Давид Ливингстон (Жизнь исследователя Африки)

      Вожди, которым Ливингстон делал такой упрек, в большинстве случаев старались переложить вину на других вождей, которые оказывают, мол, содействие работорговле. Но как ни был доверчив Ливингстон, его все же не удовлетворяли эти отговорки: "Для вас было бы лучше, чтобы ваши соплеменники оставались здесь и обрабатывали побольше земли. Если вы и дальше будете так поступать, то вскоре настанет время, когда некого будет продавать, ваши земли опустеют".
      Цены на продовольствие здесь возросли. Торговцы в обмен на продукты давали ружья, боеприпасы, ситец и красивые бусы. А то, что Ливингстон вез с собой, тут не ценилось и лишь с трудом можно было обменять на продукты. Одно время участники экспедиции в качестве дневного рациона получали лишь одну-две горсти зерна. Кроме диких голубей, которых удавалось подстрелить в пути, неделями у них не бывало мяса. Столь скудный рацион, конечно, не доставлял удовольствия. А людям ведь то и дело приходилось подниматься в гору или спускаться вниз, и дорога была такой твердой, что у некоторых появились раны на ступнях.
      Однажды экспедиции попалась навстречу партия рабов, направлявшаяся к побережью. Вел ее работорговец, прослышавший, что туда прибыл какой-то англичанин с индийскими солдатами. Он, по-видимому, полагал, что этот отряд намерен бороться с работорговлей, и, чтобы расположить к себе англичанина, послал ему вола, мешок муки и вареное мясо. Ливингстон попросил его помочь продуктами также сипаям, тянувшимся далеко позади. Работорговец обещал это и сдержал свое слово. "Если бы он видел наш жалкий эскорт, то все его страхи сразу же прошли бы", - размышляет Ливингстон.
      Впервые Ливингстон был вынужден принять помощь от работорговца, который видел в нем своего смертельного врага, и не только принять, но даже просить его об этом. Во время путешествия нужда еще не раз заставляла его взывать к великодушию тех, против кого он вел борьбу.
      В последующее время Ливингстону редко уже приходилось встречаться с работорговцами. Они, очевидно, уклонялись от встречи с ним.
      В середине июля экспедиция добралась до резиденции вождя племени ваяо - поселения, где было около тысячи домов, окруженных деревьями. Здесь жил Матака - вождь племени, человек примерно шестидесяти лет. У него большие стада крупного рогатого скота и овец. Европейцев он пока еще не видел. Матака предоставил Ливингстону жилище и ежедневно в избытке присылал всякую еду.
      Вскоре после прибытия Ливингстона отряд ваяо вернулся из района озера Ньяса, ведя богатую добычу: людей и животных. Но Матака приказал все это вернуть. Ливингстон искренне похвалил его. "Он, очевидно, очень рад был моему одобрению и обратился к своим людям с вопросом, слышали ли они мои слова... Затем Матака как следует выбранил их". Но едва ли его подданные предпринимали эти грабительские походы без его ведома и даже одобрения. Эту ловко разыгранную комедию Ливингстон, по-видимому, все же не раскусил. Истинное лицо Матаки раскрылось лишь два дня спустя, когда тот открыл ему свое заветное желание побывать в Бомбее, чтобы приобрести там золото. "Что лучше всего прихватить с собой для обмена?" - спросил он у Ливингстона. И когда тот посоветовал ему взять слоновую кость, Матака без зазрения совести спросил: "А от продажи рабов разве нельзя получить хорошую прибыль?" - и он был крайне удивлен, услышав, что за торговлю рабами там его могут приговорить к тюремному заключению.
      Прошло десять дней, как он покинул город вождя Матаки, и вот вдали показалось сверкающее голубизной озеро Ньяса, а через два дня он уже стоит на его берегу. "У меня было такое чувство, будто я вернулся на давно покинутую родину, которую уже и не чаял увидеть. Какая благодать купаться в его чудесных водах, слышать шум прибоя и бросаться в его пенящиеся волны".
      Ливингстон охотно пересек бы озеро немедленно, но две дау, курсировавшие на озере, были заняты перевозкой рабов. И он вынужден был обогнуть озеро с юга. Пять недель спустя Ливингстон находился уже у южной оконечности озера, там, где начинает свой бег Шире.
      Это родные места молодого ваяо Викатани, которого он когда-то вызволил из цепей рабовладельца. Случайно Викатани встретил одного из своих братьев и от него узнал, что невдалеке живут еще несколько его братьев и сестер. Он обратился с просьбой к Ливингстону отпустить его, и тот, разумеется, дал согласие.
      В пути вдоль западного берега озера Ньяса островитяне Джоханны услышали от одного из арабов, что разбойники из племени мазиту терроризировали, мол, всю местность к западу от озера. Этот рассказ так испугал островитян, что они отказались идти дальше. Ливингстон поговорил с одним из спутников, Мусой, и заверил его, что не пойдет по той дороге, где хозяйничают мазиту. Но Муса и слушать не хотел, он все твердил: "Нет, нет, я не идем. Надо повидать своего отца, мать, ребенка. Не хочу, чтобы меня убили мазиту!" И 26 сентября, когда Ливингстон отдал приказ отправляться в путь, островитяне не пошли с ним. Он был вроде даже рад, что отделался от этих вечно роптавших парней. Его отряд совсем растаял. В нем оставались лишь парни из Насика, а также Чума, Суси и Амода, не считая тех носильщиков, которых он время от времени набирал по деревням.
      Многие поселения к западу от озера Ньяса он знал еще по первому путешествию в эти края вместе со своим братом Чарлзом и доктором Кёрком, когда он открыл озеро. Некоторые старосты деревень рады были вновь видеть его и щедро угощали пивом, мясом, маслом и кукурузой. Всюду он осуждал торговлю людьми как чудовищную несправедливость и призывал всех к единству: маньянджа должны сплотиться и жить как одна семья, чтобы дать отпор общему врагу. "Но они подобны песчинкам: нет у них внутренней связи, солидарности, каждая деревня живет своей жизнью..." Если враги нападали на какую-либо деревню, то жители соседней деревни, вместо того чтобы прийти на помощь пострадавшим, предпочитали спасаться бегством.
      Весь ноябрь маленькая группа идет по землям, опустошенным налетами мазиту. Не раз встречались им беженцы, жилища которых подверглись только несколько часов назад нападению; вдали еще виднелся дым, поднимавшийся от горящих хижин. Поэтому было почти невозможно подыскать носильщиков и проводников. Негде было достать и продукты: мазиту разграбили все запасы.
      Голод и плохая пища отнимали у Ливингстона, болевшего дизентерией во время путешествия через материк, а также в экспедиции на пароходе, последние силы; прежний недуг снова возобновился. 6 декабря в дневнике, по-видимому впервые, появилась короткая запись об этом: "Слишком болен для похода". Но он умудряется вести борьбу с болезнью лекарствами: многолетний опыт подсказывал ему, что помогает.
      11 декабря наступил период дождей. Отныне дожди повторялись каждый день. Когда они приближались к Луангве, притоку Замбези, дороги развезло, а реки вздулись. Все труднее и труднее было переходить вброд наполненные водами притоки Луангвы.
      Запись от 31 декабря в его дневнике гласит: "Сегодня кончается 1866 год. Он не оправдал моих ожиданий. Постараюсь сделать все, чтобы 1867 год был плодотворнее, лучше и спокойнее".
      Дожди шли все чаще и чаще. У экспедиции уже не осталось сахара и соли - продуктов, которые могли бы размокнуть; от сырости надо было хранить лишь тюки тканей и ружейный порох.
      "Меня не покидает чувство голода, а во сне то и дело кажется, что передо мной лежит вкусная еда. Любимые в прошлом блюда красочно вырисовываются в моем воображении даже наяву".
      Весь январь идут путники к озеру Танганьика с пустыми желудками, часто в непогоду, к тому же и по бездорожью. Хлюпая по мокрой траве, пересекают чудесные долины, подобные паркам, пробираются через влажные леса, осторожно ступают по илистым топям. Вблизи рек многие мили приходилось пробираться вброд по затопленным долинам.
      "...Как будто мне только что зачитали смертный приговор..."
      20 января 1867 года стало роковым днем в жизни Ливингстона. Снова у него не оказалось проводника, и утром он продолжал свой марш, руководствуясь лишь компасом. В пути обнаружилось, что не хватает двух человек - оба ваяо, вызвавшиеся участвовать в экспедиции семь недель назад. Это были бежавшие рабы, владелец которых, по их словам, был убит мазиту. За это время они проявили себя как верные друзья и старательные люди. А их знание местных языков было весьма полезно для экспедиции. Никто и предположить не мог, что они тайно сбегут: ведь они добровольно примкнули к экспедиции. Естественно, их поклажа исчезла вместе с ними.
      Пока Ливингстон пытался подавить свой гнев и смириться с потерей багажа, подошел один из его людей, считавшийся очень надежным, и вполголоса сообщил, что утром перед отправкой он обменялся ношей с одним из беглецов. Тот ваяо выразил желание взять у него тяжелый ящик, который он нес, и тащить его до следующей остановки. В этом ящике находились все лекарства и, главное, весь запас хинина!
      Ливингстон невольно вспомнил епископа Макензи, который, когда опрокинулась лодка, лишился хинина и из-за этого потом погиб. "У меня было такое состояние, как будто мне прочли смертный приговор", - писал он 20 января 1867 года в своем дневнике. И предчувствие не обмануло его: это и был смертный приговор, если даже приведение его в исполнение и оттянулось на несколько лет. Малярия и дизентерия могли теперь беспрепятственно делать свое черное дело, постепенно подтачивать его здоровье. И в конце концов оно оказалось так подорвано, что даже, получив затем лекарства, он смог окрепнуть лишь на время. Здравый рассудок должен был бы подсказать ему: надо прервать дальнейший поход и вернуться на побережье. Но как мог Ливингстон это сделать! Ведь он шел уже более девяти месяцев. Позади уже около восьмисот миль, и не исключено, что через несколько недель он будет у цели: пересечет крупный водораздел Центральной Африки, найдет истоки Нила. Нет, Ливингстону назад пути заказаны.
      Потеря была так велика, что он отправил двух человек, чтобы догнать и вернуть беглецов, но это было почти безнадежно: сильный ливень смыл, конечно, их следы. Впрочем, преступники даже и не догадывались, какое несчастье они причинили Ливингстону. И как только они проверят содержимое украденного багажа, тут же, конечно, выбросят ящик с лекарствами, так как не знают, что с ними делать.
      В последнюю неделю января, когда снова появилась возможность купить зерно и мясо, им повезло: у Ливингстона оказались стеклянные бусы, которые можно было обменять, ибо они тут в моде. Если путешественник не знает утвердившиеся вкусы тех мест, куда он собирается ехать, то может случиться, что его бусы и ткани окажутся бесполезным грузом: он нигде не сможет сбыть их. Но Ливингстон, закупая предметы для обмена, советовался с Суси и Чумой и подобрал то, что надо.
      В одной деревне он встретил группу работорговцев и вручил их главарю письма для пересылки через Занзибар в Англию. Кроме того, через них он попросил дополнительно доставить с Занзибара в Уджиджи все необходимое для экспедиции: ткани и бусы для обмена и подношения подарков, свечи и мыло, бумагу, чернила, перья, мясные консервы, сыр, кофе, сахар, портвейн, лекарства, и прежде всего хинин. От присылки этих вещей зависела теперь сама жизнь его. Работорговцы обещали выполнить поручение, и год спустя Ливингстон узнал, что они сдержали слово.
      В конце февраля у Ливингстона возобновились приступы лихорадки. С каждым днем он становился все слабее и уже через силу мог продолжать свой путь. Весь март не прекращалась лихорадка, и ему ничем нельзя было помочь.
      Первого апреля Ливингстон был настолько слаб, что не мог идти и выслал вперед парней из Насика. Когда те перевалили через цепь холмов, он неожиданно услышал выстрелы. Собравшись с силами, Ливингстон поспешил за передним отрядом и, когда достиг вершины гребня, увидел далеко-далеко внизу между облесенными крутыми склонами и красными скалистыми стенами мерцающую гладь озера Танганьика - люди стреляли от радости.
      Экспедиция находилась у южной оконечности озера. На узкой прибрежной полоске паслись буйволы, слоны, антилопы. Ползали огромные крокодилы. Слышался рев львов и фырканье бегемотов.
      Но Ливингстона уже ничто не радовало. "Я чувствую себя очень слабым, не могу ходить, шатаюсь, в голове постоянный шум". И тем не менее он собрал всю свою волю, заставил себя определить географическую широту и долготу места, а также высоту озера над уровнем моря.
      "Пробыв здесь несколько дней, я вдруг почувствовал себя совсем плохо. Как же может измотать лихорадка, если нет хинина! Я потерял сознание и упал навзничь возле своей хижины и уже не в состоянии был забраться в нее; я пытался подтянуться, цепляясь за входные опоры, но, приподнявшись, пошатнулся и снова свалился, ударившись головой об ящик. Ребята заметили мое состояние, помогли мне забраться в хижину и повесили одеяло перед входом, чтобы никто из посторонних не видел мою беспомощность. Прошло много часов, прежде чем я пришел в себя".
      Минули недели, пока Ливингстон поправился и смог продолжать путь; но он все еще был очень слаб. Физическая слабость сказалась и на его духовном состоянии: это был уже не тот решительный исследователь, преодолевавший все трудности, каким он был прежде. Он медлил, колебался при принятии решений, выжидал, вместо того чтобы энергично действовать, легко поддавался влиянию других и отступал от своих первоначальных намерений. Его твердая вера в бога доходит теперь до фанатизма, заставляющего человека мириться с окружающей несправедливостью. Душевная энергия иссякла.
      Открытие озер Мверу и Бангвеоло
      Ливингстон был намерен идти на запад, чтобы отыскать неизвестное европейцам озеро, называемое Мверу, и установить наконец, куда направляется большая река Луалаба, вытекающая из этого озера, - в Нил или в Конго. Если она относится к бассейну Нила, тогда не правы те, кого до сих пор считали первооткрывателями истоков Нила.
      На нагорье продвижение замедлилось: здесь шла война. Владея огнестрельным оружием, арабы нанесли поражение могущественному вождю Нсаме. Многих из этих арабов Ливингстон встретил в деревне. Они приняли его любезно, а когда он предъявил им рекомендательное письмо султана Занзибара, правителя их страны, расщедрились и в подарок дали ему продукты и немного товаров для обмена: бусы и ткани. Но путь к озеру Мверу все же оставался закрытым: он шел через владения Нсамы, а тот стремился отомстить за нанесенное ему поражение - совершал налеты, убивал всех попадавшихся ему чужеземцев. Арабы настоятельно советовали Ливингстону подождать. Они добивались переговоров с Нсамой: в их торговых интересах было заключить с ним мир.
      Ливингстон согласился: действительно, было бы неразумно подвергать опасности стольких людей. Но прошли недели, прежде чем арабы отважились послать своего представителя к Нсаме. И снова тянулись многие недели, пока шли переговоры, а война продолжалась на глазах у Ливингстона.
      Мир с Нсамой был заключен только в конце августа, и Ливингстон мог продолжить свой путь. Задержка длилась три месяца и десять дней. Ливингстон и его группа шли теперь по землям Нсамы, сопровождаемые работорговцами с их большими караванами рабов.
      Далеко растянулась цепочка гуськом шедших рабов и носильщиков - всего четыреста пятьдесят человек. Колонна, руководимая арабами, шла тремя отрядами, возглавляемыми знаменосцами. Как только ставили знамя на землю, отряд останавливался; знамя поднимали - раздавались звуки барабанов и рожка, и отряд двигался дальше. Каждый отряд сопровождала примерно дюжина охранников, носивших причудливые головные уборы, украшенные перьями и бусами, и накидки, нарядно подбитые полосками меха. Резкие удары барабана и пронзительные звуки рожка некоторыми спутниками Ливингстона, бывшими когда-то рабами, инстинктивно воспринимались как сигнал к движению: они вскакивали, торопились, и Ливингстон едва поспевал за ними.
      В начале ноября Ливингстон отклонился от начального маршрута, и через несколько дней первый европеец любовался водной гладью озера Мверу. К песчаным пляжам озера полого спускались склоны его котловины, покрытые девственными лесами. У подножия склонов лепились рыбацкие хижины.
      Мверу, как говорят, среднее из трех озер, которые питают ту загадочную реку, о которой Ливингстону уже рассказывали вездесущие бабиса и арабы четыре года назад. Во время нынешнего путешествия Ливингстон продолжает сбор сведений. Снова и снова он возвращается к мысли, что река Луалаба, пройдя по неведомым путям в северном направлении, возможно, изменяет свое название и становится Белым Нилом. Следовательно, тогда Спик и Грант ошибались, а он нашел истинный исток Нила.
      Ливингстон подошел к северной оконечности озера Мверу, как раз к тому месту, откуда вытекала эта загадочная река; далее он направился на юг, к озеру Бангвеоло{11}.
      По пути Ливингстон посетил резиденцию казембе - это не имя, а титул правителя*. Царствовавший тогда казембе был известен своей жестокостью.
      _______________
      * Казембе в переводе с местного языка означает военачальник. Примеч. пер.
      На пути к большой хижине, где проживал казембе, Ливингстона встретил "красивый, статный темнокожий араб с приятно улыбавшимся лицом, окаймленным белоснежной бородой", поприветствовал его и повел к своему дому, где приказал подчиненным произвести салют. Об этом человеке Ливингстон наслышался еще в районе озера Танганьика.
      Целый месяц провел Ливингстон у казембе, который обходился с ним весьма любезно. Тем временем, получив у правителя проводников, Ливингстон предпринял несколько вылазок в окрестности озера Мверу, чтобы составить представление о его размерах и форме.
      Хотя до озера Бангвеоло (Бангвеулу) оставалось не более десяти дней пути, Ливингстон пока не собирался туда. "Уже целых два года я не получаю ни от кого весточки, а от исследований так устал, что, прежде чем начать новое путешествие, хочу сходить к озеру Танганьика, в Уджиджи, узнать, не пришли ли на мое имя письма. Берега и все окрестности Бангвеоло, говорят, очень болотистые и нездоровые". Кроме желания получить после столь длительного перерыва какую-либо весточку с родины, идти в Уджиджи побуждала его и необходимость пополнить припасы; прибывший оттуда араб сообщил ему, что заказ, сделанный Ливингстоном при отъезде из Занзибара, уже доставлен в Уджиджи.
      Мохаммед бин-Салех настоятельно уговаривал Ливингстона не ходить сейчас к озеру Бангвеоло, а отправиться лучше в Уджиджи. Через месяц он сможет быть уже там. Мохаммед знал здесь все места, и его совет решил дело. Лишь позже Ливингстон узнал, что побудило Мохаммеда дать такой совет.
      Мохаммед бин-Салех также покинул город, управляемый казембе, и отправился вместе с Ливингстоном. Под холодным затяжным дождем шли они сначала до озера Мверу, а затем на северо-восток, в направлении Танганьики. "Переход туда займет тринадцать дней", - заявил Мохаммед.
      С трудом брели путники по грязи, перебирались через бушующие ручьи, заполненные илом долины. Тринадцать дней до Танганьики? Но прошло уже более трех недель, а они добрались только до деревни Кабуабуата, где Мохаммеда бин-Салеха с нетерпением ожидал сын. Ливингстон был немало озадачен, когда Мохаммед вкрадчиво сообщил ему, что намерен здесь немного задержаться; к тому же время дождливое, никуда не денешься. Ливингстон не скрывал своего недовольства и жаждал отправиться в путь: ведь до этого Мохаммед утверждал, что за месяц можно добраться до Уджиджи! "Да, это так, но не в период дождей", - успокаивал его этот человек с огромной, внушающей почтение белой бородой и неизменно подкупающей доброй улыбкой. И нетерпеливый англичанин волей-неволей вынужден был взять себя в руки и ждать окончания дождей.
      У Ливингстона уже не осталось ничего, что можно было бы обменять на продукты Чем дольше торчал он в Кабуабуата, тем большей становилась его зависимость от Мохаммеда бин-Салеха. Теперь он уже сожалел, что не пошел к озеру Бангвеоло: на худой конец там можно было бы и рыбой прожить.
      Прошли февраль, март, наступил апрель, а он все в Кабуабуата ждет погоды. Наконец его терпение лопнуло. 13 апреля он решил повернуть в сторону Бангвеоло, хотя Мохаммед по-прежнему отговаривает его. Но тут произошло неожиданное: в то утро, когда он намеревался отправиться в путь, исчезло несколько его людей.
      Разумеется, Мохаммеду бин-Салеху нетрудно было подбить к побегу людей Ливингстона: они стремились в Уджиджи и не имели ни малейшего желания снова месить болота озера Бангвеоло. И все же пять человек на следующий день пошли с Ливингстоном. Один из них, правда, на другое утро тайком возвратился в Кабуабуата.
      В пути всякое бывало проявляя силу воли и невероятную выносливость, шлепали они по черным вязким болотам, пробирались по высокой спутанной траве, преодолевали вздувшиеся реки, иногда шли вброд по грудь в воде. Но все оказалось напрасным: жители деревень, подданных казембе, воспрепятствовали дальнейшему походу и вынудили их вернуться.
      На обратном пути в Кабуабуата Ливингстон оставался в городе казембе более месяца, где его задерживали под разными предлогами.
      В мае кончились дожди. Неожиданно появилась возможность добраться до озера Бангвеоло: один араб, Мохаммед Богхариб, намеревался в той местности обменять на слоновую кость медь, привезенную из Катанги. Ливингстон со своими спутниками решил идти с ним.
      С трудом пробирались они по заболоченным местам, где не было ни деревца, ни кустика; шли лесами, и наконец, преодолев открытую равнину, 18 июля 1868 года Ливингстон добрался до северного берега Бангвеоло. Так было открыто еще одно большое неизвестное европейцам озеро Центральной Африки.
      На лодке перебирался он с одного острова на другой. К сожалению, не измерил глубину озера: один из беглецов унес в своей поклаже лот. Все время тщательно наблюдает он за течениями речушек, одни из которых направляются на восток, к озеру Танганьика, другие - на запад, к реке Луапула.
      Многочисленные ручьи и речушки, берущие свое начало на возвышенностях в окрестностях озера Бангвеоло и направляющиеся в глубь материка, являются, как он полагал, истоками всех крупнейших рек Африки: Замбези, Конго и Нила. Окрестности Бангвеоло он принимал за крупный водораздел в центре континента и полагал, что где-то вблизи находится и неуловимый Capit Nili - "голова", исток Нила, безуспешно разыскиваемый уже тысячелетия. Во всяком случае ему предстоит доказать, что Луапула сливается с Луалабой и затем становится Нилом. Если только ему удастся, то он опровергнет утверждения Спика, считавшего истоком Нила озеро Виктория.
      Ему очень хотелось отправиться вниз по течению Луапулы на север, но... одному. Однако Мохаммед Богхариб предостерегал его: места здесь неспокойные.
      В конце июля 1868 года Ливингстон вместе с Мохаммедом Богхарибом покинул озеро Бангвеоло, а в конце сентября, примкнув к объединенным караванам Мохаммеда бин-Салеха и Мохаммеда Богхариба, оставил владения казембе.
      Не раз Ливингстон собирался лишь со своими людьми продолжать путь. Впрочем, тех людей, которых когда-то переманил у него Мохаммед бин-Салех, Ливингстон снова по их просьбе взял к себе. И все же он не мог обойтись без арабов, которые его самого и его людей целый год спасали от голода, а может быть, и от голодной смерти, да и сейчас он не отказывался принимать их услуги. И если ему вздумается перебраться через Танганьику, чтобы попасть в Уджиджи, то успех опять же будет зависеть от их доброй воли.
      В Кабуабуата на караван напал большой отряд воинов племени бабемба. Это был акт возмездия: в одной деревне Мохаммед Богхариб захватил и увел четырех молодых женщин взамен четырех сбежавших рабов. Ливингстон не вмешался в эту стычку. На следующий день бабемба повторили свой налет, но также были отбиты.
      Теперь у арабов было одно желание - как можно скорее уйти отсюда. Они высылали вперед разведчиков, но те возвращались с неизменным ответом: "Мы натолкнулись на воинов бабемба и были встречены стрелами". Если пробиваться на север, то там многие рабы наверняка сумели бы сбежать. Арабы вынуждены были торчать в этой деревне, как в западне, и Ливингстон с ними. Наступил декабрь, но, к своему огорчению, исследователь все еще оставался на месте.
      Не видя выхода, арабы наконец обратились к нему за советом. Он предложил Мохаммеду Богхарибу отпустить четырех женщин из племени бабемба, захваченных в соседней деревне, чтобы тем самым подготовить путь для мирных переговоров. Но Мохаммед, не желая расставаться со своей добычей, находил всяческие отговорки.
      Вопреки всем опасениям арабы все же тронулись в путь. Пришла в движение огромная вытянутая, как змея, колонна: работорговцы, командиры подразделений и рядовые охранники, длинная цепь рабов, скованных по два, далее люди племени ваньямвези и в конце Ливингстон со своим маленьким отрядом. Некоторые рабы тащили тяжелую ношу - слоновую кость, медь и продукты. И хотя они оставались закованными и на привале, а их держали в охраняемом загоне, не проходило ни одной ночи, чтобы не досчитывались двоих, троих, а то и восьмерых. Среди рабынь вскоре не осталось ни одной красавицы: проявив благосклонность к охранникам, они обретали свободу. Среди охранников всегда находились люди, готовые пойти на риск. Разумеется, освободитель также убегал. Отряд, посылаемый на поиск беглецов, как правило, возвращался ни с чем.
      Нил или Конго?
      Новый 1869 год начинался для Ливингстона нерадостно: одолевала болезнь, порой он чувствовал такую слабость, какой раньше не испытывал. Он кашлял с кровью, болели легкие, а ноги распухли и покрылись ранами. 3 января, обессиленный, он вынужден был прервать марш уже через час после начала. Впервые в его дневнике не появилось схемы маршрута. Целыми днями, а то и неделями оставались чистыми листки записной книжки.
      Мохаммед Богхариб велел готовить еду для больного; он пытался оказать ему помощь лекарствами, применяемыми арабами, и проявлял о нем заботу, как близкий друг. Кто знает, выжил бы Ливингстон без его помощи?
      Ливингстон всегда отказывался, не позволял, чтобы его несли на носилках. Но теперь, боясь, что задержит продвижение, он сдался. Продержаться бы до Уджиджи! В основном лагере его ожидают необходимые запасы, заказанные им в Занзибаре. Выдержать до Уджиджи - значит спастись!
      Его закаленное тело и железная воля уже подорваны болезнью. Но по мере того как путешественники приближались к Танганьике, утихали боль в груди и кашель. Ливингстон сильно исхудал.
      Наконец путники у самого озера переправились на другой берег и в середине марта прибыли в Уджиджи. Там Ливингстон тотчас же разыскал торгового агента, под присмотром которого находился склад. Рассказ агента был ошеломляющим: большинство товаров, а среди них и лекарства, осталось в Уньяньембе (Табора), в тринадцати днях пути от Уджиджи, на караванной дороге к побережью. Но сейчас путь туда был закрыт: там шла война. Товары же, доставленные в Уджиджи, большей частью разворованы: пропало шестьдесят два тюка тканей из восьмидесяти, а также самые ходовые стеклянные бусы.
      Он спросил, уцелели ли хотя бы письма. Он был уверен, что письма есть. Почти три года не получал он ни одной весточки из Англии. К сожалению, не было ни газет, ни писем, ни даже привета от кого-нибудь. Это глубоко огорчило его. Правда, родственникам и друзьям его на родине, как и на Занзибаре, достоверно не было известно, где он, но они ведь знали, что при случае он может оказаться в Уджиджи, где находится его основной склад.
      Сам он, находясь в пути, написал сорок два письма и хранил их пока в своем багаже. Теперь ему хотелось переслать их на побережье с каким-либо попутным караваном. Но арабы не изъявили готовности доставить их туда. Наконец ему удалось передать письма каким-то людям. Но, к сожалению, побережья достигло лишь одно-единственное из этих писем. Возможно, что также утаивалась или просто уничтожалась и почта, отправляемая ему. К тому же в последнее время прекратилась всякая торговля и почтовая связь с побережьем из-за войны, распространившейся повсюду к востоку от Уджиджи.
      При таких обстоятельствах Ливингстону действительно ничего не оставалось, как отправиться на Занзибар, привести в порядок свое здоровье, отдохнуть немного, а затем со свежими силами, с новыми людьми и обновленным снаряжением приступить к за вершению своих географических открытий. Однако в его дневнике нет даже и намека, что у него возникали такие мысли. Будучи в Уджиджи, Ливингстон почувствовал, что немного окреп. И хотя у него по-прежнему не было лекарств, он решил идти на северо-запад от Танганьики, в земли народа маниема, чтобы продолжить там исследования рек.
      На первый взгляд это решение казалось не только непостижимым, но и чуть ли не самоубийством. Но Ливингстон все обдумал трезво. Поездка на побережье отняла бы у него время и силы. С тех пор как умерла его жена, у него нередко возникали мысли о смерти Он чувствовал, что силы сдают и жизнь клонится к закату. Сама смерть не страшит его, угнетает лишь сознание того, что это может случиться раньше, чем он сумеет достичь заветной цели Будучи здесь, в Уджиджи, а не в Багамойо или на Занзибаре, он и по времени и по расстоянию намного ближе к своей цели. Путешествие в земли племени маниема не займет много времени - четыре-пять месяцев, пожалуй. Надо лишь переплыть Танганьику, а оттуда через неизведанные земли до реки Луалабы. Далее, если окажется возможным, он будет следовать на север вниз по этой реке, которая, по его представлениям, является западной ветвью верхнего Нила - "если это только действительно Нил, а не Конго" Эта мысль начинает все больше беспокоить его. Если Луалаба окажется не Нилом, а Конго, значит, вся его теория об их истоках неверна; следовательно, все последние годы жизни и последние силы он принес в жертву великому заблуждению.
      В письме к доктору Кёрку Ливингстон просил прислать в Уджиджи новых носильщиков, товары для обмена и продукты. После похода в земли маниема он был намерен возвратиться сюда, чтобы забрать новых людей и все необходимое для дальнейшего пути. Это было то единственное письмо, которое достигло своего назначения.
      Прошли недели, прежде чем Ливингстону удалось добыть носильщиков и лодки. Теперь лишь дожди и переполненные реки задерживали его в Уджиджи. Удивительно, что, готовясь к походу, он не пытается использовать время, чтобы доставить лекарства, находившиеся в Уньяньембе. В дневнике нет даже упоминания о них. Ливингстон восстановил здесь здоровье и полагал, что выдержит и без лекарств длительное путешествие.