* * *

      Виктор и Марфа неспеша прогуливались по занесенным опавшими листьями дорожкам королевского сада. Беседа не очень клеилась — Виктор думал о чем-то своем и едва отвечал на слова княжны.
      — Ваше Высочество, а вам не показалось, что Петровичу что-то про меня известно? — озабоченно спросила Марфа, остановившись под вековой, в три обхвата, ракитой. — Не зря же он говорил мне, мол, знаю я, кто вы такая.
      — Не берите в голову, княжна, — ответил Виктор, — Петрович от неумеренного пития уже и сам не соображает, что говорит и что делает. Но я очень рад, что вы сумели поставить его на место.
      — A, пустяки, — пренебрежительно махнула рукой Марфа.
      — Но вы нажили себе опасного врага, — с опаской продолжал Виктор. — Я говорю даже не о Петровиче, а о князе Длинноруком. Ни для кого не тайна, что он способен на любую пакость.
      — Для чего же вы держите их при себе? — удивилась Марфа.
      — Это еще вопрос, кто тут при ком, — тяжко вздохнул Виктор. Но тут же заговорил быстро и напористо: — Послушайте, Марфа Ярославна, положение действительно очень непростое. И если Длиннорукий по-настоящему что-то про вас пронюхает, то я за вашу жизнь не дам и ломаной полушки. Не подумайте, что я отказываю вам в гостеприимстве, но вам тут оставаться и впрямь опасно. Давайте, пока не поздно, я скажу Теофилу, чтобы переправил вас в надежное место — хотя бы в замок к Беовульфу…
      Марфа отрицательно покачала головой:
      — Нет, я должна оставаться здесь. Два столетия назад я бежала из Белой Пущи от князя Григория в Новую Ютландию, дабы искать прибежища у короля Иова. Но дело даже не в этом. Я вижу, что вы попали в серьезную переделку, что вы окружены недостойными людьми, и чувствую, что должна быть рядом с вами.
      — Спасибо, княжна, — с тихой признательностью ответил Виктор, — но ваша жертва совершенно напрасна. То, что меня окружают недостойные люди, совершенно закономерно, ибо я и сам творю недостойные дела. Я чувствую, что стою на краю пропасти, и не вправе увлекать вас за собой. Так что подумайте, пока не поздно.
      Марфа провела рукой по неровной коре ракиты:
      — Ваше Высочество, я также постараюсь быть с вами откровенной. Тот человек, Иван-царевич, что меня освободил из лягушачьего плена, даже не знал истинных причин, для чего он это делает. Он сказал, что единственно из сострадания, и я не вижу причин ему не верить. Но те, кто снарядил Ивана-царевича на мои поиски, имели свои определенные цели — я даже еще не знаю, кто они такие, но поняла, что они против князя Григория и его вурдалаков, а я им нужна, ну не знаю, как боевой стяг.
      — Вы уверены? — Виктор пристально глянул на Марфу.
      — Размышления наводят меня именно на это, — ответила княжна. Собеседники вновь медленно двинулись по аллее. — Я не знаю, каковы истинные цели моих неведомых доброжелателей, но пока они не начнут противоречить моим представлениям о справедливости, я готова действовать заодно с этими пока еще неведомыми мне силами. A я чувствую, что ключ к Белой Пуще — здесь, в Новой Ютландии…
      — Нет-нет, — решительно перебил Виктор, — об этом я не желаю и слушать. Не забывайте, что я — ставленник и заложник вурдалаков из Белой Пущи. Разумеется, я вас не выдам, но и союзником в вашей борьбе не стану.
      — Да нет, это ж я так, к слову, — смутилась Марфа. — Конечно, мои дела — это мои дела, а ваши — это ваши…
      Тем временем аллея незаметно вывела их на кладбище королевской семьи — оно больше напоминало старинный и чуть заброшенный парк, где меж высоких деревьев здесь и там темнели невысокие надгробия.
      — Знаете, княжна, в свое время королевич Георг сумел отвоевать у болот небольшой клочок земли вблизи замка, — повернул разговор Виктор в более спокойное русло, — и вот на нем-то и решили разместить сад и родовое кладбище. Вон под той липой Георг и похоронен, — указал Виктор на небольшой камень. — Конечно, основатель королевства должен был бы лежать в более знатной усыпальнице, но он сам захотел, чтобы его похоронили по-простому. Ну и его потомки взяли это в обычай, оттого-то и погост у нас такой скромный.
      — A мне здесь нравится, — задумчиво оглядела Марфа королевский погост. Ваше Высочество, у меня к вам будет одна не совсем обычная просьба…
      — Постараюсь исполнить, насколько это в моих силах.
      — Если оправдаются ваши опасения и меня… и если со мною что-то случится, то прошу вас похоронить меня здесь, пускай даже в самом дальнем уголке, возле болота.
      Виктор резко отвернулся, и Марфе показалось, что на его ресницах что-то мелькнуло. Но он тут же взял себя в руки и заговорил подчеркнуто суховатым тоном:
      — Боюсь, Марфа Ярославна, что не смогу удовлетворить вашу просьбу, так как на этом кладбище погребают лишь особ высшего происхождения. Во всяком случае, хоронить вас здесь под именем графини Загорской я не имею права. A если похоронить под вашим настоящим именем, то я боюсь, что покою вам не дадут и в могиле. Дело в том, что барон Альберт, преемник князя Григория, как я слышал, уже нашел кости невинно убиенной княжны Марфы и готовится их с почестями похоронить.
      — Что вы говорите! — изумилась княжна.
      — Увы, это так, — подтвердил Виктор, — и потому я не советовал бы вам покидать сей бренный мир в ближайшее время. Впрочем, есть еще один способ обеспечить себе место на этом кладбище — стать Ново-Ютландской королевой.
      — Ну, вы уж скажете, — смутилась Марфа.
      — Да нет, ну это ж я так… Ах да, совсем забыл — у меня назначена встреча с госпожой Глухаревой. Она приехала из Белой Пущи и должна дать мне отчет о своих переговорах. Так что нам пора возвращаться.
      — C вашего позволения, я еще ненадолго останусь тут, — сказала Марфа. Здесь так покойно, так тихо…
      — Ну, как хотите, — согласился Виктор, — но я пришлю сюда своего слугу, верного человека. Так, на всякий случай.
      — Да зачем, не надо, — стала отказываться Марфа.
      — Нет-нет, и не спорьте, — заявил Виктор, — а то и впрямь чего случится, а я не буду знать, как вас хоронить… — C этими словами Виктор резко повернулся и быстрыми шагами удалился по аллее.
      Проводив Виктора долгим взором, Марфа поплотнее запахнула на себе теплый платок, выданный ей Теофилом. Вдруг княжна услыхала, как в опавшей листве что-то явственно зашуршало, и тут же из-за ближайшего камня неспеша вышел маленький человечек.
      — Домовой! — радостно вскрикнула Марфа.
      — Кузьма Иваныч, — степенно представился домовой.
      — A у нас в усадьбе тоже был домовой, — вздохнула княжна. Господи, как же его звали-то? Нафаня, кажется.
      — A, так он же мой давний приятель, — обрадовался Кузька. — Когда вурдалаки пришли, так едва Нафаня успел ноги унести. И где он теперь — бог весть… — Домовой горестно вздохнул. — Но помню, очень уж он о тебе сокрушался, говорил, мол, какая чудная княжна была, а пропала безо всякой вести…
      — Постой, Кузьма, — перебила Марфа, — какая еще княжна? Ты меня, видать, с кем-то перепутал. Я не княжна, а графиня.
      — Да-да, конечно же, — хитро прищурился Кузька, — графиня Заморская.
      — Загорская.
      — Тем паче. Да только тут уже кое-кому ведомо, что ты за графиня такая.
      — Виктор?
      — Кабы Виктор! И князь Длиннорукий знает, и разбойник Петрович. У них тут инхвормация во как поставлена, — щегольнул Кузька словечком, слышанным от боярина Василия. — Так что беречься тебе надобно! Ну, я тебя упрежу, коли что. — Кузька заговорщически приложил палец ко рту, и княжна, поняв, что он собирается сообщить нечто очень важное, наклонилась и протянула домовому руку. Тот ловко вскарабкался по рукаву и, устроившись на Марфином плече, зашептал ей прямо в ухо: — A особливо опасайся той бабы, Анны Сергеевны, что нонеча приехала. От нее любой гадости только и жди!.. Ну все, мне пора.
      Действительно, по аллее приближался человек — очевидно, слуга, которого обещал прислать Виктор.
      — Погоди, Кузьма, а как мне тебя найти? — удержала домового Марфа.
      — A я сам тебя разыщу, — заявил Кузька и, столь же ловко спустившись вниз по платью, скрылся за ближайшим могильным камнем.

* * *

      В бывшем рабочем кабинете князя Григория шло заседание Семиупырщины — так в Белой Пуще именовался недавно созданный орган высшей государственной власти, хотя официально он носил более длинное и красивое наименование, запомнить которое не могли даже его члены.
      Несмотря на название, собственно упырей в Семиупырщине было всего лишь двое, барон Альберт и воевода Cелифан, но зато они, выражаясь современным языком, контролировали силовые ведомства — соответственно Тайный и Военный приказы. Кроме них, в состав Семиупырщины по настоянию Альберта были введены три представителя аристократии — князья Чарский и Зарядский, а также боярин Степан Муха. Все трое происходили из древних родов и, по мнению охваченного «перестроечными» идеями барона Альберта, должны были символизировать такие понятия, которые мы назвали бы мудреными словами «преемственность» и «легитимность». Впрочем, на заседаниях сии представители родовой знати обычно сидели тихо и в обсуждения не вмешивались. И, наконец, еще два члена Семиупырщины представляли собою олигархический капитал — владелец многих ремесленных предприятий Гусь и купец Березка. Последний был привечаем еще покойным князем Григорием, так как через него прокручивались разные не совсем законные сделки. Например, Березка через «третьи руки» устраивал поставку в Белую Пущу зарубежного оружия и боеприпасов. Разумеется, все знали о его темных делишках, но за руку поймать не могли. A может, и не особенно хотели.
      Всякий раз, созывая Семиупырщину, Альберт приставлял к громоздкому столу князя Григория несколько столов поменьше, и вместе они образовывали букву «Т», во главе которой восседал барон, а вдоль меньших столов — остальные члены и приглашенные лица.
      На сей раз Альберт казался весьма озабоченным.
      — Господа, положение более чем серьезное, — говорил он, строго поглядывая на своих коллег. — Вражеские силы никак не хотят оставить нас в покое и постоянно испытывают на прочность. Поэтому наш святой долг — еще крепче сплотить ряды и дать должный отпор неприятелю.
      Его соратники не особенно понимали, к чему барон клонит, однако на всякий случай согласно кивали.
      Почувствовав, что необходимый настрой создан, Альберт перешел к делу:
      — Когда злодеи извели нашего дорогого и любимого князя Григория, то ясно было, что на этом они не остановятся. И теперь подтверждаются самые худшие предчувствия. Нашим врагам недостаточно того, что мы пошли на самые решительные перемены, открыли храмы и понемногу вводим базарное хозяйствование. Им нужна власть. A наша задача — не допустить этого. И не потому что власть так уж нужна нам самим, а лишь для того чтобы не позволить им ввергнуть Белую Пущу в пропасть. Как стало известно, уже объявилась самозванка, утверждающая, что она — княжна Марфа. И если даже мы найдем способ от нее избавиться, то и это не решит вопроса, так как появятся другие… Гробослав!
      — Слушаю! — вскочил Гробослав. Он не входил в состав Cемиупырщины, но был приглашен как ответственный за погребение Марфиных костей.
      — Ну, решили вы, где хоронить? — спросил Альберт.
      — Нет еще, — развел руками Гробослав. — Я ведь говорил, что у каждого предложения свои лучшие и худшие стороны…
      — Знаю, знаю, — перебил Альберт, — но медлить больше нельзя. Будем хоронить кости уже через неделю и прямо здесь, в Кремле. За эти дни необходимо привести в порядок родовую усыпальницу Шушков, созвать народ со всей Белой Пущи, пригласить иноземных гостей, чтобы весь мир видел, как мы чтим своих невинно убиенных!
      — Слушаюсь, — немного испуганно пробормотал Гробослав. — Я тут давеча ходил к усыпальнице и могу сказать, что не настолько уж она запущенная, как мы думали.
      — Ну вот и прекрасно, — с удовлетворением кивнул Альберт. — Еще надобно, чтобы при погребении было побольше священников, а надгробное слово сказал будущий правитель Белой Пущи.
      — Кто-кто? — не удержался воевода Cелифан. — Какой еще правитель?
      — Будущий, — повторил барон. И пояснил: — Мы с вами лишь переходное звено. Наша задача — вести государственные дела и в должном порядке передать их новому правителю Белой Пущи, которого изберет Народное Вече. Поскольку князь Григорий не оставил наследника, то его преемника должен назвать народ. — Альберт торжественно поднял перст: — Глас народа — глас божий!
      — Ну и кого же народ изберет? — глупо переспросил Гробослав.
      — Ясно, что не тебя и не меня, — с досадой ответил барон. — Это должен быть всеми уважаемый человек из старинного и знатного рода… Вы со мной согласны, князь?
      Последние слова Альберт обратил к престарелому князю Чарскому, который откровенно клевал носом, слушая бароновы краснобайствования. Однако он поднялся и, чинно поглаживая бороду, произнес:
      — Совершенно верно, барон. Старинного и знатного.
      — И кого же? — насторожился воевода.
      — Кого именно, я еще не знаю, — притворно развел руками барон, — но ясно одно: он не должен очень уж выходить из нашей воли.
      (Слово «нашей» барон произнес так, что ни у кого из присутствующих не возникло сомнений в том, чью же собственно волю должен выполнять будущий глава государства).
      Тут встал доселе молчавший купец Березка:
      — Господин барон, сам я происхождения самого простого, и не мне судить о знатных княжеских родах…
      — Ближе к делу, — хмуро перебил Альберт. — Ежели у вас какие соображения, то говорите.
      — Ну вот, стало быть, — продолжал Березка, — есть у меня думка насчет одного князя — и родовит он зело, и уважаем всеми…
      — Кто таков? — спросил барон.
      — Князь Борис Константиныч Городковский.
      — Вот как, — хмыкнул Альберт. — Ну что же, князь Борис Константинович действительно и уважаемый, и родовитый… Мы подумаем над вашим предложением.
      Березка сел на место, и барон Альберт вновь завел свою любимую речь о погребении Марфиных костей:
      — Захоронение должно пройти так, чтобы весь мир понял — мы и в самом деле чтим своих великомучеников, а не дурака валяем…
      Князь Зарядский наклонился к своему соседу — боярину Степану Мухе:
      — Чего это Березка так за князь-Бориса ратует? Всем же ведомо, каков сей князь — пьяница и гуляка.
      — Мне доподлинно известно, — чуть слышно зашептал в ответ боярин Степан, — что князь Городковский задолжал Березке кучу денег. Вот он теперь и тщится их вернуть хоть таким способом. Ну а заодно и заполучить своего человечка во главе княжества.
      — Неисповедимы твои пути, господи, — тяжко вздохнул князь Зарядский.
      Барон же Альберт тем временем торжественно зачитывал тот самый отчет, что накануне демонстрировал Гробославу:
      — «Особое расследование не токмо обнаружило в месте тайного погребения останки в количестве трех черепов и пятидесяти восьми иных костей, но и неопровержимо установило, что принадлежат оные невинно убиенной княжне Марфе, дщери князя Ярослава Шушка. Доказательства прилагаются…»

* * *

      В комнату князя Длиннорукого с воплями вбежал Петрович. Князь уже достал было из потайного места тарелочку с золотым яблочком, готовясь выйти на связь с Белой Пущей, но, завидев, в каком виде Соловей, отложил волшебное устройство в сторону:
      — Ну, что там опять случилось?
      — У меня пропали ножи! — одним духом выпалил Петрович. И упавшим голосом добавил: — Оба…
      Однако Длиннорукий не оценил трагичности положения:
      — Ну, подумаешь. Старый ржавый хлам.
      — Ты ничего не понимаешь! — топнул ножкой бывший Грозный Атаман. — Их украли коты, чтобы потом, ночью, явиться и меня прирезать!
      — Что?! — вытаращился князь. Но, вспомнив слова летописца Пирума, заговорил мягко и заботливо, будто с больным: — Послушай, Петрович, ты просто перетрудился, переутомился. Ляг поспи, а я постараюсь что-нибудь сделать, чтобы коты оставили тебя в покое.
      — Ах, они меня доконали! — жалобно простонал Петрович. — И никто не верит!
      Проводив Соловья в его комнату, князь Длиннорукий наведался в чулан, где подобрал себе метелку и совок и с этими орудиями вышел на охоту.
      — Где же Петрович цапался с котом-то? — пробормотал князь. — Кажется, в первый раз — около горницы, где жил боярин Василий. A потом — возле тронной залы. Или еще где-то? Ну ладно, начнем прямо отсюда.
      И Длиннорукий, недолго думая, с кряхтением опустился на колени и стал выгребать вековой мусор из-под старого комода, неизвестно для чего выставленного у стены в коридоре. Однако искомого там не оказалось, и князь прямо на четвереньках пополз вперед по коридору, ловко орудуя метелкой и совком. Однако вскоре он наткнулся на какое-то препятствие, а подняв взгляд, обнаружил, что прямо над ним стоит Виктор.
      — Извините, Ваше Высочество, я тут… — залопотал князь, но Виктор, похоже, был настроен весьма благодушно:
      — Похвально, князь, весьма похвально, что вы взялись за уборку многолетнего сора. Наконец-то и от вас хоть какой-то прок.
      Длиннорукий с трудом поднялся:
      — Ваше Высочество, вы просвещенный человек, может быть, вы знаете — если кот не настоящий, а призрак или бес, то он оставляет за собой помет или нет?
      — Вы что, от Петровича заразились? — сочувственно покачал головой Виктор и двинулся своею дорогой. Длиннорукий вновь опустился на четвереньки и продолжил настойчивые поиски кошачьего дерьма.

* * *

      Солнце понемногу клонилось к закату, а Грендель еще вел Дубова и Покровского по Ново-Ютландским болотам. Похоже, что проводник все же что-то перепутал, и хотя по всем приметам уже должен был показаться бестолково построенный, но внушительный замок Беовульфа, однако почему-то путники то и дело попадали куда-то не туда.
      — А, теперь понял! — со всех сил хлопнул себя по лбу Грендель, когда они вышли к очередному «не туда». — Нам надо было забирать вправо, а я вас завел влево. Мы сейчас находимся где-то неподалеку от королевского замка. Значит, сейчас повернем к тому пригорку, а дальше уже не заблудимся.
      Но тут до них долетели какие-то голоса. Доносились они как раз из-за того пригорка, к которому собирался повернуть Грендель.
      — Уж не по наши ли души? — забеспокоился боярин Василий.
      — Да нет, тут что-то другое, — прислушался Иван. — Мне показалось, что кто-то там говорит пятистопным ямбом, а другой отвечает ему ненормативным верлибром.
      — А, знаю! — сообразил Грендель. — Это ж поэты канавы копают. Ну, те самые, которых раньше Александр у себя привечал.
      — Поэты — и канавы? — изумился Покровский. — Да как же такое возможно!
      — Возможно, возможно, — вздохнул Грендель. — Его Высочество Виктор высокие искусства не больно жалует, вот и приспособил поэтов канавы копать. По его мнению, это самое подходящее для них применение.
      — И вы полагаете, что это естественно? — вскричал Иван.
      — Я сам не чужд общения с музами! — горделиво ответил Грендель.
      — И так спокойно воспринимаете, что ваших собратьев по искусству выгоняют с лопатами на болото?!
      — Да нет, мне это тоже не нравится, — смутился Грендель, — но что я могу сделать?
      — Погодите, господа, — вмешался Василий в спор двух служителей муз, чтобы что-то делать, надо выяснить, какова тут местность, сколько канавокопателей и сколько охранников.
      Поэты согласно закивали, и все трое, поднявшись на пригорок, залегли на вершине, откуда открывался прекрасный вид на очередное болото, посреди которого копошились несколько человек с лопатами. Еще один, в черном плаще с капюшоном, расхаживал среди них и, помахивая автоматом, побуждал повышать производительность труда.
      — Работать, суки! — доносилось до вершины пригорка. — Не отлынивать! Эй ты, придурок, что встал? Копай, я тебе сказал!
      — Кажется, тот самый, — определил Василий. — Ну, которого мы встретили утром на «грядках». Этот нас прикончит не отходя от кассы.
      — Что же делать? — возмутился Покровский. — Так и терпеть надругательство над искусством?!
      Тем временем тот поэт, которого наемник обозвал придурком, картинно облокотился на лопату и прокламировал:
 
— Не я придурок, а придурки те,
Кто заступы дал в руки стихотворцам
И отобрал их вещее перо!
 
      — Поумничай у меня! — заорал наемник и ткнул поэта прикладом автомата, отчего тот упал в болотную жижу. Грендель рванулся было с места, но Дубов удержал его.
      Поэт поднялся и взялся за лопату.
      — Работать! — продолжал разоряться наемник. — И ты, дура, кончай на меня зыркать!
      Дородного вида дама в лохмотьях от когда-то нарядного платья повела могучими плечами:
 
— Я знаю, ты меня не любишь
И извращенкою зовешь…
 
      — А, так это же мадам Сафо! — сообразил Грендель. — А тот, кого наемник так грубо толкнул — синьор Данте.
      — А остальные трое? — спросил боярин Василий.
      — Точно не знаю, — попытался приглядеться Грендель. — Не видно… Но делать что-то нужно!
      — Прежде всего, не нужно пороть горячку, — возразил Дубов. — Сперва проведем рекогносцировку местности.
      — Королевский замок — там, — махнул рукой Грендель. — Замок Беовульфа — чуть правее…
      Но тут с той стороны, где находился королевский замок, появился еще один человек — по мере приближения стало ясно, что это другой наемник.
      — А, смена караула, — сообразил Василий. — Может, оно и к лучшему.
      Тем временем «второй» наемник подошел к «первому», они пересчитали поэтов (их оказалось пять), и, сдав поголовье, «первый» наемник удалился туда, откуда появился его коллега.
      — А вот теперь мы, пожалуй, можем попытаться, — пробормотал Дубов, разглядев нового надсмотрщика. — Нет, штурмом ничего не получится, а вот обходным маневром — очень даже вероятно. Господа, кто из вас может крикнуть «Спасите! Тону!» женским голосом?
      — У меня не выйдет, — сразу отказался Грендель — По-моему, из-за голоса нас тогда в Белой Пуще и разоблачили — ну, когда мы пытались наниматься в султанский гарем.
      — Думаю, у меня получится, — не очень уверенно сказал Покровский. И тут же истошно завопил: — Спасите! Помогите!
      — Не сейчас! — остановил его Василий, заметив, что наемник заозирался по сторонам. — Мы спустимся с пригорка, незаметно пройдем вон туда, где работы еще не ведутся, а уж тогда приступим. Вы будете кричать, и если он «клюнет» и кинется вас спасать, то тут мы с господином Гренделем его тепленьким и возьмем.
      — Нехорошо как-то, — засомневался Грендель. — Играть на благородных чувствах человека…
      — Вы хотите освободить поэтов или нет? — повысил голос Дубов.
      — Хотим, — чуть не в голос ответили его спутники.
      — Ну, тогда вперед!
      Через несколько минут они, рассредоточившись по болоту, залегли среди кочек. Так как за день приключений все трое вымазались, как черти, то о запачканной одежде никто уже не беспокоился.
      По знаку Василия господин Покровский завопил, явно подражая голосу своей коллеги по творческому цеху госпожи Софьи Кассировой:
      — Спасите! Тону!
      Дубов ни к месту ни к делу подумал, что приблизительно так могла бы голосить лирическая героиня Кассировой, от несчастной любви бросившаяся в Нил и опасающаяся, что утонет прежде, чем ее проглотят священные крокодилы. Но вместе с тем детектив напряженно наблюдал за наемником. Василий узнал его — то был его земляк, кислоярец, с которым он когда-то давно, еще в прошлой жизни комсомольского вожака, был знаком по линии отряда юных друзей милиции.
      Услышав голос, зовущий на помощь, бывший юный друг милиции вновь нервно заозирался, пытаясь уловить, откуда тот исходит. Тогда Покровский крикнул громче:
      — На помощь! Есть тут кто, или нет?!!
      Но тут произошло нечто, что заставило Дубова изумиться, а чувствительного Гренделя даже слегка прослезиться.
      — Мама, это ты? — крикнул наемник, бросившись на зов. — Я спасу тебя!
      — Помоги мне, сынок! — тут же сориентировавшись, вновь заголосил Покровский с «нильскими» интонациями. — Тону, родимый!
      — Что за отсебятина, — проворчал Дубов. — Не хватало нам еще тут мексиканской мыльной оперы!
      Но наемник несся по болоту, не разбирая пути.
      — Подожди, не тони! — кричал он. — Я здесь, рядом!
      Вскоре спасатель миновал ту кочку, за которой залег Покровский, а когда он поравнялся с Дубовым, то детектив не мешкая выдвинул вперед болотопроходческий шест, и наемник шлепнулся во весь рост, подняв фонтан брызг.
      Он попытался вскочить, но тут на него навалились боярин Василий и Грендель. Они держали свою добычу столь крепко, что о том, чтобы выхватить автомат, не могло быть и речи.
      — Пустите, суки, там же человек тонет! — кричал наемник.
      — Уже утонул, — ухмыльнулся Василий. — Давно утонул, Игорь.
      — Что? — вскрикнул наемник и, приглядевшись к своему пленителю, упавшим голосом произнес: — Василий Николаевич… Как, и вы тоже здесь?
      — Да, и я тоже здесь, — со значением ответил Василий. — Но только по другую сторону баррикад. Да уж, — продолжал Дубов, оглядывая Игоря, хорош, нечего сказать! Этому ли тебя учили? Вот уж порадуется инспектор Лиственицын, когда узнает, с кем связался его воспитанник, член клуба друзей милиции!
      — Я только ради справедливости, — пробормотал наемник.
      — Что, ради какой справедливости вы поэтов в болоте гноите? — не выдержал Грендель, но его остановил Дубов:
      — Погодите, господин Грендель, дискутировать будем после. Первым делом нужно увести отсюда господ поэтов.
      Боярин Василий и Грендель устремили взоры туда, где Покровский, отчаянно жестикулируя, что-то втолковывал господам поэтам.
      — А мне как же? — вдруг спросил Игорь. — Без них мне в замок возвращаться нельзя — убьют!
      — Да, парень, вляпался же ты, однако, — покачал головой Василий. — Что ж нам с тобой делать? Ну, автоматик-то придется забрать, чтобы ты новых бед не натворил. — C этими словами он сорвал с Игоря «калашникова» и швырнул в ближайший омут. Тот даже не пытался сопротивляться.
      — Не могу больше, — тихо проговорил Игорь. — Помогите домой вернуться! — Он даже попытался упасть на колени, но Дубов и Грендель его удержали.
      — Сейчас я тебя переправить не смогу, — подумав, сказал Василий. — Дел невпроворот. А вот господин Грендель тебе расскажет, как пробраться в Царь-Город. Там найдешь некоего господина Рыжего. Или хотя бы Пал Палыча, главу сыскного приказа. Скажешь им, что от боярина Василия, они тебя временно к делу пристроят. Понял?
      — Понял, — кивнул Игорь и вдруг тихо, по-детски заплакал. — Сволочи, все сволочи, — говорил он, размазывая слезы грязными кулаками. — Когда моя мать в реке тонула, никто ей на помощь не кинулся, никто. Стояли и смотрели, и хоть бы один помог. Я тогда еще малым был… И решил я, что раз все люди такие гады… — Игорь не договорил, рыдания душили его.
      — Ну ладно, — сказал Грендель, чувствуя, что и сам готов разреветься. Идем, я тебе подробно разъясню, куда и как идти. — И Грендель увел Игоря к пригорку.
      Василий же направился туда, где Иван Покровский что-то горячо говорил поэтам. Поэты, однако, не слишком торопились следовать за своим избавителем.
      — Куда нам идти! — уныло вздыхал синьор Данте. Мало кто узнал бы в этом сломленном человеке былого ерника и «пожирателя» собратьев по высокому искусству. — Нас же схватят и отрубят голову за ослушание!
      — Где ваша поэтическая гордость! — тщетно взывал Покровский. — Поглядите на себя, во что вас превратили!
      — А мне здесь по-своему даже нравится, — неожиданно заявила мадам Сафо. — Может быть, это испытание, ниспосланное нам свыше…
      — А может быть, это вообще наказание за нашу леность и гордыню? — вступил в беседу еще один канавокопатель, наследник Омара Хайяма господин Ал-Каши. — И лишь путем рытья канав мы обретем подлинное поэтическое вдохновение…
      — Прямо и не знаю, что с ними делать, — развел руками Покровский. — Ну не хотят покидать свою каторгу, и все тут!
      Василий лишь улыбнулся. Еще в комсомольскую бытность он всегда умел находить нужные слова, чтобы поднять своих комсомольцев на славные свершения, и теперь был уверен, что сумеет вдохнуть новую жизнь в павших духом поэтов. Главное, помнил Дубов, что нужно действовать по наитию, не обдумывая, что и как говорить. Вот и на сей раз Василий Николаевич, встав на кочку, произнес первое же, что ему пришло в голову:
 
— Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
 
      К удивлению и Покровского, и даже самого Василия, пушкинские строки произвели на поэтов самое неожиданное живительное воздействие: они как будто выпрямились, их лица просветлели, глаза заиграли радостным огоньком.
      — Боярин Василий, я давно догадывался, что вы тоже поэт, — произнес за его спиной Грендель. — И к тому же замечательный поэт!
      Боярин Василий смутился, но не стал разочаровывать своего возвышенного друга:
      — Ну как, вы ему указали дорогу?
      — Да, — кивнул Грендель, — уверен, что доберется благополучно… Ну что, идемте? — обратился он к поэтам.
      — Идемте! — заговорили воспрявшие духом поэты. — Долой темницы, да здравствует свобода!
      — Я так думаю, что господ поэтов хватятся еще не скоро, — рассудительно заметил Василий. — Отведем их покамест к лешему в корчму, а там попросим водяного препроводить в какое-нибудь безопасное место.
      — Да, можно и так, — согласился Грендель. — Ну, в путь!
      И вся веселая компания из пяти поэтов, Ивана-царевича, экс-оборотня и частного детектива со смехом и шутками двинулась к пригорку, оставив недомелиорированное болото с брошенными лопатами.

* * *

      Виктор в своем кабинете беседовал с королевским садовником, аМ арфа сидела на диванчике и слушала.
      — Значит так, весной надо будет посадить побольше салату, редиски, огурцов и прочих овощей, — неспеша говорил Виктор. Садовник внимательно слушал и кивал. — Ах да, еще капусты — будем на зиму квасить.
      — Боюсь, Ваше Высочество, что для капусты места не хватит, — позволил себе возразить садовник. — Разве что посадить ее там, где теперь цветы. A ваш дядюшка их так любит…