Квиринские истории (№2) - Эмигрант с Анзоры

Я послушно рассказал про сенку. Интересно, откуда он знает?

– Чем вы болели? С детства, я имею в виду.

– Воспалением легких – два раза, – стал я вспоминать, – потом, этой… я не знаю, как это на линкосе. Черной сыпью. Ну там, простуды… Один раз руку ломал.

– Правую?

– Да. Один раз было сотрясение мозга… потом еще у нас почти каждое лето инфекционный понос… я не знаю, как это по-вашему называется. Еще мне в двенадцать лет аппендицит вырезали.

Врач кивнул.

– Да, все это понятно. А… вот эти белые шрамы – что это?

– А это не шрамы, – объяснил я, – это нам в детстве всем делают… ну, у нас в стране, в Лервене. Это личный номер, он у нас – как у вас фамилия. Без номера у нас нельзя, по номеру еду выдают и место в общине, и все. Считывается сканером специальным. Раньше просто цифры выкалывали.

Врач опустил глаза.

– Мы можем просто удалить этот участок кожи, – сказал он тихо, – это очень простая операция. Хоть прямо сейчас – хотите? Ведь теперь вам не нужен этот… номер.

Я молчал. Да, можно удалить. Очень просто, я знал уже, что это и не больно совсем – у них тут очень надежные обезболивающие средства. Но вот так – прямо сейчас?

Ведь это не прыщик удалить какой-нибудь. Надо же! Ведь живешь и совершенно не замечаешь этих насечек, никогда о них и не думаешь. И вдруг, когда тебе предлагают с ними расстаться – так страшно становится! Я даже не понимаю, что со мной произошло вдруг… Какой-то страх охватил, похожий на головокружение. Если словами это сформулировать, получится – ведь без этих насечек я стану совершенно другим человеком. Совсем другим! Хотя логически рассуждая, конечно, это не так – на что мне теперь этот номер? На Анзору я все равно уже не вернусь, да меня там и с номером расстреляют за милую душу. А здесь он ни к чему не нужен. Но страх – все равно…

Врач, видимо, понял мое состояние и сказал мягче:

– Ничего, это не к спеху. Меня зовут Ингор, – и протянул мне руку. Я назвал свое имя. Я знал уже, что здесь принято так знакомиться, и после знакомства уже не называют друг друга «сэн» и по фамилии, а только по имени.

– Ландзо, рука ваша, конечно, нуждается в лечении. Но у вас и весь организм не здоров. Вы говорите – жалоб больше нет. А вот как вы переносите полеты, скажем?

– Тошнит, – признался я.

– Так ведь это уже ненормально, – объяснил Ингор. – И выглядите вы не лучшим образом. Ландзо, давайте всерьез займемся вашим здоровьем.

И мы занялись всерьез. Врач ввел мне какой-то раствор, как он объяснил – в растворе плавали очень мелкие невидимые, меньше микробов, роботы, которые собственно обследуют меня изнутри. Он усадил меня в кресло, а сам открыл перед собой экран и долго туда смотрел и что-то диктовал циллосу.

Потом Ингор велел мне встать и снять рубашку – скету, то есть. Мне, конечно, не хотелось этого делать, я вообще раздеваться ненавижу, но что поделаешь? Врач зашел ко мне за спину и остановился.

– Так… а это что такое у вас?

И он ткнул пальцем прямо в болевую точку – надо сказать, точки после качалки остаются очень надолго, хотя и очень маленькие, но болезненные – жуть. Но только если прямо в них ткнуть. Я, конечно, взлетел на полметра.

– Больно?

Я отдышался и объяснил ему все про качалку. Ингор снова зашел за спину. Мне даже страшновато стало – что, если опять ткнет. Но он больше меня не трогал, только осмотрел эти точки тщательно.

– Одевайтесь, Ландзо… в принципе, уже все ясно.

Он сел за монитор и что-то там забормотал. Я оделся. Ингор оторвался от монитора и посмотрел на меня внимательно.

– Вам нужно будет, во-первых, привести биохимию в соответствие с нормой. И перестроить все эти ваши рубцы на легких, на костях. К тому же у вас нарушения мозгового кровообращения. Чтобы с этим разобраться, я приготовлю вам индивидуальные капсулы… Госпитализация не понадобится, справимся так. Но я бы очень рекомендовал вам психотерапию. А вот эти ваши… точки на спине. Если это то, что я думаю – мы пока ничего не сможем с ними сделать.

– Да они сами пройдут через несколько лет… а что это такое? – спохватился я.

– Пока я не могу сказать точно. – Ингор покачал головой, – позже. В следующий раз.

О насечках на запястье он больше не упоминал.

Я полюбил бродить по Набережной днем.

Делать-то особенно нечего.

Про учебу я еще не рассказывал – учиться здесь вообще плевое дело. Надеваешь на голову мнемоизлучатель, такой обруч будто металлический. Включил. Через полчаса снял – и уже все знаешь, что нужно. Информация переписывается прямо в мозг, как будто наш мозг – это компьютер (впрочем, так оно и есть отчасти). Ну правда, потом надо все-таки потренироваться – например, порешать задачки или физические упражнения поделать.

Я занимаюсь по программе, не торопясь. Часа четыре в день всего, да и из них два часа на физические упражнения – выдали мне какой-то комплекс, а еще я на тренажере занимаюсь в спортзале нашего дома. Изучаю все подряд – чтобы сдать экзамен на общее образование, а потом уже можно будет выбрать профессию. Изучаю математику, физику и астрофизику разную, основы навигации (это очень здорово и интересно), информатику, историю разных миров (тоже очень поучительно!), искусство и литературу Квирина и еще других миров, три космических языка, биологию, генетику и многое, многое другое, чего только я не изучаю, в общем.

Но это не так долго, а больше-то делать ничего не надо. По дому – никаких забот. Деньги сами на счет поступают… короче говоря, заняться нечем.

И – все время один. Все время. Как-то мне Рица позвонила, поинтересовалась, как и что… но и я, и она почувствовали – не о чем говорить. Она явно куда-то рвалась, торопилась уйти. Рассказать о своей жизни не могла – слишком уж все это мне чуждо, непонятно. Так, обменялись новостями – и разбежались.

Сэйн звонила два раза. С тем же эффектом. Спросила, как дела, не нужно ли чего… убедилась, что все в порядке, и… о чем еще говорить-то?

Никого у меня не было на этой планете. Все хорошо, еда, деньги, развлечения – сколько угодно. Образование – такого ни в одном Магистерии не получишь. Только вот нет никого рядом. Все время один. И часто возникает такое чувство, что все это – вкусная еда, фильмы, книги – нужно только для того, чтобы отвлечься, забыться… забыть что-то главное, тревожащее, мучащее. Как будто внутри рана открытая, неизлечимая, и все время стараешься чем-нибудь заняться, чтобы не думать о ней, не замечать боли.

Я начал просто гулять. Каждый день. Надо же, раньше и представить такого не мог – просто, без дела пойти погулять. Всегда ведь если идешь, то с какой-то целью. Послали тебя за чем-то, или в столовую торопишься, или на раздачу. Или, скажем, в гости к кому-нибудь собрался… да и один я не ходил почти никогда. Мы ведь всегда втроем были (и это и есть рана…)

А тут я приноровился просто прогуливаться. В Бетрисанду ходил, это парк такой чудесный… или просто бродил по аллеям. Здесь ведь не улицы – аллеи, дома скрываются среди рощиц и полян. Не город – сплошной парк. Но больше всего мне нравится на Набережной.

Море – оно притягивает, но и пугает немного. Я раньше никогда не видел моря. Синее такое, огромное, а на горизонте плавно перетекает в голубизну – в небо. Особенно красиво на закате, здесь солнце садится в море, это и с нашего балкона видно, и смотреть на это можно часами, не отрываясь. Но страшно немного, не конкретно чего-то, ведь понимаешь, что тут никаких цунами быть не может, сейсмологи же следят. Вообще страшно, как всегда боишься чего-нибудь большого. Так же Космос пугает, когда смотришь в беспредельность эту с Палубы. Или, скажем, Цхарн…

Здесь и горные вершины есть. Только с Набережной они не повсюду просматриваются. Коринта взбегает на гору, а там дальше, за городом – хребет Дали, и даже снежная шапка на гиганте Года лежит. Особенно хорошо видно горы за «Ракушкой» – там небольшая площадь, и над верхушками деревьев вдали, в дымке – синие изломанные линии гор.

Вдоль моря внизу тянется полоса пляжей. Во время прилива, да когда сильное волнение, пляжи почти полностью залиты водой, а потом море схлынет – и снова выползают купальщики. На пляжах только детишки с мамашами подолгу играют, а так – забегут на пляж, скинут одежду – и в море. А потом обратно.

Мне и самому иногда хочется окунуться. Особенно когда жарко – просто войти в прохладную, пронизанную солнцем до дна, зеленоватую воду, так заманчиво она под ногами колышется. Но ведь я ни разу даже в реке не купался, а моря и не видел. Я лучше уж в ванне полежу.

Да и раздеться мне стыдно… хотя шрамы почти сразу же все заросли – зря я боялся к врачу ходить. Но я не похож на местных – они тут все красавцы, а я и ростом по здешним меркам не вышел, и вообще – вид как у подростка, тощий, ребра торчат, мышц нету никаких. А ведь я уже далеко не подросток.

Правда, мышцы стали тоже нарастать. Как-то очень быстро – наверное, какие-нибудь стимуляторы у меня внутри стоят. Но все равно стесняюсь.

Набережная сама широкая, отгорожена от моря высоким парапетом, и на ней вечно толпится народ. Ну, не толпится, словом – бродит. По одну сторону – море, по другую – строения. Дома здесь интересные. На набережной в основном старинные, некоторые чуть ли не с основания Квирина (а это уже почти тысяча лет) сохранились. Во всяком случае, еще с Первой Сагонской войны. Но есть кое-где и современные здания, особенно если до окраины добраться. Есть статуи разные, памятники… дуб один стоит, решеточкой огороженный, тоже, говорят, со времен Первой Сагонской – ему чуть ли не семьсот лет. А может, врут.

Но самое интересное – на людей смотреть. Я поэтому и люблю гулять. Такое впечатление, будто ты не совсем один.

Двое парней в бикрах. Зеленый цвет, точнее – хаки, а накладка (выглядит как жилет) пятнистая, маскировочная. На поясе – кобура. Это мне уже знакомо, это – ско. Космическая Полиция. Идут они как-то неуверенно, и взгляды странные. Вроде не пьяные – или? Не поймешь. Скорее всего, только что вернулись из патруля. Четыре месяца в Космосе, наверное, ошалели, понять теперь не могут, где находятся. За одним из парней бежит неприметная серая остроухая собака. Без всякого поводка. Тут они вообще на собак внимания никакого не обращают, и собаки ни на кого не кидаются. А эта и вовсе – генетически модифицированная, из рабочей линии явно, трусит себе, уткнув нос чуть ли не в коленку хозяина, как привязанная, по сторонам даже не смотрит.

Мамаша с тремя детьми. Молоденькая, симпатичная блондинка. Младший привязан на животе большим платком, как у нас носили до Большого Преобразования в деревнях. Девочка лет четырех идет, крепко держась за мамину руку. И еще карапуз, годика два, сзади ковыляет, самостоятельный – то в клумбу залезет, то подберет что-нибудь. Мамаша идет, улыбается мечтательно, на детей как будто даже и не смотрит.

А нет, четверо детей у нее! Пацан лет семи догнал, в руках – целый букет из ледяных коричневых палочек мороженого. Раздает всем – сестре, маме… карапуз уже ковыляет с криком – как же, вдруг ему не достанется.

«Ракушка». Оригинальное здание такое. Сделано в виде огромной раковины, рубчатые стены переливаются перламутром. Это ресторан, недорогой, государственный… можно было бы зайти, да что-то мне боязно. Я вообще стараюсь никуда особенно не заходить.

Целая компания – четверо ребят, двое девчушек, самому старшему, наверное, и восемнадцати нет – с хохотом и гвалтом вываливается из «Ракушки». Девушки обе очень симпатичные, а одна одета так оригинально: алое полотно перекинуто через плечо, обернуто вокруг тела два раза и свисает с одной стороны, а со второй – нога очень высоко обнажена. Даже описать трудно, но смотрится красиво. И вдруг полотно начинает менять цвет и как-то расползается, и вот она уже в серебристом широком балахоне словно из нитей.

Здесь вся одежда из такого материала – и моя, если я захочу, может так измениться. Но я пока еще не экспериментировал – как-то страшновато… Только раз намок, так скета сама высушилась автоматически. Да и большинство все-таки ходит в нормальном виде. Вот вторая девушка просто в черном топе на тонких бретельках и в белой юбке. И хохочет так заразительно, что я невольно начинаю тоже улыбаться.

На море, наверное, идут, купаться? Нет… пошли вдоль набережной. Просто так.

Перед «Ракушкой» на площади всегда торчат несколько художников – тут вид очень хороший на горы, да и на море тоже. Ну и вообще здесь у них такое место, где они привыкли собираться. Я пристроился за плечом у одного – он работал просто руками, под его пальцами возникали сами собой странные светящиеся краски и ложились на холст. Горы на его полотне поднимались – те же, но словно в другом измерении, сияющие какие-то, фиолетово-синие… вот на таких вершинах, наверное, и живет Цхарн. Я пригляделся к художнику – немолодой уже мужик, морщинки у темных глаз залегли. Волосы стрижены коротко. Да и не художник он, наверное, не профессионал. Я уже понял, что в Коринте профессионалов-художников, композиторов, писателей очень мало. Эстарг, наверное, просто развлекается, пока свободное время есть.

Глупо это, наверное… Нецелесообразно как-то.

Интересно, зачем он здесь сидит – по идее, если рисовать с натуры, так нужно ее стараться поточнее скопировать. А так, как он, можно и дома рисовать…

Может, здесь просто ему привычнее? Атмосфера, друзья рядом. Я обошел, не приближаясь, других художников – эти просто горы изображали, и у каждого получалось совершенно по-своему. И та же линия, вроде бы, и краски те же, и выполнено все вполне профессионально. Но вот общая атмосфера каждый раз – другая.

И не та, что в реальности, на самом деле. Ведь на самом деле мир трехмерный. А может, и четырех, и шестимерный. И солоноватый свежий воздух, и голоса, и смех, летящий издалека, и мерный, едва слышный рокот прибоя, и вот это дрожащее марево, чуть искажающее великолепную строгую линию гор… Все это буквально просто невозможно передать на бумаге. Ведь бумага – плоскость, а проекция на плоскости всегда отличается от самого предмета. Как ни старайся. И однако – в каждой картине чуть по-другому, но тоже присутствует и воздух этот, и запах, и смех… вся эта жизнь. Как они добиваются этого?

Тьфу ты, Цхарн, ну у меня и мысли пошли… скоро, видно, искусствоведом заделаюсь.

На другом краю площади женщина играла на скрипке. Я постоял немного, послушал. Аккомпанемент – целый оркестр играл тихонько, а скрипка вела первую партию. По-моему, она импровизировала. Но хорошо получалось.

Скрипка, тень от здания ложится синим углом, ярко вычерченные вечерним косым лучом ровные трещинки ретанового тротуара, воздух прозрачен и высвечен до самой высоты…

Компания расселась в кружок прямо на ретане. Гитару передают по кругу, каждый поет строфу -и дальше. Я остановился, прислушался… а, это любимое местное развлечение, лимерики, каждый сочиняет кто во что горазд.

Как-то вечером в «Синей вороне»

Пели песни ребята из СКОНА,

И солист так старался,

Что народ разбежался

В этот вечер из «Синей вороны».

Парень передал гитару следующему. Тот задумался на мгновение, ударил по струнам.

Местный житель с планеты Даная

В Космос вылетел в поисках рая.

Но найдя астероид,

Загрустил гуманоид,

Лучше нету родимого края.

Следующей гитару взяла девушка. Запела тоненьким голоском.

Как-то дэггер в системе Изеле

Встретил ско в состояньи похмелья

И от ужаса дрогнув,

Улетел биоробот

Поскорей из системы Изеле.

На меня стали посматривать, и я с сожалением зашагал дальше. Интересно, что там дальше будет.

Очень уж тема специфическая попалась. Про дэггеров. Это такие, говорят, сагонские биороботы, их на самом деле никто не видел, даже в фильмах их в натуральном виде не показывают. Они вызывают панический ужас одним своим видом. Частушки дурацкие, конечно, но на ходу лучше трудно сочинить. А все же не совсем понятно мне, что им так интересно в этих частушках… у нас бы если и сочиняли – то о другом.

Вон автомат стоит с мороженым… взять, что ли, порцию себе.

Все равно потом приходится возвращаться домой. И наступает вечер.

А вечером тоска особенно сильно подступает. Такая тоска, что ничего уже не хочется, и ничего не нужно. И если вспомнишь вдруг Арни и Таро, можно хоть поплакать – стесняться тут некого. Но иногда даже и воспоминания не идут, просто – тошно.

Даже не объяснить, почему тошно. Просто – все плохо. Все. Ведь я все предал, все идеи наши предал и забыл. Живу у врагов, жру их пищу, на их деньги живу. На подачки. Все бросил, все забыл, чему меня учили. И даже не жалею об этом, не хочется мне назад.

Хоть бы раскаяться по-человечески, захотеть обратно. А ведь не хочется… знаю, что Цхарн теперь никогда меня не примет… да может, и нет никакого Цхарна. Может, это нам врали…

А что тогда есть?

Неужели вообще ничего нет, никакой Вечной Жизни, вот помру – и все, как засну навсегда, ничего не будет больше? Мне почему-то стало казаться, что так оно и есть. И не попаду я в Сад Цхарна, не поймаю Светлейшую Улыбку. А может быть, кто-то и попадет… это я – предатель.

Да, предатель, уже окончательный, и обратно не хочу.

Но и впереди тоже – ничего нет, совсем ничего. Чужой мир вокруг, который никогда мне не станет родным. Ну, будут они кормить меня. Ну ладно, может, работать начну. Не все же тунеядцем жить. Но жизни-то больше не будет. Доживать осталось… смешно так думать в двадцать лет. Да, я понимаю, что могу даже еще лет шестьдесят прожить. Только я их уже не жить буду – доживать, дотягивать.

Кто это сказал – «и с тех пор все тянутся передо мной кривые, глухие, окольные тропы».

Для чего это все? Зачем? Зачем жить? Черно вокруг, за окном, в глазах черно. Плохо.

Выть хочется. А может, прямо сейчас и умереть? Только как? Повеситься – больно, всегда ужасно боялся повешения. Вены вскрыть… острый предмет нужен, нож, что ли… у меня и кухонного-то ножа нет. Тьфу ты, я уже всерьез обдумываю способ. Глупо это.

Как обычно – скидываю одежду, залезаю под одеяло. Рядом – бокал теплого цергинского ву, его разогретым пьют. Много нельзя, не хватало еще спиться… хотя это тоже идея. Нет, не дадут. Если уж от пристрастия к сенке вылечили…

– Чуча, фильм покажи… комедию…– на экране появляется список, – Комедию смешную какую-нибудь… про Артикс. Ну, вот эту давай, «Сезон охоты».

Смотрю комедию про курортников, а мне не смешно совсем… мне плакать хочется. Я изо всех стараюсь заинтересоваться сюжетными ходами. Постепенно начинает клонить в сон. Все, кажется прошел вечер… прошел.

Несколько раз я еще сходил в больницу. Ингор радовался, да я и сам чувствовал, что физическое мое состояние намного лучше стало.

Смешно сказать, но меня стало тянуть в больницу. По крайней мере, это единственное место, где я общаюсь с людьми. И мало того, ко мне здесь относятся очень хорошо. Заботливо так.

Ингор несколько раз говорил, что мне надо к психотерапевту, но я так и не пошел. Не знаю, зачем это. Ну их.

– Ландзо, – говорит врач, – у тебя не бывает… сейчас особенно… страхов, депрессии?

Я подумал.

– Да нет.

Ну тоскливо мне по вечерам, так это вполне объяснимо. И зачем об этом говорить…

– А обратно… на Анзору ты не хочешь?

– Нет, – говорю я. Это правда. Я не хочу обратно. Здесь я чужой, но и там… да, и там, как будто тоже не свой. Ничего там нет, что меня бы тянуло обратно.

– Ландзо, – сказал Ингор осторожно, – ты не хотел бы встретиться с представителем СКОНа?

Я вздрогнул. СКОН – космическая полиция, Служба Космической Охраны и Наблюдения. Местные Треугольные.

– Это не обязательно, – добавил Ингор, – тебя никто не осудит, если ты откажешься. Но мне кажется, так лучше было бы для тебя…

– Но что я… зачем это нужно?

– Видишь ли, – сказал Ингор, – я поднял все материалы… такие вот точки, как у тебя на спине – это большая редкость. И то, что ты описывал, это ваше орудие наказания – это не человеческая технология, Ландзо. Ты же сам говорил, это не ток, не химическое что-то, никто не знает, как это действует. Это сагонская технология.

Я стиснул зубы. Мурашки побежали по спине, и все следы от качалки сразу заболели.

– У нас нет никаких сагонов.

– Я понимаю, – согласился Ингор. – Но ведь ты можешь этого и не знать… просто ваше правительство каким-то образом сотрудничает… Ты не нервничай так, – добавил он, – это все не так страшно.

Я уже ведь читал о сагонах. В Космосе, точнее – в нашей Галактике (дальше редко кто пока залетал) цивилизаций много. Почти все они – человеческие, точнее даже сказать – все. Потому что нечеловеческие формы жизни цивилизации в нашем понимании и не образуют. А сагоны явились Цхарн знает откуда, по крайней мере, проследить их путь не удается и проникнуть в их область пространства просто так нельзя. Внешне они – в точности как люди. Наверное, они раньше и были людьми. Но каким-то образом развили некие суперспособности, и людьми быть перестали.

Они не люди. По крайней мере, они сами себя так обозначили. Они ведут себя как иной биологический вид, люди для них – конкуренты (и до сих пор люди выигрывали только благодаря своей многочисленности… сагонов-то немного). Сагоны умеют подчинять чужую волю… иногда, правда, встречаются люди, которых сагону подчинить не удается. Умеют читать мысли, опять же – у тех, кого удалось подчинить. Сагон может, в зависимости от своей силы, держать под контролем от нескольких десятков до тысяч людей. Люди эти называются эммендарами, и фактически автономно, без сагона, жить уже не могут… это хуже наркотической зависимости, и до сих пор нет средств вернуть человека, попавшего в зависимость, к нормальной жизни.

Эммендар является фактически марионеткой в руках сагона и подчиняется ему независимо от расстояния. И независимо, между прочим, от собственного сознания.

Кроме того, сагоны умеют телепортироваться в пространстве, двигать взглядом предметы и прочее, и прочее… Сагоны, говорят, не умирают своей смертью и не рождаются: каждый сагон – результат творчества целого коллектива предшественников, продукт биотехнологии. Кроме того, ходят слухи, что сагона вообще нельзя убить. Он просто покидает человеческое тело в ином облике – правда, его можно надолго обезвредить, но позже сагон воскреснет в новом теле.

Все это звучит, как полнейшая фантастика. Для меня – уж само собой. Для квиринцев… не знаю. Последняя большая война с сагонами закончилась около сотни лет назад. Но часть Галактики сагоны контролируют и все время пытаются увеличить свою долю. Поэтому столкновения с ними в Космосе – не такая уж большая редкость. Правда, неизвестно, сколько было действительных столкновений с сагонами и дэггерами, а сколько «эстарговских баек» на эту тему – рассказов преувеличенных или совершенно выдуманных.

Все же скорее квиринцы к сагонам относятся как к разновидности фольклорных существ – несерьезно. Вот, скажем, эти лимерики… К врагам не так относятся. Вот у нас, к примеру, враги – бешиорцы. Так разве мы стали бы сочинять про них песенки?

И столько вокруг этих сагонов накручено, столько разных историй, сказок, фильмов – не разберешь, где правда, а где художественная реальность.

Но одно известно точно, из вполне серьезной литературы. Сагоны действительно подчиняют себе чужую психику, и так, что не выпутаешься. И сагоны действительно захватывают чужие миры, обычно – руками своих эммендаров, и миры эти постепенно погибают, сначала духовно, а потом и физически.

Вот поэтому у меня и побежали по коже мурашки. Если я действительно нахожусь под контролем… А ведь я могу этого и не знать!

– Ингор, я уже… под контролем? – спросил я тихо. Врач внимательно посмотрел на меня.

– По-моему нет. У меня нет такого опыта… именно поэтому я прошу тебя встретиться с представителем СКОНа. У них есть люди, которые в этом разбираются.

Я опустил голову.

Да, он прав, конечно. Но мне-то каково! Может быть, я под контролем. Я представляю опасность для цивилизации… и что это значит? Расстрел или Сальские Острова – у них тюрьма на островах.

Ну что же, туда мне и дорога.

Я даже не понял, почему заколебался вдруг. Нет, не боялся я ни смерти, ни свободу потерять. И местных Треугольных не боялся… И когда я понял причину своего колебания, то испугался еще больше.

Мне стало страшно возвращаться домой!

Мне показалось, что вот дай я сейчас согласие на встречу со ско, и вернись домой – случится что-то непоправимое… Ужас меня достанет, тот ужас, который таится в углах пустой и темной квартиры ночью, когда ты один. Но что же это значит?!

Я поднял голову.

– Да… Я согласен, Ингор. Только… можно это сделать прямо сейчас, сегодня?

Мне нужно было подождать два часа. Слава Цхарну, все уладилось, ско обещал сразу же приехать, как освободится. Я погулял по аллее, снова поднялся на второй этаж. Начиная с четвертого этажа начиналась уже больница, стационар, а здесь – просто разные кабинеты. И огромный холл, зимний сад, с птицами, с вычурным фонтаном. Я присел на край фонтана, опустил руку в воду. Под тонким слоем воды стелились мохнатые водоросли, темные рыбки сновали в зарослях. И пахло водой, озером пахло. Я услышал голоса, выглянул осторожно из-за висячих пушистых ветвей. Привезли девчонку в инвалидном кресле, совсем молоденькую, вроде Рицы, как будто парализованную. Кресло само по себе ехало, а рядом шли две девушки постарше. Все трое бурно обсуждали какого-то знакомого, похоже – начальника, его нелегкую биографию и непомерные требования, и при этом то и дело хихикали.

Тут серв на моем запястье кольнул электрическим разрядом. Это Ингор вызывает, значит. Я поднялся и пошел к нему в кабинет.

Ско пришел без всякой формы. Просто невысокий, светловолосый, ладно скроенный человек, лицо остренькое, хищное, серые глаза цепко поблескивают. Протянул мне руку.

– Дэцин Вайгрен.

Я представился.

– Вот что, Ингор, – обратился ско к врачу. – Я думаю, мы вам тут мешать будем… где бы нам поговорить наедине и спокойно.

– Я как раз хотел вам предложить место. – Ингор первым подошел к раскрывшейся перед нами двери. – У меня прием сейчас…

Ингор привел нас в небольшую, затерявшуюся в самом углу холла комнатку. Здесь ничего не было, кроме журнального столика, экрана на стене и двух кресел. Извинившись, врач вышел, и мы остались один на один с представителем СКОНа.

– Вот что, Ландзо, – заговорил Дэцин по-лервенски, очень чисто. Я даже вздрогнул от неожиданности – так давно не слышал родную речь. Тон его тоже изменился – он говорил суше и тверже, – я перейду на «ты», не обижайся. Покажи мне твой номер.

Я протянул через стол левое запястье. Дэцин долго рассматривал метки. Потом вынул из кармана какую-то круглую штуку и провел над ними.

– Номер 128б-218, так?

– Сканер! – сообразил я.

– Ваши коды у нас есть. – Дэцин убрал сканер в карман. – Почему ты не захотел убрать номер, Ландзо?

Я замялся. Честно сказать, действительно – не хотелось. Я после первого разговора с врачом думал об этом… но очень трудно объяснить – почему. Если сформулировать словами – мне казалось, что вместе с номером я потеряю свое лицо полностью… я перестану быть анзорийцем, лервенцем, а может быть, и вообще – человеком. Теоретически я понимал, что это не так, что номер мне совершенно не нужен. А вот практически…

– Мне кажется… я стану другим человеком. Я боюсь… не знаю, почему. Но если надо, то можно убрать, – с облегчением добавил я, – это не проблема.

Да, вот оно… это не проблема – если меня заставят. Если за меня это решит кто-нибудь другой…

Трудно только самому решиться.

– Ты больше не двести восемнадцатый, – сказал Дэцин, – ты должен забыть об этом. Я говорил с Ингором – ты уберешь метку сегодня же.

– Хорошо, – согласился я. Раз надо – какие могут быть разговоры?

Дэцин пристально смотрел на меня. Руки он сцепил на коленях.

– Ландзо, ты веришь в Цхарна? Отвечай быстро.

Со мной еще никто так не говорил на Квирине. Это было не обидно, но… как-то я отвык.

– Не знаю… и раньше не знал. По-моему, у нас большинство не верит всерьез.

– Говори о себе, – остановил меня Дэцин.

Как будто я уже в чем-то виноват…

– Я не знаю. Я не верю в его реальность как человека… сверхчеловека. Я не могу такого представить. Но иногда, особенно раньше, на Анзоре, я чувствовал его. Как бы его присутствие,понимаете? Может быть, это был самообман.

– Как ты его чувствовал? Каким? Добрым, мудрым? Ты любил его?

– Любил? – я задумался, – не знаю. Он мудрый, да. Очень большой, великий… и холодный. Понимаете, холодный, как снежная вершина. Наверное, я его любил… хотя как его любить, он же не человек.

Дэцин все еще смотрел на меня изучающе.

– Вы были у нас? – спросил я. Дэцин кивнул еле заметно.

Я подумал, что впервые вижу перед собой самого настоящего квиринского шпиона. Я даже не верил в их существование! А вот этот человек жил, наверное, где-то в общине, работал, как все, на собрания ходил, кричал «Слава Цхарну!» И никто не подозревал… а если бы его разоблачили? Он здорово рисковал, между прочим. А может быть, кстати, его и разоблачили. Да нет, возразил я себе, если бы его разоблачили, он уже передо мной бы не сидел.

– Вы думаете, – спросил я осторожно, – я действительно… ну… под влиянием сагона?

Дэцин покачал головой.

– Нет, Ландзо. Ты не под контролем… – он умолк. И заговорил снова.

– Возвращайся к себе. Номер мы сегодня удалим. Ты можешь быть спокоен, Ландзо, ни один сагон тебя не достанет. Однако запомни – если хочешь жить дальше, вообще жить, ты должен стать квиринцем. Тебе не вернуться назад. Никогда. Ты не будешь больше общинником.

Дэцин замолчал и после этого заговорил на линкосе.

– Не думай ни о каких сагонах. Тебе нужно теперь учиться. Ты учишься? Это хорошо. Тебе нужно выбрать профессию, учиться, работать. Найти здесь друзей, это нетрудно. Здесь много хороших людей. Тебе никакая опасность не угрожает. Ты свободный человек, Ландзо. Я знаю, что это тяжело. Но это только поначалу. Все у тебя будет хорошо. Ты понял?