней с очень рискованными речами. Об этом разговоре нам известно из нескольких источников, и прежде всего из письма самого Пушкина. Александр Карамзин впоследствии сообщил, что это произошло в конце октября, во время болезни Дантеса: "Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он (Дантес, - С. А.) умирает из-за нее, заклинал ее спасти его сына.. .".lxxix По словам Вяземского, Геккерн побуждал Наталью Николаевну "изменить своему долгу".lxxx Об этом разговоре знала и А. Н. Гончарова.lxxxi
      Каковы были непосредственные мотивы, толкнувшие Геккерна на этот шаг, сказать нелегко. По-видимому, он вел двойную игру. Геккерн выполнял поручение своего приемного сына, который сделал его своим конфидентом, и в то же время с тайным злорадством заставлял краснеть (52) и трепетать от его намеков женщину, которую он ненавидел.
      Молодая женщина не сумела дать отпор опытному интригану и, принужденная выслушивать его вкрадчивые речи, оказалась в очень неловком положении. В какую бы форму ни облек барон свои двусмысленные предложения, разговор этот, несомненно, глубоко задел Наталью Николаевну. Она чувствовала себя оскорбленной, но не посмела открыться мужу, так как понимала, что ее признание приведет к ужасному взрыву.
      А несколько дней спустя жена поэта попала в еще более затруднительное и опасное положение, неожиданно для себя оказавшись наедине с Дантесом на квартире у Идалии Полетики.
      Пушкин об этом ничего не знал.
      1 ноября у Вяземских Пушкин читал "Капитанскую дочку". Чтение было приурочено к приезду Жуковского, который на воскресенье уехал из Царского Села в город. Для самого Пушкина это было такое же важное событие, как и для его слушателей: впервые после значительного перерыва поэт знакомил своих ближайших друзей с новой большой вещью. Присутствовавший на этом вечере старший сын Вяземских Павел потом вспоминал о "неизгладимом впечатлении", которое произвела на него "Капитанская дочка", прочитанная самим Пушкиным.lxxxii
      2 ноября П. А. Вяземский в очередном письме в Москву сообщил о том, что в четвертом томе "Современника" будет опубликован новый роман Пушкина.
      По всей вероятности, в тот же самый день произошел инцидент, который вплоть до настоящего времени остается одним из самых неясных эпизодов преддуэльной истории. На нем необходимо остановиться подробнее, ибо он до сих пор не получил точного истолкования.
      НАКАНУНЕ 4 НОЯБРЯ
      Как известно, существует целый ряд легенд, связанных с дуэльной историей Пушкина. Причем некоторые из них так прочно вошли в сознание многих поколений читателей, что воспринимаются всеми как события, дей(53)ствительно бывшие. Одна из таких легенд возникла на основе очень неясного слуха о свидании H. H. Пушкиной с Дантесом, состоявшемся на квартире Идалии Полетики.
      Имя этой женщины не раз упоминается биографами поэта, но всегда с оттенком недоумения. И это неудивительно. Дошедшие до нас свидетельства о ее отношениях с Пушкиным настолько противоречивы, что связать их воедино как будто не представляется возможным. В истории взаимоотношений Полетики с Пушкиным есть какая-то загадка, которую пока не удалось прояснить.
      В самом деле, мы знаем, что красавица Идалия была близкой приятельницей H. H. Пушкиной. Молодые женщины познакомились летом или осенью 1831 г., после переезда Пушкиных в Петербург. Побочная дочь графа Г. А. Строганова, бывшего в родстве с Н. И. Гончаровой, Идалия была принята в семье Пушкиных на правах родственницы. В письмах поэта к жене вплоть до 1836 г. встречаются упоминания об Идалии - и всегда в самом дружеском тоне. Так, в одном из болдинских писем 1833 г., посылая поклоны Вяземским и Карамзиным, Пушкин передал Идалии привет особо: "Полетике скажи, что за ее поцалуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают" (XV, 89),
      И эта женщина, к которой он обращался так дружески-ласково, весело и шутливо, как оказалось, была его смертельным врагом.
      Была? Или стала? Последнее представляется наиболее вероятным. О ненависти Идалии к Пушкину свидетельствуют неоспоримые факты. Но все известные нам сведения о переломе в отношениях между семьей Пушкина и Полетикой относятся к 1837 г. Чувства Полетики к Пушкину вполне откровенно выразились в тех нежных записочках, которые она посылала Дантесу, когда он находился под следствием. Очарованная Дантесом, Идалия и после совершившейся трагедии целиком его оправдывала. Год спустя после смерти Пушкина она с нескрываемым злорадством сообщала Геккернам из Петербурга: "Прекрасное рвение к распространению произведений покойного ужасно замедлилось. Вместо того чтобы принести пятьсот тысяч рублей, они не принесут и двухсот тысяч. Это всегда так бывает".lxxxiii Мелкие и постыдные чувства владели ею. Но за этим стояло нечто большее: она и люди ее клана тешили себя надеждой, что слава поэта угаснет с его смертью. (54)
      С годами ненависть Полетики к Пушкину приобрела характер какого-то яростного озлобления против всего, что было связано с памятью о нем. На старости лет она даже не пыталась это скрыть. Узнав о том, что в Одессе, где она доживала свой век, сооружается памятник поэту, Идалия кричала, что поедет туда только для того, чтобы плюнуть на статую.lxxxiv
      Биографы недоумевали и недоумевают до сих пор: "В чем же загадка отношений Пушкина и этой женщины? <...> Откуда эта ненависть?".lxxxv "Причины этой ненависти нам неизвестны и непонятны", - так закончил в свое время обзор материалов о Пушкине и Полетике П. Е. Щеголев8.lxxxvi
      Чтобы разобраться во всех этих неясных вопросах, обратимся к тому эпизоду, который всегда связывают с именем Идалии. (55)
      В биографии Пушкина давно уже утвердилась версия о том, что последним толчком к январской дуэли послужило свидание на квартире у Полетики. В этом был убежден и П. Е. Щеголев. Он считал, что свидание в кавалергардских казармах состоялось в январе и явилось непосредственным поводом к дуэли. В последнем издании его монографии по этому поводу скачано следующее: "Пушкин узнал о свидании <...> на другой же день из анонимного письма <...> Чаша терпения Пушкина была переполнена, и раздражению уже не могло быть положено предела. Оно стремительно вышло из границ. Пушкин решил - быть поединку".lxxxvii
      Точка зрения Щеголева принята в настоящее время почти всеми биографами поэта. Они не сходятся лишь в одном: в определении даты свидания. Одни называют 25 января, другие - 23-е, большинство же исследователей, не веря в возможность точной датировки, просто указывают, что это произошло за несколько дней до дуэли. Что же касается последовательности событий, то в этом отношении все единодушны: свидание - анонимное письмо - дуэль... Такова единая схема.
      Как видим, сложилась концепция очень логичная, подкупающая своей сюжетной завершенностью. Все так ясно! Так понятно!
      Но чем ближе мы знакомимся с материалами, особенно с теми, которые стали известны в последнее время, тем очевиднее становится, что эта ясность мнимая.
      Сомнения в справедливости гипотезы, предложенной Щеголевым, выражались не раз.lxxxviii Решительнее всего против нее выступила Анна Ахматова. По поводу этой версии о тайном свидании и новых анонимных письмах, будто бы спровоцировавших январскую дуэль, она писала: "Все это так легко придумать - все это так близко лежит, во всем этом нет и следа страшной неожиданности - верной спутницы истины".lxxxix
      А. А. Ахматова усомнилась: да было ли это свидание вообще? И анонимные письма в январе - были ли они на самом деле? Не миф ли все это? Однако эти предположения не получили дальнейшего развития в ее работе. Видимо, полнее ознакомившись с источниками, она почувствовала, что не сможет убедительно обосновать свою точку зрения. Тем не менее для сомнений у Ахматовой были достаточно серьезные основания: она интуитивно почувствовала несовместимость общепринятого мне(56)ния с теми фактами, которые стали известны в последние десятилетия.
      Новым поводом для сомнений послужили сведения, обнаруженные М. И. Яшиным в Военно-историческом архиве. А. П. Арапова, дочь Натальи Николаевны от брака с П. П. Ланским, в своих очерках, опубликованных в 1908 г., сообщив о свидании у Полетики, приписала Ланскому, будущему мужу Натальи Николаевны, роль активного участника интриги. Но, как установил М. И. Яшин, Ланского в январе 1837 г. вообще не было в Петербурге: с 19 октября 1836 по февраль 1837 г. он находился в служебной командировке в Малороссии.xc В связи с этим Я. Л. Левкович высказала предположение о том, что это свидание, возможно, состоялось но в январе, а раньше, когда Ланской еще был в Петербурге. Не настаивая на своем предположении, Левкович тут же отмечает, что во всей этой истории очень много неясного и по сей день, и пишет: "Может быть, не стоит доискиваться, было это свидание или нет и когда оно могло быть, потому что главный источник трагедии 1837 года, как давно установлено, не в поведении Натальи Николаевны".xci
      Между тем сам Яшин считал, что все ясно, и уверенно называл точную дату свидания - 22 января 1837 г. На этой дате он настаивал и в последующих работах о дуэли, обосновывая свое предположение тем, что Дантес в этот день дежурил в полку, т. е. находился в кавалергардских казармах рядом с квартирой Полетики.xcii Правда, с той же степенью доказательности можно было бы назвать любой другой день, когда Дантес не дежурил и мог более свободно располагать своим временем. Отметим, кстати, что все попытки определить точную дату январского свидания базируются на столь же шатких основаниях.
      Итак, теперь уже очевидно, что мы обратились к одному из тех преддуэльных эпизодов, которые часто называют "загадочными". Действительно, сейчас в этой истории все так запутано, что сомнению подвергаются не только отдельные подробности, но и датировка события и даже истинность самого факта.
      Установим прежде всего, о чем же идет речь: о реальном факте или о некой легенде, достоверность которой проверить невозможно? (57)
      Вводя в биографию поэта эпизод, связанный с именем Идалии Полетики, Щеголев опирался главным образом на рассказ А. П. Араповой. Исследователь весьма критически относился к очеркам Араповой, но в данном случае счел возможным довериться ее сообщению о свидании у Полетики, полагая, что дочь не стала бы сочинять подобную напраслину о своей матери, если бы не была уверена, что все это происходило на самом деле. По сути дела, автор книги "Дуэль и смерть Пушкина" ввел в свое время в научный оборот лишь гипотезу, которую тогда еще нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть. Но с годами этот эпизод стал каноническим и прочно вошел в биографию Пушкина.
      В настоящее время мы имеем возможность проверить рассказ Араповой. В ее архиве Л. П. Гроссман обнаружил интереснейший документ: письмо барона Густава Фризенгофа - мужа Александрины, сестры Натальи Николаевны, посвященное событиям 1836 - 1837 гг. Этот документ давно известен: он был опубликован в 1929 г.xciii Но значение его было оценено не в полной мере.
      История этого письма такова. Зимой 1887 г. Арапова обратилась к своей тетке Александре Николаевне - единственной оставшейся в живых свидетельнице дуэльной истории - с просьбой рассказать обо всем, что она помнила. Арапова тогда уже начала собирать материалы и семейные воспоминания для задуманной ею книги. Подробное письмо Фризенгофа, записавшего рассказ жены, было ответом на эту просьбу.
      Таким образом, в руках Араповой оказалось подлинное, заверенное подписью свидетельство одного из самых близких очевидцев преддуэльных событий. Однако она скрыла этот документ от пушкинистов и от читателей и, публикуя свои очерки ни разу не упомянула о нем, хотя неоднократно ссылалась даже на такие источники, как рассказы няни, гувернантки, прислуги. В письме Фризенгофа есть, в частности, упоминание и о свидании на квартире у Полетики. Но Арапова позволила себе весьма вольную интерпретацию этого эпизода. Излагая его, она дополнила сообщение Александры Николаевны вымышленными подробностями и в то же время опустила ряд деталей, о которых знала из письма.
      Под пером Араповой рассказ о свидании превратился чуть ли не в главу из бульварного романа. Здесь была и невинная, доверчивая женщина жертва... Был со(58)блазнитель, вызвавший ее на роковое свидание письмом, в котором угрожал в случае отказа покончить жизнь самоубийством... Были посвященные в тайну наперсники: Идалия и ее возлюбленный П. П. Ланской. Последний, "чтобы предотвратить опасность", прогуливался около дома. Тем не менее, "несмотря на все принятые предосторожности", некие тайные враги все же узнали о свидании и немедленно известили о нем Пушкина анонимным письмом.xciv
      Опровергнуть Арапову было некому: она опубликовала свое сочинение тогда, когда уже не было в живых ни Александры Николаевны, ни ее мужа.
      Именно Арапова приурочила этот эпизод к последним январским дням. Она же создала и эту сюжетную схему: свидание - анонимное письмо - дуэль. . . В письме Фризенгофа нет ничего подобного. Все, что рассказано Араповой о свидании на квартире Полетики, нельзя считать достоверным. Следовательно, и интерпретация этого эпизода, данная в свое время П. Е. Щеголевым, тоже должна быть пересмотрена.
      Придется начать все сначала. Итак, это свидание - было ли оно на самом деле? Или это сплетня, слух, легенда?
      Да. Было на самом деле... На этот вопрос сейчас мы можем ответить с полной уверенностью. В настоящее время нам известны два свидетельства об этом эпизоде, которые, как мы убедимся, можно считать вполне достоверными: это сообщение Александрины, переданное ее мужем бароном Фризенгофом, и рассказ В. Ф. Вяземской, записанный П. И. Бартеневым. Обе они - и княгиня Вяземская, и А. Н. Гончарова - знали обо всем случившемся лучше, чем кто-либо другой из близких Пушкину людей. Но в данном случае важно еще и другое: по счастливому стечению обстоятельств мы имеем возможность удостовериться не только в их полной осведомленности, но и в точности их воспоминаний.
      Вот что рассказала В. Ф. Вяземская: "Мадам N по настоянию Геккерна (Жоржа, - С. А.) пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастью, (59) ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней".xcv
      Рассказ Вяземской П. И. Бартенев опубликовал в 1888 г. Это было первое сообщение в печати об инциденте на квартире у Полетики9. А письмо барона Фризенгофа датируется 14/26 марта 1887 г. И в этом особая ценность данного документа: свидетельство Александры Николаевны было записано до того, как в печати появились какие-либо упоминания о свидании Натальи Николаевны с Дантесом. В письме Фризенгофа об этом сказано следующее: "... ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома; бросившись перед ней на колена, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей, что это свидание длилось только несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас же уехала".xcvi
      Перед нами редчайший случай почти полного совпадения двух мемуарных свидетельств. Княгиня Вяземская и Александрина независимо друг от друга рассказали об этом свидании одно н то же. По-видимому, в памяти обеих женщин этот эпизод запечатлелся так отчетливо потому, что он был неким кульминационным моментом в развитии событий и повлек за собою тягчайшие последствия.
      Обе они начинают свой рассказ совершенно одинаково, сообщая о том, что эта встреча наедине с Дантесом оказалась для H. H. Пушкиной полной неожиданностью, что она была подстроена Идалией (здесь налицо чуть ли не словесные совпадения). Для обеих женщин роль Идалии была очевидна, и они не могли ей простить ее вероломства до конца своих дней.
      Воспоминания В. Ф. Вяземской здесь, как и всегда, отличаются живостью и конкретностью. В своих беседах с Бартеневым она была предельно откровенна и не стеснялась в выражениях. Барон и баронесса Фризенгоф в письме к племяннице более сдержанны. Но, по сути дела, оба документа почти идентичны и взаимно под(60)крепляют друг друга. Не приходится сомневаться в достоверности этих воспоминаний.
      Существует еще один вариант рассказа В. Ф. Вяземской, переданный Бартеневым с дополнительными подробностями. По словам Вяземской, Наталья Николаевна приехала к ней однажды от Полетики "вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса".xcvii Эти живые, зримые детали вызывают полное доверие. По всей вероятности, Вера Федоровна очень точно передает реакцию Пушкиной: она была в негодовании и так взволнованна, что не в силах была промолчать и тут же рассказала Вяземской о случившемся. Вернувшись домой, она повторила свой рассказ Александрине. Мужу она не решилась в тот момент сообщить об этом, но через несколько дней описала сцену с пистолетом и ему (при каких обстоятельствах - мы скажем позднее).
      Итак, можно считать установленным, что свидание на квартире у Полетики имело место на самом деле.
      Но когда оно произошло? И какую роль сыграло в дальнейшем ходе событий?
      Версия А. П. Араповой о том, что это было в январе, накануне дуэли, ничем не подтверждается. Напротив, вновь найденные документы только усиливают сомнения в достоверности такой датировки.
      Материалы, которыми мы располагаем в настоящее время, свидетельствуют прежде всего о том, что никто из людей пушкинского круга не связывал инцидент на квартире у Полетики с последней дуэлью, хотя о нем знали многие. И Александра Николаевна, и Вяземская рассказывают об этом эпизоде как о чем-то, стоящем в ряду других событий, не приурочивая его к трагическому финалу. Характерно, что ни у той, ни у другой, когда они излагали эту историю, не возникло никаких ассоциаций, связанных с Екатериной. Конечно, это объясняется тем, что в тот момент Дантес еще не был женат.
      Эти психологические догадки, расходящиеся с общепринятой точкой зрения, можно подтвердить достаточно вескими доказательствами. Обратимся с этой целью к тем двум свидетельствам, которые мы вправе считать вполне достоверными.
      В рассказе В. Ф. Вяземской нет прямых указаний на то, когда произошел инцидент у Полетики. Лишь по (61) некоторым косвенным деталям можно предположить, что дело происходило до 4 ноября.
      А вот в письме Фризенгофа такие указания имеются, но биографы до сих пор не обращали на них внимания.
      Когда в 1887 г. Арапова обратилась с письмом к своей тетке, ее просьба поставила супругов Фризенгофов в трудное положение. Несомненно, они понимали, что им предстоит подписаться под очень ответственным документом, и считали своим долгом сказать правду. Барон Фризенгоф очень сдержанно, изысканным старинным слогом передал рассказ своей жены. Ему удалось, даже сообщал о весьма щекотливых обстоятельствах, остаться в рамках "хорошего тона". Но столь же скрупулезно следил он и за тем, чтобы не исказить суть дела. Он всегда точно указывает, пишет ли со слов жены, выражает ли свое личное мнение или передает слухи, распространившиеся в свете. И, что для нас особенно важно, он ведет рассказ, насколько это возможно, в хронологической последовательности. Там, где Фризенгоф отступает от этого принципа, мы находим специальную оговорку: "Я забыл упомянуть в соответственном хронологическом месте...".xcviii
      В первой части своего сообщения барон Фризенгоф рассказывает об ухаживании Дантеса за H. H. Пушкиной, вызвавшем усиленные толки в обществе, а затем и анонимные письма. Он доводит изложение до ноябрьской дуэльной истории: "<Пушкин> отказал в своем доме Геккерну и кончил тем, что заявил: либо тот женится, либо будут драться". Далее следует своего рода отступление, носящее характер итогового примечания к предыдущему разделу, в котором речь шла о том, что происходило до 4 ноября. Его необходимо процитировать полностью.
      "Жена моя сообщает мне, что она совершенно уверена в том, что во все это время Геккерн видел вашу мать исключительно в свете и что между ними не было ни встреч, ни переписки. Но в отношении обоих этих обстоятельств было все же по одному исключению.
      Старый Геккерн написал вашей матери письмо, чтобы убедить ее оставить своего мужа и выйти за его приемного сына. Александрию вспоминает, что ваша мать отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было ли это сделано устно или письменно. (62)
      Что же касается свидания, то ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома; бросившись перед ней на колена, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей, что это свидание длилось только несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас уехала".xcix
      А затем Фризенгоф возвращается к тому, па чем он остановился: "Итак, замужество было решено.. .". И продолжает свой рассказ, по-прежнему строго соблюдая хронологический порядок. Он сообщает далее о переговорах, предшествовавших, официальной помолвке; о бракосочетании Дантеса; о положении, сложившемся в январе 1837 г.
      Как видим, анализ этого документа позволяет нам достаточно точно определить место интересующего нас эпизода в цепи событий. Судя по хронологии изложения, свидание, спровоцированное Идалией Полетикой, состоялось до того, как разыгралась ноябрьская дуэльная история и начались переговоры о сватовстве Дантеса.
      Это подтверждается и другими соображениями.
      Обратим внимание на то, как авторы письма изображают сцену свидания. По словам Фризенгофа, Дантес на коленях заклинал H. H. Пушкину "о том же, что и его приемный отец" (т. е. оставить мужа и выйти за него). Конечно, Вяземская гораздо точнее передала обстоятельства этого свидания, Фризенгоф прибег к эвфемизмам, но для нас в данном случае важно учесть следующее: такая словесная формула оказалась возможной, потому что Александрина знала, что в тот момент, когда разыгралась эта сцена, Дантес еще не был помолвлен с Екатериной и был свободен.
      Но это еще не все. В письме педантичного барона есть указания и для более точной датировки.