Офицеры и джентльмены

— Ну и как, удалось заспиртовать?

— Полагаю, что удалось. Во всяком случае, он держит ее рядом с койкой и никак не насмотрится на нее.

7

На следующее утро на рассвете во Фритаун прилетел гидросамолет.

— Это за вами, — сказал подполковник Тиккеридж. — Говорят, что бриг завтра уже сможет лететь.

В то же утро поступили и другие важные новости, главная из них — Эпторп находится в бессознательном состоянии.

— По мнению эскулапов, он, видимо, уже не придет в сознание, — сообщил подполковник Тиккеридж. — Бедный дядюшка. Бывает, однако, люди умирают в еще более плохом состоянии, к тому же он не женат и не имеет детей или других близких.

— Да, у него только тетка.

— По-моему, он как-то говорил мне, что две тетки.

Гай не стал поправлять Тиккериджа. Все в штабе бригады хорошо знали и помнили Эпторпа. Он был там объектом шуток и острот. В столовой все были в унылом настроении, скорее, пожалуй, не от потери Эпторпа, а от мысли, что смерть так близка и так неожиданна.

— Похороны устроим со всеми воинскими почестями.

— Да, ему нравился этот ритуал.

— Хорошая возможность показать в городе наш флаг.

Данн волновался по поводу своего ботинка.

— Я не представляю, как же теперь возместить убыток, — сказал он. — Обращаться к его родственникам с этим делом как-то не очень удобно.

— А сколько стоит ботинок?

— Девять шиллингов.

— Я заплачу.

— Должен сказать, это очень человечный поступок с вашей стороны, «дядюшка». Я смогу таким образом избавиться от дефицита в моих финансовых делах.

Новый бригадир утром поехал в госпиталь, чтобы сообщить Ритчи-Хуку о неизбежности его отъезда. Он возвратился ко второму завтраку.

— Эпторп умер, — сообщил он немногословно. — После завтрака я хотел бы поговорить с вами, Краучбек.

Гай предполагал, что вызов связан с приказом об откомандировании, и поэтому пошел к нему без какой-нибудь тревоги. В палатке находились бригадир и начальник оперативно-разведывательного отделения штаба бригады; один сердито посмотрел на Гая, а другой уставился взглядом в стол.

— Вы слышали, что Эпторп умер?

— Так точно, сэр.

— На его койке нашли пустую бутылку из-под виски. Это говорит вам о чем-нибудь?

Гай стоял молча, скорее ошеломленный, чем пристыженный.

— Я спрашиваю, говорит ли это вам о чем-нибудь?

— Так точно, сэр. Вчера я свез ему бутылку виски.

— Вы знали, что это запрещено?

— Так точно, сэр, знал.

— Какие-либо оправдания имеете?

— Никаких, сэр, за исключением того, что я знал, что ему это будет приятно, и, разумеется, совершенно не предполагал, что виски может повредить ему в той или иной мере. Я не предполагал также и того, что он выпьет сразу всю бутылку.

— Он был в полубредовом состоянии. Сколько вам лет, Краучбек?

— Тридцать шесть, сэр.

— Так и есть! Значит, надеяться не на что. Если бы вы были молодым двадцатиоднолетним идиотом, тогда я мог бы понять, почему вы совершили это. Черт вас возьми, вы ведь только на год или на два моложе меня, Краучбек!

Гай по-прежнему стоял молча. Его интересовало, что же бригадир предпримет дальше.

— Начальник медицинской части госпиталя знает обо всем, что произошло. Полагаю, что и большей части персонала это все тоже известно. Представляете себе положение начальника медицинской части госпиталя? Я потратил несколько часов на то, чтобы убедить его действовать благоразумно. Мне удалось вызволить вас из беды, но, пожалуйста, поймите, я сделал это только в интересах корпуса алебардистов. Вы совершили слишком серьезное преступление, чтобы я мог наказать вас в дисциплинарном порядке. Я оказался перед альтернативой: или замять и скрыть это дело, или отдать вас под суд военного трибунала. Меня лично ничто не удовлетворило бы больше, чем позорное отчисление вас из армии вообще. Но на нас и так уже висит одно неприятное дело, в котором случайно замешаны и вы. Я убедил начальника медицинской части, что неопровержимых доказательств вашей виновности не существует. Вы действительно были единственным посетителем Эпторпа, но ведь существуют еще денщики и местные работники в госпитале и за его пределами, сказал я им, которые могли продать Эпторпу это снадобье. — Бригадир говорил так, будто виски, которое он регулярно, но умеренно пьет сам, представляло собой некий ядовитый самогон, изготовленный Гаем. — Ничего нет хуже, чем передавать в военный трибунал недостаточно обоснованное дело. Я также сказал начальнику медицинской части о большом темном пятне, которое наверняка легло бы на имя бедного Эпторпа. Вся эта история неизбежно получила бы широкую огласку. Я убедил его, что Эпторп, в сущности, был алкоголиком и что у него есть две тетки, которые боготворят его. Услышать правду о нем было бы для них слишком прискорбно. В конце концов мне удалось склонить его на свою сторону. Но не благодарите меня за это, Краучбек, и знайте, я никогда больше не хотел бы вас видеть. Я позабочусь о том, чтобы вас немедленно отчислили из бригады сразу же после того, как разберутся в вашем деле там, в Англии. Единственное утешение для меня во всем этом деле состоит в том, что вы, как я полагаю, глубоко стыдитесь самого себя. А теперь можете идти.

Гай вышел из палатки, не испытывая стыда. Он чувствовал себя потрясенным, как будто только что был сторонним свидетелем дорожного несчастного случая. Его пальцы дрожали, но причиной этому были нервы, а не угрызения совести; чувство стыда было хорошо знакомо ему; это же дрожание, это беспомощное чувство несчастья было чем-то другим, чем-то таким, что должно пройти и не оставить никакого следа.

Он остановился в прихожей, потный, ошеломленный, неподвижный. Через несколько секунд Гай почувствовал, как сзади к нему кто-то подошел.

— По-моему, вы сейчас свободны, «дядюшка»?

Гай повернулся и увидел Данна.

— Да, свободен.

— В таком случае вы, видимо, не рассердитесь, если я вам напомню? Сегодня утром вы любезно согласились утрясти это дело с ботинком.

— Да, да, конечно. Я сделаю даже больше этого, Данн, я дам вам кокос. Он находится у Гласса.

Данн посмотрел на него озадаченно.

— По-моему, недостатка в кокосах здесь не ощущается, — сказал он. — Эпторп должен мне девять шиллингов.

— Но это особый кокос. Это боевой трофей, к которому у меня пропал всякий интерес. А что касается ботинка, у меня сейчас нет мелочи. Напомните мне об этом завтра утром.

— Но завтра вас здесь не будет, разве не так?

— Это верно. Я просто забыл.

Руки Гая, когда он вынул их из карманов, дрожали меньше, чем он предполагал. Он отсчитал девять шиллингов.

— Я напишу расписку на имя Эпторпа, если это не имеет для вас значения.

— Расписки мне не надо.

— Мне нужно, чтобы у меня не было никакого расхождения в финансовых записях.

Данн ушел сделать соответствующую запись. Гай по-прежнему стоял неподвижно. Вскоре к нему присоединился вышедший от бригадира начальник штаба.

— «Дядюшка», я очень сожалею, что все так получилось.

— Это было чертовски глупо — нести ему виски. Теперь-то я отлично понимаю это.

— Но я же предупредил вас, что вы делаете это под свою ответственность.

— Да, да, безусловно.

— Я, как вы понимаете, ничего не мог сказать в этой обстановке.

— Конечно, не могли.

Ритчи-Хука привезли из госпиталя раньше, чем Эпторпа. Гаю пришлось ждать его на причале целых полчаса. Прилетел гидросамолет. Кругом сновали шлюпки, с которых торговали фруктами и орехами.

Алебардист Гласс сильно приуныл. Денщик Ритчи-Хука отправлялся со своим патроном в Англию, а Глассу приказали остаться.

На причале появился подполковник Тиккеридж.

— Кажется, я не приношу счастья тем офицерам, которых намечаю для продвижения, — сказал он. — Сначала Ленард, потом Эпторп…

— А теперь и я, сэр.

— Да, теперь и вы, Краучбек.

— Вот они, кажется, едут.

К причалу подъехала машина для перевозки больных, за ней — машина бригадира. Одна нога у Ритчи-Хука была в гипсе и походила на ногу слона. Начальник штаба бригады подхватил его под руку и подвел к краю причала.

— Никакого караула? — удивился Ритчи-Хук. — Доброе утро, Тиккеридж. Доброе утро, Краучбек. Что это все значит? Я слышал, что вы отравили одного из моих офицеров. Эти проклятые сестры вчера только и говорили, что об этом. Ну давайте спускайтесь на катер. Младшие офицеры садятся на катер первыми, а выходят последними.

Гай спрыгнул и уселся в таком месте, где он никому не мог помешать. Потом на катер осторожно спустили и Ритчи-Хука. Катер еще не подошел к самолету, а машина бригадира уже сигналила, пробираясь через темную толпу скучающих чернокожих зевак — они было приняли всю эту процессию за похороны.

Гидросамолет был почтовым. Хвостовая часть фюзеляжа была завалена мешками с почтой, на которых очень уютно устроился и спал алебардист-денщик. Гай подумал о невыносимой скуке перлюстрации этих писем. Иногда встречались такие отправители, которые по тем или иным причинам не кончали приходской школы. Такие люди писали слова с дикими фонетическими ошибками, так, как обычно произносили их. Остальные нанизывали одна на другую избитые фразы, которые, по их мнению, как-то передавали испытываемые ими чувства и желания. Старые солдаты писали на конвертах литеры «ЗСЛП», что должно было означать «запечатано с любящим поцелуем». Все эти послания выполняли сейчас функцию койки для денщика Ритчи-Хука.

Идя по огромному кругу над зеленой землей, гидросамолет набрал высоту и пролетел над городом. Стало намного холоднее.

От всех этих фальшивых переживаний в течение последних двадцати четырех часов Гаю было жарко. В Англии, где, наверное, уже ощутимы первые признаки зимы, где осенние листья падают одновременно с бомбами, где все сотрясается от взрывов и пожирается огнем пожарищ, где из-под обломков и осколков еженощно вытаскивают полураздетые тела погибших с прижатыми к груди домашними животными, — там все будет выглядеть иначе.

Над могилой неизвестного белого солдата гидросамолет круто повернул и лег на курс через океан, унося на борту двух человек, доведших Эпторпа до смерти.

Могила неизвестного белого солдата. Европейское кладбище удобно расположилось неподалеку от госпиталя. Шесть месяцев непрерывных переездов и передислокаций, непрерывной готовности к получению приказов не повлияли на безукоризненную выправку алебардистов во время медленного похоронного шествия. Второй батальон построился сразу же, как только пришло известие о смерти Эпторпа, и голос батальонного старшины долго гремел под лучами палящего солнца, а солдатские ботинки долго топали по потрескавшейся от жары дороге. В это утро все получилось отлично. Несшие гроб были тщательно подобраны по росту. Горнисты на редкость дружно сыграли сигнал «Повестка». Выстрелы из винтовок прозвучали удивительно синхронно.

И качестве средства показа флага процессия оказалась оцененной не очень высоко. Гражданское население было aficionados[26] похорон. Местным жителям нравилось более непосредственное и более очевидное горе. А что касается парадного строевого марша, то он оказался для них чем-то таким, чего в этой английской колонии никогда не видывали. Покрытый флагом гроб плавно опустили в могилу и засыпали землей. Два алебардиста упали в обморок. Их оставили лежать на земле.

Когда все закончилось, Сарам-Смит, искренне растроганный, сказал:

— Как все равно похороны генерала сэра Джона Мура в Ла-Корунье.

— Уж не скажешь ли ты еще, что как похороны герцога Веллингтонского в Сент-Поле? — сказал де Сауза.

— Пожалуй, сказал бы.

Подполковник Тиккеридж спросил начальника штаба:

— Следует ли нам собрать деньги для какого-нибудь памятника на могилу или что-нибудь в этом роде?

— Я полагаю, что об этом позаботятся его родственники в Англии.

— Они богаты?

— Да, по-моему, очень богаты. К тому же ортодоксальной англиканской веры. Может быть, они захотят поставить здесь что-нибудь особенное.

— Оба «дядюшки» оставили нас в один и тот же день.

— Смешно, но я только что подумал о том же.

Часть пятая

«Эпторп умиротворенный»

1

Небо над Лондоном было чудесного оранжево-багрового цвета, словно дюжина тропических солнц одновременно садилась по всему горизонту; сходились и расходились, шаря по небу, лучи прожекторов; то тут, то там возникали и расплывались черные облачка разрывов; время от времени от яркой вспышки на мгновение застывало ровное зарево пожаров. Всюду, как бенгальские огни, сверкали трассирующие снаряды.

— Настоящий Тернер! — восторженно воскликнул Гай Краучбек; ему впервые пришлось наблюдать такое зрелище.

— Скорее Джон Мартин, — заметил Йэн Килбэннок.

— Нет, — твердо возразил Гай. Не хватает еще, чтобы этот бывший журналист поправлял его в вопросах искусства. — Уж никак не Мартин. Линия горизонта слишком низкая. Да и цветовая гамма не такая богатая.

Они стояли в начале Сент-Джеймс-стрит. Невдалеке ярко пылал клуб «Черепаха». От Пиккадилли до дворца, искаженные в свете пожара, карикатурно вырисовывались фасады домов.

— Во всяком случае, здесь слишком шумно для обсуждения высоких материй.

В близлежащих парках гремели орудия. Где-то в направлении вокзала Виктория с грохотом разорвалась серия бомб.

На тротуаре против «Черепахи» группа начинающих писателей в форме пожарников направляла слабую струйку воды в комнату для утреннего отдыха.

В памяти Гая на мгновение возникла страстная суббота в Даунсайде: ранние утренние часы мартовских дней времен отрочества, широко раскрытые двери в незаконченной пристройке аббатства, половина школы кашляет, полощется на ветру белье, пылает жаровня, а священник с кропильницей, как ни странно, благословляет огонь водой.

— Это всегда был неважный клуб, — заметил Йэн. — Мой отец состоял в нем.

Он чиркнул спичкой и прикурил погасшую сигару; тут же, где-то на уровне их колен, раздался возглас: «Погасить огонь!»

— Нелепое требование, — буркнул Йэн.

Они взглянули через ограду и увидели в глубине палисадника каску с буквами «Г.П.О.» — гражданская противовоздушная оборона.

— В укрытие! — скомандовал голос.

Пронзительный свист, казалось, прямо над головой, глухой удар, разбросавший осколки брусчатки у самых ног, огромная белая вспышка к северу от Пиккадилли, сильная взрывная волна — и уцелевшие оконные стекла на верхних этажах разлетелись по улице смертоносными осколками.

— А ты знаешь, пожалуй, он прав, — сказал Йэн. — Давай-ка лучше предоставим это дело гражданским.

Оба офицера проворно взбежали по ступеням «Беллами». Когда они достигли двери, гул моторов стал постепенно замирать и стих; полуночное безмолвие нарушал только треск пламени в «Черепахе».

— Веселенькое зрелище, — сказал Гай.

— Да, тебе это в новинку. А когда такое повторяется каждую ночь, то надоедает. К тому же это довольно опасно, когда по всему городу гоняют пожарные и санитарные машины. Эх, уехать бы в отпуск в Африку! Но разве мой проклятый маршал авиации отпустит? Кажется, он ко мне здорово привязался.

— Ты тут ни при чем. Этого никак нельзя было ожидать.

— Да, никак.

В вестибюле их приветствовал с наигранной радостью ночной швейцар Джоуб. Он уже успел приложиться к бутылке. Его уединенный пост, окруженный зеркальными стеклами, был небезопасным местом. Никто в эти дни не ворчал на него за распущенность. Сегодня он играл, грубо переигрывая, роль театрального дворецкого.

— Добрый вечер, сэр. Позвольте приветствовать вас в Англии в целости и сохранности. Добрый вечер, милорд. Маршал авиации Бич в бильярдной.

— О господи!

— Я счел нужным информировать вас, милорд.

— Все совершенно правильно, Джоуб.

— На улице по канавам текут виски и бренди.

— Враки, Джоуб.

— Так мне сказал полковник Блэкхаус, сэр. Весь запас спиртного «Черепахи», джентльмены, зря течет по улицам.

— Мы что-то не заметили.

— В таком случае, милорд, можете быть уверены, что все вылакали пожарные.

Гай и Йэн прошли в холл.

— Значит, твой маршал авиации все-таки пролез в клуб.

— Да, это была потрясающая история. Выборы происходили во время «битвы за Англию», как ее называют газеты, когда военно-воздушные силы оказались на короткое время чуть ли не в почете.

— Что ж, для тебя это намного хуже, чем для меня.

— Э-э, милый мой, это кошмар для всех.

В комнате для игры в карты выбило стекла, и игроки в бридж, держа в руках свои записи, заполнили весь холл. Если не в уличных канавах, то здесь бренди и виски действительно лились рекой.

— Привет, Гай. Давно тебя не видел.

— Я только сегодня вернулся из Африки.

— Неудачно выбрал время, я бы не двинулся с места.

— Я вернулся с подмоченной репутацией.

— В прошлую войну провинившихся ребят, наоборот, отправляли в Африку. Что будешь пить?

Гай объяснил, при каких обстоятельствах его отозвали.

Вошли еще несколько членов клуба.

— На улице все тихо.

— Джоуб говорит, что там полно пьяных пожарников.

— Джоуб сам пьян.

— Да, каждый вечер и всю неделю. Но его нельзя винить.

— Два бокала вина, Парсонс.

— Кто-то из слуг иногда должен быть трезвым.

— В бильярдной под столом лежит какой-то тип.

— Кто-нибудь из слуг?

— Нет, какой-то, которого я никогда не видел здесь.

— Виски, пожалуйста, Парсонс.

— Послушайте, надеюсь, нам не придется принимать здесь этих, из «Черепахи».

— Они иногда заходят сюда, когда у них уборка. Тихие ребятишки. Хлопот не доставляют.

— Три виски с содовой, пожалуйста, Парсонс.

— Слышал, в какой переплет Гай попал в Дакаре? Расскажи ему, Гай. Занятная история.

Гай рассказал свою «занятную историю» и повторял ее в тот вечер много раз.

Через некоторое время из бильярдной вышел зять Гая Артур Бокс-Бендер, без пиджака, в сопровождении другого члена парламента, своего страшноватого на вид закадычного друга по фамилии Элдерберри.

— Знаете, что помешало мне забить последний шар?! — воскликнул Элдерберри. — Я на кого-то наступил.

— На кого же?

— Не знаю. Он лежал под столом, и я наступил ему на руку.

— Чудеса! Мертвый?

— Он сказал: «Черт тебя подери».

— Не верю. Парсонс, разве кто-то лежит под бильярдом?

— Да, сэр. Новый член клуба.

— Что он там делает?

— Говорит, что выполняет приказ, сэр.

Два или три игрока в бридж отправились посмотреть на чудака.

— Парсонс, что это все болтают, будто по улицам течет вино?

— Я не выходил на улицу, сэр. Об этом говорят многие члены клуба.

Разведывательная группа вернулась из бильярдной и доложила:

— Совершенно верно. Под столом действительно лежит какой-то тип.

— Помню, бедняга Бинки Кэвенаф, бывало, сиживал там.

— Так ведь Бинки был псих.

— Ну и что? Наверное, этот тип тоже псих.

— Привет, Гай! — воскликнул Бокс-Бендер. — А я думал, ты в Африке.

Гай рассказал ему свою историю.

— Какая неприятность, — посочувствовал Бокс-Бендер.

К ним присоединился Томми Блэкхаус.

— Томми, это ты рассказал Джоубу, будто по улицам течет вино?

— Это он рассказывал мне. Я только что выходил посмотреть. Не видно ни капли.

— А в бильярдной ты был?

— Нет.

— Пойдем посмотрим. Там есть на что поглядеть.

Гай пошел с Томми Блэкхаусом. Бильярдная была полна народу, но никто не играл. В тени под бильярдом виднелась человеческая фигура.

— Как вы себя там чувствуете? — любезно осведомился Томми. — Не хотите ли выпить или еще чего?

— Все в порядке, спасибо. Я просто соблюдаю правила. Во время воздушного налета каждый офицер и солдат, не находящийся при исполнении служебных обязанностей, где бы он ни был, должен пойти в ближайшее и самое безопасное укрытие. Как старший из присутствующих здесь офицеров, я полагал, что обязан подать пример.

— Но ведь всем нам под столом не хватит места, не правда ли?

— Вы могли бы укрыться под лестницей или в подвале.

Теперь обнаружилось, что под столом находится маршал авиации Бич. Томми был профессиональный военный, и его карьера была впереди, поэтому он инстинктивно старался угодить старшим офицерам всех родов войск.

— Полагаю, уже все прошло.

— Я не слышал сигнала «Отбой».

В это время заревела сирена, и коренастая серая фигура с трудом поднялась на ноги.

— Добрый вечер.

— Ба, да ведь это Краучбек? Мы встречались у леди Килбэннок.

Маршал авиации выпрямился и стал отряхивать пыль.

— Мне нужна машина. Позвоните в штаб военно-воздушных сил, Краучбек, и скажите, чтобы ее прислали сюда.

Гай позвонил в колокольчик.

— Парсонс, скажите Джоубу, что маршалу авиации Бичу нужна его машина.

— Слушаюсь, сэр.

В маленьких глазках маршала авиации на какой-то момент появилось подозрение. Он начал что-то говорить, потом передумал, сказал «Спасибо» и вышел.

— Ты никогда не был особенно учтивым, Гай, не правда ли?

— А что? Разве я обошелся с этим беднягой по-свински?

— Теперь он больше не будет считать тебя другом.

— Думаю, он никогда и не считал.

— Ну, он не такой уж плохой парень. Маршал сейчас выполняет очень много полезной работы.

— Не думаю, что он когда-нибудь окажется полезным мне.

— Война затянется надолго, Гай. Могут понадобиться все друзья, какими успеешь обзавестись, пока она не кончится. Сожалею о твоих неприятностях в Дакаре. Вчера мне довелось посмотреть твое дело. Не думаю, что последствия будут серьезными. Но в нем есть кое-какие чертовски глупые замечания. Тебе надо постараться, чтобы дело сразу попало в высшую инстанцию, пока к нему не приложили руку слишком много людей.

— Но как это сделать?

— Говори об этом.

— Я и так говорю.

— Продолжай говорить. Везде есть уши.

Помолчав, Гай спросил:

— У Вирджинии все в порядке?

— Насколько я знаю, да. Она выехала из «Клэриджа». Кто-то мне говорил, что Вирджиния вообще уехала куда-то из Лондона. Она не обращала внимания ни на какие бомбежки.

По тону Томми Гай понял, что у Вирджинии, пожалуй, не все благополучно.

— Ты пошел в гору, Томми.

— О, я просто болтаюсь в управлении особо опасных операций. Между прочим, назревает нечто довольно интересное, но я не могу об этом говорить. Через день-два узнаю точно. Возможно, смогу и тебя пристроить. Ты уже являлся в свой полк?

— Собираюсь завтра. Я только сегодня прилетел.

— Ладно, будь осторожен, а то попадешь в переплет за компанию с генералом. Я бы на твоем месте как можно больше околачивался здесь. В наше время именно здесь получают интересную работу. Разумеется, если ты ищешь такую.

— Конечно.

— Тогда не отрывайся.

Они вернулись в холл. После отбоя воздушной тревоги здесь стало свободнее. Маршал авиации Бич, сидя на каминной решетке, разговаривал с обоими членами парламента.

— …Вы, заднескамеечники, Элдерберри, можете немало сделать, если настроитесь на это. Подталкивайте министерства. Не переставайте нажимать…

Словно в сцене из какого-нибудь фарса, из уборной, где он прятался от своего начальника, осторожно высунулась голова Йэна Килбэннока. Он поспешно втянул голову обратно, но было уже поздно.

— Йэн! Вас-то мне и надо. Поезжайте в штаб, соберите сведения о сегодняшнем деле и позвоните мне домой.

— О воздушном налете, сэр? Я думаю, он кончился. Разбомбили «Черепаху».

— Да нет же. Вы должны знать, о чем я говорю. О том, что мы вчера обсуждали с маршалом авиации Даймом.

— Но я не присутствовал при вашем разговоре, сэр. Вы меня отослали.

— Вы должны постоянно быть в курсе…

Но выговор повис в воздухе. Маршалу не пришлось снять стружку с Йэна, как ему хотелось, потому что в этот момент из вестибюля появилась странно освещенная фигура Джоуба. Влекомый сугубо личными переживаниями какой-то драмы, он прихватил из кафетерия серебряный канделябр на шесть свечей и держал его в поднятой руке крепко, но криво, так что воск со всех шести свечей капал на его ливрею. В холле воцарилась тишина, все как зачарованные глазели на фантастическую фигуру, приближавшуюся к маршалу авиации. Не доходя одного шага, он отвесил глубокий поклон; при этом воск пролился перед ним на ковер.

Сэр, — торжественно произнес он, — ваша карета подана. — Потом повернулся и, двигаясь с уверенностью лунатика, скрылся за дверью, из которой пришел.

Еще с минуту длилось молчание. Потом раздался голос маршала авиации.

— В самом деле, — начал он, — этот человек…

Его заглушил взрыв смеха. Элдерберри был по натуре серьезным человеком, но, если при нем происходило что-нибудь действительно смешное, он приходил в бурный восторг. Он был зол на маршала авиации Бича с того момента, как упустил легкий шар, наступив ему на руку. Элдерберри фыркнул, задыхаясь от смеха:

— Ай да Джоуб! Ай да старина!

— Один из его лучших номеров.

— Слава богу, что я задержался, а то бы не увидел.

— Что стало бы с «Беллами» без него?

— По этому случаю надо выпить. Парсонс, налейте всем.

Маршал авиации переводил взгляд с одного веселого лица на другое. Даже Бокс-Бендер развеселился. Громче всех хохотал Йэн Килбэннок. Маршал авиации встал.

— Могу подбросить, кому по пути.

Но никому не было с ним по пути.

Когда двери, которые в течение двух столетий принимали вельмож и карточных шулеров, дуэлянтов и государственных деятелей, закрылись за маршалом авиации Бичем, он подумал — не в первый раз за свое короткое членство — что «Беллами», пожалуй, не так уж хорош, как его расхваливают.

Он опустился на мягкое сиденье автомобиля. Снова завыли сирены, оповещая о воздушной тревоге.

— Домой, — приказал он. — Пожалуй, успеем проскочить.

2

Когда Гай добрался до своего отеля, опять начали падать бомбы, но на этот раз далеко: где-то на востоке, в районе доков. Он спал неспокойно, и когда наконец его разбудил сигнал отбоя воздушной тревоги, восходящее солнце спорило в небе с угасающими отблесками пожаров.

Утром ему надлежало явиться в казарменный городок алебардистов, и он отправился туда в такой же неуверенности, как в первый день своего вступления в армию.

Поезда с вокзала Чэринг-Кросс отправлялись почти по расписанию. Свободных мест не было. Он поставил саквояж и чемодан поперек коридора, устроив себе и сиденье, и оборонительное сооружение.

В большинстве вагонов сидели военнослужащие с эмблемой алебардистов, направлявшиеся в казарменный городок. На станции солдаты забросили вещевые мешки и забрались в кузов ожидавшего их грузовика. Группа молодых офицеров втиснулась в два такси. Гай сел в третье один. Когда он проезжал мимо караульного помещения, у него возникло мимолетное неясное впечатление чего-то странного в облике часового. Он проехал к офицерскому собранию. Там никого не было видно. Передние такси исчезли в направлении нового здания. Гай оставил багаж в вестибюле и пошел по плацу к штабу. Навстречу маршировало отделение солдат с ведрами; их лица, словно по мановению руки Цирцеи, превратились из человеческих в чуть ли не звериные. Сдавленный голос скомандовал: «Равнение направо!»

Десять свиных рыл, похожих на создания Иеронима Босха, повернулись к нему. Растерянный, Гай автоматически крикнул: «Вольно, капрал!»

Он вошел в кабинет начальника штаба, встал по стойке «смирно» и отдал честь. Из-за стола в его сторону поднялись две безобразные морды из брезента, резины и талька. Словно из-под толстого слоя одеял, донесся голос:

— Где ваш противогаз?

— С остальными вещами, сэр, в офицерском собрании.

— Пойдите и наденьте.

Гай отдал честь, повернулся кругом и вышел. Он надел противогаз, поправил фуражку перед зеркалом, которое всего лишь год назад так часто отражало парадную фуражку, высокий синий воротник и лицо, полное надежды и целеустремленности. Посмотрев несколько секунд на тупое рыло, он вернулся к начальнику штаба. На плацу была построена рота: нормальные, розовые молодые лица. В кабинете сидели начальник штаба и старшина с открытыми лицами.

— Снимите эту штуку, — сказал начальник штаба. — Уже больше одиннадцати.

Гай снял противогаз и повесил его, как положено, на грудь для просушки.

— Разве вы не читали постоянно действующую инструкцию?

— Нет, сэр.

— Почему, черт возьми?

— Только сегодня прибыл из-за границы, сэр.

— Так вот, запомните на будущее: каждую среду с десяти до одиннадцати ноль-ноль весь личный состав принимает меры противохимической защиты. Это постоянно действующий приказ командования.

— Слушаюсь, сэр.

— Ну, а теперь — кто вы такой и что вам надо?

— Лейтенант Краучбек, сэр. Второй батальон королевской алебардийской бригады.

— Чепуха. Второй батальон за границей.

— Я прилетел вчера, сэр.

Потом после всего этого маскарада с противогазами медленно ожили старые воспоминания.

— Мы встречались раньше.

Это был тот самый безымянный майор, теперь пониженный в чине до капитана, который появился в Пенкирке и три дня спустя исчез в Бруквуде.

— Вы командовали ротой во время той большой суматохи.

— Да, да. Извините, ради бога, что я не узнал вас. С тех пор было столько еще суматох. Столько людей прошло через мои руки. А как вы сюда попали? Ведь вы должны быть во Фритауне.

— Вы меня не ожидали?

— Не получал о вас ни слова. Ваши документы, наверное, послали в центр формирования и подготовки. Или в Пенкирк, в пятый батальон. Или в Брук-Парк, в шестой. А может быть, в штаб особо опасных операций. За последние два месяца мы распухли, как черти. Не успеваем вести учет. Ну, я тут почти все закончил. Продолжайте, старшина. Если понадоблюсь, я в офицерском собрании. Пошли, Краучбек.

Они вошли в Буфетную. Это была совсем не та комната, какой ее помнил Гай и где он тогда на вечере ушиб колено. Там, где прежде над камином висела картина «Несломленное каре», теперь был только однотонный темный прямоугольник. Колокол с голландского фрегата, афридийское знамя, позолоченный идол из Бирмы, наполеоновские кирасы, ашантийский барабан, круговая чаша с Барбадоса, мушкет султана Типу — все исчезло.