По следам золотого идола

      - Так все же, товарищ донжуан, просвети руководство фирмы относительно проблемы - Инга или Алена?
      И подмигнул самым бессовестным образом, увидев, что я заливаюсь краской до самых пят. Ну не мог же я отрицать, что мне и впрямь приятны эти встречи и разговоры с Аленкой! Так и не дождавшись ответа, Андрей притворно вздохнул:
      - Эх, юность! Все-то кажется голубым и розовым, и каждый попавший в поле, так сказать, жизненного зрения объект противоположного полу неизменно вызывает пылкие чувства. И вот уже в груди пожар, власы подъяты в беспорядке... Хорошо! Прекрасно даже!
      - А кто-то ведь доказывал, - осторожно сказал я, - что юность - всего лишь прихожая в настоящий мир, мир взрослых, своего рода предбанник, а? И что топтаться в прихожей глупо. В поезде еще, по-моему, это многим запомнилось.
      - Зависть, Вася! Хорошая зависть к тому, что для себя самого уже невозможно. Ты говоришь, доказывал. Ну и что? Любовь, женщины, возраст. Это же извечные, огромнейшие, мировые, непреходящие проблемы. Неужели ты думаешь, что мы, пятеро молодых людей, проведя несколько дискуссий в дороге и у костра, смогли найти рецепт, панацею, ключи к решению этих сложнейших проблем? Ну, высказались с разных позиций; я свою точку зрения, сложившуюся на тот момент, развил, и только.
      Он положил мне руку на плечо, слегка сжал, стал серьезным.
      - Будешь честным перед собой и перед другими - все остальное приложится. Жизнь даст ответ на все вопросы. Ты, кстати, знаешь, что Макаренко писал по этому поводу?
      Ничего себе, успокоил! Конечно, я читал Макаренко. Но у него что? Влюбились двое, жить друг без друга не могут, - так дотерпите до совершеннолетия, а потом галопом в загс.
      Андрею я ответил:
      - Так то когда было?.. Сейчас, кажется, рано жениться не в моде. Ты-то не женат?
      - Ну, я не образец, у меня сложилось так. А насчет моды не та философия. Модно, не модно!..
      - Мода всегда обоснована. Возьмешь "Силуэт" - его мама любит читать, там подо все подведена база.
      Андрей засмеялся.
      - Ты упрям. Во что бы то ни стало гнешь свое, даже рассудку вопреки.
      - Нисколько!
      - Хочешь, проэкспериментируем? Есть расчудесный психологический тест. Конфетка, а не тест! Всего одна минутка!
      - Давай. Тест - это тоже модно!
      - Вот представь себе: лежат на столе четыре карточки с буквами и цифрами на каждой из сторон - сверху и снизу. Предположим, что на первой карточке - гласная буква, на второй - согласная, на третьей - четное число, на последней, четвертой, - нечетное. Вот подумай и скажи, какие карточки нужно перевернуть, чтобы проверить утверждение: "Если с одной стороны гласная, то на обороте четное число"?
      - Чего ж здесь думать, - выпалил я, - и так ясно: перевернуть гласную и четное число.
      - А вот и нет! Нужно перевернуть гласную и нечетное число.
      - Не может быть! - не согласился я.
      Тут я с жаром заспорил, доказывал, горячился. Но когда Андрей мне строго все доказал, объяснив, что только сочетание гласной и нечетного числа на одной карточке делают гипотезу ложной, мне пришлось отработать назад.
      - Вот это и был тест на упрямство, - заключил Андрей.
      ...Когда мы пришли в контору за расчетом, то оказалось, что на круг заработали больше сотни.
      Красный сигнал светофора сменился зеленым: путь к золотому идолу был открыт.
      Расставались со всеми малослободчанами самым сердечным образом. Даже жаль было уезжать, комок в горле стоял.
      ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ
      ЗАПИСЬ 1
      Снова плывем мы по Северной Двине, но на этот раз против течения. Снова под ногами мелко дрожащая палуба. Снова месит и крутит пласты темноватой воды неутомимый винт, упорно продвигая судно вперед. Теплоход новенький, может быть, даже делающий свой первый рейс с пассажирами. В салонах, на закрытых палубах еще невыветрившийся "аэрофлотовский" запах: запах нового пластика, дезодоранта и нитрокраски. Публика пестрая: местный люд, резко отличающиеся от них туристы, несколько военных, таежники. Особняком держалась группа оджинсованных молодых людей с модными прическами "Орфей". В этой группе лопатились бороды, хотя руководитель - чуть постарше своих подопечных - был, наоборот, чисто выбрит и одет в корректный костюм.
      Я вообще-то люблю изучать новые лица. Еду ли в автобусе, иду ли по улице - вглядываюсь в каждого, то ли желая с первого взгляда понять, что за человек попался навстречу, то ли надеясь вдруг встретить нечто замечательное в одежде, прическе, походке. Или, если по правде, увидеть необыкновенно красивую девушку. В данном случае я заметил, что шеф тоже обратил внимание на этого человека.
      - Такие лица бывают у людей, весьма уверенных в себе, - у классных официантов, скажем, или руководителей танцевальных ансамблей, - с видом знатока-психолога разъяснил он.
      Еще выделялись из публики таежники. Они держались открыто, уверенно, напористо. Выпить-закусить располагались где хотелось, не выбирая укромных уголков: сели так сели, на виду так на виду; в буфет-ресторан не входили, а скорее, вдвигались, не снимая шляп; перекрикивались через весь корабль, как в лесу, огрубелыми от наружной, стылой и ветреной работы голосами.
      Липский затеял с Ингой сугубо теоретический спор: кто больше знает названий ансамблей, оркестров и капелл.
      Через плечо Вершининой я увидел, как она написала (листками из тетради, естественно, пожертвовал я): "Дип Пэпл", "Роллинг Стоунз", потом на секунду замялась.
      Яковенко посмотрел на часы, засекая время.
      - Пройдем-ка, Вася, по кораблю, осмотримся пока.
      Пошли вдоль борта, мимо ресторана. В небольшом, низком, но уютном зале оджинсованные бородачи пили пиво. Кроме них, здесь сидела ярко накрашенная молодая женщина с ребенком. Маленькая девочка монотонно, но пронзительно верещала:
      - Мама, мама. Мама! Мама!! Мама!!! - с каждым разом все громче и громче.
      Даже сквозь толстые стекла слышна была эта музыка.
      Мы поднялись на верхнюю, прогулочную, палубу, подошли к перилам.
      - Смотри, - показал я, - незаметно прошли стрелку - место слияния Вычегды с Двиной. Даже вода здесь, в Вычегде, кажется другого цвета.
      - Речка сильная, что и говорить. А только пароход - это не то. Как вспомню нашу фелюгу, с которой намучились порядком, поверишь, в груди тепло становится как-то. Едешь себе, моторчик тук-тук-тук, водичка - вот она, рядом, только руку за борт опусти, и все вместе, плечом к плечу. Сила!
      Потом он замолчал, словно почувствовал, что мне не хочется разговаривать. Он, Сашка, такой. Послушаешь его иной раз, и покажется, что простоват, а может, даже и где-то грубоват. Эрудицией он, пожалуй, не блещет, но удивительная вещь: он умеет угадывать нюансы твоего настроения, без всяких слов чувствует, что с тобой происходит. Яковенко умеет безошибочно определять, когда тебе его помощь требуется. В этот момент он тут как тут и делает что может. А не может, так просто рядом побудет. А Инга, например, или Алена...
      - Слушай, Вася, а по-моему, Аленка-то тебе симпатизировала. Заметно было. И ты сегодня что-то во грустях.
      Вот черт! Прямо читает то, о чем я думаю. Телепатия!
      Видя, что я молчу, он вздохнул.
      - Сложное дело, я понимаю. Я ведь тоже... того, так сказать, к Инге питал. Было дело, когда она в наш класс пришла. Походил, походил, потом вижу: крепко зацепило. Сидит в голове, не выгнать. Посмотрю - все переворачивается. Ну, сам не маленький - чего я тебе объясняю, - понимаешь.
      - Понима-аю...
      - Даже отец заметил. "Дурью маешься?" - говорит. Он у меня простой. Но у него, знаешь, взгляды на все свои. Например, он считает, что муж и жена это как экипаж грузовика в дальнем рейсе: один ведет, другой подстраховывает, чтобы не сбился с пути, не задремал, помогает во всем; устал - поменялись местами...
      - А у тебя какие взгляды?
      - А у меня... Черт его душу знает! Конкретно с Ингой было у меня так. Помаялся я, помаялся, вижу - плохо дело. Надо как-то разрядиться. Выбрал момент, подхожу. "Поговорить надо". - "Пожалуйста". - "Ты мне нравишься, ну, вот так, понимаешь..." - "Отлично, - говорит, - а что именно во мне тебе нравится?" - "Ну, вот ты такая красивая, на тебя приятно смотреть". "Но ты же совсем не знаешь моих других качеств - привычек, вкусов, манеры поведения, скажем, во внешкольное время". - "Какая разница, если я тебя люблю". - "Это не любовь, это - как вирусный грипп. Ты влюблен не в меня в мою оболочку. Послушай, Саша, я к тебе очень хорошо отношусь, но вот поверь мне: переболеешь и пройдет".
      - Я не знал всего этого.
      - Откуда ж ты мог знать! В себе глубоко носил, наружу, по крайней мере, в школе, не выпускал. И что ты думаешь: поехал я тогда на соревнования, а когда вернулся - как рукой сняло! Переболел, и все!
      - Ты подумай, Вершинина как в воду глядит!
      Сказал я это, а сам задумался. Да, есть у девочки сила воли, характер и мыслит нестандартно. Но думал я уже как бы со сторонних позиций, ровней и спокойней, чем раньше.
      Сверху нам хорошо были видны остальные члены фирмы, устроившиеся на одной из скамеек на корме. Я перевел взгляд в другую сторону и чуть не упал: по нижней палубе преспокойно, вразвалку шли те самые бичи, которые гужевались в Малой Слободе с Валькой Кислым.
      Бичи остановились за трапом, откуда могли скрытно наблюдать за нашей компанией. Меня и Сашку они, к счастью, не заметили. Яковенко шепнул:
      - Смотри, это не случайное совпадение. Они явно следят за нашими...
      Тут произошла еще одна неожиданность. К бичам с другой стороны подошел тот самый деятель, которого Андрей идентифицировал как официанта или руководителя ансамбля. Нам не слышно было слов, но по мимике можно было догадаться, что он в чем-то горячо убеждал бичей, что-то доказывал, с чем приятели Вальки Кислого не были согласны.
      Потом все трое, продолжая спорить, вошли в дверь ближайшего салона.
      Ну, сюрпризик!
      Мы с грохотом скатились с другой стороны теплохода по крутому трапу и рванули к своим.
      Выслушав наш рассказ, аспирант потер ладонью лоб.
      - Час от часу не легче... Да, вне всяких сомнений - это все проделки Кислого. Но бородачи - это уж слишком. Что же, готовится бунт на корабле? Н-да, прямо детективная история. Остров сокровищ!
      - Надо все проверить, - заявил Липский, - на корабле, конечно, нам ничто не угрожает.
      - Могут стибрить карту Пирогова, - сказал Александр, - теперь держи ухо востро.
      - Ладно, последим. Митя прав: пока опасаться нечего. В Сольвычегодске попытаемся эту гоп-компанию проверить. А пока будем вести себя как ни в чем не бывало.
      В этот момент выглянуло солнце.
      - Смотрите на берег, как красиво переливаются волны льна! Как море! восторгалась Вершинина. - А что там за поселок слева?
      - Поселок! - усмехнулся Андрей. - Это знаменитейший город Сольвычегодск, просто отсюда плохо его видно.
      - А чем он знаменит? Я всегда была слаба в географии.
      - При чем тут география? Тут прежде всего надо знать историю. Сольвычегодск не один век был столицей Русского Севера. Ведь раньше все торговые и военные пути на Урал и в Сибирь проходили здесь.
      - Почему не южнее? - спросил я. - Здесь же холодный край, далекий.
      - А потому, во-первых, что здесь удобные пути по рекам и через Уральский хребет легче перевалить, а во-вторых, этот путь был кратчайшим в богатые пушниной области, в легендарную Мангазею. Сейчас кое-что уточним.
      Липский вытащил из рюкзака изрядно подержанную книгу небольшого формата.
      - Так... Сольвычегодск... Столица империи промышленников и купцов Строгановых... некоронованных королей Русского Севера... Дворец-крепость причудливой архитектуры... несметные богатства, спрятанные, по преданию, в надежном тайнике, - бормотал Дима.
      Я присел и прочел заглавие книги: "Путешествие по Олонецкой и Архангельской губерниям и Зырянскому краю. Очерки истории и действительности". Не ручаюсь за точность названия книги, но что-то в этом роде. Фамилию автора я прочесть не успел, поскольку Липский прямо-таки подпрыгнул на месте и затараторил взахлеб:
      - ...Были обнаружены остатки подземных ходов, некогда служивших для тайных сношений... Смельчаки, рискнувшие со свечой в руках нарушить могильную тишину потайных камер и ходов, бывали вознаграждены находкою старинных монет и вещей... Так, учитель женской прогимназии господин Барабанов и...
      - Что это за книга, Митрий, когда издана? - встрепенулся Яковенко.
      - А-а, сделал стойку на строгановские сокровища. Может, переложим, как говорят французы, ружье с одного плеча на другое? - поддразнил Андрей, улыбаясь. - Эта задачка может оказаться не менее увлекательной!
      - Нет, но все же... Как узнаю про неразгаданную тайну, так меня прямо разбирает. Я и фильмы обожаю про призраков, которые слоняются по секретным ходам. Так что за вещь? - Липский взмахнул книгой. - Издание А.Ф.Маркса, Санкт-Петербург, девятьсот одиннадцатый год, - скороговоркой прочел он, погоди, Александр, не перебивай... Тут еще есть... Так... При очистке подвалов одной из башен строгановского дворца было вывезено несколько телег, нагруженных костями несчастных узников...
      - Какой кошмар, - ужаснулась Инга, - эти Строгановы, наверное, были настоящими чудовищами!
      - Односторонние оценки мало что дают, - быстро сказал аспирант, и мне показалось, что он ждал такой реакции и что он уже не раз сталкивался с этим внезапно возникшим сейчас вопросом и хорошо продумал его, - эти оценки, даже если брать только жестокие меры управления, надо обязательно соотносить со временем, с эпохой. Семнадцатый век был суровым веком. Бесконечные войны, восстания, голод, массовые эпидемии. Ожесточившиеся люди, крутые нравы. Те, кто правил, не останавливались ни перед чем, чтобы согнуть в бараний рог инакомыслящих и своевольных, огнем и железом, с корнями вывести крамолу. Так поступали все, не исключая просвещенного Петра Великого, не чуравшегося устраивать массовые публичные казни. Так что же вы хотите от купцов Строгановых, детей своего века? Гуманизма, что ли, до которого порой и в конце двадцатого века кое-кому не дотянуться?
      Тем временем теплоход, сбавив скорость, развернулся, как утюг, оставляя внутри дуги почти совсем сглаженную воду, и начал причаливать к плавучей деревянной пристани.
      Андрей сказал:
      - Как ни жаль, но от похода в город придется, ввиду новых осложнений, воздержаться.
      - Ну, хоть погулять, - предложил Александр, - или поваляться на травке, вон солнышко как припекает. Багаж возьмем с собой и проверим, как себя поведут дружки Кислого.
      Мы всей гурьбой повалили к трапу. Теплоход навалился бортом на застонавшую пристань и замер. Через прямоугольный проем в надстройке пристани члены фирмы гуськом вышли к сходням.
      По уговору меня освободили от моего мешка. Я шел замыкающим и с помощью маленькой военной хитрости следил за публикой, выходящей за нами в город. Для этого было использовано зеркальце Инги.
      Бичи клюнули на наш маневр, бородачи тоже поплелись на берег. Я был абсолютно спокоен: днем, да еще в городе вряд ли нам могло что-нибудь угрожать. Надо было просто подождать, как в шахматах, очередного хода противника, а не изводить себя просчетом всех возможных вариантов.
      Мы отошли немного в сторону по берегу и расположились вольно, кто как хотел. Чуть ниже нас облюбовала местечко компания бородачей. Теперь, по меньшей мере, стало ясно, кто они такие: каждый, кроме руководителя, приволок с собой фанерный этюдник. Студенты-художники в темпе развернулись и принялись писать с натуры. В этот момент к нам приблизилась фигура в буром, донельзя измятом костюме и грубых, покрытых слоем пыли ботинках. Все выдавало человека, много дней ночующего где попало, не имеющего своего угла.
      Человек заговорил быстро, горячо и сбивчиво. Странное дело: слова, которыми он сыпал, были знакомы, но вот фразы из них не получались; они разваливались, рассыпались в прах, и получалась полная бессмыслица. Иногда человек просто шевелил губами; ему-то, возможно, казалось, что он произносит блестящую речь. Глаза его при этом беспокойно, лукаво и в то же время растерянно бегали по сторонам.
      - Только не давайте ему денег! - раздался за нашими спинами женский голос. - Бичи проклятые. Посмотри, до чего дошел, позорник!
      Не думаю, что эта пожилая простая женщина кем-то доводилась ему. Скорее, просто не могла равнодушно смотреть на опустившегося человека. Если Валька Кислый и его малослободские дружки находились на одном из первых, по крайней мере, в физическом смысле, этапов падения, то сольвычегодский бич, очевидно, скатился на самое дно. Вздрогнув, когда на него закричала женщина, он оборвал себя на полуслове и побрел прочь, опустив плечи и загребая землю ногами. Жалкое и постыдное зрелище: даже не верилось, что бывает и так в наш век.
      Пока мы, каждый по-своему, но все молча переваривали это происшествие, студенты-живописцы трудились в поте лица. Когда работа продвинулась вперед и на картонах появились наброски пейзажа, руководитель коршуном сделал крут и подступил к первому бородачу. Молча постоял, потом изрек одно только слово:
      - Яичница!
      И перешел к соседу. Соседу он сказал больше:
      - Что за небо? Ломом не прошибешь.
      У мольберта третьего студента маэстро вовсе осерчал:
      - Ну, что ты мылишь, Гавриил! Не мыль, пиши красками!
      - Попробовать же надо, - пролепетал, тряся бородой, студент.
      - Чего там пробовать!! Надо верить своему чутью, оно не подведет, если, конечно, изучил и полюбил натуру. Дай кисть!
      Он прямо кистью зачерпнул с палитры, не смешивая, одну, другую, третью краску и сделал пару энергичных мазков. Студенты вытянули шеи, завистливо вздыхая. И в самом деле, даже нам было видно, как сразу ожил этюд, засветились краски.
      Но куда запропастились бичи?
      Внезапно аспирант захохотал. Просто зашелся в смехе. Насмеявшись от души, он уже вполголоса объяснил:
      - Кажется, до меня дошло... Обычные художники. Напугались мы зря: видимо, их руководитель наткнулся на малослободских бичей в поисках колоритной местной натуры. Ну, и пытался уговорить попозировать своим орлам.
      - Но бичи-то с повестки дня не сняты, - сказал я, косясь по сторонам, - они где-то здесь затаились, небось присматривают за нами.
      - Ничего, время у нас есть. Пусть каждый придумает на досуге способ отвязаться от этого "хвоста".
      Обстановка сразу разрядилась, все повеселели и с интересом наблюдали за работой художников.
      - А я ведь в детстве хорошо рисовала. Меня все хвалили, - заявила Инга.
      - Вот и готовься в художественный, - поддержал Андрей.
      - Поздно... Надо было сразу серьезно заняться, а я не послушала родителей и забросила. А сейчас жалею.
      Призывно загудел теплоходный тифон. Художники начали хлопать этюдниками. Мы тоже поднялись. Андрей окинул взглядом изгибы берега:
      - Ведь где-то здесь, может быть, даже именно здесь, где мы сейчас стоим, вольный человек Ерофей Павлов Хабаров прощался с родной землей, перед тем как со своей ватагой отправиться на завоевание новых земель.
      - Он был, кажется, купцом? - полуспросил, полуутвердил Дмитрий.
      - Соляные варницы держал, да душа не позволяла корпеть над выжиманием своего маленького дохода, просила неизвестного, больших дел, риска...
      Через несколько минут мы были на борту. Андрей открыл очередное заседание правления фирмы:
      - Друзья, нужно решить вопрос принципиальной важности. Нам необходимо выработать маршрут дальнейших поисков идола. Какие будут предложения?
      - Открыть! - автоматически откликнулся Сашка, и все засмеялись.
      - Ну, не будем формалистами-бюрократами. Обойдемся без протокола. А смысл такой. Я вижу два варианта действий. Первый - водой; добраться до устья вот этой реки...
      Мы все склонились над картой.
      - ...подняться вверх по течению, елико возможно. Я говорю "возможно", так как на современной карте этой речки нет, вернее, не показан нужный нам приток. А может, и пересохла давно пироговская речка.
      Он посмотрел на сверкающую, как полированный металл, даль Вычегды и замолчал, задумавшись. Митя Липский поежился:
      - Выходит, повторяется то, что было на Вилюге. Искать лодку, тащить волоком через мели и пороги против течения, кормить комаров и прочее. Не скучновато ли по второму-то разу? А потом мы же еще не решили, как избавиться от дружков Кислого, которым он, конечно, рассказал все, что знал.
      - Гореть им ясным огнем, ёк-кувырок, - голосом дяди Сергеева проокал Сашка, - молода елка, а шишку дает!
      - А нельзя ли сделать так, - сказала Инга, - чтобы мы сошли на берег, где нам нужно, а бичи остались на теплоходе.
      - Остановка по требованию, как в автобусе, - засмеялся я.
      Но шеф пришел от этой идеи в восторг.
      - Это то, что нам нужно! Здесь такие вещи практикуются! Я поговорю с капитаном. Под видом тренировки спасательной команды мы в шлюпке спокойно добираемся до берега и делаем ручкой нашим преследователям. А потом пускай нас ищут. Итак, - приглашающе махнул рукой шеф, - давайте просмотрим на карте второй вариант. Вот здесь обозначена автомобильная дорога. От Вычегды она идет почти строго на север. Если проехать по этому шоссе около сотни километров, то нам остается перевалить через отрог Тимана... Здесь Тиман совсем низкий, думаю, можно пройти без особых затруднений.
      - Сколько? - спросил Яковенко, склоняясь над картой.
      - Около пятидесяти, если по прямой.
      - Ну, за два-то дня, надеюсь, пройдем?
      - Да, надо полагать... В крайнем случае, одна или две ночевки в лесу, какая разница? Как, Инга?
      - А что, из-за меня разве много было задержек?
      Я покраснел. Хотя уже много утекло воды и мой грех с лодкой был отмолен, эта фраза прозвучала так, что камень упал в мой огород. Инга спохватилась, бросила на меня извиняющийся взгляд.
      - Я имела в виду: быть землепроходцами, так надо и пройти по тайге.
      Андрей решительно замял это дело:
      - Давай решать. Референдум так референдум! Кто за первый вариант? Кто против? Все! Вопрос ясен, принят вариант два, заседание закрыто. Сообщений, справок нет?
      Справок не было.
      ЗАПИСЬ 2
      Из шлюпки высадились около временной грузовой пристани. Я огляделся. Слева от маленького заасфальтированного пятачка громоздились какие-то механизмы в дощатой упаковке, на которой на русском и немецком языках значилась марка народного машиностроительного предприятия ГДР. На выезде с пятачка стоял новенький бело-голубой грузовик с размашистой меловой надписью на кузове: "Перегон".
      Увидев грузовик, Митяй бросил мешок, заторопился.
      - Подскочим, пока не ушел, узнаем, что и как, - сказал он мне.
      Мы подошли к машине. Инга тоже пошла с нами, сказав, что ее присутствие поднимет шансы на успех. Кабина пустовала.
      - Хм, - Липский взялся за ручку, потянул.
      - Ну, че надо? - в открывшейся дверце появилась растрепанная заспанная голова.
      - Слушай, друг, - начал Митяй, - не подбросишь нас? Тут рядом.
      - Куда? - Шофер скороговоркой произнес название, которое можно было расслышать как "Новоухтинск" или "Новоуфимск". - Не еду!
      - Да нет, нам близко - сотня верст с гаком! На север.
      - А-а. Если гак меньше ста километров - сделаем. Вас много? И девушка с вами? Из Москвы, что ли?
      - Из Волгограда.
      - А-а. Ну, давай по местам и крепче держись. Погнали!
      Через несколько минут грузовик уже мчался по таежному шоссе. Шоссе, судя по свежим срезам пней, оставшихся кое-где по краям просеки, было недавней постройки. Однако то ли от движения перегруженных машин, то ли от проседания плохо подготовленного земляного полотна в асфальтовом покрытии образовались ямы, выбоины и дыры. Шофер, красуясь перед Ингой ухарством, а может, по привычке, гнал вовсю, даже не пытаясь притормаживать. После каждого ухаба он высовывал левую руку с оттопыренным вверх большим пальцем и кричал в окно:
      - Во! Больше газу - меньше ям!
      Мы укрылись от встречного ветра за кабиной, цепляясь за передний борт, подпрыгивали при толчках и ударах. Липский, очень боявшийся потерять очки, ворчал:
      - Капканы! Западни! Волчьи ямы!
      Ничего! Приспособились, притерпелись; зато доехали сказочно быстро. Прощаясь с шофером, Липский все-таки съязвил:
      - Теперь мне понятно, почему на Севере техника быстро выходит из строя. Если бы у меня внутри было молоко, ты бы привез масло.
      - Эх! Видел бы ты старую дорогу - мосты выворачивало к черту, колеса отлетали. А сейчас - во! - не обиделся парень. - Ну, всего вам! Я погнал.
      Грузовик умчался. Свеженькая Инга, выпорхнувшая из кабины, наивно спросила:
      - Что-нибудь не так? Мальчики, по-моему, мы очень хорошо доехали.
      Мы стояли на обочине. Легкий ветерок нес острый, чуть отдающий сыростью и прелью неповторимый запах тайги. Денек был северный - обычный, без ярких красок, но чем-то близкий и бесконечно трогательный. Как это ни странно, но вот такими серенькими денечками и привораживает Север. Видно, есть, есть какая-то музыка в этих низких облаках, быстро бегущих над головой, есть поэзия в молчаливых, пустынных пейзажах. На востоке лежала широкая равнина, покрытая щетиной сравнительно редкого, малорослого леса. Ее дальний, еле отсюда видный край поднимался, как бортик сковородки, ровной, местами красноватой полоской.
      - Это и есть Тиман. - Голос Андрея в наступившей на опустелом шоссе тишине прозвучал неожиданно громко и торжественно. - Мы пойдем напролом, по азимуту, вне дорог и населенных пунктов. К тайне веков!
      И мы двинулись в путь.
      На этот раз я чувствовал уверенность в том, что мы встали на верный путь и золотой идол уже не ускользнет от нас, и с каждым шагом эта уверенность росла и росла, хотя маленький червячок сомнения точил: не успели мы обследовать как следует тот маленький островок - капище язычников. А что, если идола следует все-таки искать там?
      Итак, надо начать с самого начала и попытаться построить хотя бы две-три цепочки, которые могут привести к истине. Так решил я, приступая к обдумыванию накопившихся сведений о Пирогове и его причастности к тайне золотого идола. Сперва я попытался обрисовать личность самого Пирогова, его характер, мотивы поведения и возможные результаты его деятельности.
      Прежде всего, это человек незаурядный, с широкой натурой и сильными страстями, не боящийся риска, а может быть, даже по характеру склонный к риску, к авантюре. Обо всем этом почти однозначно свидетельствуют весьма красноречивые факты его бурной молодости: золотоискатель, землепроходец, сорвиголова и забулдыга, в бархатных портянках, наверное, ходил! И, наконец, его неудачная любовная история, закончившаяся трагически убийством и каторгой. Где он мог почерпнуть сведения о золотой бабе? В дальних ли походах на Урал, в Горном Зерентуе от доверившегося ему друга-каторжанина, либо в родных краях, когда он кружил, как зверь, вокруг своей деревни, прячась в охотничьих лабазах по таежным чащам и запаням? И еще один вариант: тайну идола он мог узнать уже после того, как осел на Вилюге, в скиту. От кого-нибудь из святых старцев, например.
      Теперь дальше. Самоочевидно: характер сокровища таков, что одному человеку невозможно воспользоваться им, иначе об идоле было бы уже все известно или, наоборот, Пирогов не стал бы городить огород с шифровкой, картой и прочим. Стало быть, сокровище находится в таком месте, куда в одиночку не добраться, не извлечь из тайника из-за больших размеров, веса или тех мер предосторожности, которые наверняка приняли прятавшие.
      Я и раньше читал о таких вещах: о ямах-ловушках и самострелах, о тяжких каменных заслонах и других коварствах, нацеленных против непрошеных гостей. Теперь же твердо знал, по крайней мере, об одной из трагедий, разыгравшейся более полувека назад на маленьком островке, окруженном глубокой трясиной. Я почти очевидцем этой трагедии себя чувствовал: слышал смертельный посвист туго натянутой тетивы и вскрик смельчака, посягнувшего на вековые тайны, и видел, как он рухнул на засыпанный хвоей мох с пробитым горлом, захлебываясь в собственной крови.
      Подумав еще, я решил, что не исключено и следующее. Несчастливая любовь, тяготы и лишения каторжной жизни могли озлобить Пирогова, выработать в нем слепую неистребимую ненависть ко всем и вся без разбору, ненависть такой силы, что он решил не обнародовать тайны идола, скрыть ее. Да, для такого человека - человека крайностей и сильных необузданных страстей - именно такое поведение могло оказаться очень и очень вероятным.
      И все-таки он - факты вещь упрямая - ждал сообщника. Ждал долго, начал отчаиваться и накануне войны, потеряв надежду на его приход, открылся все-таки. Сергею Петрову? Да, наверное. Тому, видимо, удалось войти в доверие, чем-то завоевать расположение Пирогова - других объяснений своей версии я не придумал. Итак, война... В ее водовороте исчезает Петров, оставив после себя лишь запись о Пирогове и об идоле.
      После войны Пирогов впадает в отчаяние. Он не может больше ждать. Оставив карту и шифрованное сообщение о ней, старик исчезает. Куда? Туда, к сокровищу, куда же еще! Тут я подумал о том, что вряд ли старик добрался до золотой бабы и извлек ее из многовекового забытья - иначе мир знал бы об этом. Скорее, он погиб по дороге, сгинул бесследно...
      Я размышлял, а привыкшие к ходьбе ноги послушно несли меня вперед.
      Андрей вел группу размеренно, без особой спешки - так, как и полагается в походе, когда впереди, по меньшей мере, полтора-два, а то и все три дня нелегкого пути. Каждый час пути увенчивался малым десятиминутным привалом, а в середине дня был объявлен большой привал и обед. Я поспешил достать из бокового кармана рюкзака тетрадку, чтобы записать результаты своих походных размышлений. Тогда я не видел изъянов в своих логических построениях, всевозможных боковых ответвлений и других, непроанализированных вариантов. Точнее, не хотел об этом думать. Я был почти на сто процентов уверен в единственности своего, так сказать, сценария развернувшихся вокруг идола событий.
      Увидев, что я собираюсь писать, президент подмигнул:
      - Ребята, давайте освободим нашего Пимена-летописца от хозяйственных дел, а то он напортачит там. Литература - жестокая вещь. Никому нет дела до того, в каких условиях работал автор, какой ценой добывал он материал для своей книги.