Инструктор (№7) - Проводник смерти

Слова «Чечня», «терроризм» и «беженцы», горохом сыпавшиеся с экрана, заставляли его совесть ныть, как больной зуб. Он понял, что зря включил телевизор: ему было совершенно необходимо провести хотя бы пару часов в покое, а еще лучше – вздремнуть, чтобы заняться делами на свежую голову, а вместо этого он выхлебал лошадиную дозу кофе и взвинтил себя этим дурацким телерепортажем. Теперь ни о каком сне не могло быть и речи, и его возвращение в осиротевшую квартиру, таким образом, теряло всякий смысл.

Допив кофе, он раздраженно щелкнул тумблером, выключая телевизор, и подошел к окну. Москва тонула не то в тумане, не то в опустившихся до самой земли облаках. Сквозь эту серую пелену едва проступали размытые силуэты зданий и башен. Ближние крыши, испятнанные островками тающего снега, блестели от влаги, как острые спины каких-то невиданных морских чудовищ, выбравшихся на сушу, чтобы закусить человечиной Их огромные серые туши были буквально нафаршированы людскими телами. Андрей представил себе, как это могло бы быть: вспышка, медленно расползающееся облако грязно-серого дыма, огромные массы кирпича, бетона и стали вдруг приходят в медленное, все ускоряющееся неумолимое движение, увлекаемые силой тяжести громадные плоскости трутся друг о друга, сталкиваются, ломаются, превращая в рваное месиво мебель, тела, надежды, жизни…

Он резко отвернулся от окна, но страшная картина все еще стояла перед глазами. Кареев знал, что виноват во всем только он Тех, кто закладывал взрывчатку, винить было нельзя: паук не может не плести паутину, а некоторые люди устроены так, что чужая жизнь для них стоит ровно столько, сколько они заплатили за пулю, оборвавшую эту жизнь. В гибели овцы виноват пастух, не уберегший ее от волков; жертвы же террористических актов, состоявшихся в Москве, по мнению Андрея Кареева, были целиком на его совести. Он ничего не знал наверняка, но догадывался о том, что готовится. Он мог попытаться предотвратить то, что случилось, но струсил и дал стрекача, подставив напоследок единственного человека, которого считал своим другом, и унеся в клюве десять тысяч баксов.

Вспомнив о деньгах, он криво улыбнулся и вернулся на диван. Расстегнув сумку, он запустил руку под тощую стопку одежды и достал со дна сумки завернутый в грязную футболку «ТТ». В обойме было восемь патронов – вполне достаточно. Воевать он не собирался. Он вообще не собирался стрелять без нужды, у него было другое оружие – голова и пишущая машинка. Ну, а если это оружие окажется бесполезным, тогда настанет черед пистолета. По крайней мере, часть заплаченных ему за молчание денег он потратил с толком.

Небрежно бросив пистолет обратно в сумку, Андрей дотянулся до телефона и снял трубку. Трубка молчала, словно он по ошибке поднес к уху дверную ручку – телефон отключили за неуплату. "Так даже лучше, – подумал Андрей. – Ну, что я ей могу сказать? А главное, что она может мне ответить? Она ведь так и не успела понять, в чем дело, из-за чего весь сыр-бор… Никто этого не успел понять, кроме, что называется, заинтересованных лиц.

Ничего, это мы поправим…"

Бросив мертвую трубку обратно на рычаги, Кареев решительно встал с дивана и уселся за свой рабочий стол. Он смахнул рукавом пыль с крышки пишущей машинки и бережно снял ее, положив, как всегда, на пол у ножки стола. Черные клавиши с белыми пятнышками литер вдруг показались ему рассевшимися на трибуне стадиона зрителями, которые замерли в ожидании пенальти. Он, Андрей Кареев, стоял сейчас у одиннадцатиметровой отметки, готовясь нанести удар, который решит судьбу матча. Разница была лишь в том, что призом за победу в этом матче была пуля в затылок, а про поражение никто не узнает. Все, кто знал о его участии в игре, уверены, что он давно ушел с поля, хромая и утирая слезы. «Укокошат они меня, – подумал он. – Как пить дать, укокошат, им это раз плюнуть. Что ж, это будет лишним доказательством моей правоты.»

Он нисколько не кокетничал, спокойно думая о смерти, как о неизбежном финале всего живого. Он действительно изменился, и эти изменения не сулили ничего хорошего ни ему, ни тем, ради кого он вернулся в Москву.

Когда Андрей Кареев заправил в машинку чистый лист бумаги и положил руки на клавиши, его соседка из квартиры напротив, все еще мелко дрожа от негодования, закончила набирать номер и в последний раз сверилась с бумажкой, которую держала в руке. Ей ответили сразу.

– Але, – закричала в трубку Инга Тимофеевна, – вы слушаете?

– Не надо так кричать, – ответил интеллигентный мужской голос на том конце провода. – Я вас отлично слышу. Вам кого?

– Мне Антон Антоныча, – сказал вздорная старуха, не подозревая, что называет пароль.

– Я вас слушаю.

– Это вы Антон Антонович?

– Допустим. А в чем дело?

– Меня просили позвонить, когда он вернется. Так вот я и звоню.

– Кто вернется? Что за чепуха? Вы можете объяснить толком?

– Как же, – растерялась пенсионерка. – Как же это – чепуха" Сами заплатить обещались, а теперь чепуха?

– Ах, заплатить? – неизвестно чему обрадовался голос в трубке. – Вас, случайно, не Ингой Тихоновной зовут?

– Ингой Тимофеевной, – немного сварливо поправила старуха.

– Ах, ну да, конечно. Простите великодушно. Теперь, кажется, припоминаю. А сосед у вас, насколько я помню, Иванов Петр Степанович…

– Кареев он, Андрей Валентинович, а никакой не Иванов.

– Ах, да! Господи, совсем закрутился, скоро забуду, как жену зовут. Так он, говорите, вернулся?

– Вернулся. Только ты, мил человек, про деньги не забудь. Это тебе – тьфу, а у меня пенсия маленькая…

– Об этом не беспокойтесь. Спасибо вам огромное…

– Из «спасибо» шубу не сошьешь, – кротко заметила Инга Тимофеевна.

– Совершенно верно, – серьезно согласился незнакомец. – Будьте дома, наш сотрудник сегодня же к вам заедет и передаст условленную сумму. Даже не так. Я, пожалуй, сам к вам заскочу. Часиков в пять вас устроит?

Вот и славно. Еще раз спасибо. Вы оказали неоценимую помощь.., гм, следствию.

Старуха положила трубку и мстительно покосилась на дверь.

– Стрикулист, – выругалась она, обращаясь к своему соседу, и пошла на кухню пить чай с баранками.

Глава 8

Нагаев притормозил напротив пивного ларька и окинул взглядом истоптанную, покрытую полужидкой снеговой кашицей площадку, на которой сиротливо мокли железные скелеты парусиновых зонтиков и неистово потребляли сильно разбавленное водкой пиво всепогодные алкаши. Он без труда отыскал взглядом щуплую фигуру в кургузом пальтишке из дерматина и дурацкой клетчатой шляпе с мизерными полями, из-под которых торчали огромные красные уши и унылый, вечно шмыгающий нос. Обладатель этого набора что-то увлеченно втолковывал своему соседу по столику, уткнув нос в пивную кружку и жестикулируя свободной рукой с такой энергией, словно дирижировал симфоническим оркестром.

Сосед, находившийся на полпути к нирване, время от времени тяжело кивал головой, причем было не понять, то ли он выражает согласие со словами оратора, то ли просто утратил способность держать голову. Нагаев склонен был признать верным второе предположение.

Наконец оратор поднял голову от бокала и заметил «десятку» Нагаева. В лице его что-то неуловимо переменилось, и он поспешно допил пиво, прервав на полуслове свою пламенную речь, чего его собеседник, кажется, даже не заметил.

Нагаев тронул машину и медленно свернул за угол, огибая «водопой». Он проехал еще два квартала и свернул во двор. Заперев машину и для верности подергав все дверцы, он закурил и двинулся напрямик через детскую площадку, глубоко засунув руки в карманы кожанки и надвинув кепку почти до самых глаз.

Отодвинув державшуюся на честном слове доску в заборе, капитан с трудом протиснулся в узкую щель и оказался перед нежилым двухэтажным флигелем, медленно разрушавшимся в глубине квартала в ожидании сноса. Какие-то кусты из той породы, что лучше всего чувствует себя именно на свалках, руинах и пепелищах, уже успели подняться в человеческий рост, до половины заслонив своими голыми прутьями окна первого этажа.

Капитан растоптал окурок подошвой своего тяжелого ботинка, огляделся по сторонам, быстро нырнул в полуобвалившийся оконный проем, сразу же оступившись на куче битого кирпича и чуть не угодил ногой в скромно прикрытую мокрым обрывком газеты кучу дерьма.

Коротко выматерившись, Нагаев восстановил равновесие и прошел вглубь помещения, под прикрытие уцелевшего потолка, внимательно глядя под ноги.

Он успел выкурить еще одну сигарету, прежде чем в соседней комнате послышалась какая-то возня. Там что-то упало, кто-то охнул и зашипел, и в дверном проеме появился обладатель дерматинового пальто и клетчатой шляпы.

– Здогово, начайник, – шмыгнув носом, произнесла эта личность, стоя на одной ноге. Вторая была поджата – видимо, ушастый сексот сильно зашиб ее, споткнувшись о кирпич.

– Привет, Игогоша, – невольно ухмыльнувшись, сказал капитан.

Это была не кличка. Владелец знаменитого на весь район дерматинового пальто звался Игорем. Сам себя он называл Игорешей, что в его исполнении звучало как Игогоша – он не выговаривал добрую треть алфавита, что делало его совершенно неоценимым кадром, поскольку никто не принимал косноязычного алкаша всерьез.

– Какие дева, начайник? – спросил Игогоша и опять шмыгнул носом. – Закутить дашь?

– На, – сказал Нагаев, протягивая стукачу открытую пачку, – наваливайся, голытьба. Не пойму, куда ты деньги деваешь. Неужто пропиваешь все до копейки?

– А чего там пгопивать? Жавкие ггоши, вот и все мои деньги.

Говоря, Игогоша ловко подцепил скрюченными, давно не видевшими мыла пальцами сразу три сигареты и вороватым движением вытянул их из пачки. Две он быстро сунул в карман своего треснувшего на сгибах лапсердака, а третью вставил в губы. Капитан, сделав вид, что не заметил наглого грабежа, поднес ему спичку. Игогоша закурил и с блаженным видом выпустил дым из ноздрей.

– Хогош табачок, – похвалил он, жадно затягиваясь и шмыгая носом. – Пги моих доходах тойко на свиданке с тобой и покугишь по-чевовечески.

– А скажи, Игогоша, – не удержался Нагаев, – правду говорят, что ты свое пальто из чьих-то дверей пошил?

– Бгешут, – авторитетно заявил Игогоша и мастерски сплюнул на груду битого кирпича в углу. – Это они от зависти, педегасты пассивные.

– Ладно, – сказал капитан, посмотрев на часы. – Давай-ка к делу, приятель. Новенькое что-нибудь есть?

– Это смотгя что тебя интегесует, – уклончиво ответил стукач, в три огромных затяжки добивая сигарету и стыдливо косясь на все еще тлевший в руке у Нагаева окурок. Капитан перехватил его взгляд, брезгливо поморщился и протянул ему бычок фильтром вперед. Игогоша схватил окурок, благодарно кивнул и присосался к нему, как пиявка.

– Муха у нас в районе объявился, – рассматривая провисший потолок, сказал Нагаев. – Слыхал?

– Угу, – кивнул Игогоша. – Гебята базагили.

– Какие ребята? – спросил Нагаев, подавляя инстинктивное желание тоже начать картавить.

– Левые какие-то гебята, не с нашего пятачка, – отрицательно замотал головой сексот. – Говогили, он кого-то ггохнул. Вгоде, какую-то бабу. Богатую, вгоде.

– А про то, кто он такой, этот Муха, промеж ребятами базара не было? – поинтересовался капитан.

– Быв. Быв базаг, тойко это тгеп один, никто же ни хгена не знает, а всем интересно…

– Да, Игогоша, толку от тебя сегодня, как с козла молока, – вздохнул капитан. – Только курево на тебя зря перевожу.

– Есть один чеговек, – после недолгого раздумья сказал Игогоша. – Художник-авангагдист.

– Чего?! – Нагаев с трудом сдержал смех. – Да у тебя глюки, Игореша! Где это ты художника встретил?

Не у себя ли на пятачке?

– Угу, – снова промычал Игогоша и с видимым сожалением бросил под ноги обслюнявленный фильтр – все, что осталось от сигареты. – Он это дево стгасть как уважает. Богодатый такой, стгашный… Сегегой зовут, фамивию не знаю. Так вот, он с этой бабой имев какие-то дева как газ пегед тем, как ее ггохнули. Кагтины она его пгодала, вгоде. Каким-то австгиякам.

– Хорошие картины? – зачем-то спросил Нагаев.

– Я, конечно, не по этому деву, но по-моему, говно, – честно ответил стукач. – Какой сам, такие и кагтины.

– Бородатые? – не удержавшись, съязвил Нагаев.

– Стгашные. Все гежут кого-то, гвут.., я видав. Ганьше, – напустив на себя важный вид, изрек Игогоша, – ну, до австгияков этих, Сегега иногда свои кагтины дугакам товкав чегез один ломбагд. Они с хозяином ломбагда вгоде как когеша или пгосто знакомые, я не в кугсе. А этот хозяин – Когаблев его фамивия, – он кгаденым пгитогговывает, остогожненько так, потихонечку… Всосав?

– Всосал, – сказал Нагаев. – А где, говоришь, этот ломбард?

– На Петгозаводской, – ответил Игогоша. – Ну что, начайник, я сегодня заработав конфетку?

– Целое кило, – искренне сказал капитан. – На, держи.

Он не глядя запустил руку во внутренний карман и сунул Игогоше купюру. Это оказалась двадцатка. Игогоша и американский президент некоторое время смотрели друг на друга, и вид у обоих при этом был одинаково обалделый.

– Смотги-ка, – сказал Игогоша, – баксы. – Ты ничего не пегепутав, начайник?

– Владей, – ответил Нагаев. – Заработал. Да не просаживай все сразу. Одежду себе купи, а то ходишь, как бомж, смотреть на тебя противно.

– Во-пегвых, это двадцатка, а не две штуки, – резонно возразил Игогоша, – а во-втогых, когеша меня на пятачке спгосят: Игогоша, откуда бабки? Что я им скажу?

Я ж не вогую, это каждая собака знает, а на мои доходы не газгонишься…

– Ладно, ладно, завел свою шарманку, – скривился Нагаев. – Работать иди, если бабок мало.

– Ни в жизнь, – твердо ответил стукач. – Госудагство меня всю жизнь ггабило, хватит. Больше оно с меня ни копейки не повучит.

– Государство его грабило, – фыркнул Нагаев. – Да что с тебя взять, кроме анализов и ложных показаний?

– Ничего, – с самым довольным видом ответил Игогоша. – И я этим гогд.

– Все, – сказал Нагаев, – достал. Вали отсюда… подрывной элемент.

– Я пголетагий духа, – возразил Игогоша.

– Люмпен и стукач, – перевел Нагаев, из которого иногда непроизвольно выскакивали словечки, изобретенные классиками марксизма, которыми будущий капитан навсегда объелся еще в школе милиции.

– Эх, ггажданин начайник, – вздохнул Игогоша. – Вы пойзуетесь свужебным повожением.

– А ты бы на моем месте не пользовался, – рассеянно сказал Нагаев. Ему уже было не до Игогоши. – Все, шагай, у меня работа.

– Знаем мы вашу габоту, – печально сказал Игогоша, вынул из кармана одну из полученных от капитана сигарет, сунул ее в зубы и удалился, охлопывая себя ладонями в поисках спичек.

Нагаев тоже закурил. Он докурил сигарету до конца, давая Игогоше уйти подальше, выбрался на улицу через оконный проем и, продравшись через кусты, вернулся к машине, из осторожности сделав большой крюк и подойдя к ней с другой стороны.

Устроившись на сиденье и с грехом пополам разместив в узком пространстве салона свое крупное тело, он вынул из кармана блокнот и на всякий случай записал на свободной страничке: «Кораблев. Ломбард на Петрозаводской.» Это было сделано исключительно из предосторожности да еще на тот маловероятный случай, если тело капитана Нагаева вдруг ни с того ни с сего поутру обнаружат где-нибудь в пригородном лесу с простреленной головой. Впрочем, в такой поворот событий капитан не верил ни на грош: скупщики краденого редко меняют специальность, становясь мокрушниками. Конечно, Муха тоже не был профессиональным киллером, однако же…

"Да ерунда это все, – подумал капитан, поворачивая ключ зажигания. – Снегова погибла по чистой случайности, напоровшись на собственный нож. Это самое обыкновенное непредумышленное убийство или, если угодно, несчастный случай. Зачем ловкому форточнику идти на мокрое дело? Отвечаю: незачем. Просто так легла карта. Не повезло парню. Причем уже во второй раз.

А первый раз был, когда он пришел на мою территорию, Тут ему, болезному, и капут. Не миновать ему знакомства с Вареным."

Мысли его после этого самым естественным и непринужденным образом перекинулись на Вареного, которому вдруг пригорело на старости лет побыть народным избранником. В душе капитана опять поднялось раздражение, но он взял себя в руки: идти против Вареного было слишком рано. Сначала нужно было окрепнуть и вооружиться до зубов, причем не какими-то пистолетами-автоматами, а подлинными документами и неопровержимыми свидетельствами очевидцев. Вот тогда свежеиспеченный народный депутат полетит вверх тормашками! А пока…

Ведя машину по Ленинградскому шоссе в сторону Химок, капитан Нагаев тихо напевал: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Ломбард на Петрозаводской был открыт. Когда Нагаев вошел, над дверью, как встарь, звякнул надтреснутый колокольчик, и через несколько секунд за прилавком возник рыжеватый мужчина лет сорока с коротко подстриженными щетинистыми усами и нахально вздернутым кверху коротким носом. Глаза у него тоже были нагловатые, слегка навыкате, зеленоватые, и заметно отличались друг от друга по размеру – левый казался намного меньше правого из-за затянувшего его черно-лилового синяка.

Если это был Кораблев, то Нагаев мог бы спорить на три месячных оклада, что знает, откуда у него этот фингал: на месте Мухи, угодив в такой переплет, он отделал бы своего наводчика так, что тот не смог бы встать раньше, чем через неделю, если встал бы вообще.

Капитан убедился, что в ломбарде, кроме них двоих, никого нет, и первым делом закурил, мимоходом отметив про себя, что сегодня дымит, как паровоз. При виде такого не лезущего ни в какие ворота поведения здоровый глаз человека за прилавком слегка округлился, но Нагаев не дал ему открыть рта, чтобы избавить парня от лишних неприятностей.

– Вы Кораблев? – спросил он тем особым ментовским голосом, в котором странным образом сочетались официальная вежливость и острая неприязнь к собеседнику. Похожий на таракана-переростка мужчина за прилавком поспешно кивнул, и на лице его проступило выражение тоскливой обреченности – с первой же фразы он понял, с кем имеет дело. – Владелец этой.., этого заведения? – уточнил капитан, в последний момент сдержавшись и не сказав «норы».

– Совершенно верно, – сказал Кораблев. – Что вам угодно?

– Мне? – глубокомысленно переспросил Нагаев. – Да вот что!

Он вынул из кармана правую руку и стремительно выбросил ее вперед, целясь прямо в синяк. Пудовый кулак капитана угодил в цель со снайперской точностью.

Кораблев коротко вскрикнул и врезался спиной в заваленный всевозможным хламом стеллаж, стоявший у задней стены заведения.

– Милиция, – представился Нагаев, массируя запястье правой руки. – Я должен задать вам несколько вопросов.

* * *

Муха безуспешно пытался напиться уже пять суток подряд.

Иногда алкоголь, казалось бы, начинал одолевать его, и тогда в мозгу его принимались роиться бессвязные обрывки образов, один мрачнее другого. Это было нестрашно, поскольку картинки относились к прошлому, и он помнил это даже в зыбком полусне, в который периодически проваливался, выныривая оттуда в холодном поту. Но рано или поздно перед ним, как наяву, вставало бледное, сильно накрашенное немолодое женское лицо, полускрытое рассыпавшимися волосами, и косо торчащая из-под грудной кости фигурная рукоятка дорогого, по всему видно, импортного кухонного ножа, и он мгновенно трезвел, рывком возвращаясь к действительности и тому томительному ощущению непрерывного падения в бездонную пропасть, которое не оставляло его с того момента, как в прихожей квартиры Снеговой загорелся свет. В такие моменты он почти хотел, чтобы все это поскорее закончилось.

Он наполнял стакан дрожащей рукой и подносил к губам, обливаясь водкой. Отвратительный запах пролитого алкоголя заставлял его мучительно морщиться, но, как ни странно, вкуса водки он почти не ощущал, как будто пил воду из-под крана.

Периодически у него кончались то выпивка, то сигареты, и тогда он спускался в магазин – опухший, страшный, воняющий перегаром и потом. Потел он постоянно, словно терзавший его страх пытался выйти наружу через поры. Продавщицы из круглосуточного гастронома на углу судачили о нем, заключая друг с другом пари: придет ли он снова.

Утром шестого дня он проснулся после короткого, не принесшего ему никакого облегчения сна и с трудом оторвал голову от поверхности кухонного стола. При этом на столе и под столом зазвенела потревоженная стеклотара. Муха рассеянно потер отлежавшую щеку. Щека была липкой, и на столе тоже имело место какое-то темно-красное липкое пятно. Муха вздрогнул и попытался сфокусировать зрение, чтобы получше рассмотреть эту липкую красную дрянь. Он что, пытался покончить с собой или просто порезался?

Слава богу, это оказалась не кровь, а просто пролитый портвейн. Видимо, он пытался достичь эффекта путем смешивания напитков, и в конце концов это ему удалось. Он испытывал чудовищное похмелье, заглушившее, наконец, дикий животный ужас, владевший им всю неделю.

Он окинул взглядом стоявшую на столе батарею бутылок, и его опухшее лицо сморщилось в жалком подобии иронической улыбки. Ну, еще бы не быть похмелью! Четыре бутылки портвейна, три водки и бог знает сколько пива. При попытке подсчитать пивные бутылки в глазах у него поплыло, и он чуть не свалился с табурета.

Закрыв глаза, Муха переждал приступ тошноты и головокружения, по силе напоминавший извержение вулкана, и вдруг обнаружил, что способен соображать.

Не трястись от ужаса, как холодец на вилке, раз за разом прокручивая все подробности своего падения, а именно думать, сопоставлять и строить планы. Впервые за все это время ему пришло в голову, что все еще можно исправить.

Разумеется, оживить убитую женщину не удастся, об этом нечего и думать. Ее, наверное, уже похоронили, но ведь не об этом же речь! Невозможно вечно ходить по лезвию ножа и не сорваться. Это аксиома, а он-то, дурак, думал, что может то, чего не могут другие.

Убивать он больше не будет, это факт. Да и воровать, пожалуй, тоже. Скопленных денег с лихвой хватит на то, чтобы наилучшим образом устроиться где-нибудь в глубинке и потихоньку, не привлекая к себе внимания открыть какое-нибудь доходное дельце. А Кораблев пусть катится в тартарары со своим вонючим ломбардом! Благодетель, сучий потрох… Конечно, было бы гораздо удобнее, если бы Кораблев как-нибудь незаметно исчез, но заниматься организацией его исчезновения Муха не станет – на это у него нет ни сил, ни желания, ни, если на то пошло, времени.

Вот идиот! Нужно было сойти с ума, чтобы вместо дела почти неделю глушить водку. Неделю? Или, может быть, больше? Он сверился с календарем на своих наручных часах. Получалось пять дней. Пять дней, черт подери! За это время он мог оказаться где угодно, буквально в любой точке страны! А ведь ментовка в течение этих пяти дней конечно же не спала – в отличие от него. Кораблев – ерунда, он будет молчать, поскольку молчание в его же интересах, но если не начать действовать, все может кончиться плохо.

Все еще сидя с закрытыми глазами, он вчерне набросал план своего исчезновения. Понадобятся документы – паспорт, водительские права… С его деньгами это не проблема.

Квартиру и машину придется оставить. Черт с ними, особенно с машиной. Может быть, инсценировать собственную гибель? Написать записку: так, мол, и так, каюсь, это я убил Снегову. Не могу с этим жить, иду топиться…

Это был, конечно, похмельный бред. В наше время такие номера не проходят, это художественная литература, причем не современная, а где-то конца прошлого века. Этель Лилиан Войнич, «Овод». Записку на стол, шляпу в канал, и тебя нет. Очень мило! Оперуполномоченные с Петровки неделю будут обливаться слезами… от хохота.

Никаких инсценировок! Просто пропал, и все. Может, правда где-нибудь загнулся. Пусть ищут среди неопознанных. Поищут и перестанут – что у них, других дел нет? Все очень просто, и чем проще, тем лучше. Вот только время…

Он заставил себя открыть глаза. В одной из бутылок еще оставалось немного портвейна, и он выпил вино, давясь от отвращения, как лекарство, прямо из горлышка.

Полегчало почти сразу, и Муха встал, сильно покачнувшись и схватившись за край стола, чтобы удержать равновесие.

Шатаясь, он добрел до ванной, принял обжигающий душ, потом облился ледяной водой, побрился и привел себя в относительный порядок. Опрыскав себя дорогим дезодорантом, он почувствовал, что к нему возвращается человеческий облик. Конечно, прежним ему уже не стать, но нужно жить и исправлять ошибки. Может быть, когда-нибудь он вернется в этот трижды проклятый город, найдет могилу той женщины и принесет ей цветы – мелочь, конечно, но это лучше, чем ничего.

Он оделся и, распахнув шкаф, стал собираться в дорогу. Две смены белья, запасные джинсы, пара свитеров.., что еще? Ах, да, носки! И что-нибудь почитать в поезде, иначе можно просто свихнуться. Деньги. Карманный нож – как же без него в дороге! Блок сигарет, про который он совершенно забыл во время запоя, зажигалка…

На лестничной площадке открылись и с лязгом закрылись двери лифта, но он не обратил на это внимания, занятый сборами. Впереди ждала новая жизнь, совершенно непохожая на прежнюю, и он мог думать только о ней. Его уже почти не было здесь, и потому звонок в дверь застал его врасплох, как гром с ясного неба.

Он замер, мгновенно облившись ледяным потом, весь превратившись в слух, и уставился на дверь. Дверь была как дверь – гладкая пластина, покрытая пластиком «под дуб», с блестящим латунным колечком глазка и черной пластмассовой ручкой, – но сейчас она казалась Мухе воплощением возмездия.

Он с трудом перевел дух и подумал, как это, в сущности, глупо – пугаться каждого шороха, каждого звонка в дверь. Это мог быть кто-то из соседей или товарищей по работе, или даже контролер из Мосэнерго.., запросто и даже скорее всего, В таком случае нужно только посидеть тихо несколько минут – непрошенный визитер потопчется под дверью и уйдет, дав ему время на то, чтобы унести ноги.

Он начал было успокаиваться, но тут в дверь забарабанили кулаком, так что по всему подъезду покатилось гулкое эхо, и властный, не терпящий возражений голос произнес:

– Откройте, милиция! Открывайте, или мы сломаем дверь!

Муха метнулся к окну, не вполне соображая, что делает, но остановился: это было бесполезно. Если бы у него хватило ума скрыться сразу после убийства, все еще как-то могло обойтись, но теперь, когда милиция взяла его след, убежать не удастся. Они перекроют вокзалы и дороги, и далеко не уйдешь. Муха понял, что все пропало, и медленно, как во сне, двинулся к двери, продолжавшей сотрясаться под ударами чьего-то тяжелого кулака. По дороге ему пришла в голову дикая мысль: а что, если прорваться, опрокинув тех, кто стоит на площадке?

Он подошел к двери и зачем-то посмотрел в глазок, не увидев ничего, кроме непроглядной черноты. Глазок чем-то закрыли. Муха понятия не имел, как действует милиция в подобных случаях, и решил, что это, должно быть, в порядке вещей. Почему бы и нет? Откровенно говоря, соображал он в данный момент из рук вон плохо и совсем не удивился бы, увидев в глазок огнедышащего дракона или роту десантников в парадной форме.

Он заставил себя собраться с мыслями и отпер замок. Рука двигалась нехотя, через силу, словно была несогласна с принятым хозяином решением. Муха повернул ручку и распахнул дверь, приложив все усилия к тому, чтобы выглядеть спокойным.

Никакой группы захвата за дверью не было. Там стоял один-единственный мужчина в штатском – правда, очень крупный и сильный, как бык. Кожаная куртка – размер пятьдесят четвертый, на глаз прикинул Муха, – плотно обтягивала его каменные плечи, а из-под низко надвинутой кепки насмешливо, как показалось Мухе, смотрели недобрые черные глаза. В зубах у незнакомца дымилась сигарета, а в правой руке был небрежно зажат пистолет Макарова, словно невзначай направленный Мухе в живот.

Левой рукой незнакомец полез за пазуху, вынул оттуда какую-то книжечку с тисненым золотом двуглавым орлом и помахал ей в воздухе, как фокусник, демонстрирующий публике пикового туза, который вот-вот превратится в бубновую девятку.

– Капитан Нагаев, уголовный розыск, – представился он. – Предъявите документы.

– А в чем, собственно, дело? – набравшись нахальства, спросил Муха. У него появилась сумасшедшая надежда на то, что этот бугай в кожаной куртке пришел вовсе не за ним.

– Вопросы буду задавать я, – сухо заметил капитан, отодвигая Муху и протискиваясь мимо него в квартиру. – Оружие есть?

– Какое оружие, о чем вы?

– Огнестрельное, холодное.., может быть, взрывчатка?

У Мухи немного отлегло от сердца. Отсутствие опергруппы и разговоры о какой-то дурацкой взрывчатке в его представлении совершенно не вязались с тем, как должно проводиться задержание опасного преступника. С другой стороны, этот здоровенный капитан мог, пожалуй, без помощи опергруппы задержать пятерых таких, как Муха.

«Не расслабляться, – напомнил себе Муха. – Ничего еще не кончилось, все только начинается.»

– Взрывчатка? – переспросил он. – Да господь с вами, откуда? Разве я похож на лицо кавказской национальности?

– Похож, не похож, – проворчал капитан, проходя в комнату и без приглашения разваливаясь в кресле. Сигарета продолжала дымиться у него в зубах, подпрыгивая в такт словам и роняя с кончика пепел. Муха озадаченно посмотрел на оставленные капитанскими ботинками грязные следы и нерешительно двинулся следом. – Какая мне разница, похож или не похож?

Мне ведено обойти подъезд, вот я и обхожу. Операция «Вихрь» – слыхали? То-то. Документики ваши, пожалуйста.

Муха полез в секретер и выкопал паспорт. Капитан невнимательно пролистал его и небрежно положил на колено.

– Место работы? – спросил он, не делая попытки что-либо записать. Собственно, при нем не было ни ментовской папки, ни какой-нибудь сумки, в которую можно было бы положить бланки протоколов и прочие милицейские причиндалы – один пистолет да сигарета, пепел с которой засыпал уже весь подлокотник кресла.