Антиквар

Трофейных.

Разобраться с каждой – у разных структур руки были коротки.

А в некоторых случаях, пожалуй, что и нос не дорос.

Чего уж цепляться к бедному студенту?

Осталась «Душенька» в чемодане.

Много позже, когда Всеволод Серафимович был уже известен и даже знаменит, он снова вернулся к этой теме. Снова были экспертизы и ученые споры – разумеется, совершенно в ином ключе, чем когда-то. Но, по сути, все осталось по-прежнему.

Просвещенная общественность, вслед за высоколобыми специалистами, отказалась признать кисть Ивана Крапивина. Хотя снова – и с гораздо большей помпой – пропела славу безымянному живописцу, создавшему шедевр.

В итоге Всеволод Серафимович на общественность плюнул – разумеется, гипотетически, – водрузил «Душеньку» в своем доме на самое почетное место и вдобавок велел прикрепить к массивному багету бронзовую табличку с именем Ивана Кравпивина.

Чтоб знали.

И выходит – знали.

В то роковое воскресенье убийцы забрали «Душеньку».

Портрет исчез вместе с другими крапивинскими и прочими работами, однако в официальный список похищенного, составленный и разосланный, как полагается в таких случаях, включен не был.

На картину не было атрибуции – документа, подтверждающего художественную и историческую ценность произведения.

Тогда никто не обратил на это внимания.

Часть вторая

Москва, 3 ноября 2002г., воскресенье, 11.15

Он и теперь улыбался, снова и снова возвращаясь мысленно к давешнему разговору, глубокому и непростому, каким бывает хорошее французское вино. И уж если приходится оно кстати – повезло, вечер удался. А вечер действительно удался.

Потому и пребывал теперь Игорь Всеволодович в прекрасном расположении духа. Так, улыбаясь, подъезжал к дому.

Предусмотрительно расчищенная дорожка вела к гаражу – автоматические двери бесшумно раздвинулись, освобождая проезд.

Подземная стоянка была почти пустой.

За большинством соседей машины подавали откуда-то извне, из каких-то специальных гаражей, в полном комплекте – с водителем, охраной, специальными номерами и сигналами, если требовалось – сопровождением.

Строго по желанию клиента.

Те, кто возил себя сам, уже отправились по делам – стрелки часов приближались к полудню.

И тем не менее в гараже было как-то людно.

Впрочем, Игорь Всеволодович еще не успел оглядеться, как рядом с ним оказались двое крепких ребят, одетых неброско, скорее спортивно, нежели элегантно.

– Господин Непомнящий, Игорь Всеволодович?

– Да, а в чем дело?

– Московский уголовный розыск. Вы не будете возражать, если мы все вместе поднимемся в вашу квартиру?

– Интересно, если я буду возражать – вы не подниметесь?

– Поднимемся, но чуть позже, когда привезут санкцию.

– Отродясь не был бюрократом. К тому же раньше сядешь – как говорят в вашем ведомстве – раньше выйдешь.

– Это точно.

– Ну, прошу!

– Еще одна просьба, Игорь Всеволодович.

– Мне пойти погулять?

– Нет, что вы. Просто машина… Пока мы все здесь – хотелось бы ее осмотреть.

– Валяйте. Если уж я пригласил вас домой, надо идти до конца, будем считать: машина – предмет интерьера.

– Спасибо.

Игорь все еще рассчитывал на недоразумение.

Дурных мыслей относительно прошлого инцидента не было – слишком убедительным и крепким было соглашение, достигнутое ночью.

Машину между тем обыскали быстро и аккуратно;

– Что в этом пакете?

– Картина.

– Боюсь, нам придется пригласить понятых.

– А домой их нельзя пригласить? Отказываться от полотна я не собираюсь.

– Мы вам верим, но – положено.

Далеко искать понятых не пришлось – два охранника, дежурившие в гараже, приблизились к машине с невозмутимыми лицами. Их можно было понять. Нейтралитет удобен для всякого случая. Как бы ни развернулись события потом.

«Душенька» была извлечена из пакета, продемонстрирована присутствующим.

Игорь Всеволодович сообщил, что картина принадлежит ему, хотя официально сделка еще не оформлена, потому как полотно находится у него менее суток.

– Это, – сказал старший из оперативников, – понятым уже не интересно. Если не передумали – приглашайте.

– Приглашаю!

В квартире, оглядевшись многозначительно, но скорее с одобрением, нежели наоборот, опера наконец персонифицировались в сознании Игоря Всеволодовича в троих вполне интеллигентных с виду молодых людей, одетых подчеркнуто небрежно, но без эпатажа.

На улице он бы принял их за компьютерщиков или мелких клерков риэлторской конторы.

– Итак, господа, вы пригласились ко мне для того, чтобы сообщить пренеприятное известие?

Операм поведение Игоря Всеволодовича импонировало. Он не впал в истерику, не стал оглушать именами высокопоставленных друзей, не хватался за телефон и даже не вспомнил про адвоката.

В итоге схожая манера общения была принята обеими сторонами.

Так было проще.

– В общем, да. Но прежде мы должны задать вам несколько вопросов.

– Тоже, возможно, пренеприятных.

– Валяйте.

– Итак, вы подтверждаете, что знакомы с Галиной Сергеевной Щербаковой?

– Подтверждаю. Я ведь уже говорил – не далее как вчера имел удовольствие приобрести у нее картину. Тогда, собственно, и состоялось знакомство. Документы не оформлены пока, тоже объяснял, но если надо – могу объяснить подробно. Знаете, ребята, я ведь не первый год занимаюсь антиквариатом – здесь нет криминала, поверьте. Странная история – это правда. Но не криминальная.

– А в чем странная?

– Это долго. Но если будете слушать, могу даже сварить кофе.

Идея попить кофе пришлась сыщикам по вкусу.

И слушали они внимательно.

А чего бы, собственно, не слушать?

История была захватывающая, даже для ушей искушенных. Для них, пожалуй, в большей степени, потому что изысканная была история, хоть и кровавая – тонкая и романтичная.

Однако ж закончилась.

– Стало быть, картину Щербакова принесла вам вчера, прямо в Центральный дом художника. На антикварный салон. И передала практически безвозмездно, руководствуясь, так сказать, благородным порывом. Картина-то, по идее, ваша. Я правильно излагаю?

– Абсолютно, но в отличие от меня – коротко.

Улыбчивый опер в этот момент шутки не принял или не заметил.

– Игорь Всеволодович, сейчас я задам вам вопрос, который уже задавал. Не удивляйтесь: в нестандартных ситуациях люди иногда путаются во времени, даже совсем недавнем. Итак, Щербакова с картиной появилась именно вчера, второго ноября, в субботу?

– Да.

– Вы категорически в этом уверены?

– Послушайте, ребята, не дебил же я! Салон работал вчера первый день. Собственно, вчера он открылся.

Понимаете? Не великое, конечно, но все же – событие.

Трудно спутать. Но может, вы уже объясните, в чем дело?

– Дело, Игорь Всеволодович, заключается в том, что второго ноября, в субботу, около десяти часов утра, Галина Сергеевна Щербакова была убита в своей квартире. Картина «Душенька», которой она очень дорожила как памятью об отце – боевом партизане. Герое Советского Союза, похищена. Такие дела, Игорь Всеволодович.

– Каком еще отце? При чем здесь партизан и Герой Советского Союза?! «Душеньку» мой отец привез из Германии, и до самой его гибели она находилась в нашем доме.

– Это, конечно, вопрос. И ответить на него, возможно, придется – ниточка, как говорится, может привести в далекое прошлое. Но – косвенный. Потому что убийство совершено в настоящем. Буквально вчера.

– И существует еще одно пренеприятное обстоятельство. Галина Сергеевна Щербакова вела дневник, очень подробный, надо сказать, так, знаете, по-стариковски: «проснулась, думала, по дороге в магазин встретила… Потом читала. Толстой иногда волнует меня, как раньше…» Так вот, в этом самом дневнике она не раз и не два – многократно упоминает о том, как вы атакуете ее с просьбой продать «Душеньку», а она все сопротивляется соблазну. И вот ведь какая незадача, Игорь Всеволодович, аккурат в среду, то бишь за три дня до смерти решилась-таки старушка расстаться с реликвией. Позвонила вам – подробно, кстати, описала ваше ликование. Вот. А встретиться договорились у нее дома, второго, в субботу. Она и про салон не забыла, написала, что вы попросили увидеться пораньше, чтобы успеть к открытию. И – похвалиться перед коллегами. Такие вот откровения… с того света.

– Бред какой-то. Полный бред. Бред. Я ничего не понимаю…

– Вот и не переживайте особо прежде времени. Случаи – они, как известно, бывают разные. А у старушек вроде нашей потерпевшей очень часто едет крыша. И далеко уезжает, должен заметить. Женщина, которая назвалась Галиной Сергеевной, вполне может оказаться преступницей, убийцей, мошенницей на доверии, вообще черт знает кем. Тогда копать нам – не раскопать.

– Но она ведь даже денег с меня не взяла!..

– О, Игорь Всеволодович! Сами знаете, где бывает бесплатный сыр. Неизвестно, в какую мышеловку вас пытаются заманить. Но как бы там ни было… И как, откровенно говоря, нам ни жаль, на данный момент вы – один из подозреваемых по делу. Потому прошу, как говорится, проследовать за нами. Не думаю, что надолго. Побеседуете со следователем, тот оформит протокол и, вероятнее всего, изберет мерой пресечения подписку о невыезде.

– Да ладно тебе человека кошмарить! Подписка, Игорь Всеволодович, можете даже не сомневаться. Так что в жизни вашей мало что изменится. Переживания, конечно, тревоги… Но если совесть чиста – простите уж за банальность, – чего колотиться-то? Ну, поговорите для собственного спокойствия с каким-нибудь адвокатом. Наверняка есть знакомые или приятели в этой сфере…

Москва, 3 ноября 2002 г., воскресенье, 14.17

– О, Елизавета! А мы уж собирались вам звонить.

Решили, может, передумали или – дела…

– Какие же дела в воскресенье? Хотя, наверное, многие теперь работают без оглядки на календарь. Я, собственно, и погорела на этом. Решила, в воскресенье машин мало, домчу минут за сорок – пятьдесят. Выехала за час – и вот результат. Простите.

– Не страшно. Сегодня все опаздывают. А вы в такую погоду сами за рулем. Не боитесь?

– Бывает не по себе, стараюсь не думать, да и привыкаю понемногу…

Девушка в рецепции института красоты, нового, дорогого, недавно открывшегося в Москве и потому чрезвычайно популярного, не сдержав испуганной досады, прикусила губу.

Персонал здесь муштровали даже не по европейским стандартам – принята была восточная традиция угождать клиенту всеми возможными способами.

В принципе восточная учтивость органично вписалась в общий стиль салона – здесь много внимания уделяли китайским и японским методикам, препаратам, даже кухне – в баре популярны были зеленые чаи, легкие закуски из риса, включая традиционные суси.

Восток вес еще был моден в Москве, хотя, понятно, чем шире становилось увлечение, тем заметнее меркла популярность. Ведь модно, как правило, лишь то, что ново, а главное – недоступно большинству. Хотя бы временно.

А в старушке Европе японский бум отошел уже лет пять, если не больше. Остались, правда, стойкие апологеты. Потом снова была йога. Теперь – просто хорошие диетологи, консультирующие постоянно. Как гинекологи или дашисты. Или психоаналитики – эти, пожалуй, никому не уступят пальму первенства.

Лиза размышляла об этом вскользь, лениво, не слишком погружаясь в легкие, случайные мысли.

Эти – другие.

Какая разница?

Она была свободна ото всего, даже от необходимости думать о чем-то всерьез.

Иногда это было очень даже приятно.

Иногда.

Девушка в рецепции тем временем лихорадочно думала о том, как исправить ошибку. Или вообще сделать вид, что ничего лишнего сказано не было?

Елизавета де Монферей, кстати, вела себя именно таким образом.

Может, действительно пропустила мимо ушей бестактное напоминание о том, что теперь самой приходится водить машину?

Нет, не пропустила.

Иначе не ответила бы так, как умеет иногда отвечать только она – доброжелательно, подсмеиваясь над собой, однако сразу становилось ясно, какая пропасть вас разделяет.

Только она – из всей массы именитых, состоятельных и даже прославленных клиенток.

Несмотря на все неприятности, свалившиеся, по слухам, на ее голову. Потому, очевидно, пришлось отказаться от личного водителя.

И, надо думать, еще от многих привычек.

Однако все же она держалась молодцом – эта Елизавета со сложной французской фамилией.

И – черт побери! – хорошо было бы когда-нибудь стать такой, как она, Или хоть немного похожей.

Пусть к сорока – а ей, возможно, теперь уже несколько больше.

Не важно.

Девушка из рецепции согласна была ждать сколько угодно.

Лиза между тем, переодевшись в уютный махровый халат и косолапые, совершенно домашние тапочки, аккуратно – дабы не растянуться на ковре – шлепала в кабинет массажа.

Массаж, однако, будет несколько позже – сегодня она решила холить себя по полной программе. А это значит, что сначала тело густо намажут ароматным глинистым веществом, созданным, как утверждает врач-японец, по какому-то древнему самурайскому рецепту, из морской глины, океанического пепла и еще бог знает чего.

Откровенно говоря, Лиза предпочитала не вникать в подробности.

Главное – удовольствие.

Даже – блаженство.

Вымазанное в грязи тело обернут тонким пластиком, а сверху укутают, как младенца в конвертик, в одеяло-грелку, которое будет медленно нагреваться, отчего грязь станет таять.

И вернется вопреки всем физическим и биологическим законам забытое вроде бы навсегда ощущение.

Одно из первых человеческих.

Ощущение эмбриона в материнской утробе.

Вот такая предстояла ей радость, длящаяся без малого час.

«Это ли не счастье?» – подумала Лиза, когда, совершив весь ритуал, вежливый японец удалился, пригасив свет и включив тихую музыку.

Иногда она убаюкивала – Лиза спала всю процедуру, просыпаясь с ощущением небывалой свежести.

Иногда – просто расслабляла до невозможности, и ленивые мысли неспешно плескались в голове, порой совершенно не связанные между собой. И вообще непонятно откуда взявшиеся.

Поток сознания.

Сегодня, однако, все вышло иначе – дурацкий вопрос девчушки в рецепции, конечно, не проскользнул мимо.

И не обидел – напрасно та закусила губки.

Однако вызвал мысли, которых, возможно, Елизавета сейчас не слишком хотела.

Но делать было нечего – они пришли, вернее, всплыли откуда-то из глубин души.

Что ж, подумаем, порассуждаем, не впервой.

В конце концов, она сама, особенно прежде, подолгу размышляла над тем, как сложилась судьба. И всякий раз приходила к выводу – хорошо сложилась.

Даже без личного шофера.

А может, именно потому, что без личного шофера.

Москва, 3 ноября 2002 г., воскресенье, 16.44

Разговор продолжился в лифте. Легко и с некоторой даже иронией. Трое сыщиков успокаивали главного подозреваемого. Отношение к Непомнящему, несмотря на фантастическую историю убитой старушки, ни у кого из них, похоже, не изменилось. Скорее – наоборот. Игорь Всеволодович был явно симпатичен всем троим.

В мраморном холле невозмутимые секьюрити, завидев процессию, демонстративно отвернулись. Таковы, надо полагать, были инструкции.

– Наша машина снаружи. Но знаете, Игорь Всеволодович, не вижу необходимости ехать вместе. Потом вам придется как-то добираться с Петровки. По такой-то погоде… Бежать, я так думаю, вы не собираетесь.

– И вряд ли соберетесь… Себе дороже. Так что идите в гараж, садитесь в свой распрекрасный Leksus и следуйте с комфортом. Мы подождем у выезда. И – малым ходом следом. Идет?

– Ну… Если вы… Я, разумеется, не против.

– Вот и мы не против. Выходит – полный консенсунс.

Серая ледяная каша толстым слоем покрывала мостовую.

Снегопад, как всегда, потряс воображение городских властей настолько, что напрочь парализовал муниципальную волю, а вместе с ней и жизнь мегаполиса.

Машины ползли с черепашьей скоростью, некоторые решались на отчаянный рывок, пытаясь вырваться из общего потока.

Наказание было скорым и практически неизбежным.

На каждом перекрестке и просто посреди улиц замерло множество автомобилей, прильнувших друг к другу, как родные, порой слившихся в своем транспортном экстазе в единое целое.

Изрядно покалеченное.

Вокруг суетились возбужденные владельцы, переругивались меж собой с разной степенью интенсивности, надрываясь, объясняли что-то своим мобильным телефонам.

Кокетливая Toyota-RAF4, перламутрово-розовая – ей бы парить в облаках, а не месить городскую грязь, – вывернулась откуда-то сбоку. И нанесла удар, которого никто не ждал. Неожиданно сильный.

МУРовскую «девятку» – неотличимую от прочих скромных тружениц, неприметно серую, без нарядных полицейских штучек – развернуло по диагонали.

Крыло даже издалека казалось клочком мятой бумаги.

Надо полагать, этим дело не ограничилось.

Хозяйка Toyota, дама совершенно под стать авто – розовая, перламутровая, к тому же в светлых пушистых кудельках, – из машины выходить не спешила, но уже отчаянно названивала кому-то по мобильному телефону.

Сыщики, напротив, высыпали в полном составе, сообразно законам жанра взяли Toyota в плотное кольцо.

Leksus Непомнящего немедленно оттеснили опытные водители, пытавшиеся, пока не скопилась солидная пробка, проскочить место аварии.

Он помахал операм рукой, давая понять, что попытается припарковаться где-нибудь поблизости.

Те поняли – двое по крайней мере согласно кивнули головами.

Но заняты были, понятное дело, блондинкой в кудельках.

Та, похоже, забаррикадировалась в салоне и готовилась к осаде.

Пробраться к бордюру оказалось делом нелегким.

Игорь Всеволодович изрядно потрудился, выруливая буквально миллиметры, чудом избегая столкновений, при этом неуклонно следуя к намеченной цели.

Оказавшись наконец у тротуара, он был измучен, разбит и опустошен фигурным вождением на грани фола настолько, что главное событие последних часов вроде бы отступило на второй план.

Однако ж – только вроде.

Сознание не упускало его из виду ни на мгновение, а подсознание… Впрочем, как любому нормальному человеку, Игорю Всеволодовичу не дано было знать, что творится в его подсознании.

И все же анализируя после странный, необъяснимый по сути свой поступок, он догадался, а вернее, предположил, что в тот самый миг правило бал именно оно, его подсознание.

Оно намекнуло ему, что бордюр невысок, тротуар – узок и, как ни странно, безлюден, а дом, напротив которого остановился Непомнящий, разделен пополам большой открытой аркой.

«Наверняка сквозной», – шепнуло оно же.

Имея в виду и арку, и двор большого «сталинского» дома, занимавшего полквартала.

Дальнейшее было делом техники.

Сознание вроде бы даже не участвовало в происходящем, по крайней мере его голоса не было слышно.

Игорь Всеволодович аккуратно въехал на тротуар, медленно, дабы не привлекать внимания, пересек его и, только миновав арку, вдавил педаль газа до-упора.

Слава Богу, двор был пуст.

К тому же он действительно оказался сквозным.

Другая арка вела на параллельную улицу, отнесенную довольно далеко, к тому же с односторонним движением.

Еще одно маленькое чудо – нынешние городские катаклизмы вроде не коснулись этой мостовой. Или пришедшие в себя городские власти уборку города начали именно с нее. Поток машин был плотным, но двигался довольно быстро.

Москва, 1976 – 1983 гг.

На самом деле все или почти все то, что говорили о Лизе Лавровой, ставшей несколько позже Лизой Лемех и, наконец, превратившейся в Елизавету де Монферей, в московском бомонде, было правдой.

И одновременно не правдой.

Не ложью, сознательно искажающей истину, но и не истиной.

Ибо истину пестрый социум, всерьез считающий себя «светом» и даже «высшим светом», просто не мог постичь.

То ли души не хватало, то ли образования и серых клеток.

Не мог.

Да и Бог с ними, смешными, ряжеными самозванцами.

Главное – разобралась сама.

Это дорогого стоило.

Едва пришло Лизе Лавровой время «выезжать», как сказали бы в позапрошлом веке, она не стала медлить.

Немедленно окунулась с головой в водоворот развлечений и увлечений, именуемых в ту пору – в середине семидесятых годов XX века – светской жизнью. Причем относительно всего прочего, что происходило тогда в стране, эта жизнь действительно в некотором смысле была светской. Потому что положение ее родителей, по определению, гарантировало Лизе прочные позиции в блестящей когорте «тех девушек».

Впрочем, в Советской империи этим термином не пользовались и вряд ли знали, что емкое английское «those girls» означает не просто компанию девиц, объединенных по какому-нибудь принципу, а совершенно особенных девушек. «Young ladies», являющих собой юную поросль национальных элит по обе стороны Атлантики.

И хотя в Советском Союзе о существовании «those girls» даже не догадывались – «те девушки» в стране победившего социализма были.

И какие!

Им бы возможности настоящих «those girls» – «те» в момент обратились бы в бледные тени наших номенклатурных девочек.

Впрочем, относительно возможностей – вопрос далеко не однозначный.

К примеру, юная дщерь кого-то из партийных бонз вряд ли рискнула бы появиться на парижском показе «haute couture» и, небрежно повертев носиком, приобрести некоторую часть коллекции.

Или на личном самолете махнуть на недельку на Барбадос.

Но!

Мог ли, к примеру, Аристотель Онассис, уставить очередной свадебный стол несчастной Кристины парадным севрским фарфором из Лувра или водрузить на блистательную голову Марии Каллас диадему Марии Стюарт, хранящуюся в Британском национальном музее?

Словом, здесь было о чем поспорить.

И подумать.

Но главное все же, что выгодно отличало наших принцесс от тех, кто сверкал белозубыми улыбками, загорелыми телами, знаменитыми бриллиантами и boy-friend-ами со страниц глянцевых журналов, была, безусловно, их абсолютная исключительность.

Недосягаемость.

И никаких там сказочек про чистильщика обуви, ставшего миллионером!

Правящий клан был замкнут и – по словам собственного вождя – бесконечно далек от народа. Сиречь – прочего народонаселения страны. Намного дальше, нежели в ту пору, когда писаны были пророческие строки.

К тому же тщеславие не случайно считается любимым пороком сатаны.

Возможность испытать это пагубное, но, бесспорно, сладостное чувство у наших героинь была практически безграничной.

Промчаться в открытом кабриолете Bugatti по трассе Монте-Карло, в нарядном потоке таких же блистательных, совершенных, именитых… et cetera?

Ничтожное удовольствие по сравнению с поездкой в неуклюжем папином «ЗИЛе» по расчищенной мостовой. Развлекаясь при этом от нечего делать видом сбившихся в плотное испуганное стадо машин, неотличимых друг от друга, автобусов, набитых до отказа сплющенными человеческими особями. Замечая иногда их взгляды – любопытные, но покорные и заранее согласные на все, что придет в папашину маразматическую голову.

К тому же наши принцессы могли не бояться конкуренции – в каждой возрастной категории, на каждой ступени номенклатурной лестницы их количество было известно с рождения и почти неизменно. Равно как и количество принцев.

Будущее, таким образом, было открытой, читаной-перечитаной книгой, вроде романа «Как закалялась сталь», с обязательным рефреном: «Чтобы не было мучительно больно…»

Итак, «та девушка» Лиза Лаврова – дочь карьерного дипломата, дослужившегося до ранга посла Советского Союза, к тому же в приличной европейской державе, – в семнадцать лет получила относительную свободу, став студенткой.

Разумеется – МГИМО.

И немедленно очутилась в водовороте самых замечательных, развеселых событий и приключений, на которые в те времена хватало пороху и фантазий у московской «золотой молодежи».

Жизнь была бурная, расписанная по минутам.

К занятиям Лиза, несмотря ни на что, относилась серьезно и училась прилично.

Однако ж, помимо лекций и семинаров, успеть надо было неимоверно много. Премьеры в театрах, Доме кино, ужины в ресторанах, визиты к труднодоступным парикмахерам и портным.

Поездки за город – бесконечная череда чьих-то дач с неизменными каминами, шашлыками и грузинским вином.

Еще – просто вечеринки в разных модных домах, где на крошечном пространстве – советских все-таки! – квартир собиралось несметное количество людей, в большинстве меж собой незнакомых. Но в этом, пожалуй, и была особая прелесть.

Она очень быстро усвоила правила этого круга.

И первое – мужчин следует менять, относиться к этому легко, даже если в этот момент менять не очень хочется. Потому что, во-первых, страдания унизительны, во-вторых, обязательно появится кто-то новый, как правило, много лучше.

Еще она быстро усвоила, что секс – это нечто вроде танца или партии в теннис.

Иногда удовольствие бывает умопомрачительным, иногда – так себе, иногда – ничего, кроме разочарования, а то и брезгливой гадливости.

Но такова жизнь.

И главное – это тоже было правило клана – недопустимо смешивать секс с теми чувствами, что иногда рождаются в душе – симпатией, ощущением душевного родства, привязанности, порой нежности или жалости.

Ни в коем случае!

Зерна – от плевел!

И никак не иначе.

Единственное, что она еще не решила для себя окончательно, – как следует относиться к будущему мужу?

В том, что замуж нужно будет идти в определенное время – не раньше и не позже, – она знала точно.

Тоже – правило.

Все, однако, решилось быстро и как бы само собой, не оставляя места для принятия собственных решений.

Управляющим совзагранбанком в той европейской державе, где представлял империю Лавров-папа, назначили никому не известного товарища Лемеха, в семье которого подрастал сын – Леонид. И тоже, между прочим, готовился вступить на перспективную стезю международного банковского дела.

Молодой человек неприметной, но скорее приятной наружности, неплохо образованный, в меру интеллигентный, обладавший даже некоторым чувством юмора. И главное, он был готов – возможно, даже искренне – следовать неписаным правилам клана.

«Чего ж вам боле?» – воскликнул однажды классик по схожему поводу.

Дело сделалось быстро.

Молодые провели медовый месяц в Югославии, в Москве их ждала вполне приличная двухкомнатная квартира на набережной Тараса Шевченко. Некоторое время теперь предстояло жить относительно тихо и пристойно, в ожидании назначения Лемеха-младшего в какую-нибудь подобающую – стараниями обоих отцов – заграницу.

И – жили.

Кстати, занимавший некогда Лизу вопрос о соотнесении в замужестве любви и секса, к счастью, решать не пришлось.

Эмоций, даже отдаленно напоминающих любовь, муж не вызывал, с сексом справлялся на троечку, порой – на тройку с плюсом.

Терпимо.

И снова, пожалуй, впору пришелся классик: «Чего ж вам боле?» ан нет!

Оказалось – требуется иногда и более.

И даже не то чтобы требуется – незвано, негаданно само вторгается в душу, пропитывает ее медленно и незаметно или сразу переполняет до краев.

Как у кого.

Не суть, главное, наступает момент – становится необходимым, жизненно важным. А если уж совсем всерьез – много важнее, чем сама жизнь.

Пришла беда – открывай ворота.

Случилось такое с Лизой.

Сложись по-другому – быть может, никакой беды, никаких ворот, – напротив, сплошное и бесконечное счастье.

Однако ж сложилось именно так, как сложилось.

Любовь, рухнувшая на нее с небес, обернулась бедой. Прилипшей надолго, как трудноизлечимая хворь, как и та – причиняя боль, опутывая паутиной тоски и безнадежности.

Москва, 3 ноября 2002 г., воскресенье, 18.10

Это было полное помешательство, отягощенное идиотизмом в квадрате.

Как минимум.

Идиотизм заключался в том, что добрых полтора часа он без всякой цели катался по Москве. Слово «катался», произнесенное в тот день применительно к автомобильной поездке по столичным магистралям, люди, пережившие это испытание, могли воспринять неадекватно и в лучшем случае нервно рассмеяться.

Однако ж он именно катался – то есть колесил по городу, никуда не спеша и уж тем более ни от кого не прячась.

Маршрута не было даже приблизительного – Игорь Всеволодович ехал, как говорится, куда глаза глядят, а глядели они, надо сказать, по сторонам, причем с интересом все возрастающим.

Город, оказывается, разительно изменился.

Возникли целые улицы, причем не на задворках, на пустырях, как когда-то, – в самых заповедных московских уголках.

Нарядные, чистые, сияющие умопомрачительными витринами дорогих магазинов и пестрым разнообразием лавчонок подешевле.

С бесконечными ресторанчиками и кафе, очень разными и соответственно рассчитанными на разную публику.

У тех, что подешевле, почти обязательно красовались у входа аккуратные дощатые стенды на ножках, извещали о сегодняшнем меню и… неизменно рождали в душе далекие школьные воспоминания. Потому, наверное, что меню дня писано было мелом. Как в школе.