Дети Брагги

      Замолчав, Амунди плеснул себе в кружку пива.
      - Но, но ты говорил, что обязанностей у скальдов немало, а назвал всего две. И еще... - Скагги помедлил, не зная, можно ли об этом спрашивать. - Во время штурма крепости Грим сказал что-то про оборотные руны, которые прикрывали неприятеля и которые им с Бранром необходимо было разрушить. Что такое оборотные руны?
      Глаза травника потемнели.
      - Оборотные руны... Оборотные руны, - повторил он. - Да, Грим и Хамарскальд говорили о них. Оборотная руна - это рунический знак, зеркально обратный руне исходной. Есть давняя легенда об этих знаках, где говорится, что они вызывают к жизни или, если хочешь, выпускают в мир, те же силы, что и знаки, привычные нам. Однако со времен первого Круга самого Брагги никто не прибегал к ним. То древнее сказание говорит, что оборотные руны чертит тот эриль, кто не умеет или не смеет творить знаки Хрофта. Или же тот, кто использует для этого дар не свой, а тот, что крадет у другого скальда.
      - Как же это воз... - поспешил спросить Скагги, но тут на пороге горницы травника возникла Карри Рану.
      - Конунг Вестмунд ждет тебя в своих палатах, - пожелав обоим доброго дня, хмуро объяснила она цель своего прихода.
      Целитель, судя по его лицу, встревожился, причем, похоже, не столько из-за приглашения конунга, сколько из-за мрачности самой Карри, и он, совсем позабыв о беседе со Скагги, попытался разговорить разгневанную дочь Раны Мудрого.
      Карри же в ответ на расспросы пробормотала что-то вполголоса. Из ее слов Скагги разобрал лишь, что произошла какая-то схватка и что кого-то вновь обвиняют в предательстве, и снова в предательстве Рьявенкрика. Рассердило Карри то, что в отличие от Гвикки Ирландца, Грима и скальдов, ее на совет не позвали. На этом Амунди поспешно ушел, оставив его растирать какие-то сухие стебли. Карри однако осталась.
      - Ну и как тебе тут живется? - спросила она, с интересом оглядывая захламленную горницу Стринды.
      - Ничего. Помогаю Амунди. - Неожиданно для себя Скагги улыбнулся, он и вправду был рад видеть дочь Раны Мудрого. - Ты просто ушам своим не поверишь, если я расскажу тебе, что он умеет делать!
      - Да?
      - Ну вот, скажем, тот воин с Гебридов, что вчера с кем-то боролся, неудачно упал и сломал ногу. Что бы ты с этим делала у себя на корабле?
      - Приказала бы завязать, наверное. - Карри довольно равнодушно пожала плечами. - В конце концов все срослось бы само собой.
      - Но ведь воин-то никогда бы уже не смог нормально стоять, - восхищенно затараторил Скагги. - Нога бы вся была в узлах и перекошена. А знаешь, что сделал Стринда? Сперва растянул и выпрямил ногу, а потом сжал ее несколько раз крепко-крепко. Он говорил, что это необходимо, чтобы понять, сошлись ли концы сломанной кости. А потом, прежде чем перевязывать, заложил ногу меж двух дощечек, так чтобы она оставалась прямой, пока не заживет. А еще, - продолжал Скагги, заметив улыбку морского конунга, - еще он знает, что делать, даже тогда, когда обломки костей пропороли кожу. А однажды он при мне вскрыл ратнику руку, чтобы запихнуть кости на место! Я даже не думал, что кто-то способен выжить, когда его так вскроют, а потом снова зашьют! Но Амунди так ловок на руку и всегда точно знает, что именно нужно делать!
      - Так ты намерен остаться у Амунди? - спросила Карри, видя отблеск восхищения на обычно замкнутом лице мальчишки.
      Скагги медленно кивнул.
      - Если он мне позволит. Знаешь, - добавил он шепотом, - он даже вскрывает тела мертвых, чтобы посмотреть, как в теле сочленяются кости.
      Целитель вернулся, когда уже сгустились сумерки. Вернулся столь же мрачный, как и сама Карри, и еще более встревоженный, чем казался перед уходом. Оказалось, что зашел Амунди всего лишь за каким-то горшочком, который отыскался в самом старом ларе в темном углу горницы. Вскоре Амунди снова исчез, прихватив с собой, кроме горшочка, еще и пучок сухих веток багульника.
      - Вчера тебя оборвали на середине рассказа, - несколько смущенно, но все же настойчиво обратился следующим вечером к травнику Скагги.
      - Рассказа?
      Амунди, похоже, одолевали какие-то заботы. Весь день он потратил на то, чтобы щепотками подмешивать какие-то порошки в густую жидкость, кипящую на огне в бронзовой чаше. Несколько раз целитель принимался чертить над закипающей жидкостью руны, однако как будто не был удовлетворен результатом. Один раз он даже, остудив чашу, приказал Скагги вылить ее содержимое под куст во дворе, а саму чашу хорошенько вымыть. Потом перебирание трав и вычерчивание рун над жидкостью начались по новой.
      - Ты рассказывал о скальдах и их служении, - не отставал Скагги.
      Амунди как будто сдался и, присев к столу, поглядел на Скагги.
      - Ну и что же ты хочешь знать?
      - Ты собирался рассказать об оборотных рунах и еще о третьей обязанности, но тут пришла гаутрек Карри Рану, - разом повеселел Скагги.
      - Эту обязанность объяснить непросто. Брагги завещал своим детям задумываться о том, что грядет, о том, что случится в этом мире, но последующем. Чертоги Вальгаллы - достойная награда погибшим в бою. Но и их удел предрешен. Предрешен и конец мира, и конец каждого человека. Но, видишь ли, христиане полагают, что наш мир лишь краткая остановка на пути в вечность, и истиной задачей человека является переждать ее с наименьшим уроном для своей "души".
      - А что такое душа? - недоуменно переспросил Скагги.
      - Непростой вопрос, - усмехнулся Стринда. - Если я верно понял тех, кто приезжал с Асгаром, христиане считают, что в каждом человеке живет частичка их бога, которая желает присоединиться к этому богу, но мешает ей в этом привязанность к миру тому, в котором пребывает срок своей жизни человек. Чем больше человек думает о боге в жизни этой, тем милостивее к нему бог.
      - Тот их бог? А как же гефа?
      - Удача, защита асов, в отличие от милостей христианского бога, проявляется в жизни каждого из нас тем сильнее, чем активнее воин вмешивается в этот мир. Не обретя меч, не защитишь свой дом. Не подоив коров, не напьешься молока. И не отправившись в поход, не усилишь свой род. Не подставив рог, не напиться браги, - продолжал перечислять будничные дела травник. - Битвы и сбор урожая, песни и корабли радуют асов. Христиане же думают, что милость их бога добудут им лишь хвалы ему и размышления о нем. Каждый поступок, какой отнимает у них время от этих размышлений, отдаляет их и от бога.
      - Так, значит, бог их похож на Герд монет спесивую, - заключил вдруг Скагги и сам несколько оторопел от собственной смелости, но Амунди лишь усмехнулся.
      - Различие между служителями Христа и детьми Брагги заключается в том, что первые не придают этому миру никакого значения. Считают его чем-то низменным и неважным. Не желают ничего знать о нем. Но мы полагаем, что в конце всего произойдет великая битва, столь великая, что ни один человек не способен даже вообразить ее. И все же многие, как Лысый Грим, например, полагают, что вестись она будет и в этом мире, хотя бы отчасти, и дело всех нас сделать так, чтобы к тому последнему дню наша сторона, сторона богов и людей, была возможно сильнее. А потому задача, возложенная на нас, - улучшать, развивать свое искусство будь то искусство воина, или целителя, - добывая новые знания, применяя их в нашем ремесле. Наиболее почитаемые из детей Брагги те, кто способен создавать нечто небывалое, то, чего еще никто никогда не видел. Таких людей немного, но все же иногда встречаются и они. Как убивается старый Гранмар, что погиб тот ремесленник из Эрины, что сделал эту странную секиру для конунга Карри Рану...
      - Глендалин, - подсказал Скагги.
      - Да, Глендалин.
      - А христиане? - поспешил спросить Скагги, боясь, что Стринда, как это с ним нередко случалось, замолчит, погрузившись в свои мысли.
      - Христиане, - хмурясь повторил Амунди. - Они по-прежнему уверены в единичности своей истины. Лишь они якобы знают, что есть спасение и что есть грех, который если не умилостивить долгими молитвами или деньгами их бога, обречет их на вечные муки после смерти:
      Там она видела - шли чрез потоки
      поправшие клятвы,
      убийцы подлые
      и те, кто жен
      чужих соблазняет,
      Нидхегг глодал там трупы умерших,
      терзал он мужей...
      - прочитал по памяти Скагги.
      - Хоть чему-то Тровин тебя да успел выучить! - снова просветлел лицом Стринда.
      - Хотелось бы знать, что заставляет мужей нарушать клятвы, - подумал вслух Скагги.
      - Трусость и жадность, обычно, - ответил травник. - Наложенные в наказание заклятия. А бывает, это проделки Локи, в чью честь мы разжигаем огонь возле копья его отца Одина. Но лишь немногие из нас избраны Одином, а что до Локи...
      "Грим", - неожиданно догадался Скагги. Будто прочитав его мысли, Амунди сумрачно кивнул.
      - А теперь отправляйся спать.
      С этими словами Амунди-травник, верно служащий целительнице Идунн, опрокинул в себя остатки пива из кружки и зашагал к своей палатке, оставив Скагги задумчиво плестись следом.
      - Ты... ты сам говорил, что я многое умею, целитель. - Скагги несколько заикался от волнения. - Не согласишься ли ты взять меня в учение? Я сам знаю, торопливо продолжал он, боясь услышать слова отказа, - что каждый скальд прежде всего воин. Но Тровин учил меня немного рунам и мечу, и я владею ножом, а Гранмар сказал, что сам готов учить меня мечу.
      - Ну, раз ты уговорил Гранмара, - с лукавой усмешкой протянул Стринда, потом лицо его посерьезнело. - Видишь ли, Скагги, сын Лодина из рода Хьялти, Тровин не мог не говорить тебе, что перед посвящением в Круг каждый из детей Брагги проходит через испытание медом Одина, и, случается, те, что не имеют дара или способности укротить пробуждаемую рунами силу, гибнут. Что же касается учения, то обращаться с травами я с готовностью тебя обучу. А целительство... Амунди умолк.
      - А целительство? - уже понимая, что это наверняка отказ, переспросил Скагги.
      - Целительство связано с силой. Прибегнуть же к ней способен не обязательно посвященный, но обязательно цельный .человек. - Амунди помедлил, но потом понял, что рано или поздно, но заговорить об этом придется. - Что до тебя, ты - человек лишь наполовину. - Он собирался было помедлить, обдумать то, что намерен сказать, но, увидев, как побелело лицо мальчишки, продолжил наугад: - Человек, потерявший память или хотя бы часть ее, не может считаться цельным. С другой стороны, в интересах Круга вернуть тебе утраченное. Память может вернуться при испытании медом Одина, но у меня нет уверенности, что ты выдержишь его и останешься жив.
      Вид у Скагги стал совсем потерянный.
      - Никто, кроме тебя, не вправе решать, - жестко заключил целитель, понимая, что этот нарыв необходимо вскрыть одним надрезом, - выберешь ли ты испытание или откажешься от него.
      Отведав меда Одина, ты, возможно, обретешь память и получишь возможность когда-нибудь стать одним из нас, но, возможно, тебя ждет мучительная смерть. Если ты откажешься от напитка, твоя жизнь останется такой, какова она сейчас. Поверь мне, ни Гранмар, ни я не откажемся учить тебя. Тебя ждет жизнь ратника Фюрката или какой-нибудь еще дружины. - Голос Стринды звучал непривычно жестко. - Как бы ни нужна была Кругу твоя память, никто не станет принуждать тебя и никто не осудит тебя за отказ.
      Скагги сглотнул.
      - Я выберу испытание, - так же спокойно и жестко, как до того целитель, ответил он.
      - Ты решился на многое. - Стринда оставался каменно серьезен. - Ты смел, и быть может, это поможет тебе. Сегодня вечером я извещу о твоем решении Круг, который должен решить, когда состоится это испытание. И все же, - вид у целителя стал задумчивый, - мне хотелось бы попробовать еще кое-что...
      Конец фразы он пробормотал себе под нос, но Скагги показалось, что это были слова "обезопасить" и "тайна Тровина".
      - Я дам тебе на ночь отвар, в котором будет малая толика меда. Если я подобрал травы верно, он разбередит то, что забыто. Учти, это может оказаться довольно болезненно, не зря же что-то в тебе стремится об этом забыть. Но то, что произойдет с тобой в видениях, если таковые снизойдут к тебе, властью Идунн поможет в испытании.
      Пустота. Он висит в пустоте.
      Пустота и боль, от которых не уйти ни в сумерки болезни, ни в забытье.
      И глаз не закрыть, хотя Скагги не знал, глядит ли он вдаль, или ищет внутренним взором что-то в себе самом.
      Будто смотрит с большой высоты, а под ним вздымаются горы, бегут, петляя, реки, стремятся к дальнему морю. И стальная, серая его гладь пестрит многоцветными парусами... И серая с черными потеками сажи громада, что звалась когда-то Рьявенкриком, и сбирающаяся у ее подножия стая белых и полосатых корабельных крыльев...
      А по равнинам ползут бурлящие клубы пыли - движутся бесчисленные рати. А еще ему чудилось чье-то лицо, но черты его оставались неуловимы, лишь только усы и борода раздвигались в довольной улыбке, когда сталкивались, вспыхивая на солнце черточками стальных клинков, два потока клубящейся пыли...
      Рагнарек. Каждый блеск этих черточек - шаг к Рагнареку.
      - Что это с ним? - растерянно спросил Грим у Ванланди, увидев, как мечется по лавке Скагги.
      - То же самое, что было и с тобой, - сумрачно ответил сидящий подле спящего скальд Светлого. - Только, судя по тому, как шевелятся его губы, я бы предположил, что Фрейр был милостив к нему, и мальчик что-то вспоминает.
      Внезапно тишину угомонившегося на ночь лагеря прорезал протяжный леденящий душу, нет, не крик, скорее стон. Ванланди вскочил, с ужасом и тревогой уставившись на слабо светящееся окно дома напротив. Грим тоже на мгновение застыл, будто скованный стальными обручами ужаса, - в этом искаженном непереносимой болью голосе он узнал голос своего отца. В следующее мгновение он уже выпрыгнул в раскрытое окно.
      Рукоять меча удобнее легла в ладонь. Металл под оплеткой казался теплым на ощупь, живым. Из меча по его руке все вверх и вверх, распирая грудь, проникая в мозг, лилась готовность, жажда боя.
      Взмахом левой руки Грим отбросил полог, правая крепче сжала рукоять меча. Он почувствовал, как клинок поднимается, поднимается, невероятно легкий в его руках, и в то же время весьма тяжелый. Меч был частью его тела, продолжением его рук, его плеч, его разума...
      - Нет! - крикнул он, увидев фигуру, склонившуюся над лежащим на скамье Эгилем.
      Клинок сверкнул, поймал отблеск факела у двери, и отблеск его упал, прочертил полосу поперек лица обернувшегося человека, и Грим увидел тусклый блеск бронзы, качнувшиеся у налобной повязки яблоки. И глаза.
      Серые в сети лукавых морщинок глаза, изумленно взирающие на незваного гостя.
      Занесенный клинок застыл в воздухе, и Гриму стоило немалого труда, чтобы совладать с собой и не дать мечу обрушиться на стоящего пред ним беззащитного человека.
      - Во имя Одина, Стринда... Я же мог снести тебе голову, - выдохнул он.
      - И после, конечно, пожалел бы об этом.
      Стринда выпрямился. Руки его были пусты - ни ножа, ни даже чаши. Но он стоял подле Эгиля, который только что так страшно стонал, а теперь явно был без сознания.
      - Что ты делаешь? - с тревогой спросил Грим. - Что с отцом?
      По-прежнему сжимая рукоять меча, он подошел поближе.
      - Боги, неужели он мертв...
      - Нет. - Амунди перевел взгляд на расслабленное лицо Эгиля. - Еще нет.
      - Еще? - Грим остановился у ложа, но смотрел не на отца, а на целителя. Что ты имеешь в виду?
      - Жизнь уходит из него, но он не в силах и умереть. Хотя доверься я своему опыту целителя, я сказал бы, что такое невозможно и что ему недолго осталось. Неужели ты настолько слеп, чтобы не видеть, что происходит?
      - Но... он не старый еще человек, он способен держать в руках меч, справиться с конем. Да что там - еще позавчера он. весь день провел в седле! Грим попытался уцепиться, как за соломинку, за эту поездку к заливу.
      - Да, пока кто-то или что-то еще поддерживает его, - грубовато ответил целитель. - Иногда ас, которому отдал себя скальд, придает ему сил, но и те сейчас оставляют Эгиля. - Он вдруг посмотрел на Грима в упор. - Ты готов вернуться в Круг?
      - Нет! - вырвалось у сына Эгиля. - Нет!
      - Разве возвращение видений и рун ничему не научило тебя?
      Чтобы избавиться от взгляда целителя, Грим опустил глаза на отца. И увидел, как чуть колеблются на его лице тени факелов, подчеркивая истощение и слабость. Серебристая борода поредела так, что просвечивали очертания челюстей, сквозь натянутую кожу четко обозначились хрящи носа. Волосы, отброшенные со лба, не скрывали хрупкости височных костей. Но потрясло Грима не лицо, а кожаный панцирь, облегающий обнаженный торс отца. Стянутые тугой шнуровкой полосы плотной кожи держали его спину прямо, даже слишком прямо. Ремни стягивали оба широких плеча. Кожаные наручи, края которых иногда выглядывали из рукавов отца, были усилены сталью.
      - Месяц назад, когда затянулась рана и Эгиль обнаружил, что не в силах распрямить спины, мы с Гранмаром сделали для него этот панцирь. - Голос Амунди был бесцветен. - Это позволяло ему казаться воином, а не трухлявым деревом. Это позволяло ему, как ты только что говорил, держать меч.
      Он умирает. Но он жив... Поддерживающий скальда Один... Мысли в голове Грима кружились бешеным хороводом.
      - Во имя Идунн! - пробормотал Грим. - Стринда, скажи, что это неправда!
      - Я не стану тебе врать.
      Боль закрутилась тугим узлом внутри, заполнила грудь и подступила к горлу.
      - И руны ничего не могут поделать?
      - От них ему становится только хуже. Из-за рунной волшбы каждый раз приходилось все туже шнуровать ремни.
      - А ты?
      - Я уже все сделал. - Голос целителя на миг дрогнул, все же оставаясь твердым. - Я дал ему отвар из листьев молодого багульника и белены.
      Грим побледнел.
      - Сколько?
      Амунди улыбнулся, но в этой улыбке не было радости.
      - Достаточно, чтобы унять боль. И это получилось. Ему... стало несколько лучше...
      Грим почувствовал, как у него холодеют руки.
      - Ты сам учил меня, Стринда, - размеренно выговаривая слова, начал он, что сочетание багульника и белены смертельно.
      - Как и раны, как и боль. - Стринда перевел взгляд на безжизненное тело на скамье. - Он сам это выбрал, Грим. Я не принуждал его. Как и ты, как и каждый из Круга, он знал об этом средстве. Это было его решение, его риск.
      - Риск? Ты говоришь о риске, травник? - Грима попеременно окатывало краткими волнами растерянности и гнева. - Каждый, кто пьет этот отвар, уходит на самый дальний край снов. А потом... Потом пьет и пьет, и пьет его, пока сны и травы не разъедают его раз и навсегда! Во имя всех асов, Амунди, ты опоил его до смерти!
      - Я лишь немного уменьшил его страдания, - устало ответил целитель. - Это единственное, что я мог сделать.
      - Сколько ему осталось? - Голос Грима осип до шепота.
      - Не знаю. Травы убьют его месяца через два, но, не будь тут замешан Один, он умер бы еще до твоего приезда. Задолго до твоего приезда. - Постаревший вдруг не на один десяток лет Стринда устало глядел на давнего друга. - Однако, боюсь, его время истекает.
      Грим попытался проглотить застрявший в горле комок.
      - Он... он знает?
      - Знает.
      Чтобы занять чем-то руки, Грим вложил в ножны забытый меч, оказывается, все это время он так и сжимал его в руке.
      - Не говори ему, что я все знаю. - Он неожиданно поднял голову, чтобы встретить взгляд целителя. - Не говори, что я приходил.
      - С возвращением, - произнес за его спиной тяжелый голос Лысого Грима.
      - Еще нет. - Грим круто обернулся к деду. - Пока еще нет. В ответ старый скальд лишь молча протянул ему родовой меч.
      - Нет. - В голосе внука зазвенела сталь. - Пока еще дышит твой сын, я не могу принять его.
      - Он еще дышит, - согласился дед, и внезапно Грим осознал, насколько он стар.
      - Но однажды дыхание остановится в его груди. И тебе придется принять Круг. - Амунди присел на край ложа Эгиля.
      - Не говори так, Стринда.
      - Не говорить чего? Правду? - Глаза Амунди были столь же мрачны, как и его слова.
      - Тебе придется унаследовать Круг. - Слова деда прозвучали будто удар меча по щиту. - Все те, кто составляет его, равны, это верно, но кто-то должен стать во главе. Так было со времен Брагги.
      - Но остаешься еще и ты, и Оттар, - начал возражать Грим, но дед перебил его:
      - Мне, как видишь, немало лет, хоть я, похоже, и переживу собственного сына. - Старый скальд горько усмехнулся. - Да, силы у меня еще есть, но надолго ли? Мы с твоим отцом дали тебе имя Всеотца, ты же на заре жизни выбрал себе путь угодного Отцу Ратей воина-берсерка. Однако избрал тебя Локи. А это означает, что соединив - если это только произойдет - в себе силу обоих асов, ты можешь стать сильнейшим из нас.
      "Нет!" - хотелось выкрикнуть Гриму, но он молчал. Молчал, вспоминая десятки подобных разговоров, молчал, признавая правоту мудрого деда.
      - Не будем здесь говорить ни об асах, ни о посвященности. В твои годы, голос Амунди звучал все так же невесело, - и я считал это красивой мишурой, довеском к приходящей с рунами силе. Но если говорить о силе, Лысый Грим прав, ты и впрямь первый, кто несет в себе две силы: хаоса и порядка.
      Грим поглядел на лежащего неподвижно отца. И отвернулся.
      XIV
      ЦЕЛЕБНАЯ РУНА ИНГ, СВЕТЛЫЙ ФРЕЙР - ЕЙ ХОЗЯИН
      Светлый вин исцеляет всех, кто взывает ему, могучей силой земли, возникшей из тела Имира. Гефа-удача вернется, если сам ты позволишь ей, взмахнет крылами орла над просторами дольнего мира. Целители-скальды творят руну Инг тогда, когда возрождения жаждет души равновесье и жизненных сил, что надобны тем, кто мстит за смерть друга иль низвергает с престола кумира.
      Голос говорил, рек ему. Голос, отягощенный мощью. - Изо всех могучих орудий, из прекрасного оружия моего, - рокотал голос, - ты выбрал иглу и чашу.
      Голос доносился из туманной дымки. Прищурившись, Скагги обнаружил, что стоит возле высокого деревянного стола. Все вокруг было вполне знакомым: и небольшая жаровня, в которой уже успели подернуться серым пеплом угольки, и разных размеров бронзовые чаши и чашечки, и перевязанные кожаным шнурком пучки трав - ромашка и птичий горец казались свежесобранными, а вот зверобою дали завянуть, не подсушив. Скагги еще удивился, кто же собирает эти травы в одно время. И все же это была не скромная горница Амунди Стринды. Массивный дубовый стол, дальний конец которого терялся в туманной дали, стоял на кажущемся беспредельным каменном полу огромного зала, в котором впору жить разве что великанам из старинных сказаний. Стен зала он не видел, но даже запрокинув голову, не смог разглядеть и потолка. Увидел только лишь мощные столбы и колонны, уходящие куда-то в невообразимую высь, где за голубоватым туманом свивались плотные клубы серого дыма.
      Когда глаза его привыкли к синеватому полумраку, Скагги вдруг ощутил, что он здесь не один. Силуэты невообразимо высоких фигур маячили вдали и, кажется, глядели вниз на дубовый стол. Он не мог ясно видеть их и не осмеливался более чем на одно-два кратких мгновения оторвать глаз от ступки, в которой толок кору болотного белозора, чтобы самому взглянуть наверх. Фигуры придвинулись ближе. А ведь они, похоже, рассматривают меня, обсуждают, подумалось вдруг Скагги. По спине у него побежали мурашки, захотелось спрятаться куда-нибудь. Но помня уроки Стринды, он не решился даже нагнуться ниже над ступкой, боясь вдохнуть пыль от коры опасного дерева.
      - Так и отдай его мне, - раздался вдруг звонкий и вместе с тем убаюкивающий голос. На Скагги повеяло запахом яблок и диких трав.
      Послышался смех, за ним шелест тканей, будто говоривший - говорившая стремительно сделал шаг вперед. Узкая с тонкими нежными пальцами травяная рука зависла вдруг над дубовым столом, провела над ним, над горшками, над чашками, над иглами и жаровней, и самим травником, сметая все будто груду ягод и листьев. Их яркие краски поблекли, смежившись чем-то серым и мягким, и в этой новой ткани Скагги узнал плащ Тровина. Вот сейчас наставник повернется, Скагги не терпелось рассказать ему обо всем, что произошло с того последнего вечера в усадьбе...
      Огонь...
      ...И черными глазницами на Скагги глянул обгорелый череп, поднялись из-под плаща черные костяшки пальцев. Нижняя челюсть черепа ходила вверх-вниз, как будто он говорил что-то, повторял раз за разом...
      Скагги показалось, что он падает, кувыркаясь уносится куда-то вниз и вниз...
      Скагги рывком сел, сбросив ноги на пол. Уставился перед собой невидящими глазами. И хмурый утренний свет в окне затянуло дымом с запахом гари, запрыгали по столу жадные языки пожара. Его будто бы окликнул знакомый мягкий голос, но Скагги слышались лишь хриплые крики бессильного гнева и треск пожираемых огнем поленьев. Он еле слышно пробормотал:
      Под корнем норн - брат лиственный
      Вешку вниз - средь отцов лука - сведай.
      Закладу земли зыбкой не достаться добычей Вранову жару вражьему,
      Что пожрать рвется жадно Хеймдаля длани и слух
      Плакать длиннобородого детям, Коль волк ночной оплошает.
      Увидев перед собой улыбающиеся лица Ванланди и Стринды и привычную горницу целителя, с ужасом добавил: - Я ведь снова забуду...
      - Я успел записать, - улыбнулся Амунди.
      В центре горницы возле Одинова копья с зацепившейся за шип на наконечнике ниткой тисовых ягод язычки пламени в жаровне весело лизали березовые поленья, но это было единственное веселье в светлой просторной горнице. Собравшиеся в молчании занимали свои места на сдвинутых в круг лавках. Лысый Грим печально оглядел знакомые лица, думая о том, сколько морщин, сколько печали и усталости прибавилось в них за каких-то несколько дней. Думал он и о том, что вновь начать тяжелый и - увы! - неизбежный разговор придется ему. Тяжелая это ноша смотреть в лицо своему миру, видеть его таким, каков он есть, впервые пришло ему в голову.
      - Осколков головоломки у нас все больше, - без вступления и спокойным ясным голосом начал скальд Одина, - почитай, что все.
      - Все они у нас будут, когда Скагги отыщет место, зашифрованное в предсмертном послании Молчальника, - как будто самому себе вполголоса проговорил Ванланди.
      - Разумеется, - согласился с ним Лысый Грим. - Но и сейчас, еще до того, как отправится на Гаутланд его воспитанник, нам следовало бы сложить вместе то, что знаем мы об этом "втором". Во-первых, сам Скагги добрался бы до нас раньше, не встреть он у переправы чернобородого путника в синем плаще. Не будь той драки и падения его в Рив, мальчик не утратил бы дощечку с висой и память. Не стоит ли предположить, что некто стремился помещать ему?
      Все согласно кивнули.
      - Во-вторых, - продолжал скальд аса асов, - пробираясь через захваченный Рьявенкрик, оба - и Скагги, и мой внук - видели странного человека, чертами лица походящего на нашего конунга. В-третьих, мы имеем видение о герое, который не нашел в себе сил убить дракона, и точильном жезле. И последнее, то, что поведал нам дружинник грама Харфарга.
      Вновь воцарилось тягостное молчание. Каждый из скальдов вспомнил допрос раненого дружинника грама Берси Золотого Зуба, и в воспоминаниях этих не было ни радости, ни славы. Раненый Иви Норвежец отрицал все обвинения Грима Квельдульва, а конунг Вестмунд в ярости требовал от Грима же доказательств, пока слова его не подтвердил Хамарскальд. Тогда, окинув яростным взглядом собравшихся в палате, конунг потребовал сделать все - пытать, изувечить стоящего перед ними связанного норвежца, - только бы добиться от него слов правды. Иви молчал. Скальды переглядывались.
      Негоже взывать к рунной волшбе ради допроса. Бросив беглый взгляд на замкнутые лица детей Брагги, целитель хмуро вышел, чтобы вернуться с каким-то неприметным горшочком. Тихим бесцветным голосом Амунди заговорил; среди исполненного ужаса молчания Круга и стражников конунга он объяснил норвежцу, что у него, как и у любого пришедшего в этот мир, есть выбор.
      Или Иви рассказывает все, что известно ему о делах его грама, или стражники заставят его принять снадобье из вот этого - Амунди показал его всем - горшка. "Снадобье", - впервые произнес хоть слово дружинник. "Хорошо". Лицо целителя перекосило болезненной гримасой, только дружинник ведь не дослушал его, не так ли?
      Снадобье, конечно же, не заставит его говорить, но лишит способности двигаться, не убив при этом. Дружинник мертвенно побледнел. Как и всякий воин, он знал, что это означает. Жить из милости, ждать, что кто-то будет столь добр и накроет или накормит тебя. Или убьет, если это будет побратим или кровный родич.
      Вид вязкой, желтой с прозеленью жижи сломил воина. Так скальды обрели еще один осколок головоломки.
      Зная об угрозе, нависшей над островом, но не зная, сколь она серьезна, Харфарг выслал на Гаутланд дружину на трех кораблях, старшим над которыми он поставил Берси Золотого Зуба. На вторую ночь штурма грам понял - тут дружинник вздернул подбородок, как бы защищая решение своего вожака, - что здесь, на острове, битва проиграна. То же самое сообразили и скальды, уколол он, бросив насмешливый взгляд на Грима и Бранра. И Эгилю пришлось взять сына за плечи, чтобы удержать его от гневных возражений - или чего похуже.
      Единственный корабль удалось вывести Берси-граму из крепости, но и то недалеко. Ночью невесть как - голос дружинника впервые дрогнул страхом перед неизведанным - на неспешно продвигающийся к устью корабль поднялся незнакомец в черном плаще. Громким, так чтобы слышала вся дружина, голосом он заявил, что "Ярхордру" без его помощи в Скаггерак не выйти. За помощь же потребовал он ото всех дружинников, чтобы всем встречным они рассказали, кто сгубил Рьявенкрик.
      Карри Рану из рода Асгаута и скальды.
      Увидев в Скаггене драккар "этой морской суки" и боясь вернуться на север, дружина Берси решила скорее отправляться вверх по Вистинге в Фюркат в надежде первыми принести в лагерь конунга весть о гибели Рьявенкрика. По этой же причине, проведя свой корабль, Берси приказал завалить реку - это-де хоть как-то да задержит возвращающихся. Откуда было Берси знать, что Домари везет из Аггерсборга лошадей?
      - Важно не то, как мы заставили Иви Норвежца рассказать нам правду, Стринда, - прервал молчание Оттар Черный, - а то, что в гибели крепости незнакомец требовал обвинить нас, детей Брагги.