Рожденная чародейкой (Властители рун - 3)

      Вскоре на постоялый двор набежал народ - добрая половина деревни. И Миррима услышала, как кто-то из крестьян громко сказал:
      - Говорят, тут одного рыцаря королевский чародей превратил из мерина в жеребца!
      В зале сразу же наступила тишина. Потом собравшиеся начали хихикать и подталкивать друг друга локтями, бросая взгляды на Боринсона. Он делал вид, что не замечает, но лицо его побагровело. Весть о чудесном исцелении, будто бы совершенном Биннесманом, разлетелась с невероятной быстротой. На него украдкой пялились все. Словно ждали, что он сейчас прямо у них на глазах отрастит себе новый комплект мужских органов.
      Затем вошла хозяйка и спросила:
      - Желают ли сэр и мадам... э-э-э... отдельную комнату?
      Боринсон наконец взорвался. И закричал:
      - Зачем? Будет мне нужна случка, займусь этим на улице, как кобель, там уж всяко поменьше народу!
      Посетители примолкли. Кое-кто начал пятиться поближе к стойке, опасаясь, как бы рыцарь не вытащил сгоряча оружие.
      Боринсон отшвырнул кружку и выскочил на улицу, весь красный, не зная, куда девать глаза. Миррима тихо извинилась перед хозяйкой, положила на стол деньги и выбежала вслед за мужем.
      Она радовалась, что не пришлось доедать завтрак.
      Боринсон быстро вошел, почти вбежал, в конюшню. Начал седлать своего коня, большого, могучего, специальной породы, способного нести вес рыцаря в полных доспехах и вес собственной брони.
      - Идиоты проклятые, - бормотал он, подтягивая подпругу.
      Затем повернулся и посмотрел на жену, ожидая, пока та заберется в седло.
      - Кричать на хозяйку было ни к чему, - сказала Миррима. - Она ничего дурного не имела в виду. Это маленькая деревушка. Приезд сюда Короля Земли - это величайшее событие со времен... да за все времена. Конечно, люди будут о нем говорить.
      Лицо Боринсона так и горело от смущения. Он пробормотал:
      - Эх-ой, даддли-ой! Как растут его орешки, не смешно ли, братец мой?
      - Не поняла.
      - Мои... моя беда станет темой для песен всех до единого менестрелей, - сказал он. - Сколько лет уже они поют эту проклятую балладу про меня и барона Полла.
      И он был прав. Куда бы он сейчас ни отправился, его ожидало всеобщее внимание. Остановить слухи было невозможно. Оставалось только надеяться, что его не будут считать теперь лишь наполовину мужчиной.
      - Ну что ж... - начала Миррима рассудительно, - если кто спросит, я скажу чистую правду: орешки у тебя выросли еще больше, чем были. И стали самыми волосатыми и самыми поразительными орешками, какие когда-либо украшали мужчину.
      Боринсон на мгновение замер. Потом сказал:
      - Правильно! Так и говори.
      И улыбнулся так озорно, что Миррима смешалась, пытаясь понять выражение его лица. В выражении этом смущение и страх боролись с искренним весельем.
      Она забралась на коня-великана. Он вскочил сзади в седло, и они выехали из Балингтона.
      Долгое время оба молчали. И молчание это казалось неловким. Боринсон легко придерживал ее одной рукой, обхватив под грудью. Подбородок его касался ее плеча.
      Он должен был чуять запах ее волос, тепло ее кожи сквозь ткань блузы. Мирриме хотелось, чтобы он поцеловал ее или хотя бы обнял покрепче. Но их разделяло слишком многое. Они по-прежнему были чужими людьми, а не мужем и женой.
      Ей же хотелось большего.
      - Раз уж мы едем вместе, - сказала Миррима, когда они добрались до разоренных земель, - нам надо хотя бы разговаривать друг с другом о чем-то.
      - Согласен, - сказал Боринсон без особой охоты.
      - Расскажи о себе что-нибудь, чего я не знаю, - попросила Миррима.
      - Я не люблю пудинг и заварной крем, - ответил Боринсон. - Терпеть не могу. Все эти желе...
      - Хорошо, - сказала она, - теперь буду знать, какие тебе печь пироги. Расскажи еще о чем-нибудь важном.
      Он должен понять, чего она хочет. А хочет она, чтобы он открыл ей душу, рассказал о самых своих сокровенных желаниях.
      - Нет у меня ничего важного.
      - Ну тогда расскажи о Саффире, - сказала Миррима, нарочно выбрав тему, на которую ему хотелось говорить меньше всего. - Какая она была?
      - Самодовольная, - ответил Боринсон.
      - Почему ты так решил?
      Он тяжело вздохнул.
      - Она расспрашивала меня о тебе. Хотела знать, красива ли ты. Хоть и знала, что тебе с ней не сравниться.
      - И что ты ей сказал?
      - Тебе этого лучше не слышать, - ответил он. Миррима поняла, что ничего лестного и впрямь не услышит. - Я не мог на нее смотреть, не мог слышать ее голос, чтобы не чувствовать себя при этом ее рабом. Но я скажу тебе, какой она была. По-моему, совершенной пустышкой. До безумия любила Радж Ахтена и ничего не знала о мире. Я даже боялся, что она нас предаст.
      Но там, на поле битвы, она меня удивила. Показала себя отважной и доброй. Будь она еще и умной, так могла бы остаться в живых.
      Главное же, что в ней было - это только ее красота.
      - Ты так говоришь, чтобы меня успокоить, - запротестовала Миррима. Два часа назад ты ее вроде бы любил.
      Он немного помедлил с ответом.
      - Сейчас я говорю, что я думаю о ней. Что я думаю и что я чувствую совершенно разные вещи. И то, и другое - правда. Может быть, ты права. Может быть, я не знаю, что такое любовь.
      - Моя старшая сестра не советовала мне выходить замуж за воина, задумчиво сказала Миррима. - Говорила, что их учат подавлять все нежные чувства.
      - Не было у меня никогда нежных чувств, - сказал Боринсон.
      Она бросила на него через плечо косой взгляд.
      - Вот как? Даже в Башне Посвященных?
      Переходя от одной опасной темы к другой, она пыталась вывести его из равновесия. Но сейчас по выражению его лица поняла, что задела его слишком сильно.
      - Я... я скажу тебе правду, - весь дрожа, заговорил он. Голос его зазвучал громче. - Ты сказала, я не знаю, что такое любовь, и я признаюсь да, не знаю. Любовь - это ложь. Моя мать ненавидела меня с самого рождения. И я это понимал еще младенцем.
      - Она ненавидела твоего отца, - поправила Миррима. - Аверан мне говорила. Просто ты, к несчастью, был на него похож.
      - Нет, - сказал Боринсон. - Она ненавидела именно меня. - Он пытался говорить небрежно, но рана была слишком глубока. И в голосе его слышалась боль. - Когда среди женщин заходил разговор о детях, она тоже вспоминала о любви. "Ох, я так обожаю моего малютку Ивариана!" И посматривала на них украдкой - верят ли.
      Но этим она всего лишь хотела показать своим подругам, что она тоже хорошая мать.
      - Нет, она, конечно, не была тебе хорошей матерью, - сказала Миррима. Прошлого уже не изменишь, думала она про себя. Но хотя бы смягчить эту боль. - Может быть, она тебя и не любила. А я люблю.
      - За что? - спросил он раздраженно. - Что же хорошего в муже, который не может подарить тебе ребенка?
      - Ну, в таком муже тоже можно найти немало хорошего, - сказала она. Он может вместе с мною возделывать наш сад и греть меня в постели по ночам. Он может разделять со мной заботы и печали, которые я не открою никому другому. И именно его я хочу держать за руку, готовясь переступить смертный порог.
      - Люди себя обманывают, - сказал Боринсон. - Они так сильно хотят любви, так усердно ищут ее, что в конце концов притворяются сами перед собой, будто нашли. Женщина, встретив какого-нибудь никчемного глупца, убеждает себя в том, что обнаружила сокровище, "невиданную драгоценность", которую никто больше не может понять и оценить. Какая чушь! И эта любовь ничего не значит. Люди плодятся и плодятся. Мир полон дураков, которым ничего больше не надо, кроме как производить потомство. Я этого не понимаю!
      Боринсон умолк. Он говорил так быстро, что даже задохнулся.
      - Не понимаешь, что такое желание? - спросила Миррима. - Ты не чувствовал желания по отношению к Саффире? И не чувствовал его, когда впервые увидел меня?
      - Плотское влечение не имеет ничего общего с любовью - во всяком случае, с той любовью, которую я хочу. Этого мало.
      - Значит, ты хочешь большего, чем плотское влечение? - спросила Миррима.
      Он заколебался, словно почувствовал в ее тоне ловушку.
      - Да, - сказал он. - Самая крепкая любовь основывается на уважении. Даже когда желание угасает, остается хотя бы уважение.
      - У тебя есть мое уважение, - сказала Миррима. - И желание с моей стороны тоже есть. Но мне кажется, что любовь состоит не только из этого.
      - Ну, - сказал он, как будто ему было интересно, что она скажет, но Миррима не сомневалась, что ему хочется только спорить с ней.
      - Я думаю, - сказала она, - что всякий, кто рождается на свет, достоин любви. Любви своей матери достоин каждый ребенок, даже если он родился уродом или дурачком. Это все знают. Все чувствуют в глубине своей души, когда видят ребенка.
      Боринсон молчал, и на этот раз он, кажется, действительно прислушивался к ее словам.
      - Ты родился достойным любви, - убежденно произнесла она, - и если твоя мать тебе ее недодала, то виноваты в этом вовсе не твои недостатки. Более того, - добавила Миррима, - мы и остаемся достойными ее. Ты клянешь людей за лживую любовь. И говоришь, что никто не находит на самом деле никаких "сокровищ". Но люди лучше, чем ты о них думаешь. Даже в самых худших из них таится что-то, что может разглядеть не всякий.
      Когда мужчина и женщина влюбляются друг в друга, меня это не удивляет. А наоборот, радует. Я тоже не понимаю порой, какие такие достоинства они видят друг в друге, которых не вижу я. Но я уважаю людей, которые способны любить всей душой.
      Боринсон холодно заметил:
      - В таком случае, меня ты уважать никогда не будешь.
      - Я тебя уже уважаю, - сказала Миррима.
      - Сомневаюсь.
      - Потому что ты сам себя не уважаешь. Боринсон разозлился. И попытался сменить тему.
      - Ну ладно, в твою игру я поиграл. Рассказал тебе такое, чего ты обо мне не знала. Теперь ты расскажи о себе, чего я не знаю.
      - Я получила немного даров, - сказала Миррима. - И научилась стрелять из лука.
      - Что у тебя появились дары, я заметил. Где же ты взяла форсибли?
      Но рассказать ей не позволила скромность. Да он и без того вскоре должен был все узнать.
      - Мне дала их королева.
      Боринсон больше не расспрашивал. Решил, видимо, что это был просто подарок.
      - Ну, - сказал он, - чего я еще о тебе не знаю? Он как будто уже успокоился. Но Миррима вовсе не хотела менять тему разговора.
      - Даже когда я была маленькой, - начала она, - я все равно понимала, что отец и мать очень меня любят. У них хватало сил, чтобы позаботиться обо мне, когда оба они были уставшие - ведь они работали целыми днями, чтобы меня прокормить. Случись мне упасть, меня сразу подхватывали. И я была счастлива, может быть, потому, что имела то, чего не имел ты. Любви я училась из первых рук, от людей, которые умели любить.
      И я поняла следующее: истинная любовь включает в себя и плотское влечение, и уважение. Но главная ее составляющая - это преданность, - о преданности Боринсон не упомянул, давая свое определение любви, и Миррима вдруг сообразила, что ее-то он никогда и не видел. - И тебе не хватает именно преданности!
      Муж ее глубоко вздохнул. Миррима ожидала возражений, но он лишь крепче прижал ее к себе и промолчал, как будто слова ее заставили его задуматься.
      И она поняла, что совершенно права. Боринсон умел уважать других людей, и даже сострадание не было ему чуждо. Но что такое преданность, он действительно не знал. Этой стороне любви его жестокосердная мать не могла научить своего сына.
      Миррима захотелось было взять свои слова обратно, извиниться перед ним. Но тут же она решила, что делать этого не стоит. Пусть знает правду.
      Может быть, даже и хорошо, что он теперь евнух. Миррима была готова к тому, что муж ее, невзирая на все усилия чародея, никогда уже не станет мужчиной. Возможно, это было к лучшему. Ведь заниматься любовью еще не значит любить, а люди слишком часто путают одно с другим. И если она сможет научить его истинной любви, научить его преданности, возможно, она и без Биннесмана сумеет исцелить его душевную рану.
      Она накрыла своей рукой обнимавшую ее руку мужа, прижала покрепче. Но долгое время еще они ехали молча. Мирриме надо было сказать Боринсону, что она собирается с ним в Инкарру, но она никак не могла решиться.
      Не доезжая семи миль до Карриса, они заметили среди мертвых полей боевого скакуна без всадника, волочившего за собой поводья. Пришлось свернуть с дороги и проскакать милю в сторону, чтобы его поймать. Пятна крови на седле говорили о том, что хозяин уже больше никогда не предъявит на него свои права, и потому Боринсон взял его себе.
      Когда они добрались до Карриса, Габорн уже покинул город. И жители уходили из него. Все дороги были забиты беженцами.
      Обычные, без даров, солдаты из Мистаррии и Индопала шли на север восстанавливать и укреплять разрушенные крепости. Измученные пехотинцы с тяжелыми ранцами на спине брели прямо по почерневшим полям. И горожане спешили уйти подальше любыми путями.
      Вокруг дыры, оставленной мировым червем, толпились сотни людей.
      Миррима и Боринсон задержались в Каррисе ровно на столько, чтобы муж ее успел взять полдюжины даров - силы, ловкости, ума, слуха, зрения и метаболизма. Остальные дары он попросил передать ему через векторов на следующий день. Жизнестойкость брать и вовсе не решился, боясь, что из-за загрязненного воздуха в городе Посвященные могут заболеть и умереть. С этим лучше было подождать.
      Потом они выехали из города, и Боринсон остановился, чтобы вырубить в качестве трофея пару зубов опустошителя, один для себя, другой для Мирримы. И сказал, что закажет резчику отделать их.
      Покинув Каррис, они добрались до гор Брейс. Склоны предгорий были поражены чарами и мертвы, но выше, в горах еще пылали все краски осени, и заснеженные вершины слепили глаза своей белизной.
      Опустошители проложили тропу напрямую через горы, но Миррима и Боринсон поехали по дороге.
      Вскоре они догнали Габорна. Мирриму предстоящая встреча с рыцарями и лордами тревожила - что же ей говорить, в самом деле, если начнутся расспросы о самочувствии ее мужа?
      ГЛАВА 21. СЕРАЯ ЗМЕЯ
      Весьма удивительно костное строение головы опустошителя. Череп напоминает формой лопату. И многим случалось видеть, как чудовища действительно копают головами землю.
      Возможность копать им дают три костяные пластины, образующие "лезвие", как его иногда называют. Пластины эти столь тверды, что их невозможно пробить копьем. Но соединяются они хрящами и под давлением могут смещаться независимо друг от друга.
      И потому опустошители способны, прячась среди камней, сжиматься совершенно невероятным образом, как тараканы. Радж Чамануран из Индопала был однажды свидетелем том, как опустошитель двадцати футов ростом сжал свое туловище настолько, что втиснулся в тоннель под каменной скалой, бывший всего семи футов высотой.
      Эти подвижные пластины можно было бы счесть чудом телесного устройства. Но они же являются и самым слабым местом опустошителей.
      Мозг расположен слишком близко к поверхности такого лопатообразного черепа - всего в футе у опустошителя средних размеров. Три костные пластины сходятся, образуя "заветный треугольник", самое уязвимое место чудовища.
      Отрывок из "Свода наблюдений над опустошителями" мастера очага Дангильса.
      Дорога через предгорья привела отряд Габорна к спуску на плато. В горах Брейс всю ночь шел снег, но к утру небо расчистилось, и в этих местах снега на земле почти не было.
      Габорн остановился под тремя тополями. Рядом натянул поводья его Хроно. Над головами их трепетала на ветру золотая листва, а они смотрели на раскинувшуюся внизу равнину. По ней двигалась орда опустошителей. Чудовища, общим числом около шести тысяч, шли нестройными рядами по восемь-десять носителей клинков, растянувшись почти на десять миль. Петляя среди холмов, колонна их переправлялась через серебрившийся среди лесов ручей. Габорн прищурился, и колонна эта показалась ему серой змеей, ползущей по лугу. Змея двигалась в сторону маячившей впереди старинной разрушенной крепости на Манганской скале, перед которой высилась огромная статуя самого Манга-на, с гордым видом смотревшего куда-то вдаль поверх войска чудовищ.
      Иом тихо сказала:
      - Я даже не представляла, что их так много.
      Она вместе с Габорном видела орду опустошителей в Камнях Видения Биннесмана, но зрелище это не было столь отталкивающим, как то, что открылось сейчас их глазам.
      Даже на таком расстоянии земля под ногами содрогалась под тяжестью их шагов и слышно было дребезжание их набрюшных щитков.
      Габорн оцепенело смотрел на колонну чудовищ. Где-то там был опустошитель, которого он искал.
      Воины Скалбейна за ночь убили много этих тварей, но поиск среди павших Пролагателя Путей успехом не увенчался. Два чудовища как будто подходили под описание Аверан, но девочка, взглянув на них, сказала, что они слишком маленькие.
      Стало быть, Пролагатель был еще жив.
      Здесь, ближе к югу, земля была сухой и почти бесплодной. Ночная гроза этих мест не затронула. Над колонной опустошителей клубами вздымалась пыль, в которой стаями носились гри.
      Западнее колонны скакали двумя отдельными отрядами рыцари Скалбейна. Один отряд, в тысячу воинов, шел с той же скоростью, что и чудовища, милях в шести впереди. На их щитах, копьях и шлемах играло полуденное солнце. Люди казались маленькими и ничтожными. Второй отряд, сотен пять рыцарей с оруженосцами и обозом, держался чуть ли не у самого хвоста колонны, чтобы остановить опустошителей, если тем вздумается повернуть назад, в Каррис. Копья белыми иглами торчали над рядами воинов.
      В рту у Габорна пересохло. Опасность была близка и все увеличивалась. Опустошители недолго позволят себе надоедать подобным образом.
      Герольды Габорна затрубили в золотые трубы.
      Рыцари Скалбейна на равнине повернулись, посмотрели вверх и разразились приветственными криками.
      Замахали копьями и щитами, и несколько всадников, отделившись от строя, помчались галопом к Габорну. Тот решил дождаться их и узнать последние новости.
      - Стоять! - скомандовал он своим рыцарям. Отставшие на полмили великаны еще бежали вдогонку, и один взревел радостно в предвкушении передышки.
      Вильде Биннесмана при виде колонны чудовищ воскликнула с восторгом:
      - Кровь опустошителей!
      - Да, - возбужденно шепнула ей Аверан, как могла бы шепнуть закадычной подружке, такой же маленькой девочке. - Сегодня уж точно наедимся.
      Габорн взглянул на нее, удобно устроившуюся в седле перед чародеем. Она не сводила горящих глаз с опустошителей.
      - Послушай, - сказал Габорн. - Как ты думаешь, если мы поедем рядом с колонной, ты сможешь разглядеть в ней этого Пролагателя Путей?
      Мысль об этом девочку как будто напугала.
      - Ну, если поедем близко...
      Однако Габорн и сам знал, что это практически невозможно. Ближе, чем на триста ярдов, к орде опустошителей никто не отважился бы подойти.
      - А с какой стороны, по-твоему, нам лучше начинать искать? - спросил он, заколебавшись.
      - Не знаю... Их так много. Он - один из главных, поэтому должен быть где-то в голове. А может, в конце.
      - А может, в середине, - добавил кто-то из лордов.
      - Какие-нибудь еще приметы можешь назвать? - спросил Габорн. - У нас есть дальновидны. Аверан покачала головой.
      - Не думаю... трудно сказать. У опустошителей нет глаз. Они видят совсем не так, как мы. Я... я могла бы узнать его по запаху... нет, не смогу. Запахи люди чуют тоже совсем по-другому.
      Габорн бесстрастно кивнул.
      - А если мы его найдем, - спросила Аверан, - я должна буду есть перед всеми?
      Один из лордов в свите закашлялся, чтобы скрыть смешок.
      - Нет, - пообещал Габорн.
      В этот момент послышался стук копыт. Кто-то догонял их галопом, и Габорн оглянулся, полагая, что это вестник.
      Из-за поворота выехал на бурой кобыле молодой человек с соломенными волосами. Проезжая мимо великанов Фрот, он, с опаской на них поглядывая, немного придержал лошадь. Габорн тщетно старался вспомнить, где его видел. Но вспомнил, только когда увидел притороченную к седельному вьюку кирку.
      - Барон Кирка, - зашептались лорды.
      Барон был в новой коричневой одежде, в кожаных доспехах, желтые волосы его были связаны в хвост. И в глазах его светился разум. Теперь его не узнала бы, пожалуй, и родная мать.
      Молодой барон, приближаясь, разглядывал королевскую свиту с таким интересом, словно никого из них прежде в глаза не видал.
      Пока он проезжал мимо рыцарей и лордов, те радостно его приветствовали.
      Перед Габорном он натянул поводья и остановился. От него пахло ромом.
      - Барон Кирка, вы прекрасно выглядите, - сказал Габорн.
      Кирка по старой привычке вытер нос рукавом.
      - Спасибо. Уф... благодарю вас. Э-э-э... милорд.
      О приличных манерах он по-прежнему ничего не знал. Он имел теперь разум обычного человека, но ему еще многому предстояло научиться.
      - Вы едете со мной? - спросил Габорн.
      - Я... не знаю, - сказал Кирка. - То есть не могу пока. Я ведь еще не умею сражаться... ну, как ваши лорды. У меня только один дар, и я всего лишь стал нормальным человеком. Чем же я могу вам служить? Даже похлебку себе сварить и то не умею. На конюшне мне показали, как седлать лошадь. И я приехал, чтобы сказать вам, как я благодарен. Ведь я даже не мечтал... о таком.
      - Не умеете сражаться? - переспросил Габорн. - Вы убили девять опустошителей киркой.
      - Да повезло дураку, только и всего, - сказал Кирка. Он расплылся, приглашая Габорна тоже улыбнуться шутке. Но тут заметил опустошителей и уставился на них.
      - Если не хотите присоединиться ко мне как воин, тогда присоединяйтесь как друг, - предложил Габорн. - Думаю, скоро вы научитесь варить себе похлебку, да и много чему другому, что вам пригодится в жизни.
      - Не сомневаюсь, - отвечал Кирка, - коль вы так говорите.
      Лорд у него за спиной сказал:
      - Молодец!
      А другой крикнул:
      - Ура! - словно сражаться вместе с ними явился бог весть какой великий воин.
      Тут вновь послышался топот копыт, и из-за поворота показались еще два всадника - сэр Боринсон и Миррима, скакавшие бок о бок. Они галопом неслись вниз по дороге. Окружавшие Габорна рыцари обрадовались. Замахали оружием и закричали:
      - Приветствуем сэра Боринсона! Смотрите, как ловко он скачет!
      Боринсон густо покраснел. И тут кто-то громко его спросил:
      - Лишних орешков для меня не отрастил, часом? Другой рыцарь гаркнул:
      - Ну, в седле усидеть - это еще половина дела! Герольды затрубили кто во что горазд, устроив какофонию, и шутки так и посыпались градом. Боринсон остановил коня и вскинул руку.
      - Слушайте, слушайте! Это истинная правда, благодарю вас! Я отрастил три огромных орешка, таких волосатых, каких вы и у собак никогда не видали!
      Рыцари буйно расхохотались, и кто-то крикнул Мирриме:
      - Это правда?
      Миррима, красная, как мак, изо всех сил пыталась подавить смех.
      - Конечно, неправда. И всего-то два. Они прекрасны, но огромны. Не понимаю, как он вообще ходит с ними. Боюсь, станет кривоногим!
      Рыцари вновь разразились хохотом. Кто-то громогласно вопросил:
      - Вы слышите, сэр Седрик? Может, чародей и вам поможет с вашей маленькой бедой!
      Сэр Седрик вытаращил глаза и взревел:
      - Что?! Нет у меня никакой маленькой беды!
      Хохот стал еще громче.
      Миррима, пытаясь скрыть смущение, отвернулась.
      Сэр Боринсон повел рукой в сторону Биннесмана, словно приглашая того раскланяться, но Габорн не сомневался, что рыцарь просто хочет отвлечь от себя внимание.
      Чародей улыбнулся и закивал с какой-то подозрительной улыбкой.
      Рыцари вновь разразились криками и смехом. Габорн вдруг вспомнил чародея Хоуэлла. Тот в свое время, добиваясь места учителя в Палате Сил Земли, всячески пытался умалить заслуги Биннесмана. Он и сам был весьма искусным магом, но вильде вызывать ему не приходилось, и, уж конечно, сделать евнуха мужчиной он никогда бы не смог.
      Габорн, глядя на Биннесмана, весело сказал:
      - Так вы скоро прославитесь!
      Тут подскакал с южной стороны Скалбейн с двуми разведчиками.
      - Милорд, - приветствовал он Габорна, натягивая поводья.
      Конь его, пролетев последние сорок ярдов, остановился так близко от короля, что лошадь того испуганно попятилась. Глаза Скалбейна возбужденно сверкали.
      - Милорд, - сказал он, - опустошители за ночь так отморозили себе задницы, что до сих пор не оттаяли. Даже солнце их не разбудило - из нор они выползли далеко после рассвета. И сейчас еле тащатся, от силы в половину обычного шага. Мы ждем только вашего приказа.
      Габорн прислушался к своим чувствам. Атаковать хотелось, но и опасность он ощущал. Не тот противник опустошительская орда, к которому можно отнестись легкомысленно.
      - Милорд, - спросил Скалбейн, - можно атаковать?
      "Опасность, опасность - как слои луковицы. Может погибнуть много людей, если решиться сейчас на атаку. Но я Король Земли, - думал Габорн. Мой долг - защищать людей по мере своих сил и возможностей".
      Опустошители были слабы сейчас, потеряли свою предводительницу. Они возвращались на юг той же дорогой, которой сюда пришли, словно муравьи, знающие лишь привычные тропинки. Времени на преследование их было достаточно. Воины горели нетерпением. Погода стояла прекрасная, и местность была очень удобной для конников. Никто еще за всю историю не нападал на такое количество опустошителей сразу. И, может быть, никогда больше не сложатся для этого столь благоприятные условия.
      Но Габорна беспокоили потери. Сколько его храбрецов падет в этой атаке? Кто может ответить? Все зависит от избранной тактики. И может ли он вообще позволить себе какие-то потери перед долгим путешествием? Ибо кто знает, какие битвы ему еще предстоят?
      Он чувствовал, что гибель мира приближается с каждым мгновением. Сегодня погибнут воины здесь. Вскоре под угрозой окажется Иом. Потом десятки тысяч людей в Каррисе. И в конце концов - весь мир.
      Первым высказал свое мнение Боринсон.
      - Черт побери, Габорн, вы не можете удерживать нас! Разве здесь собрались не мужчины? Да мужчины ли мы вообще?
      Габорн посмотрел на своего старого друга.
      Скалбейн сказал поспешно:
      - Милорд, я не могу обещать, что вам повинуются все воины, если вы прикажете воздержаться от атаки. Многие из рыцарей дали клятву верности новому ордену, Братству Волка, и не подчиняются вообще никому.
      Габорн понял, что он должен сделать.
      - Господа, - сказал он. - Там, на равнине, тысячи опустошителей, которые направляются в Подземный Мир. Мы не можем позволить им вернуться через неделю и уничтожить Морское Подворье. Второго Карриса быть не должно!
      Он ощутил возбуждение, мгновенно охватившее всех воинов.
      - Вы возглавите атаку? - спросил Скалбейн.
      Людям нужен Король Земли - сильный и мудрый повелитель, способный спасти их в темные времена. Биннесман предупреждал, что Габорн может вступать в бой, только если окажется припертым к стенке, но к стенке припереть тоже можно по-разному. Положение его довольно зыбкое. Соседи-короли только и ждут малейшей слабости с его стороны. Люди, которых он избрал только вчера, уже сами изменяют клятве.
      Ему нужна небывалая победа.
      А еще больше ему нужно найти Пролагателя Путей.
      Поэтому сегодня погибнут люди, славные воины. И Габорн потеряет друзей. Он указал на серую змею, что ползла, извиваясь, по золотым осенним лугам.
      - Мы убьем их всех.
      ГЛАВА 22. АТАКА
      Наших врагов учат не показывать страха. Но мы в Мистаррии учим своих воинов страха не испытывать.
      Король Теронгольд Ордин
      Объявив об атаке, Габорн соскочил с седла и подтянул подпругу у своей лошади.
      Боринсон сделал то же самое. Когда сильный конь скачет со скоростью девяносто миль в час, любой недосмотр может оказаться роковым.
      Затем он несколько раз глубоко вздохнул. Перед этой атакой он волновался. Он имел верный глаз и твердую руку, но с таким малым количеством даров сражался последний раз много лет назад. Всего один дар силы и один ловкости. Без жизнестойкости он был "воином неудачных пропорций". Руки у него немели. Голоса людей, конский топот казались слишком громкими. Не в первый раз он подивился, почему страх обостряет зрение, слух и чутье, а руки и ноги от него немеют и холодеют.
      Габорн спросил у Аверан:
      - Насколько далеко видят опустошители?
      Боринсон подошел ближе, чтобы расслышать ответ. Вопрос этот оставался для людей загадкой на протяжении веков.
      - По-разному, - сказала девочка. - Большинство - как отсюда до того дерева. Плакальщики видят на большем расстоянии, а липучки - так вообще почти ничего не видят. У дальновидцев, конечно, зрение получше.
      - У дальновидцев? - переспросил Габорн.
      - В этой орде их нет, - заверила его Аверан.
      - Стало быть, на расстоянии около двухсот пятидесяти ярдов, - сказал Габорн, потуже затягивая ремень подпруги. - Могут ли они сосчитать нас по запаху?
      Девочка покачала головой.
      - Вряд ли. Наш мир для них такой странный... полон новых запахов. Каждый человек пахнет совсем не так, как другие. Но если людей много... не сосчитают.
      Габорн посмотрел на Скалбейна.
      - Ветер с востока устойчивый?
      - Был все утро, - ответил Скалбейн.
      - Отзовите своих воинов обратно, - сказал Габорн. - Будем атаковать со стороны арьергарда по ветру. Пока они нас разглядят, мы уже ударим.
      Он вскочил на коня, а Скалбейн вытащил боевой рог и протрубил короткий сигнал своим отрядам перегруппироваться.
      Миррима тем временем, стоя рядом с Боринсоном, торопливо натягивала лук. Лицо ее было бледным.
      - Из лука ты опустошителя не убьешь! - сказал Боринсон.
      Она сердито взглянула на него.
      - Почему это? Все, что нужно - это попасть в "заветный треугольник" и чтобы стрела вошла на ярд.
      - Ты в самого опустошителя хоть попадешь? - спросил Боринсон. Он знал, конечно, что у нее есть дары, но одни только дары еще не делают человека воином. Этому нужно учиться.