Можно сказать, что он вернул России ее традиционную роль в регионе. Правда, что Примаков натолкнулся на неуступчивость Израиля. Например, Израиль попытался увязать вопросы мирного процесса на Ближнем Востоке с темой перевооружения Ирана, то есть увести переговоры в дебри домыслов и предположений. Но правда и то, что он откровенно заявил об ответственности Израиля за срыв переговоров о мире. Тем не менее, в результате визита удалось возобновить движение на сирийско-израильском направлении, и это свидетельствует о том, что никто не в состоянии занять место России в урегулировании проблем Ближнего Востока. А.П. Россия сегодня хочет быть объективной в споре Израиля и Палестины. Но ни для кого не секрет, как трудно это сделать: влияние Израиля внутри России огромно, израильское лобби пронизывает высшие эшелоны российской власти, произраильски настроены ведущие средства массовой информации, находящиеся под контролем ведущих деятелей Российского Еврейского Комитета и бывших граждан Израиля. Израиль присутствует в России также экономически. Например, подданные Израиля, братья Черные, контролируют весь алюминий России и, по существу, питают оборонную промышленность Израиля, продавая этот алюминий по демпинговым ценам на внешнем рынке. Как палестинцы внутри России могут компенсировать такое произраильское влияние? Существует ли у них свое лобби, свои политические, экономические и культурные группы влияния? Х.А. Возраст наших с вами отношений измеряется тысячей лет. У нас давние связи с народом России, со всеми его конфессиями и, конечно, с Русской Православной Церковью. Полгода назад мы отметили в Вифлееме с Патриархом Всея Руси Алексием II 150-ю годовщину основания первой духовной миссии Русской Православной Церкви в Иерусалиме. А эта дата, уж во всяком случае, на целый век опередила любые российско-израильские контакты. И наша связь с Россией не экономическая, а определяющая, духовная, органическая связь, связь братская, о чем не следует забывать другим. Замечу, что Израиль до сих пор не вернул России ничего из ее дореволюционной собственности. А мы сразу после получения автономии возвратили России всю ее собственность на нашей территории. Вместе с Его Преосвященством Патриархом Алексием II я побывал в альХалиле (Хевроне), где мы посетили русский православный храм. Его охранял мусульманин, который сказал Патриарху: “Мы сохранили этот храм и вашу собственность, храня память о вас в наших сердцах и душах”. Эта связь важнее, чем деньги и пустые слова с телеэкранов, важнее, чем что бы то ни было. А.П. Спасибо за эти слова и за беседу. И в заключение что бы вы хотели сказать читателям нашей газеты. Х.А. Через вашу газету мы, палестинцы, выражаем наше чувство глубокой дружбы с Россией, народ которой в прошлом дал миру очень многое и достоин доброго отношения и уважения со стороны других народов. Мы верим, что у великого русского народа есть не только великое прошлое, но и великое будущее, в котором он всегда может рассчитывать на поддержку народа Палестины.
На снимках: Это интифада; Ясир АРАФАТ и Хайри АБДЕЛЬФАТТАХАЛЬ-ОРАДИ
ПО КОМ ЗВОНИТ РЫНОК?
Александр Анисимов ПЕРВЫЕ СИМПТОМЫ мирового финансового кризиса проявились еще нынешним летом, сразу после перехода Гонконга под юрисдикцию КНР, когда ряд стран АСЕАН (экономического сообщества Юго-Восточной Азии) испытали значительные колебания курса собственных валют. Непосредственной причиной тех событий называли прием в АСЕАН Бирмы и Лаоса, против чего активно возражали США. В результате, когда страсти немного улеглись, на проходившем под эгидой МВФ международном саммите в Гонконге руководители стран, пострадавших от данного спада, поставили вопрос ребром: необходимо так организовать мировую финансовую сферу, чтобы атаки крупных международных спекулянтов на национальные валюты были бы невозможны. Аргументация была достаточно простой и убедительной: “Мы 30-40 лет работаем, создаем благосостояние наших граждан, а потом появляется какой-нибудь Сорос, устраивает финансовое потрясение и ради обогащения нескольких человек наши страны отбрасываются на десятилетия назад, труд сотен миллионов фактически уничтожается, а это недопустимо”. Характерный момент: российские “реформы”, по расчетам паритета покупательной способности рубля, проведенным Госкомстатом РФ, т.е. по официальным данным, обошлись только в 1996 году в 400 миллиардов долларов, а всего мы на “реформах” потеряли около триллиона. Но таковы особенности русского характера, что нам это почти безразлично. А вот в странах Юго-Восточной Азии потеря даже нескольких миллиардов вызывает очень болезненную реакцию, и на тех, кто пытается такие потери причинить, они обрушиваются всеми доступными средствами. Дошло до того, что международных спекулянтов стали называть дикими зверями, а это очень серьезно. Если кто знает тамошнюю специфику, азиаты называют зверем только того, кого считают возможным и нужным отстреливать. Серьезность их намерений американцы и МВФ поняли, так что на саммите были сделаны существенные уступки странам АСЕАН, прежде всего моральные. В частности, наилучшей моделью экономики для современных условий была признана китайская модель регулируемого рыночного хозяйства. Почему это важно? Дело в том, что сейчас, после устранения советской экономической модели, в мире осталось два реальных типа экономики: регулируемая рыночная и либеральная, экспериментальным полем которой сегодня выступает Россия, а образцом США. Данная модель предполагает минимальную государственную собственность, регулирование только основных финансовых рынков, а не товарных потоков, минимум бюджетного перераспределения ВВП (внутреннего валового продукта). И надо сказать, что экономика России сегодня куда более соответствует “либеральному” идеалу, чем экономика тех же Штатов, например. У нас огромная оффшорная, безналоговая зона в виде криминального сектора, размеры которого сейчас оцениваются, как минимум, в 30-40%. С криминальным тесно смыкается и экспортно-импортный сектор, обладающий невероятной свободой рук. Вывоз капитала мы осуществляем в ущерб себе. Размеры такого вывоза оцениваются по-разному, но цифру меньше 10 млрд. долларов в год никто не называл. Да вот, последний пример из прессы: через Автобанк два зарубежных оффшора, зарегистрированных жителем Магадана, только в 1996 году вывезли за рубеж 500 млн. долларов. А таких “каналов” у нас десятки, если не сотни. В России около 11% ВВП тезаврируются в наличные доллары, а весь фонд зарплаты составляет 25%. Что это значит? Или что каждый второй рубль из безобразно низкой заработной платы (в США фонд зарплаты 49% от ВВП) работает на заграницу. Или что “черный нал” сопоставим с официальным фондом зарплаты, и тогда прямо на Федеральную резервную систему США работает только только?! каждый четвертый рубль или человек как угодно. Вдобавок все затраты по социальному блоку в Америке порядка 16% ВВП, а у нас реально гораздо меньше. В результате регулярные пенсионные выплаты (5% от ВВП) уже сегодня могут совершать без особого напряжения криминальные структуры, что они в ряде мест и делают. И кто заслужит большее доверие у пенсионеров это, с позволения сказать, правительство или бандиты? Но подобная ситуация была запланирована самой концепцией “либерально-монетаристских реформ”. Наши “демократы” придерживаются мнения, что необходима безграничная свобода рыночных сил, а те сами собой все сделают. Это мнение неявно предполагает, что способность рыночных сил влиять на экономические процессы беспредельна. А она явно не такова, и нигде не опубликованы материалы, которые бы показывали, что влияние рыночного фактора в экономике невероятно высокое. Напротив, все данные факторного анализа говорят о том, что потолок для всех форм распределения, рыночной в частности на сегодня около 40%. Американские расчеты показывают, что даже в Америке вне и помимо рыночных форм распределялось за каждый из последних ста лет не менее половины ВВП. Почему так? Потому что рынок не бог, а всего лишь одна из форм распределения произведенного продукта, со своими плюсами и минусами. Он, в частности, плохо реагирует на средне- и долгосрочные экономические факторы, не может предусматривать какие-то качественные прорывы в производстве. Любая рыночная система это не просто сложная, но и открытая для нерыночных факторов система. И рассматривать ее как простую самодостаточную (замкнутую) допустимо лишь в некоторых пределах. У нас же последние несколько лет ее возвели бук- вально в ранг абсолюта. В том, что касается отношения к рынку, мы еще не вышли из этапа военного коммунизма. И выясняется, что Ленин гений. После того как ВВП при “военном коммунизме” упал вдвое, он сразу изменил экономическую политику. У нас же ВВП упал более чем вдвое, прошло уже шесть лет и никакой реакции. У нас не просто либералы, а анархисты в правительстве сидят, последователи Кропоткина и батьки Махно. Их послушать, так рыночная анархия мать экономического порядка. Мировая сфера финансовых, фондовых и других рынков тоже сложная система, и вопрос о ее стабильности, об условиях, при которых она может нормально функционировать, этот вопрос как раз предельно обострился после октябрьского фондового толчка. Если брать такой реальный показатель, как объем производства, то при его росте можно либерализировать всю хозяйственную систему. Степень такой либерализации является не постоянной, не статичной, а изменчивой, движущейся, динамической величиной. Вот как у самолета есть динамический потолок он может разогнаться и выскочить вверх, но там, вверху, он летать не может и неизбежно провалится снова в более плотные слои атмосферы. Поэтому вопрос не стоит так: нужно или не нужно либерализовать экономику вообще. Вопрос стоит конкретно: нужно или не нужно либерализовать экономику в данных условиях. НАСТОЯЩАЯ ПРИЧИНА нынешнего кризиса в том, что степень либерализации экономики сегодня не соответствует скорости экономического роста. С мировой экономикой происходит то же самое, что с самолетом, который с высоты в 18 км разогнался, выскочил, скажем, на 24 км и неминуемо потерял скорость, начал проседать. Была фаза подъема, экономика вышла на свой динамический потолок. Теперь возникла ситуация, когда скорость экономических процессов пытаются поддерживать искусственно, через массу ценных бумаг, через так называемые финансовые дериваты, а это истощает реальный сектор экономики, отвлекая с него реальные средства. Возникает положительная обратная связь, процесс “входит в штопор”, пока на какой-то глубине падения не становится вновь управляемым финансовыми механизмами. Между прочим, до Первой мировой войны все фондовые рынки были локальными, то есть если акции компании котировались в Париже, то они не могли котироваться в Лондоне. И система транслокального рынка стала формироваться только в связи с необходимостью финансировать американские поставки. К 1929 году система достигла своего динамического потолка, и падение ее вначале больнее всего сказалось именно на Америке, которая начала выходить из кризиса только благодаря Второй мировой войне. На Западе придерживаются, по существу, тех же взглядов. Там признают размеры деривативного капитала чрезмерно большими и с опасением относятся к деятельности спекулянтов масштаба Сороса, которых называют, по аналогии с XVI веком, “корсарами на службе Ее Величества”. Во времена еще не британской, а английской королевы Елизаветы, на которой, кстати, хотел жениться наш Иван Грозный, существовали корсары по сути, пираты, которых, тем не менее, снаряжала в поход английская королевская казна. За это те отдавали ей обусловленную часть своей добычи. Но в случае захвата корсара испанцами или французами никакой ответственности за него английская королева не несла и помощи ему не оказывала таковы были предварительные условия. Самым знаменитым из корсаров был Фрэнсис Дрейк, впоследствии сэр. Точно так же и деятелей типа Сороса считают финансовыми корсарами на службе США, прежде всего. Крупнейшие французские экономисты говорят, что нынешняя финансовая система вряд ли переживет 1997 год. Все давно ожидают, что она обрушится, никакого удивления по этому поводу нет. Может быть, только в России это и способно удивить бывших функционеров ЦК КПСС, ставших российскими либералами, которые решили, что они будут вечно процветать в нынешних условиях. Соответственно, на Западе все, считая кризис неизбежным, к нему готовились. Там даже сравнивают нынешнюю финансовую ситуацию с перевернутой пирамидой, основание которой реальный производственный сектор, а сверху вся эта масса псевдоценных бумаг, фьючерсы на фьючерсы. Ведь есть разные пути из точки А к точке В: можно так идти или иначе, но весь этот путь неизбежно будет пройден. И версии строятся только вокруг того, был ли кризис самопроизвольным или же его спровоцировали те, кому это было в тот момент выгодно: американцы или азиаты. Поскольку удар в основном пошел в сторону США, то последний вариант вероятнее всего. Реальные потери американцев были куда больше, чем показывает Доу Джонс, потому что он считается на основе курса акций 36 крупнейших и самых устойчивых компаний. Ясно, что они растут в первую очередь, а падают в последнюю. Поэтому, если индекс Доу Джонса падает на 7%, то в целом падение больше в 2-3 раза. Отсюда такая нервная реакция. 7% убытков еще можно пережить, а 20% куда сложнее. Японский индекс Никкей рассчитывается на основе показателей более чем 200 компаний, и падение было около 4%, что-то потеряли в Юго-Восточной Азии, но там, видимо, все было в пределах допустимых колебаний. Там очень хорошо подготовились к кризису: и в финансовом плане, и в законодательном вплоть до того, что за содействие развалу национальных финансовых рынков теперь в некоторых странах можно получить, что называется, “вышку”. Тут был восторг по поводу причастности российской экономики к мировой дескать, кризис и нас затронул. Но во всей мировой экономике, во всех странах разумные руководители финансов делают все возможное, чтобы такого рода связь с мировой экономикой не обнаружилась. Рыночный менталитет заключается прежде всего в том, чтобы при любых обстоятельствах не наносить себе ущерба, не работать себе в убыток. Так действуют все, кроме наших экономистов, которые научились извлекать из общения с мировой экономикой только минусы, а плюсов мы не видим и, наверное, не должны видеть в связи с нашим советским прошлым, которое почему-то надо искупать перед всеми. Для руководства не существует ни фондового, ни кредитного рынка, и даже денежной системы, для них в экономике существуют только инфляция, рост цен и состояние товарных рынков плюс экспорт-импорт. Что показал этот кризис для России? Он показал, что наш рынок ценных бумаг крайне слабый, крайне зависимый и неразвитый; что на нем пока преобладают зарубежные инвесторы. Он показал, что мы последние годы живем в условиях непрерывного суперкризиса фондового рынка, поскольку капитализировано 10-20% от стоимости российских основных фондов. А между тем в мире, если цены опускаются ниже определенного уровня, 80-90% капитализации основных фондов, то государство обязано вмешаться и принять регулирующие меры, чтобы не допустить обвала. Ведь если у вас не работает фондовый рынок, то не будет работать и кредитный. Если вы компания, но ваши акции не котируются или котируются низко, то как вы возьмете кредит на нужный срок, что предоставите в залог? Поскольку у нас нет нормального фондового рынка, то нет и кредитного обеспечения. У всех наших банков активы около 300 трлн. рублей около 15% ВВП. Это невероятно низкий показатель, но наши гениальные экономисты-рыночники почему-то считают, что в таких условиях возможен экономический рост, а мощность единственного распределительного насоса экономики, бюджета можно свести к нулю. Бюджет у нас распределяет не более 25% ВВП. Денежная система не работает, средством тезаврации является доллар, а средством расчета рубль. НАШЕЙ ЭКОНОМИКОЙ управляют не по-рыночному. Никогда никаких планов оздоровления кредитного и фондового рынка наше правительство не имело. Оно бросило все на произвол судьбы под тем предлогом, что обуздало инфляцию. Но инфляция это, образно говоря, высокое кровяное давление, которое может быть по ряду причин. И монетаристское кровопускание здесь лечение эффективное, но, по сути своей, симптоматическое, оно причин гипертонии, как правило, не устраняет. А если устроить экономике непрерывное кровопускание, то в результате давление, само собой, упадет до нуля, но вы получите труп экономики. Ведь у нас сегодня ни один рынок не работает: ни товарный, ни кредитный, ни фондовый общий коллапс. В Тайване же, например, еще в начале 90-х годов свыше 60% ВВП пропускалось через бюджет, хотя реально в казну поступало гораздо меньше, но существовал план корпоративных отчислений на инвестиции, которые записывались в бюджет. Такая же структура преобладала в Европе до начала 80-х годов. А Зюганов слушает заявления о “вхождении в мировой рынок”, не слишком им верит, но ничего внятного возразить не умеет, поскольку для его советников тоже существует только товарный рынок, а на нем статистика показывает рост 0,5% или даже 2% в год! Между тем рост ниже 5% просто нельзя зафиксировать, потому что существуют статистические погрешности, а статистики хорошо знают, что нужно руководству. В результате заявленный рост в 2% на деле вполне может означать снижение на 3%. При таком “непрерывном росте” только через 10 лет станет ясно, где вы оказались, как это случилось у нас во времена Брежнева. И Симон Кузнец, и Сэм Розенштерн, и другие великие авторитеты американской экономики это говорят. Перспективы такие: кризис это звонок, и он прозвенел. Во всем мире идет разрушение системы вторичных, третичных, четвертичных рынков. Но реального сектора это не должно затронуть или затронет в самой малой мере. У нас же кризис скажется в первую очередь на реальном секторе, и при этом руководители с умным видом будут радостно ссылаться на состояние мировой экономики. Для России это будет иметь еще и то значение, что поток инвестиций в нашу экономику не может возрасти. Это должно поставить крест на вариантах экономики, базирующейся на внешних заимствованиях. Единственный капитал, который может к нам прийти капитал из тех регионов, где он хорошо защищен от кризисных явлений. То есть, по нынешней ситуации, это китайский капитал, доминирующий во всем регионе Юго-Восточной Азии. Надо сказать, что нынешнему некомпетентному и безответственному правительству денег на производство не даст вообще никто. У него могут только по дешевке скупить невосполняемые ресурсы: землю и природные ископаемые. Даже не купить а выдать кредит, с возвратом хоть через 100 лет, за право использования этих богатств. Деньги все равно возвратятся с процентами, а нефть, алюминий, лес все это время будут доставаться практически бесплатно. Вы бы отказались от такой возможности на месте Клинтона и Коля? Я бы не отказался. Но Россия стараниями демократов пошла в “рыночную” тюрьму и добровольно заняла там другое место под нарами…
ЛАУРА
Дмитрий Балашов Замечательному писателю, нашему давнему автору и другу, патриоту России Дмитрию БАЛАШОВУ - 70 лет. Редакция “Завтра” и все читатели сердечно поздравляют уважаемого Дмитрия Михайловича с юбилеем и шлют ему в славный Новгород пожелания творческих удач, добра и здоровья!
СОБСТВЕННО, что я знаю о знаменитой итальянской Лауре? Разве эти вот стихи Ахматовой: Могла ли Биче, словно Дант, творить, Или Лаура жар любви прославить?.. Петрарку читал, помнится, в отрывках (это чтение отрывков - страшный и едва ли не главный бич нашего высшего образования. В результате живое древо искусства, некогда цветущее и плодоносное, превращается в мертвую схему, в некий скелет с приставшей, кое-где иссохшей, плотью, перечень авторов и их произведений, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу…). Помню только, что с Лаурой (невзирая на молодость, уже замужней дамой) великий итальянский поэт встречался всего три раза, каждый раз прилюдно, кажется, даже и не разговаривал с ней, а впервые увидал выходящей из церкви, и лишь по украдкой брошенному взору понял, что и в ней вспыхнул тот же огонь любви, что и в поэте, тогда молодом и красивом… А потом - потом он услышал о ее смерти. Ранние смерти были в обычае в то неспокойное и отнюдь не “сервисное” время. На дорогах творился постоянный разбой; эпидемии выкашивали целые города; западно-европейские наемные армии вели себя не лучше бандитов; а представления о чистоте отличались такой относительностью, что о них лучше не говорить. Дама, в одной из итальянских новелл, специально моет ногу, которую должен поцеловать ее возлюбленный, а вторую - уже в другой раз, к такому же случаю… И при этом - строили чудесные храмы, библиотеки и дворцы, носили пышные наряды, процветали живопись, поэзия и музыка. Это была эпоха Данте, Боккачио и того же Петрарки, эпоха высоких подвигов, дерзости и любви… Всякой! В том числе и такой, какая описана в сонетах Петрарки, обессмертившего имя своей идеальной возлюбленной. В наш город, точнее городок, провинциально нелепый, претендующий быть промышленным центром и, следовательно, до предела отравленный всяческой химией, но зато с почтенной историей, со славным прошлым, которое, увы, в наши дни часто не помогает, а только мешает жить болезненным несоответствием столетий, смесью святынь, овеянных славой веков и стандартных четырех-пятиэтажек, способных убогостью своей отравить самое радушное настроение (и при этом “святыни”, как водится, всем мешают, от них тихо жаждут избавиться, защищать их приходится вечною унизительной ссылкою на иностранных туристов, ну и… Довольно об этом!). Так вот, попал я сюда по соединившемуся почину несчастья и удачи. Там, на севере, где я жил до того, лопнула (с треском и безобразиями, как водится) моя прежняя семья, и я оказался буквально сидящим, точнее “парящим” на чемоданах. А тут известный, ныне покойный, кинорежиссер (уж не помню, как мы с ним и познакомились!) возжаждал запечатлеть мой лик в одном из героев его фильма, посвященного событиям Отечественной войны (подошел типаж!), прельстивши меня обещанием познакомить с городским начальством, а начальство - с книгою, написанной мною о прошлом города, на предмет представления автору (то есть мне) жилья в этом самом городе. Обещание свое режиссер сдержал, и жилье спустя полгода мне действительно дали. Правда, жители лет пять не давали мне прохода, узнавая на улицах, но за славу надо платить! Так вот, с этого фильма все и началось. Пока меня многократно “мучали”, а затем “убивали”. (Дубль, еще дубль, еще… Нет, повторите проход! Так лучше, но теперь лишние люди вошли в кадр… Отойдите, там! Мальчики, отойдите дальше! Съемка идет!) Пока меня мучали и гоняли, собиралась толпа, и не только из одних мальчишек. Меня всегда изумляло то внимание и нешуточный восторг, который вызывает у местных жителей съемка фильма, кажется - любого. За линией оцепления собираются толпы, стоят часами. Участвовать в массовых сценах столько желающих, что везти для этого статистов не нужно вовсе, тем более, что наш народ драматически чрезвычайно одарен, и собранная “толпа” способна изобразить что угодно: ужас, восторг, массовую панику или массовый героизм, короче - любое задание режиссера выполняется с блеском и подлинным артистизмом, никаких репетиций не надобно! Разумеется, тотчас отыскиваются таланты, участники каких-то кружков, какой-то самодеятельности, гордые уже тем, что им позволили участвовать (и далеко не обязательно попадающие в конце концов смонтированную киноленту!) в съемках! Разбегаться, падать под пулями, кидаться толпою в узкие двери запираемой церкви, стоять обреченным гуртом за колючей проволокой, ожидая отправки в Германию… И, разумеется, у этих временных актеров завязываются знакомства с актерами-профессионалами, а также с осветителями, гримерами, младшим киноперсоналом, лихо использующим популярность кино в своих низменных интересах… МОЯ “ЛАУРА” - светловолосая легкая девчушка, точнее молодая женщина, только что родившая второго ребенка (и потому по временам отлучавшаяся кормить), была особенно и как-то по-особому и смешлива, и шумна, и весела, и, главное, талантлива, талантлива очень! И веселье, и “жизнь” били в ней через край. Не было и признаков той степенности, что отличает замужнюю и детную женщину от девушки. Небольшая ростом, ладная, да внешность не описать! Тем более внешность молодой, веселой и красивой женщины, тем более, что красота ее была не картинная, не “открыточная”, а как раз и заключалась в этой бившей ключом (решусь уж на штампованный образ!) жизненной энергии. Как-то в автобусе видел я ее и мужа. Глуповато лыбясь во весь рот, он глядел на нее, меж тем как она с хохотом рассказывала что-то подружкам и, частично, мне, присутствующему тут же, ибо ехали вместе со съемок. Так вот и шло. И, каюсь, завидовал я этому ее супругу и, не забывая о своем весьма преклонном возрасте, все же грустил и думал, и вздыхал про себя, что вот такое веселое чудо проходит опять мимо моей жизни, а я безнадежно запоздал… Разговаривали. О чем - не помню. Странно, но не помню даже ее имени и, боюсь, нынче могу не узнать, встретив в толпе. Ибо запомнилось и помнилось с мучительной болью не это, не внешние приметы, а скорее строй души; ее ясная, веселая кипучесть, во всей этой киношной кутерьме звеневшая сквозь и надо всем, как серебряный колокольчик. Да нет, словами опять не сказать, не определить… Но, разумеется, два эти рубежа: разница возрастов (в дочери она мне годилась, так-то сказать!) и счастливое замужество, исключали для меня всякую возможность более близкого с нею знакомства. И так только тихо радовался, когда она выделяла меня, не забывая в толпе хохочущих подруг, хотя особой близости не было меж нами. Помню только, что во мне проснулось то мучительное, как жар болезни, чувство обостренного ощущения ее присутствия и желания близости, не той грубой, от которой пересыхает рот и рождаются зверские инстинкты, а какой-то иной, духовной, что ли… Да и попросту нравилась она мне нешуточно! Короче - влюбился, с удивлением и горечью чуя в себе наступление тех самых чувств, которые считал похороненными для себя уже лет тридцать тому назад… И. конечно, совсем, совсем не думая, не гадал, что и она ко мне, старику, может испытывать что-либо, кроме естественного уважения… Ну вот, съемки кончились. Разошлись толпы болельщиков и зрителей. Я получил квартиру и начал обустраиваться на новом месте с частью детей, порешивших остаться со мною. И уже нашел (почти нашел, а вскоре и “утвердил отношения”) хозяйку в дом, без которой пропадал, не успевая совмещать творческую работу с кухонной стряпней и стиркой… Словом, шла жизнь. Горожане, успокаиваясь, все реже тревожили меня уличными “узнаваниями”. И к городу я привыкал, и со сменившимся начальством встал в типичные интеллигентские отношения парламентской вражды. (Памятники старины, экология, петиции, подписи - наш крест, а какому же начальству нравится, когда его постоянно теребят, да еще по таким “пустякам”?). Два года, кажется, прошло до той встречи, - я ее считаю первой, - поскольку именно тогда я впервые понял, что это именно Лаура, не сообразив сразу, как водится, что встречи будет только три… Встретил на остановке. Ждал автобуса, куда-то спешил… Убей меня Бог, ежели сейчас вспомню куда! Так это по миновении времени стало неважно. - Вы меня помните? Помните?.. - Меня поразил ее голос, голос прежде всего. Какой-то надрывный, горловой и звонкий, как лебединый зык. Не слышал я, или почти не слышал, курлыканья лебедей, но что-то было именно такое в этом ее уже дрожащем (вдруг не узнает!), уже неуверенном: - “Помните? Помните?..” И годы сошли на нет, и “личное”, что уже было, отошло посторонь, и вдруг я понял, старый дурень, поверив в невозможное, в то, что она-то, она не забывала меня все эти годы, что если бы я ее не узнал, это было бы для нее катастрофой, ужасом, горем… О чем-то мы говорили. Коротко. Подошел автобус, и я по обыкновенному дурацкому автоматизму сел на него, вместо того, чтобы плюнуть на все относительно надобные дела, остаться, поговорить, расспросить… И уже садясь, спросил, как полагается спрашивать замужних женщин, о супруге. И услышал ошеломившее меня, сказанное тем же голосом раненной лебеди: “Бросил нас! Волюшки ему захотелось!” Вот тут бы мне и остаться, выпрыгнуть из автобуса… Но я промедлил, обалдев, а двери уже закрылись, и я уехал… Уехал от нежданного, возможно, от того, что бывает единожды во всю жизнь и уже не повторяется более, к скучным и суетным делам, о которых, убей меня, не смогу вспомнить теперь! Да и… Всегда пакостно признаваться в собственном несовершенстве, но не оно ли испортило мне всю жизнь и привело, в конце концов, к горестному осознанию, что я совершил к закату своему едва четвертую часть того, что мог и должен был совершить, что вечно допускал, от слабости, от бессилия и лени, мелкие предательства, слишком легко расставался с людьми, бросал недоделанные работы, которые требовали упорства и аскетизма. А я материальное благополучие полагал естественною наградой - за что? Когда мы обращаемся к жизни великих, то видим, как мало значили в ней эти самые материальные ценности, да и вообще, как, в сущности, временны и преходящи они! ОПОМНИЛСЯ Я только через несколько дней. Стал приезжать на эту остановку раз за разом, все ждал, вглядывался в текущую мимо разномастную толпу - найти, остановить, обменяться адресами, в конце концов! Она не появлялась. Да и я поостыл, трезво взвесив теперь уже и свое новое семейное состояние. Таким женщинам, как она, проходной интрижки не предлагают… Все было верно, все было правильно, и только временами вскипало острою юношескою болью, ломая всю мудрую систему доводов… И ведь не могу сказать, что моя новая семья не состоялась опять, или… И состоялась, и “или” никаких не было! Но был одинокий лебединый клик в поднебесье, и это чудесное слово “волюшка”, и это надрывное: “Вы помните, помните?” …Надо же было через год повстречать ее вторично на той же самой остановке, почти на углу трех шумных улиц, в той же торопящейся к транспорту толпе! И опять было: “Вы узнали меня? Узнали?” - И опять сбивчивый, быстрый, горестный рассказ о своей судьбе. Вышла замуж за вдовца с детьми, девочки болеют, требуют много времени, оттого устроилась работать уборщицей на завод с каким-то кратким названием, кажется, “Старт” - тоже ведь не переспросил, не запомнил! Вот тут я нахрабрился, наконец, сказать, что в тот раз не понял, по правде, что она разошлась с мужем. - Таких женщин, как вы, не бросают! - Сказал. В ответ она бледно улыбнулась, поблагодарив меня просто, без жеманства, и видно было, что ее очень согрели эти, невзначай сказанные слова, что она, возможно, почти утратила и веру в себя и ту бурную юную прежнюю веселость за массой неудач и забот, за чужими детьми, требующими, в свой черед, и внимания и ласки, за угрюмым (почему-то подумал: угрюмым и неразговорчивым!
