Пути Предназначения

      Пассер кивнул.
      — Ничего, поместимся, — сказал сержанту. — Давай проверяемых. Но по одному!
      Фенг оказался в списке шестым. Одет в мешковатую тускло-зелёную форму санитара. Волосы острижены в короткий ёжик.
      Увидел Адвиага и замер в растерянности, даже рот от изумления приоткрыл.
      — Садись, — кивнул Пассер на табуретку сбоку от стола. Обычно её занимают допрашиваемые. Фенг коротко поклонился, сел, руки сложил на коленях.
      — Винс, — начал Адвиаг, — я… - Замолчал, посмотрел на Фенга. Опустил глаза. — Ты хорошо выглядишь, Винс. Сразу понятно, что не болел и не голодал.
      — Нет, голода у нас не было, сиятельный господин. И здоровье у меня в полном порядке. — Фенг смотрел на руки.
      — Ты не болеешь и не голодаешь, — повторил Адвиаг. — Это хорошо.
      — Что угодно от меня сиятельному господину? — спросил Фенг.
      — Ничего.
      — Тогда зачем вы здесь?
      — Увидеть тебя.
      — Зачем? — требовательно спросил Фенг.
      — Я люблю тебя.
      Фенг вскочил, метнулся к стене. В глазах застыл ужас.
      — Нет, — прошептал он. — Больше никогда.
      — Дурак, ты Дронгер, — сказал Пассер. — Думать надо, что ляпаешь! — И обратился к Фенгу: — Подожди, парень. Ты всё не так понял. — Пассер поднялся из-за стола.
      Фенг затравленно оглянулся, увидел на подоконнике ножницы. Схватил, выставил перед собой. Держал их умело и ловко, явно не в первый раз так оборонялся.
      — В коридоре полно армейской охраны, — сказал Пассер. — Ты и с ними ножницами воевать намерен?
      Фенг отступил на шаг и приставил ножницы к горлу.
      — Лучше бластер возьми, — посоветовал Пассер, достал оружие из подмышечной кобуры. — Вот видишь, перевожу в боевое положение. Стрелять будет короткими очередями. Мы на первом этаже. Одной очередью можно вышибить оконную решётку. Тремя — разворотить бетонную ограду участка. Зарядов хватит на десять очередей. Так что не забывай считать выстрелы.
      Пассер положил бластер на стол поближе к Фенгу, а сам отступил к стене.
      — Бери, — велел Фенгу. — С ним можно пробиться к старым складам. А там от преследования оторваться не сложно. Ты ведь умеешь стрелять?
      — Умеет, — сказал Адвиаг. — Мы часто в тир ходили.
      — Это хорошо, что умеет, — ответил Пассер. — И всё же лучше взять пропуск, — кивнул он на загодя подписанную бумагу.
      Фенг не шевельнулся.
      — Сударь, — сказал ему Пассер, — то, что называл любовью Максимилиан, на самом деле назвать можно только матом. И то всей мерзости не передашь. У слова «любовь» много значений, но среди них нет и не было никогда того, чем пытался осквернить это понятие Максимилиан.
      Фенг ловчее перехватил ножницы.
      — Не спеши, — повторил Пассер. — Я знаю, что у тебя никогда не было родителей. Но ты ведь видел, какими бывают нормальные семьи? Тогда ты должен знать, что любви отца можно доверять. Настоящий отец никогда не причинит сыну зла. И кровное родство к подлинному отцовству никакого отношения не имеет. Сын может быть и приёмным. Но любят его не меньше родного. Так часто бывает, ты ведь сам видел.
      — Видел, — ответил Фенг. — Но при чём здесь вы, сиятельные господа?
      — Ни при чём, — сказал Адвиаг. — Вы правы, сударь. Я сейчас уйду. И простите меня, сударь, я не хотел вас беспокоить. И тем более, не хотел вас пугать. Простите. Я ухожу. Можно, я встану?
      Адвиаг показал Фенгу пустые руки, медленно поднялся, вышел из кабинета. Фенг рванулся за ним, схватил за рукав. Отшвырнул ножницы. Адвиаг осторожно прикоснулся к его волосам.
      — Винс… Сердце моё.
      Пассер втянул их обоих в кабинет.
      — Нашли, где объясняться. Для всего участка решили театр устроить?
      Адвиаг видел только Винсента.
      — Сын, — обнял он Фенга.
      Пассер вышел в коридор, закрыл за собой дверь.
      — Винс, — повторил Адвиаг. — Сердце моё. — И тут же тряхнул его за плечи. — Ты что с нами делаешь? Ты о матери подумал? Каково ей было эти полгода? А мне? Ты хоть представить себе можешь, что значит каждый день искать в смертной сводке твою ДНК? Сегодня, хвала пресвятому, ничего нет, а что будет завтра? А послезавтра? Винс, — стиснул ему плечи Адвиаг, — никогда — слышишь?! — никогда больше так не делай!
      Фенг ответил прямым взглядом.
      — Сиятельный господин, вы уверены, что я действительно вам нужен?
      — Я люблю тебя. Хочу открыто назвать сыном. Ты Адвиаг, Винс. Дээрн Бенолийской империи.
      Винсент высвободился из его рук, сел на табуретку.
      — Я безродный подкидыш из нищего приюта. Работаю санитаром в интернате для калек. Живу в общаге с удобствами в конце коридора. Все мои доходы — семьдесят пять дастов ежемесячного жалованья. Такова правда, сиятельный господин.
      — Часть правды, Винс. И она уже стала прошлым. В настоящем у тебя личные апартаменты на десять комнат, тысяча дастов в месяц только на мелкие расходы и титул наследника одного из древнейших семейств империи.
      — Нет, сиятельный господин. Кровь Адвиагов слишком благородна, чтобы осквернять её плебейской примесью. К тому же и раса у меня неподходящая.
      Адвиаг вздохнул, сел на диванчик.
      — Ну это уже глупость. Раса тут ни при чём. Ты не хуже меня знаешь, что берканами наша семья стала только сто пятьдесят лет назад. А до того бывали и человеками, и наурисами.
      — Но всегда оставались дээрнами, — возразил Винсент. — Если появлялась необходимость в приёмышах, то их брали только из самых знатных семей империи. Чистота крови не нарушалась. Да и брали приёмных наследников младенцами.
      — Бывали и взрослые приёмыши.
      — Но не с таким прошлым, как у меня. Секретарь из Алмазного Города, подстилка профессиональная.
      — Бывший секретарь, — уточнил Адвиаг. — Все это давно уже недействительно.
      — Зато смертная статья актуальна.
      Адвиаг подошёл к нему, потянул за плечо. Винсент встал. Адвиаг сказал:
      — Никаких данных о тебе нет ни в архивах Алмазного Города, ни в Рассветном лицее. Ничего нет. Любая попытка назвать тебя Максимилиановым секретарём будет злостной клеветой. В приюте я тоже всё вычистил. Как тебе удалось получить паспорт на имя Винсента Фенга?
      — Я подал заявление в паспортный стол как местный уроженец. В здешних приютах полно незарегистрированных выпускников. Я не судимый, не инвалид, не таниарец, на принадлежность к знатному сословию не претендую, зато работаю в интернате. Паспорт мне выдали за день.
      — Нужны свидетели… — сказал Адвиаг. — А ложное свидетельство немалых денег стоит. У тебя есть долги?
      — Здесь лжесвидетельство дешёвое, — улыбнулся Винсент. — А за меня так вообще бесплатно свидетельствовали. Это были санитарка и главврач из нашего интерната. При таком дефиците кадров каждый работник на вес золота. А работнику нужен нормальный паспорт. Так что…
      — Ты умница, — улыбнулся Адвиаг, мягко провёл ладонью по волосам Винсента. — Умеешь слушать и слышать главное. Ведь это я тебе рассказал, что стопроцентно надёжный паспорт легче всего получить в Гирреане.
      Винсент кивнул.
      — Да, это рассказывали вы, сиятельный господин. В один из вечеров у камина.
      — Перестань! — сказал Адвиаг. — Если не хочешь называть меня отцом, то зови по имени. Но не титулуй как чужака.
      Винсент отошёл к диванчику, сел.
      — Сият… Сударь, пожалуйста, скажите, в резиденции Адвиагов всё еще работает Ринайя Тиайлис? Она была садовницей в южной оранжерее.
      — Она ждёт тебя, — сказал Адвиаг. — Все эти полгода ждала, никого и близко к себе не подпускала. А ты как? Новую девушку не завёл?
      — У меня нет девушки. — Винсент отвернулся, покраснел.
      — Но когда становилось совсем невмоготу, ходил к проституткам, — понял Адвиаг. — Ринайе я ничего не скажу, не беспокойся.
      — Я не покупаю женщин, — зло ответил Винсент.
      — Ну ещё бы, — улыбнулся Адвиаг. — Для этого ты слишком хорош собой. Девицы сами готовы приплатить, лишь бы к такому красавчику сладкому в койку запрыгнуть.
      — Я не альфонс! — отрезал Винсент. — И не буду им никогда.
      — Прости, — быстро сказал Адвиаг. — Я опять ляпнул, не подумав. Ты обиделся?
      — Нет.
      Адвиаг сел рядом, осторожно обнял.
      — Не сердись. Ведь это очень хорошо, что ты красив и умеешь нравиться девушкам. Жаль только, что молодость и красота недолговечны. — Адвиаг прикоснулся к волосам Винсента. — Тебе надо отрастить их до плеч. Так будет гораздо лучше.
      — Мне все это говорят. Но… Нет.
      — Прошлое прошло, Винс. Так не позволяй ему портить настоящее. Даже в такой мелочи, как причёска.
      Винсент неуверенно пожал плечами. Адвиаг ладонью накрыл его руку.
      — Через четыре часа мы будем дома.
      — Нет. — Винсент встал, отошёл к двери. — Я не поеду с вами, сиятельный господин.
      — Винс…
      — Вам и вашей супруге, сиятельный господин, нужен ребёнок взамен умершей дочери. Новый малыш, которого можно брать на руки или укладывать в кроватку. Но я взрослый, сиятельный господин. Я давно уже сам научился шнуровать себе ботинки и заваривать чай.
      — Я не понимаю тебя, Винс, — беспомощно сказал Адвиаг. — Что ты хочешь?
      — Ничего. Хотите вы. Только я не смогу исполнить ваше желание, сиятельный господин. Но в Бенолии сотни тысяч малолетних сирот. Вы можете выбирать любого.
      — Моя жизнь ты, Винс. Только ты.
      Винсент отрицательно качнул головой.
      — Вы даже не спросили, нравится ли мне работа в интернате, есть ли у меня друзья. Так вот, сиятельный господин, работа мне нравится, и друзья у меня есть.
      — Работа? — растерянно переспросил Адвиаг.
      — Да, сиятельный господин, работа. Я ведь не только полы надраиваю и кормлю с ложечки паралитиков. Ещё я читаю больным вслух. Подписываю открытки для их родни. Столько лет не пойми ради чего изучал искусство декламации и каллиграфии, и вдруг оказалась, что это дворцовое никчёмье может приносить пользу людям. — Винсент улыбнулся: — Многие пациенты говорят, что им становится легче, когда я просто сижу рядом. Проходят боли, прибавляется сил. Чушь, конечно, самовнушение, но мне приятно. И главврач меня хвалит. Говорит, что интернат может мной гордиться. Впервые в моей жизни появились люди, которым интересен я сам, а не моё тело. И вы предлагаете бросить этих людей, уехать? Нет, сиятельный господин. Это было бы подлостью. Сначала надо найти себе замену. Другого санитара. А претендентов на эту должность не так много, как хотелось бы.
      — Сегодня же твой интернат получит двух санитаров, которые заключат с ним пятилетний контракт и работать будут не за страх, а за совесть.
      — Ну да, — с ехидством ответил Винсент. — Лучше пять лет подтирать задницу паралитику, чем один год полоть трелг. Тем более, что и отметки о судимости не будет, верно?
      — Только не говори, что среди твоих коллег нет осуждённых, — с раздражением ответил Адвиаг.
      — Смотря каких. Уголовники интернат обходят десятой дорогой. Опальники тем более туда не сунутся. А реформиста или братианина, который согласится сотрудничать с вашей фирмой, сиятельный господин, к беспомощным людям и на бластерный выстрел подпускать нельзя. Ведь он предатель.
      — Ты связался с политиками?! — вскочил Адвиаг.
      — Нет, сиятельный господин. Ни с реформистами, ни с братианами у меня никаких дел нет. Точнее, я никак не связан с их делами. Но это ничего не меняет. Людь, который один раз нарушил добровольно данную клятву, предавать будет всегда и всех. А по отношению к инвалидам предательство омерзительно вдвойне.
      Адвиаг испытующе посмотрел на Винсента.
      — Ты сильно изменился.
      — Поэтому вам и госпоже Малнире лучше забыть меня. И Ринайе тоже.
      — А ты сможешь нас забыть?
      Винсент не ответил.
      — Я не могу уехать отсюда просто так, — сказал он после долгого молчания. — Из интерната можно уйти ради того, чтобы поступить в медакадемию. Все врачи в один голос твердят, что у меня способности. Это у меня-то — и вдруг способности. Главврач специально для меня привезла с большой земли учебники. К поступлению готовиться помогает. Дейк, это мой друг, говорит, что в провинциальных университетах императорскую стипендию можно получить без блата и взяток. А подготовка там не хуже, чем в столице. Ведь по-настоящему учёба зависит только от студента.
      — Винс, — начал было Адвиаг и замолчал. Говорить с парнем нужно предельно осторожно, любое неловко сказанное слово разделит их неодолимой стеной. — Винс, совершеннолетнему наследнику по закону принадлежит пятнадцать процентов семейных доходов. Это не подачка и не милостыня, а твоя законная доля, распоряжаться которой ты обязан, хочешь того или нет. Наш род очень богат, Винсент. Со своих процентов ты можешь оплачивать обучение в лучшей медакадемии ВКС. Так почему ты хочешь лишить какого-то неимущего бедолагу единственного шанса выбиться в люди? Зачем тебе отбирать у него стипендию?
      — От стипендии можно отказаться, — сказал Винсент. — Тогда её отдадут тому самому бедолаге. Но получить стипендионное свидетельство я обязан. В ваш дом, сиятельный господин, я смогу войти только студентом. Лишь тогда у меня будет право назвать вас отцом.
      — Винс, — шагнул к нему Адвиаг, — тебе не надо нам ничего доказывать. И мне, и Малнире нужен только ты сам, а не свидетельства.
      Винсент уклонился от объятия, отошёл к окну. Внимательно посмотрел на Адвиага и спросил:
      — А в чём я буду сам собой?
      Адвиаг досадливо дёрнул плечом.
      — Винс… Ребёнком был, ребёнком и остался!
      — Так не мешайте мне повзрослеть, сиятельный господин.
      — Может быть, ты и прав, — сказал Адвиаг. — Но я не хочу оставлять тебя в Гирреане. Пресвятой Лаоран, здесь на каждом углу в открытую продают наркотики! Гопот а за даст убить готова, пьяные жандармы тащат в кутузку кого не попадя, в одну камеру суют и уголовников, и поселенцев. Пить здешнюю воду можно только самоубийце. Летом на улицах нечем дышать от пыли, а зимой морозы под сорок и перебои с топливом. Винс, тебе ничего не мешает работать и снимать квартиру в Маллиарве. Зачем оставаться в этом аду?
      Винсент пожал плечами.
      — Для воды и воздуха мы делаем очистители из пав и ра. Это кустарник такой, его размочаленные ветки — отличный фильтр. Печку топить можно и кизяком. За небольшое пожертвование на церковь таниарская община прикроет от уголовного произвола. Что касается жандармов, то в нашем районе много реформистов, а при них эти жабы не наглеют. От шпаны я могу защитить себя сам.
      — Ты говоришь как гирреанец.
      — В Гирреане началась моя жизнь. До того было только существование.
      Адвиаг опустил голову.
      — Винс, — сказал он тихо, — потерять тебя второй раз я не смогу. Когда умирала твоя сестра, мне казалось, что мир рассыпается на части и его осколки режут тело. Боль осталась до сих пор. Притупилась, но не исчезла… Винс, если с тобой что-нибудь случится, нам с матерью этого не пережить.
      — Ничего со мной не случится! Я выиграл первенство района по боям без правил. Я смогу постоять за себя.
      — Что? — переспросил Адвиаг. — Какие ещё бои без правил?
      — Сначала я на тренировку из любопытства пошёл. Кандик уговорил попробовать. Олег-сенсей тогда как раз начинающую группу набирал. Сказал, что я способный. Ну я и остался.
      — Кандик — это кто?
      — Мой друг. Он и Дейк. Они поселенцы. И честные люди!
      — Я верю, Винс, верю. Просто…
      — Просто вы не ждали, что я смогу выжить сам, — оборвал его Винсент. — И тем более не думали, что из комнатного украшения я стану людем! В качестве вещи я был приятней, верно?
      — Винс, что я должен сделать, чтобы ты мне поверил? Скажи, и я сделаю всё. Я люблю тебя, Винс, я хочу быть тебе и отцом, и другом, но не знаю как доказать тебе свою преданность. Ты не говоришь мне «Уходи!», но и к себе не подпускаешь. А я не знаю, что делать. Так подскажи мне, Винсент. Или давай оборвём всё сейчас.
      Винсент подошёл к нему, посмотрел виновато.
      — Вы… Ты всё делаешь правильно. Это я неправильный. Я не хочу оставаться без тебя и без госпожи Малниры, но поехать с тобой не могу. Войти в ваш дом таким, как я сейчас, невозможно. Ведь я никто. А пустое место нельзя назвать сыном. Сначала я должен получить право говорить о себе «Я есть». Лишь тогда я буду достоин вас.
      — Во имя пресвятого Лаорана, Винс, какой же ты глупый! — Адвиаг притянул Винсента к себе, обнял. — Винс, право говорить о себе «Я есть» мы зарабатываем и отстаиваем всю жизнь. А любовь всегда даётся нам просто так. Это подарок без отдарка. Тут никогда и ничего не нужно доказывать. Просто любить — и всё. Любовь сама по себе доказательство.
      — Одной любви мало. Нужно ещё и уважение. Оно гораздо важнее.
      Адвиаг разжал объятия.
      — О чём ты, Винс?
      — Вы очень любите засахаренные ягоды трелга, сиятельный господин. Любите рубашки из жёлтого ларма. Но разве вы их уважаете?
      Адвиаг отвернулся, отошёл к окну. Посмотрел на покрытый пыльным снегом двор, на куривших под навесом жандармов и армейскую охрану.
      — Ты выбираешь очень трудный путь, Винс. Я не буду спрашивать, сам ты его разглядел или кто подсказал… Сейчас у тебя есть возможность уйти на другую дорогу. Но если ты ступишь на эту… У тебя никогда не будет возможности ни отступить, ни свернуть в сторону. Идти можно будет только вперёд. Надо будет постоянно перешагивать через боль, через страх, через безнадёжность. И ни секунды на передышку. Всегда идти, даже если не останется ни капли сил. Только вперёд, только прямо, потому что если ты замешкаешься даже на мгновение или сделаешь полшага в сторону, упадёшь в такую грязь, что никакими словами не передать её мерзости.
      — Я знаю.
      — Винс, — тихо сказал Адвиаг, — ведь всё может быть гораздо проще и легче. Зачем тебе это?
      — Так я быстрее смогу сказать о себе «Я есть».
      — Делай, как знаешь. Твоя жизнь, тебе и решать. Но только не забывай о тех, кто тебя ждёт.
      Винсент подошёл к нему, прижался лбом к плечу.
      — Я очень тебя люблю, папа. И маму. И Ринайю. Я обязательно приеду к вам. Сам приеду. А сейчас я должен быть на дежурстве. Иначе мне нельзя. Прости. — Он на мгновение крепко обнял Адвиага и вышел в коридор.
      В кабинет зашёл Пассер.
      — Дронгер?
      — Всё в порядке, Альберт. Всё хорошо.
      — Уверен?
      — Да.
      Пассер недоверчиво качнул головой, но вслух ничего говорить не стал.

- 6 -

      Снаружи дом досточтимого Кийр и аса, наставника и дяди Николая и Гюнтера по Цветущему Лотосу, ничем не отличался от прочих домов района: невысокий, двухкомнатный, стены покрыты светло-жёлтым пластиком, крыша — бледно-зелёным. Перед домом крохотный палисадник, позади, под складным матерчатым навесом — маленькая площадка для чаепитий.
      Обычный дом ничем не примечательного горожанина со скромным, но стабильным доходом.
      Однако, войдя в гостиную, Николай оробел перед её роскошью: стены затянуты узорчатыми циновками из тонковолокнистого трелга, на потолке — люстра из настоящего хрусталя, а на полу такой дорогой ковёр, что и наступать боязно. До сих пор Николай подобные гостиные видел только по стерео, в фильмах о плантаторах и аристократах званием не ниже диирна.
      — Мебели нет, — удивился Гюнтер. — Только напольные подушки… Даже тумбочку не поставили.
      — Это стиль такой, — пояснил Николай. — Очень модный и только для самых богатых. Если хозяин хочет угостить гостей, то слуги подают еду на специальных подносах, которые выглядят как небольшие низкие столики. Ты по-степняцки сидеть умеешь?
      — Умею. Только вряд ли нам предложат чаю с булками.
      — Да уж, — хмуро ответил Николай.
      — Жаркий сегодня день, — сказал Гюнтер. — Хотя и двадцать пятое октября.
      — А ты что, снега захотел? Так здесь тропики.
      — Я никогда ещё не бывал в таких тёплых районах. Сначала жил в приполярной зоне, а после, когда ездил с учителем, мы тоже оказывались только в северных областях. Я не привык, чтобы в середине осени была такая жара.
      — Сейчас ещё жарче будет, — пообещал Николай. — Когда учитель придёт.
      Гюнтер опустил голову.
      — Я первый начал, — сказал он тихо. — Мне и отвечать.
      — Первым должен был быть я, — ответил Николай. — Я старший. Но я струсил.
      — Нет, — твердо сказал Гюнтер. — Струсить — это не вмешаться. Или вообще убежать. А ты подоспел как раз вовремя. Мне и в голову не пришло, что у тех козлов могут быть бластеры. Без тебя бы мне каюк. Теперь я твой должник.
      — Ты мой брат. А брат в таких делах должником быть не может.
      Гюнтер пожал ему руку.
      В гостиную вошёл Кийриас, высокий крупнотелый наурис пятидесяти двух лет. Николай и Гюнтер поклонились.
      — Доброго дня, учитель, — сказал Николай.
      — Доброго дня, досточтимый Кийриас, — проговорил Гюнтер.
      Кийриас с досадой и гневом клацнул шипами. Гюнтер упорно не желает называть его ни дядей, ни учителем. Пусть мальчишка и ушёл из ордена, но единственным наставником для него так и остался рыцарь, у которого он был адептом.
      Однако сейчас есть вопросы поважнее Гюнтерова упрямства. Кийриас посмотрел на Николая холодным суровым взглядом.
      — Я жду объяснений.
      — Этот скот Диего Алондро, хранитель нашего участка, нализался до свинячества, — торопливо ответил Николай. — Орал такое сквернословие, что нанятым из бродяг батракам тошно становилось. Из кафе его выгнали. Диего вернулся на участок и начал избивать жену и сына. Он и раньше злобу на них вымещал, но в тот раз… Бланка, это его жена, пыталась спрятаться на кухне, а Мигель, это их сын, ему всего десять лет…
      — Я не спрашиваю, что именно произошло на участке, — перебил Николая Кийриас. — Меня интересует, почему ты вмешался не в своё дело.
      — Да потому, что я ещё не в конец оскотинился, чтобы на такое молча смотреть! Батя мой всегда говорил…
      — Не смей сравнивать крестьянина грязнокрового с благородным даарном!
      — Мои родители, — ответил Николай тихо, с раскалённой добела яростью, — женаты тридцать восемь лет. За всё это время батя маме ни одного грубого слова не сказал, а нас, детей, и ладонью-то не лупил, не то что хлыстом. Когда батя с поля шёл, то всегда для мамы цветы собирал, а для нас — сладкие ягоды. Даже когда мы выросли, всё равно ягоды приносил. И цветы маме до сих пор дарит. А слова бранные у нас в доме всегда под запретом были. И соседям батя ни с рукоприкладством, ни с матерщиной баловаться не позволяет. Если при нём такое случается, то всякий раз вмешивается и прекращает. Даже если безобразие староста творит или полицейский инспектор, батя всё равно в сторонке не отсиживается. Вот и судите, учитель, в чьей крови грязи больше — в батиной или у этого вашего даарна!
      — На суде за такие речи тебе ещё пятерик сверх срока добавят!
      — Коля не трогал Диего! — вмешался Гюнтер. — Это я ему морду подправил.
      — С кем же тогда дрался Николай?
      — С его телохранителями, — ответил Гюнтер. — Они простолюдины, а найм их не был должным образом оформлен, потому что ни у кого из них нет лицензии для такой работы. Зато было оружие. Для судьи оно окажется гораздо важнее драки. Да и не будет никакого суда. Этот ваш даарн скрывал своё звание.
      — Вынужден был скрывать! Людю столь благородной крови не пристало работать на плантации.
      — Как интересно! — ехидно восхитился Гюнтер. — На плантации благородство работать не позволяет, а суп трелговый жрать не препятствует.
      — Не тебе, ученик, судить о порядке вещей!
      — Возможно, досточтимый. Но как бы то ни было, а любой мало-мальски сообразительный адвокат истолкует сокрытие даарновского звания как отказ от дворянства. Вряд ли почтенный Диего Алондро к этому стремится. К тому же если и не судью, то владельца плантации обязательно заинтересует, откуда у такой мелочи как участковый хранитель взялись деньги на личную стражу. Финансовая проверка, а вслед за ней и каторжный срок за воровство Диего обеспечен. Так что вам не о чем беспокоиться, досточтимый. Диего сам приложит все усилия, чтобы дело не то что до суда, а даже до полицейского участка не дошло.
      — Ну допустим, что так, — процедил Кийриас. — Однако превосходное место наблюдателя потеряно.
      — Колю не трудно заменить любым другим братом. Ведь Диего нужен новый старш и на. Главное, предложить ему достойную кандидатуру до того, как это сделают оперативники других братств.
      — Без тебя бы не догадались! — зло выкрикнул Кийриас. — Своей дурацкой выходкой вы поставили под угрозу всё наше дело! Самое благородное, которое только может быть в Иалумете!
      — Если ради торжества благородного дела нужно смиряться с подлостью, то дело станет подлым вдвойне.
      — Что?! — хрипло выдавил Кийриас. — Да как ты смеешь…
      — Если не убирать вокруг себя грязь, сам станешь грязью.
      — Да ты… Тебе… — Кийриас не нашёлся, что ответить, замолчал.
      Николай позлорадствовал: ловко братишка заткнул рот этому зануде! Хорошо быть образованным. «Надо, чтобы Гюнт обязательно доучился, — отметил себе Николай. — Этот год пропал, а в новом он должен вернуться в университет».
      Кийриас метнул на Николая мрачный подозрительный взгляд. После встречи с рыцарем ученик стал неподконтролен. Прежде Николай смотрел на учителя как на икону, беспрекословно и ревностно выполнял любой приказ. Теперь же дерзит, своевольничает. И Гюнтер этот ещё… Вот навязали головную боль! И почему только Великие Отцы так вцепились в орденского приблуду?
      — Вы поставили под угрозу всё наше дело, — повторил Кийриас вслух. — Вину надо искупить.
      Гюнтер побледнел, в глазах метнулся испуг, а губы жалко дрогнули. Но голос прозвучал твёрдо:
      — Назначайте воздаяние, досточтимый.
      Кийриас гневно вздыбил хвост. Опять «досточтимый» вместо «учитель» или «дядя».
      Николай истолковал его гнев по-своему, метнулся к Гюнтеру, прикрывая младшего брата от удара, — хвост науриса бьёт крепче хлыста. А если раскрытые шипы добавятся, то одним таким ударом изувечить можно.
      Кийриас зашипел возмущённо. «Да кем он меня считает, какой тварью?!» Николай с недоверчивой настороженностью смотрел на учителя. Преодолеть недоверие будет нелегко. Если вообще получится. «А может, и пытаться уже не стоит? Поздно? Учителем меня Николай не считает… Но братом во Цветущем Лотосе он остаётся и приказы старших выполнять обязан!» Кийриас бросил Николаю под ноги видеопланшетку.
      — Открой первый файл.
      Николай подчинился.
      — Это же инвалид, — удивлённо сказал Гюнтер, увидев фотографию. — Пресвятой Лаоран, ну и рожа!
      — Такой шрам не может быть случайностью, — сдавленно прошептал Николай. — Тот, кто его наносил, понимал что делает. Такую красоту изуродовать… Не понимаю…
      Гюнтер осторожно, словно боясь причинить увечнику боль, прикоснулся к фотографии.
      — Скорее всего, это ожоги от царговой кислоты. Их действительно наносили специально… — Гюнтер поёжился и сказал с кривой усмешкой: — У того, кто это сделал, отличные способности к рисованию: здесь каждый шрамчик предназначен для того, чтобы превратить лицо в дьявольскую маску. И такая идеально ровная линия раздела… Как по линейке.
      — Может, и по линейке, — зло процедил Николай. — С говнюка, которой способен вытворить эдакую мерзость, станется и линеечку с собой прихватить, и кронциркуль для пущей точности.
      Гюнтер невольно прижался к старшему брату.
      — Рядом с нашим посёлком есть одна очень старая церковь… — сказал Николай. — Там на стенах фрески с ангелами и чертями.
      — Да-да, — кивнул Гюнтер. — Я тоже такие фрески видел. Только ни один живописец не соединял ангела и дьявола в одном лице. И тем более никто и никогда не делал такого с живым людем.
      — Гюнт, ведь шрамы от царговой кислоты — это навсегда?
      — Навсегда. Если был хоть самый крохотный ожог, то в дальнейшем становится невозможной никакая пластика, даже для других шрамов, обыкновенных, потому что организм будет отторгать любую новую кожу — и донорскую, и протезную, и даже клонированную от собственной.
      — Органы таким людям тоже нельзя пересаживать?
      — Нельзя, — ответил Гюнтер. — Будет отторжение. Поэтому изуродованную руку ему никогда не поменять на здоровую. Если только эту восстановить…
      — Учитель, — Николай посмотрел на Кийриаса, — кто сделал с ним такое? И за что?
      — Это было недавно, — добавил Гюнтер. — Шрамы свежие.
      Кийриас досадливо дёрнул хвостом.
      — Всего лишь последствия недопустимой для гирреанского плебея дерзости. Не обращайте внимания на мелочи. Есть вещи поважнее шрамов.
      — Так он из Гирреана? — растерянно переспросил Николай. — Еретик?
      — Сын еретички. А может, и сам еретик. Неважно. Я же сказал не обращать внимания на мелочи!
      Гюнтер ответил хмурым взглядом. Паршивцу опять что-то не нравилось в словах учителя.
      — Вы не сказали, на что следует обращать внимание, досточтимый.
      Кийриас забрал у Николая планшетку, бросил на подоконник и приказал:
      — Вы оба немедленно вылетаете в Гирреан. — Кийриас положил рядом с видеопланшеткой билеты и банковскую карточку на предъявителя. — Не позднее тридцатого октября вы должны доставить в Каннаулит голову этого урода. Доверенный брат будет ждать вас в клубе «Оцелот». Голову отдадите ему.
      — Как — голову? — не понял Гюнтер.
      — Только не говори, что в ордене не проходил посвящения кровью!
      Гюнтер опустил взгляд.
      — Смертное посвящение у нас было, — сказал он очень тихо. — Ровно через месяц после адептсткой присяги. Все нелегальные организации норовят повязать новичков кровью. — Гюнтер поднял глаза и вперил требовательный взгляд в лицо Кийриаса. — Но, приказывая неофиту убить врага, орден всегда объяснял причины! Так за что я должен убить и без того несчастного калеку, досточтимый?
      — Он опасен братству Цветущего Лотоса.
      — Чем опасен, досточтимый? Братство в праве отдать мне любой приказ, но и я в праве знать, что приказ праведен. Убивая по воле Цветущего Лотоса, я должен быть уверен, что не пролью невинной крови!
      Хвост Кийриаса свился в трусливую спираль.
      — Напрямую этот людь ничего плохого братству не сделал, — пробормотал Кийриас. — Но по случайности — очень злой случайности — ему досталось нечто такое, что делает его смертельно опасным для Цветущего Лотоса.