Джайрус обладал могучим телосложением громилы-кланстера, пребывающего в самом расцвете сил, и — о да! — он в нем пребывал. Он спал, но его левая ладонь судорожно сжималась и разжималась. С тяжестью на душе, туго соображая, он очнулся ото сна, в котором ему раз за разом грезилось, будто он просыпается.
      Джайрус был голоден до чертиков, а в горле совершенно пересохло после последнего флекта. Глаза словно застилала пленка, потому что они оставались открытыми все время его сна и, не моргая, смотрели на пошедшее пузырями плиточное покрытие потолка.
      За разбитым окном гремела улица… гремела столь же громко, как объятый пламенем город, служивший фоном для видений наяву, преследовавших Джайруса. Зацикленные обрывки триумфальных маршей, рвущиеся из общественных радиорупоров, крики уличных продавцов, звуки пунда, доносящиеся из «сточных» клубов, барабанная дробь дождя, звон колоколов, уи-ит-вууп уиит-вуупсирены пронесшейся патрульной машины Магистратума.
      Звуки нижних стоков Петрополиса.
      По внутренней стороне остекленевших глаз Джайруса вверх и вниз засновали букашки, и он громко простонал, прежде чем сообразить, что жуки вполне реальны, а бегают они по потрескавшейся пластековой раме его окна.
      Джайрус нашарил оружие под мокрой от пота подушкой. Копия хостековской тринадцатой модели: длинный ствол, двадцать в обойме и еще два уже в глотке. Надежный, как материнская любовь. Кланстер прицелился в таракана.
      А затем опустил руку. Пустая трата боеприпасов. Человек может найти куда лучший способ окупить стоимость патронов, чем тратить их на насекомых. Особенно когда его начинает ломать.
      И, проклятие, уже начало.
      Он добрел до умывальника и уставился на себя в зеркало, опершись на раковину. Зеркало покрывала сетка трещин. Он разбил его собственным лбом ночь назад, отчаянно нуждаясь в радости, приносимой флектом, и разгневавшись на зеркало, что оно такое…
      …такое никакое. Такое пустое.
      Джайрус был готов вновь бить о него головой, но увидел, что лоб его отражения все еще покрывает корка крови.
      Он разглядывал самого себя. Торс, бугрящийся искусственной мускулатурой, лицо, усеянное клановым пирсингом. Кончик языка — он высунул его наружу, — украшенный дополнительным острым зубом.
      Красивый мальчик. Городской кланстер. Громила.
      В комнате, открывавшейся позади его лица, Нэша все еще лежала без сознания на матрасе. Она свернулась поверх одеяла, а на ее обнаженном теле танцевали змеиные татуировки. Два кобрида изгибали свои кольца на ее животе и окружали груди, охватывая распахнутыми пастями темные соски. Она будет валяться в отрубе еще несколько часов. Но когда очнется, ей тоже захочется «взглянуть».
      Даже больше, чем захочется.
      Ей это будет необходимо.
      Необходимо, мать вашу за ногу, необходимо!
      Время выбраться в город. Время охотиться. Время зарабатывать. Джайрус согнул руки и увидел, что пушка все еще лежит в его правой лапище. Превосходно.
      Он сгреб в охапку свой плащ и большой черный зонт.
      Когда он вышел на уровень наземной улицы, город все продолжал грохотать. На уличных столбах запела кислотная тревога, когда с запада неожиданно налетел дождь, чьи струи при свете натриевых придорожных ламп казались сплошным потоком лазерных импульсов. Мимо проносились машины, расплескивающие лужи. Колокола звонили снова и снова.
      Колокола. Джайрус пошел на звук.
      На пересечении улиц Зачинания и Благодатного Пути возвышалась часовня. Это было особенное место, где молились только представители знати. На изъеденной кислотой башне звонил колокол. По тротуарам спешили важные люди в длинных плащах, торопясь успеть к службе.
      Джайрус присоединился к ним в качестве зонтоносца одного из этих симпатичных ребят.
      — Благодарю, — произнес человек, когда они подошли к дверям часовни, и вложил монету в ладонь Джайруса.
      Тот свернул зонтик и опустил его, чтобы стекли капли дождя. Это был очень полезный инструмент.
      В Петрополисе зонты нужны всегда. Джайрус добыл свой, зарезав в тоннеле Прохода Гооготтена десятилетнего мальчика.
      Они оказались возле двери часовни. Джайрус скользнул внутрь, в сухой полумрак, и поспешил поклониться сакристии, чтобы не показаться посторонним. В конце прохода господа рассаживались по немногочисленным скамейкам, пока священнослужитель снимал шелковый покров с триптиха, посвященного святому Ферреолу, покровителю автоматики.
      Свет лился вниз, окрашиваясь в цвета оконных стекол апсиды. Никем не замеченный, Джайрус задрожал, когда его пронзили остаточные видения от последнего «взгляда». Бандит занял место в задних рядах. Он почувствовал запах кислоты, когда капли дождя стали стекать с зонта и вгрызаться в мраморный пол. Пистолет приятно оттягивал карман плаща.
      Началась служба. Все тот же старый бред. Речитатив священника, в унисон подхватываемый паствой. Джайрус продолжал таиться в объятиях мглы. А впереди позолоченный триптих был охвачен потоком белого света, изливаемого потолочными лампами, и казался окруженным неземной аурой. Похожие на бледные марионетки, руки священника двигались перед ним, сотворяя символы.
      Склонив голову, Джайрус глянул влево. Он увидел, как храмовые служки дожидаются позади заалтарной завесы, поправляя свои рясы и мантии, перешептываясь и подготавливая кадило, магнетум и блюдо.
      Блюдо. Блюдо для сбора пожертвований. Именно оно и привлекало внимание Джайруса. Эти прихожане были богачами из внутренних блоков… и на блюде могла образоваться приличная сумма. О флекте на один вечер можно будет забыть. Ему хватит денег на неделю «поглядушек», да еще к тому же достаточно лхо и «кричалок», чтобы смягчить отходняк.
      Его все еще трясло. « Спокойствие, спокойствие», —сказал он сам себе.
      Он моргнул. Священник только что произнес кое-что, прозвучавшее странно. Паства откликнулась. На глазах Джайруса священник коснулся верхней части триптиха, и тот раскрылся.
      И появилось изображение, которое было хуже, чем все, когда-либо виденное Джайрусом, даже в самых поганых флектах. Он судорожно вздохнул и подскочил на месте. Эти изображения… изображения были такими…
       «…они напоминают о тех снах, о полыхающем городе».
      Джайрус понял, что обмочился, и закричал. Слишком громко. Все прихожане и священнослужитель обернулись на него.
       «Просто надо уйти, просто подойти к выходу, и ничто не потреб…»
      — Добрый день, — произнес какой-то мужчина, присаживаясь на скамью возле него.
      — Э… ну… — Вот и все, что смог выдавить из себя Джайрус.
      — Похоже, вы пришли не на ту службу, — мягко произнес мужчина.
      — Оx! Да, наверное.
      Человек был стройным и подвижным, а его лицо — узким, с благородными чертами. Одежда на нем была темной и безупречно чистой. Руки мужчины скрывали перчатки.
      — Как тебя зовут? — поинтересовался человек. — Кстати, мое имя Торос Ревок.
       «Ничего не говори ему», —подумал Джайрус.
      — Меня зовут Джайрус, — несмотря ни на что, произнес его рот.
      — Как поживаешь, Джайрус? Ты ведь кланстер, я прав? Кхм… как же вас там называют… громилами?
      — В точку, сэр.
      — И у тебя… как там говорится… ломка без «поглядушек»?
      — В точку, сэр. Так и есть.
       «Зачем ты отвечаешь? Зачем ты отвечаешь, придурок?»
      — Не везет тебе, приятель, — произнес мужчина, успокаивающе похлопав Джайруса по ноге, и тот непроизвольно поежился. — Ты не должен был ничего этого видеть. Дело в том, что это закрытая часовня. Как же ты проник внутрь?
      Было что-то странное в этом человеке. Что-то в его глазах или тоне, что заставляло Джайруса отвечать, невзирая на все нежелание.
      — Я… я притворился зонтоносцем, сэр.
      — Ты? Хитро.
      — Господин Ревок! — прокричал священник от переднего ряда. — Возникли какие-нибудь проблемы?
      — Это просто бедный человек, случайно попавший на наше собрание, отче. Не стоит беспокоиться. Он скоро уйдет.
      Человек снова обернулся к Джайрусу. Глаза его были желтыми, словно два умирающих солнца.
      — Зачем ты пришел сюда? — мягко спросил он.
      — Я просто… — начал было Джайрус.
      — Собирался опустошить блюдо для пожертвований, — произнес Ревок, отводя взгляд в сторону. — Чтобы заплатить за «погляделки». Ты хотел обокрасть всех этих добрых прихожан, только чтобы и дальше потакать своей дурной привычке.
      — Нет, сэр, я…
      Так или иначе, но этот человек завладел оружием Джайруса и сейчас держал его в своих руках.
      — При помощи вот этого.
      — Сэр, я… — Джайрус пытался сражаться с необоримой силой Ревока.
      Это просто безумие! Он же был огромным словно бык, с искусственной мускулатурой, он мог раздавить этого обывателя в мгновение ока. Он…
      Он неожиданно развернулся, схватил человека за серые, будто голубиные перья, отвороты плаща и несколько раз ударил головой о спинку скамьи так, что череп треснул и открыл свое влажное, красное содержимое. Джайрус вскочил, бросился к двери часовни и…
      Он все еще сидел на скамье и не мог пошевелиться. Человек улыбался ему.
      — Интересная идея, — сказал Ревок. — Очень здравая. Очень прямая. Но… абсолютноне осуществимая.
      — Пожалуйста… — пробормотал Джайрус.
      — Вот что я тебе скажу, — произнес человек, одной рукой залезая в карман, а второй играя с тяжелым пистолетом. — У меня есть еще один при себе. — Он вручил Джайрусу маленький сверток красной бумаги. — А теперь… убирайся.
      Два священнослужителя отперли двери часовни. Джайрус бросился бежать.
      Он успел добежать до железных мостков над Подсточьем Белфагора, прежде чем стальные клыки паники, наконец, начали разжимать свою хватку. Он судорожно задышал, пытаясь справиться с ломкой. Джайрус вцепился в перила и перегнулся через них, не обращая внимания на то, как зудят ладони, разъедаемые каплями недавно прошедшего кислотного дождя.
      И тот человек-то был уже достаточно жутким, но куда хуже было другое… Изображение, когда триптих раскрылся. Пресветлый Трон Терры, это было что-то! Во имя всего святого… впрочем, к святому оно явно не имело никакого отношения.
      Подуровни города раскинулись вихрями огней в темноте под железным мостиком. Джайрусу хотелось расслабиться, дать отдохнуть бешено колотящемуся сердцу.
      Он достал сверток, который дал ему человек, развернул красную обертку и посмотрел на флект. Это должно подойти.
      Впрочем… этот человек… этот велеречивый человек с желтыми глазами. Можно ли доверять человеку, который так просто разбрасывается флектами?
      Джайрус взвесил осколок стекла в руке, а затем развернулся и бросил его в темноту за мостками.
      — Жаль!
      Джайрус обернулся. Желтоглазый сидел на лестнице мостика у него за спиной. Казалось, будто он просидел там несколько часов. Ревок курил лхо-папиросу, вставленную в длинный мундштук, сжатый между его тонкими, затянутыми в перчатки пальцами.
      — Так бы все закончилось быстро и аккуратно. Болезненно, конечно, но очень быстро.
      Джайрус сжал кулаки.
      — Придется теперь по-другому.
      — Да что же вы такое… что… что?… - забормотал Джайрус.
      — Вы видели слишком много. Слишком. Я секретист. Мне платят за то, чтобы никто не болтал языком. А ваш столь прекрасно аугметизированный язык, Джайрус… скажем так, мне кажется, что он достаточно болтлив.
      — Мне заняться этим? — прошептал тонкий голосок.
      Джайрус понял, что позади человека стоит кто-то еще. Невероятно худой, невероятно бледный, почти прозрачный.
      — Не надо, Моникэ, — произнес Ревок, поднимаясь. — Мне представился шанс потренироваться.
      Человек отбросил в сторону лхо-папиросу, убрал мундштук в карман и шагнул к Джайрусу. Едва видимая фигура позади него осталась неподвижной.
      — Все действительно могло закончиться быстро, — прошептал человек. — Я имею в виду с флектом. Отличный способ преставиться. Теперь все будет уже не столь быстро. И уж конечно, не будет безболезненным.
      Джайрус пригнул плечи и поднял кулаки.
      — Еще посмотрим, — ответил он.
      Это были самые смелые слова в его жизни. И самые последние…
      Человек что-то произнес. Слово, которое не было словом, звук, который не был звуком. Единственный слог.
      Джайрус зашатался. Ему показалось, будто бы в лицо ему ударил пневматический молот. Из расквашенного носа брызнула кровь.
      — Неплохо, — прошептала едва различимая фигура.
      — Получается уже лучше, — сказал человек.
      Он одно за другим произнес еще три «не-слова», странно складывая губы, чтобы правильно произносить эти звуки. Джайрус вздрогнул, и что-то сломало его ключичную кость, потом раздробило левый локоть и рассекло правое колено.
      Он повалился. Боль была чудовищной. Несколько лет назад его избила бригада, подосланная враждебным кланом. Они обработали его строительными кувалдами. Ему пришлось восемь месяцев проваляться в общественной клинике.
      Но перенесенные тогда мучения не шли ни в какое сравнение с этой болью.
      Человек возвышался над Джайрусом, который вцепился в его штанину. Человек произнес еще несколько не-слов.
      Первое вышибло Джайрусу зубы. Все до единого. Резцы, похожие на осколки фарфора, премоляры, вылетевшие вместе с окровавленными корнями. Лопнул язык. Второе «не-слово» взорвало селезенку. Третье проделало дыру в ребрах и раздавило правое легкое. Четвертое разодрало толстую кишку. Кровь хлынула из Джайруса через всякий естественный выход, который только могла найти.
      И последнее не-слово. Почки Джайруса превратились в месиво.
      — Он мертв? — спросила неприметная фигура.
      - Должно быть, — сказал человек.
      Он помедлил и поднял перчатку к лицу, вытирая тонкую струйку крови, сочившейся из его собственной нижней губы.
      — Ваша техника становится лучше, — заметил его спутник.
      — Практика ведет к совершенству, — ответил Ревок.
      Джайрус все еще дергался. Вытекавшая из него кровь струилась сквозь решетку железных мостков.
      — Нельзя оставлять его здесь, — произнес человек. — Его раны очень… своеобразны.
      — Я его не понесу. Только не я. От него воняет, и к тому же он грязный.
      Человек поднял взгляд и позвал:
      — Дракс?
      На уровне дороги возникла третья фигура. Она была высокой и стройной, но казалась сутулой из-за тяжелых плеч. Грива тонких серых волос обрамляла лицо, которое было удивительно плоским и широким, с крошечными поросячьими глазками и выдававшейся вперед массивной челюстью.
      — Мистер Ревок?
      — Избавьтесь от него, пожалуйста.
      Новоприбывший, Дракс, поспешил спуститься к ним по лестнице. Он был в кожаной, с обрезанными рукавами армейской куртке, застегиваемой на ряд пряжек, а его правую руку целиком покрывала плотная кольчужная перчатка.
      — Тогда посторонитесь, мистер Ревок, — сказал он.
      Дракс снял с пояса псайбер-манок, размотал серебряный шнур и начал медленно раскручивать его. Манок стал издавать слабый, гудящий шум.
      — А вот и они, маленькие красавицы.
      Джайрус неожиданно откашлялся кровью и открыл глаза. Он посмотрел на небо.
      Последнее, что он увидел, — сотни ярких птиц, падающих на него из темноты, взмахивая стальными крыльями. Это было последнее, что он увидел, поскольку начали они с глаз.
      Последнее, что почувствовал, — это агонию. Она продлилась добрых шесть минут, которые потребовались металлическим птицам, чтобы содрать всю плоть с костей.
 

      Итак, в конце года 402.М41 мы возвратились на Юстис Майорис, чтобы закончить свою работу.
      Прошло уже более двенадцати месяцев с тех пор, как мы в последний раз стояли вместе на поверхности темной, перенаселенной планеты, и теперь мы возвращались инкогнито. Наши враги полагали, что мы давно мертвы. Тем лучше. Тайна осталась нашим единственным настоящим оружием. С момента нашего возвращения всему вокруг предстояло окутаться тайнами и ложью до тех пор, пока смерть не уравняет все и не все сделает бессмысленным.
      В последнюю ночь нашего пути я навестил своих товарищей, одного за другим. Это была дань вежливости, которую я платил из уважения к ним. Мне предстояло о многом попросить каждого из них.
      Гарлона Нейла я застал за охотой в полосе вечнозеленого леса под жемчужно-белым ледником. Воздух был холодным и разреженным. Вместе с Гарлоном был и Уилл Толлоуханд, и они шли вместе, держа на плечах длинные винтовки.
      Я побежал к ним, продираясь через высокую траву, отводя руками стебли. Уилл заметил меня первым. Он обернулся и улыбнулся мне, а затем похлопал Гарлона по плечу.
      Уилл Толлоуханд был давно уже мертв. Он прокричал мне что-то, что я не смог разобрать. К тому времени, как я добрался до них, он растаял подобно дыму.
      Гарлон Нейл осмотрел меня с ног до головы.
      — Вы уже давно этого не делали, — сказал он.
      — Знаю, — ответил я.
      — Хорошо смотритесь, — произнес он.
      — Смотрюсь целым, — ответил я.
      Гарлон кивнул. Он был крупным мужчиной, высоким и мускулистым. Круглая голова была выбрита, всей растительности — только узкая бородка.
      — Все так плохо? — спросил он.
      — Что плохо?
      Он пожал плечами.
      — Как я уже и говорил, вы давно этого не делали. Должно было произойти что-то плохое, чтобы вы пришли ко мне так. Полагаю, мне известно, о чем вы хотите спросить.
      — Известно?
      Гарлон снова кивнул.
      — Думаю, да. Вы хотите узнать, отправлюсь ли я дальше.
      — И?
      — Я с самого начала знал, что эта поездка затянется… — Он отвел взгляд, и его задумчивый голос затих.
      Очертания вилорогого зверя почти сливались с линией леса.
      — Где мы? — спросил я.
      — Не помню уже, — пожал плечами Гарлон. — Дюрер или, может быть, Гудрун. Сны часто приводят меня сюда. Хотя в прошлый раз ледник был вон там.
      Мы достигли кромки горного озера, прорезавшего стеклянной стрелой вечнозеленый лес. Оно было столь гладким и спокойным, что, подобно зеркалу, отражало деревья, ледник и небо.
      И мы, стоящие рядом, тоже появились в нем. Гарлон, широкоплечий, с могучими руками и телом, столь же прочным, гибким и потертым, как и его кожаная броня. И я, такой, каким был в возрасте тридцати четырех лет, целую вечность назад. Чуть пониже ростом, чем Гарлон, чуть более изящного телосложения, с длинными черными волосами, собранными в хвост, и лицом с высокими скулами… именно таким я себя и видел когда-то в зеркалах.
      — А как вы выглядите в своих снах? — спросил Гарлон.
      — Тебе хочется знать, выгляжу ли я в них так же?
      — Да.
      — Нет, уже много лет нет, — покачал я головой. — В своих снах я так и живу, скованный и в то же время беспредельно свободный, в темноте. Но думаю, что этой ночью похожу так ради разнообразия.
      — Потому что все плохо? Надеюсь, что это не какие-нибудь психологические уловки. Неужели вы надели на себя старую внешность, чтобы напомнить нам, как мы встретились и впервые поклялись в верности? Трудно ответить «нет» в лицо.
      — А ты собираешься ответить мне «нет»?
      — Босс, мы многое прошли вместе. Через целую уйму поганых вещей. Молох. То дело на Дольсен. Кое-что я и вспоминать не хочу. Неужели в этот раз все еще хуже?
      Я помедлил с ответом.
      — Возможно.
      — А что говорят другие?
      — Их я еще не спрашивал. Сейчас мы говорим о тебе.
      — И я отвечаю: да. Теперь вы отправитесь к остальным?
      — Да.
      — Могу я пойти с вами?
      Я разрешил ему. Мы разбили зеркало озерной глади на осколки и вплыли в каменную темницу башни на Саметере, где Пэйшэнс Кыс пела колыбельную своим давно потерянным сестрам. Десятилетние Пруденс и Провиденс свернулись клубками в своих кроватях. Ночь за стеной раскалывала электрическая буря.
      — Кто эти люди? — спросила Пруденс, указывая на нас.
      Кыс резко развернулась. Два серебряных кайна, которыми были заколоты ее длинные черные волосы, высвободились и, кружась, полетели к нам, поблескивая в мерцании свечей.
      Я осторожно отбил их в сторону. Даже в снах такое оружие может поранить.
      — Что вы здесь делаете? — процедила Кыс сквозь зубы.
      Она была высокой, стройной женщиной в середине третьего десятка, проворной и стремительной. Распущенные прямые черные волосы очерчивали бледные щеки и свирепые зеленые глаза.
      — Прости нас за вторжение, Пэйшэнс, — произнес я.
      — Он пришел, чтобы задать тебе вопрос, Кыс, — сказал стоящий рядом со мной Гарлон Нейл.
      — Да?
      — Да, — сказал я. — Если ты пожелаешь выйти из операции, я все пойму. Только прошу принять решение сейчас, пока еще не поздно.
      — Ты остаешься? — спросила Кыс у Нейла.
      — Конечно, — ответил он.
      — Я тоже остаюсь, — произнесла она, переводя на меня взгляд своих жутких зеленых глаз. — Это дело чести.
      — Ты хочешь отомстить? — спросил я.
      — Нет, я принесла вам присягу, и это в нее входило.
      Мы оставили Кыс заканчивать песню. Карла Тониуса найти оказалось сложнее. Пределы его снов были плотными и густыми, а когда мы проникли за них, то тут же заблудились в лесу железных стоек, с которых свисали тысячи прекрасных одеяний.
      Воздух был холоднее, чем в альпийских грезах Нейла.
      — Карл? Карл?
      В самом сердце леса из развешанной одежды, на поляне, обставленной зеркалами, сидел обнаженный Карл Тониус. Он поднялся, когда мы проложили себе дорогу через куртки, панталоны и жилеты, и накинул на себя балахон.
      Последние ряды металлических стоек, окружавших поляну, были пустыми, с грохочущими голыми вешалками.
      — Это вторжение, — сказал Карл.
      Тониус был очень манерным мужчиной; стройным и подтянутым, элегантным, с профессионально уложенными белокурыми локонами. Он умолк, когда увидел, в каком облике я пришел к нему.
      — Он собирается задать тебе вопрос, — сказал Нейл, усмехаясь при виде того, как неловко замялся Тониус. — Ты и сам знаешь, какойвопрос.
      — А Инквизитор знает ответ, — кратко ответил Карл. — Я его дознаватель. Я отправлюсь за ним, во имя Императора, в любой из бесчисленных миров.
      — Спасибо. Но я должен был спросить, Карл, — сказал я.
      — Я знаю, сэр, — ответил он, туго затягивая балахон. — Значит, наш статус теперь — особые обстоятельства?
      — Да. Как только мы достигнем Юстиса Майорис, — сказал я, — перед нами сразу встанет необходимость как-то обеспечить свое прикрытие. Фальшивые документы не позволят нам слишком далеко продвинуться, но будь я проклят, если упущу наше единственное преимущество.
      — Будь мы все прокляты тогда, — улыбнулся Карл.
      — Значит, мы нуждаемся в чем-нибудь еще. В чем-нибудь хитром.
      — Я подумаю над этим, сэр, — сказал он.
      Два бледных, тусклых солнца стояли в зените, когда мы вышли на побережье. В сумерках перед нами, постоянно нагибаясь и что-то выискивая, по пляжу двигался человек.
      Береговую линию усеивали миллиарды левых ладоней… настоящих, из плоти и крови. Все казались одинаковыми и каким-то невозможным образом снабженными у запястий хромированными вилками подключения.
      Зэф Матуин двигался вдоль берега, подбирая ладони одну за другой и пытаясь вставить их в гнездо своей левой руки. Когда очередная не подходила, он отбрасывал ее в сторону.
      Матуин был высоким темнокожим мужчиной огромной физической силы. Его черные волосы были заплетены в дрэды. В этом сне глаза его не горели красными угольками аугметики. Они были мягкими и карими.
      Он оглянулся, когда мы приблизились, выбрасывая очередную дергающуюся кисть.
      — Вот дерьмо, — произнес Нейл, разглядывая длинный, широкий берег, заваленный шевелящимися руками. — Сны Зэфа бредовее даже, чем мои.
      — Зэф? — окликнул я Матуина.
      — Не могу ее найти. Не могу найти. Не могу.
      — Зэф, — вновь произнес я.
      — Чего? — пролаял он, оборачиваясь и впиваясь в меня взглядом.
      — Я хотел спросить…
      — Ответ — да, — сказал он и возвратился к своим поискам на берег, полный извивающихся пальцев.
      Мы, наконец, нашли Кару Свол в раздевалке позади грохочущего театрального зала на задворках Бонавентуры. Снаружи комментаторы, вооружившиеся медными рупорами, объявляли о шансах на победу, и ревела толпа. Кара сидела перед ярко освещенным зеркалом гримерной, убирая рыжие волосы с покрытого белой пудрой лица и подвязывая их шнурком.
      Низкорослая, гибкая, чувственная, она повернулась на своем раскладном стульчике, когда мы вошли.
      — Время пришло? — спросила она.
      — Да, — сказал я.
      — Время отправляться дальше?
      — Да.
      Она подошла ко мне и погладила мои руки, поправила мне манжеты.
      — Вы были таким красивым, Гидеон.
      — Спасибо.
      — Иногда я забываю… забываю, каким вы были тогда. Вы давно уже ко мне не приходили в таком облике.
      — То же самое сказал и я, — произнес Нейл.
      Лицо Кары переменилось.
      — Это ведь сон?
      — Да, сон.
      — Мы приступаем к делу завтра?
      — Да.
      — И вы пришли ко мне во сне, чтобы спросить, пойду ли я с вами?
      — Да.
      — Даже на верную смерть?
      — Именно так.
      — А что насчет остальных?
      — Пэйшэнс, Зэф и Карл идут со мной, — сказал я.
      — И я тоже, — произнес Нейл.
      — А Фраука и Заэль?
      — Во сны Фрауки я не смог бы войти, как бы ни пытался… и не стану проникать во сны мальчика. Это касается только нашей команды. Мне надо знать, остаешься ли ты со мной.
      — Конечно!
      — Кара… Это последний шанс. Если ты захочешь уйти, то решайся сейчас.
      — Шутите? — сказала она. — Шоу должно продолжаться.
      Следующим утром по корабельному времени «Аретуза» вышла в материальное пространство на краю системы Юстиса. Старая баржа так часто подвергалась ремонту и перестройке за свою жизнь, что всякие признаки ее первоначального корабельного класса и предназначения давно уже стали неразличимы в беспорядочных очертаниях ее корпуса. Ануэрту нравилось думать о своем судне (и о себе, собственно) как о капере, но на самом деле «Аретуза» была просто космической развалюхой, таскающей по торговым маршрутам дешевые безделушки и скоропортящиеся грузы.
      Вынырнув из точки перехода, мы влились в оживленный внутренний поток и, в конце концов, были вынуждены оплатить услуги лоцманского катера, который провел нас мимо переполненных платформ высоких причалов к свободному доку. Стыковочное место стоило двадцать крон в сутки, и мы зарезервировали его за собой на один календарный месяц.
      Под нами медленно вращался грязный шар Юстиса Майорис. Орбитальные гавани являли собой сверкающие огнями суперструктуры из латуни и стали, напоминающие своими очертаниями гигантские цирковые каллиопы размерами с целые континенты, связанные вместе свободно провисающими струнами. Более десяти тысяч судов бросили якорь возле опорных причалов вокруг нас. Некоторые из кораблей принадлежали независимым перевозчикам и торговцам; другие представляли собой крупнотоннажные суда известных дипломированных компаний и лицензированных линий перевозок.