Рудольф Беккер снова нажал на рычаг тисков. Раздался ржавый скрип. Еврейский мальчик прикусил нижнюю губу. Руди улыбнулся улыбкой истинного арийца.
— Номер счета, господин адвокат! Шепните мне номер счета.
Бледный луч фонаря стал ярче, он резал глаза, вспыхивал тысячами искорок на белоснежном снегу. Смотреть на тиски! Только на тиски! Там, за бьющим в лицо прожектором, должны стоять тиски…
— Кто эта женщина? Отвечайте! Дитер попытался сосредоточиться. Это ржавое пятно в углу — тиски? Да, это тиски с зажатой в них рукой еврейского мальчика. Штурмбаннфюрер Беккер повернул рычаг еще на одну восьмую оборота… Прекрати, Руди… Я только начал. Самое интересное впереди, Дитер. Скоро этот жиденыш будет визжать, как свинья.
— Где вы должны встретиться, герр Фегельзанг?
— В Варшаве, — простонал старик. — Это было в Варшаве.
— Хорошо, — быстро сказал Натан Когль. — А что было в Варшаве?
Огромные черные глаза еврейского мальчика и бледно-голубые прищуренные глаза Руди… Еще на одну восьмую… сдавленный стон из плотно сжатых детских губ.
— Вы встречаетесь в Варшаве? Когда? Где?
— Нет, в Квебеке…
Дитер Фегельзанг не мог видеть, как переглянулись между собой консультанты. В кейсе Гончарова помимо денег они обнаружили канадский паспорт. Клиент поплыл… Бывают, конечно, кремни, которым удается выстоять даже под сывороткой правды. Но таких единицы. Старик хорошо держался. На удивление хорошо. Но все же поплыл. Натан Когль закурил сигарету.
…Руди закурил сигарету. Еще одна восьмая поворота тисков, и у тебя, юде, захрустят кости. Понял? Ты запоешь, как твои братья! Мальчик судорожно сжал челюсти. И улыбнулся. И выплюнул на верстак гаража что-то розовое.
— Значит, в Квебеке… Когда? Где? Кто эта женщина?
Спасибо за науку, несломленный еврейский мальчик!
Благополучный цюрихский адвокат Дитер Фегельзанг с силой сжал зубы. Он победил! Он улыбнулся и вытолкнул изо рта блеклый старческий кусочек плоти.
— Что это? — спросил Коля ошеломленно.
— Язык, Николай Сергеич, — ответил Кравцов. — Язык.
На потном лице старого немца играла улыбка. Пузырилась кровавая пена. Шимон, — вспомнил он. — Мальчика звали Шимон.
— Во блядь! — ругнулся консультант Коля. — Инструктора никогда не говорили о судорогах. Как же так?
— Это не судороги, — ответил Кравцов сухо. — Это личная парадоксальная реакция товарища Фегельзанга.
— Ты хочешь сказать, что он сознательно?
Кравцов ничего не ответил. По лицу старого немца тек пот и кровь. Беззвучно шевелились белые губы… Старик выиграл свой последний бой.
Губы шевельнулись раз, другой… Замерли. Глаза с огромными зрачками смотрели на тиски из глубины Варшавского гетто.
Спустя десять минут черная вода голубого Дуная приняла тело Дитера Фегельзанга. К правой ноге цюрихского адвоката была привязана половинка ржавых тисков.
Консультанты молча курили в кубрике брошенной баржи. Изредка мимо проходили какие-то суда, в борт плескала волнишка, баржа покачивалась. Над центральной Европой стояла глубокая ночь. Сотни венских полицейских и сотрудников государственной безопасности проводили проверки отелей, пансионатов, притонов и кварталов, где обитали выходцы из Турции, Югославии, ближнего Востока. Кровавая перестрелка в самом центре Вены вызвала у общественности шок.
Вечером Президент Австрийской республики вызвал к себе руководителей полиции и госбезопасности. Разговор был, мягко говоря, не очень приятный. Всем им предстоял веселый уик-энд!
— Давайте помянем старика, — сказал Кравцов, доставая из кейса покойного Гончарова плоскую фляжку.
— Не о том думаешь, — резко сказал консультант Коля. — Нам теперь нужно думать, как выбраться отсюда.
Валентин помолчал, сделал глоток виски. Балдантайн, — определил он и протянул флягу Николаю.
— Выберемся, — сказал он. — Не в первый раз.
Николай скептически хмыкнул, тоже сделал глоток и передал фляжку третьему консультанту.
Над Европой висела теплая сентябрьская ночь. В грязном кубрике брошенной баржи у правого берега Дуная пили виски трое бывших сотрудников одной из служб аппарата ЦК КПСС. В нескольких метрах от них лежал на илистом дне старик с откушенным языком и половинкой ржавых тисков, привязанных к ноге. В морге госпиталя святой Терезы лежали тела двух кавказцев и двух русских. В боксах из нержавеющей стали они были уже неопасны. В камере следственного изолятора полицай-президиума спал арестованный в гостинице «Старый мельник» Александр Берг. Он чудовищно устал после одиннадцатичасового допроса. После стрельбы в пассаже взялись за него крепко.
В одном из баров лондонского аэропорта Хитроу сидела стройная зеленоглазая блондинка. Она пила русскую водку. В изящной сумочке стального цвета лежали банковские документы, подтверждающие, что госпожа Рахиль Даллет является владелицей счета в 50'000'000 долларов.
…Виски из кейса мертвеца пришлось как нельзя кстати. Нервное напряжение отпустило. Все понимали, что ненадолго, но, тем не менее, это была какая-никакая разрядка.
Кравцов даже начал тихонечко насвистывать песенку о бедном Августине. Получалось довольно фальшиво.
— Слушай, Валя, — сказал Николай, — а какие там дальше-то слова в этой песенке? Я, кроме первой строчки, ничего не знаю.
— Слова-то? Да простые слова… А ты вообще историю этого Августина знаешь?
Николай покачал головой. Через два дня, при попытке нелегального перехода венгерско-молдавской границы, он будет убит молоденьким пограничником. Кравцов закурил и сказал:
— Августин жил в семнадцатом веке. Был он пьянь, трактирный певец и бродяга. Бомж, по-нашему… Однажды он напился так, что его приняли за жмурика и сбросили в яму к помершим от чумы. Но он проспался и наутро вылез жив-живехонек. Только что с похмела.
— Наш человек. А слова-то все же какие?
— А-а, слова… Простые слова. Ох, ты милый Августин, Августин, Августин. Все пропало. Деньги пропали, люди пропали. Ох, ты милый Августин, все пропало!
Часть вторая. Арестант
Возвращение в мертвый город. Бесконечное и бессмысленное возвращение в мертвый город у стылой воды. Лайнер снижается, входит в облака, и солнечная пустыня остается где-то наверху, за спиной. Туша «Боинга» прошивает облачный слой и входит в серое пространство между тяжелой землей и низким небом. Похожий на падение полет продолжается над плоским пейзажем: плохие дороги, бетонные коробки с кариесом и похмельем, трубы котельных и заводов, стада разномастных ларьков у метро. Петропавловский ангел смотрит скучно и безучастно.
Ты снова дома!
…В Пулково-2 Андрея Обнорского и его конвоиров встретила уже знакомая «Волга» с мигалкой на крыше. В машине у него снова отобрали загранпаспорт и телефон. Все происходило буднично, привычно, без эмоций. Один из конвоиров (тот, что представился Андрею Виктором Ильичом) позвонил куда-то: Прилетели, везем… да… да. Да нет, нормально. После доклада он убрал телефон в карман и посмотрел на Андрея долгим странным взглядом. Обнорский отвернулся к окну. «Волга» с включенной мигалкой летела за сотню. Через пятьдесят минут они уже были у знакомой стальной двери в районе «Лесной». Щелкнул дистанционный замок, Андрей и Виктор Ильич вошли внутрь. На этот раз процедуры обыска не было. Прошли по коридору мимо ряда одинаковых дверей без табличек. Виктор Ильич постучал.
На этот раз Наумов и не подумал встать из-за стола, протянуть руку. Он внимательно и как будто грустно посмотрел на Андрея и кивнул охраннику. Виктор Ильич вышел.
— Садись, Андрей Викторыч… хоть ты и говоришь, что в жопе правды нет. Садись.
Андрей сел в кресло. Некоторое время двое мужчин молча рассматривали друг друга. Молчание было тяжелым, напряженным. Негромко тикали настенные часы в безликом пластмассовом корпусе.
— Ну, — сказал наконец Наумов. — Объясни, на хера ты это сделал?
— Что именно? — пожал плечами Андрей.
— Сломал себе жизнь.
— А тебя, Николай Иваныч, это волнует?
— Нет, нисколько… хотя и жаль. Я ведь хотел предложить тебе работу. — Наумов закурил, остро прищурился и продолжил: — Ты думаешь: помог Катерине или себе? Ты думаешь: бабки останутся ваши? Чушь это, Андрюша! Чушь. Сумма слишком велика, чтобы спустить дело на тормозах. Вы решили, что Катерина Дмитриевна скроется, пересидит какое-то время и все будет забыто? Э-э, нет… так не бывает.
— А как бывает? — равнодушно спросил Андрей.
— А я объясню. Хотя и странно растолковывать это тебе. Я ведь уже кой-какие справки о тебе навел. Все считают, что у Серегина аналитический склад ума… Я, кстати, тоже так считал. Но вижу, что перевешивает авантюрное начало. Это прискорбно. Потому что против тебя лично я ничего не имею. Напротив, ты мне даже симпатичен. Но ты попер против течения. Против Системы. Не против Николая Наумова, не против полуграмотного Антибиотика. Против Системы, Андрюша… Она даже меня способна перемолоть без особого напряга. А тебя?
Наумов раздавил в пепельнице наполовину выкуренную сигарету и сказал:
— Деньги — это кровь системы. Это ее воздух, а ты наивно попытался отобрать эту кровь и этот воздух. Глупость это… мальчишество. Пока ты и твои коллеги пишете статейки обличительные да коррупционеров разоблачаете с гневом праведным — тебе же никто не мешает. Пиши сколько влезет! Но ты попытался деньги взять! А вот это — хрен! За это придется ответить. Ты сам себя сделал заложником. И будешь им до тех пор, пока мы не найдем Катерину Дмитриевну и не получим обратно свое.
Обнорский, не спрашивая разрешения, взял сигарету из пачки «Мальборо», щелкнул крышкой «Зиппо» и прикурил.
— Зачем же вам столько денег, Николай Иванович? — спросил он с иронией. — Вы же наверняка человек не бедный.
Наумов слегка прищурился:
— Мне-то? А мне, Андрюша, много не нужно. Достаточный уровень комфорта я обеспечил. Яхты, ванны из золота, виллы на Багамах считаю ерундой… Деньги интересны только как мощный управленческий рычаг. Как инструмент власти.
— Понятно, — выдохнул дым Обнорский. — Но власть-то ради чего? Во имя чего?
— А власть, Андрей Викторович, это сама по себе ценность. Возможно — единственная абсолютная ценность. Ясно?
— Нет, — честно ответил Обнорский.
— Вот в этом-то основная разница между нами, — Наумов смотрел на Андрея серьезно, без обычной иронии. — Ладно, — сказал он. — Иди.
— Куда? — спросил Андрей. Наумов пожал плечами:
— Домой. В кабак. Куда хочешь. Только глупостей не делай, бежать-то тебе все равно некуда… найдем! Помни: кроме власти, есть еще одна абсолютная ценность — жизнь. И собственная, и близких людей. А Катерине Дмитриевне лучше позвони сам. Объясни ситуацию. Наши возможности достаточно велики, чтобы достать ее в любой стране… Все, пожалуй. Иди.
Андрей встал, неуверенно пошел к двери. — Да, — окликнул его Наумов. — Ты со звоночком-то своей миллионерше особо не тяни. Срок — сутки.
Из пяти человек, направленных полковником Семеновым в Вену, вернулся только один — Валентин Кравцов. Берг сидел в тюрьме, Серегу Вепринцева убили про попытке задержания в отеле. Судьба еще двух консультантов была неизвестна. Шансы, что ребятам удастся выбраться, были… но время шло, а информации от них не поступало.
Спустя три дня после возвращения Кравцова удалось снять информацию из открытых австрийских и венгерских источников: двенадцатого сентября при попытке нелегального перехода границы молдавским пограничником был убит неизвестный мужчина. У сотрудников венской полиции есть веские основания полагать, что неизвестный причастен к кровавым событиям девятого сентября в центре столицы. На не очень качественной фотографии Семенов и Кравцов опознали Николая Маркова… О судьбе пятого участника группы они так никогда ничего и не узнают.
Такого разгромного провала агентство «Консультант» еще не знало. Как в песенке про бедолагу Августина: …деньги пропали, люди пропали. Семенов переживал провал очень тяжело. Он ощущал личную ответственность за каждого. Разумеется, все сотрудники агентства имели спецподготовку и опыт действий в экстремальных ситуациях. Все выбрали свою работу сознательно. И, тем не менее, поражение было горьким…
Утешением не могло послужить даже то, что виновник венской драмы — предатель Соловьев — был вычислен и уничтожен. Сгорел Игорь Соловьев как раз из-за высокой эффективности своей работы.
После того как он был завербован людьми Гургена, результативность его работы значительно возросла. Объяснение простое — для создания большего веса в конторе Резо начал помогать Игорю. Опытный Семенов обратил внимание на этот факт, назначил негласную проверку. Шестого сентября наружка засекла Соловьева во время несанкционированного контакта с одним из подручных Гургена. Кроме того, было зафиксировано получение денег. А восьмого числа предатель дал чистосердечные показания. Поздно — группа Кравцова была уже уничтожена. Спустя еще сутки Игорь Соловьев был сбит неустановленным автомобилем на плохо освещенной улице в Хамовниках. Похороны агентство «Консультант» взяло на себя. Семье погибшего полагалась солидная страховая премия. Это, Лида, наше общее горе, — сказал вдове Семенов. При этом он нисколько не покривил душой.
Майор Кравцов покинул Австрию через Германию и Финляндию. В Москве он получил сутки на отдых и подготовку отчета. В кабинете Семенова он появился, как всегда, спокойный, уверенный и невозмутимый. Отчет Натана Когля о командировке в Вену был, разумеется, устным. Все перипетии венских событий Кравцов изложил кратко, четко, емко.
Семенов выслушал его, затем перешел к уточняющим вопросам. Вообще-то полный провал операции при одновременном исчезновении всех ее участников ставит единственного уцелевшего в весьма двусмысленное положение. Опытный профессионал, майор Кравцов отлично это понимал: Семенов просто обязан был сомневаться. Разумеется, полковник не имел права принимать на веру ни одного факта. Такова специфика контрразведывательной работы. При этом не имеет значения ни их многолетняя совместная деятельность, ни тот факт, что группу сдал конкурентам предатель Соловьев. Беседа, а правильнее сказать — тактичный допрос, продолжалась около пяти часов. Валентин не обижался. В аналогичной ситуации он и сам бы допросил своего шефа. Тут — или-или. Или ты возвращаешься с победой и большая часть вопросов неуместна… Или — полный провал. Тогда начинается совсем другой разговор.
В течение пяти часов полковник Семенов подробно расспрашивал майора Кравцова о мельчайших подробностях каждого этапа операции, нюансах поведения коллег и противников. Он задавал один и тот же вопрос по два, по три раза. Магнитофон в рабочем столе директора фиксировал ответы начальника оперативного отдела. А сам Семенов внимательно наблюдал за мимикой лица, глазами, жестами и интонацией голоса своего визави. Полковник делал это автоматически: Валентин прошел ту же школу, что и он сам. Рассчитывать на то, что Кравцов проколется на непроизвольных психоэмоциональных реакциях, было наивно. Случалось, что обманывали даже детектор лжи.
Пятичасовой допрос изрядно утомил обоих.
— Ладно, — сказал наконец Семенов и улыбнулся. — Хватит. Выпить хочешь, Валентин Сергеич? Есть «Джонни Уокер».
— С удовольствием, Роман Константинович, — отозвался Кравцов.
Семенов принес бутылку, бокалы, лед. Выпили, не чокаясь. Помолчали.
— Ты извини, Сергеич, — сказал полковник.
— Брось, Роман Константиныч, — отозвался майор. — Что я, институтка? Мы с тобой старой закалки клинки.
— Ну и лады, Валя. Иди — отдыхай.
— Завтра на детектор? — спросил Кравцов осторожно.
— Завтра — отдыхаешь. Послезавтра — за работу. Никак не показывая своих эмоций, Валентин поднялся из кресла. Семенов тоже встал, протянул руку.
После того как дверь за майором закрылась. Роман Константинович налил себе виски и, выдвинув ящик письменного стола, нажал кнопку «перемотка». Ему еще предстояло прослушать запись допроса. Возможно — не один раз. В принципе, у него не было никаких оснований не доверять многократно проверенному Валентину Кравцову. Но законы оперативной работы требовали иного.
Кассета перемоталась. Семенов выпил виски и нажал кнопку «воспроизведение».
После разговора с Наумовым Андрей Обнорский испытывал мощное желание позвонить Кате. Возможно, что-то удастся изменить… он машинально вытащил телефон из кармана. Подумал — и убрал обратно. Он даже приблизительно не знал, что сказать Кате.
Механически переставляя ноги, он шел без определенной цели и определенного направления. Он совершенно не замечал человека, следовавшего за ним. А топтун даже не думал маскироваться. Около Финляндского вокзала Андрей как бы очнулся. Спокойно, — сказал он себе. — У тебя же аналитическое мышление. Он осмотрелся, увидел вывеску «Рюмочная» и толкнул дверь. В заведении было почти пусто. Довольно высокий уровень цен отпугивал синяков. Обнорский присел у стойки, опустил на пол дорожную сумку. Заказал сто граммов водки «Финляндия», стакан апельсинового соку. На молодого крепкого мужчину, который сел рядом с ним, Андрей не обратил внимания.
Андрей проглотил водку, сделал глоток сока. Чао, бамбино, сорри — доносилось из магнитофона. Обнорскому почудилась в этом какая-та скрытая издевка. Он закурил и стал ждать, пока подействует водка. Справа от него негромко беседовали два солидных мужика в длинных пальто. Звучали слова: черным налом… накладные… гарантийное письмо… Слева безучастно сидел с рюмкой в руке молодой мужик в коричневой кожаной куртке. Бармен листал потрепанный «Плейбой» пяти-шестилетней давности. Чао, бамбино, сорри… По телу разлилось приятное тепло, в голове прояснилось… Ну, что ты будешь делать, журналюга?… — Не знаю…— Ну-ну! Вот тебе и аналитический склад ума!
Бармен заинтересованно разглядывал грудастую блондинку с теннисной ракеткой в руках. Кроме кроссовок, на ней ничего не было. Лев Моисеич берет всего восемь процентов, — сказал один мужик в длинном пальто другому. Тот кивнул.
Надо поехать домой, принять душ и выспаться. Спокойно, без горячки. У меня еще почти сутки… У меня ВСЕГО сутки! Двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут, приблизительно восемьдесят тысяч секунд… Всего одни сутки. А что потом? Что они предпримут потом?
Бармен поковырял мизинцем в волосатом ухе и перелистнул страницу. Блондинка стояла на четвереньках и сладострастно ела банан. А накладные мы сделаем на любую сумму, — сказало длинное пальто. Другое кивнуло.
…Если попробовать сорваться? Ночью оседлать «Ниву» и рвануть куда подальше? Деньги есть, можно безбедно перекантоваться минимум полгода… — Ну, ты умен, аналитик! А родители, а брат?… — Забрать и их с собой!… — Молодец! Умница! Наумов, значит, такой лох, что даст тебе уйти? Да еще вместе с родителями и братом-курсантом? Да у него весь Литейный, 4, с ладони клюет. Вон — на задержание он сотрудников ФСК направляет. На «Волге» с ментовскими номерами и маячком. Ты видел, как они паспортный и таможенный контроль в Пулково-2 проходили? Видел? — Ну, видел… — То-то. И не звезди! Даже если ты сумеешь вырваться из города, они мигом организуют всесоюзный розыск. Куда ты без документов денешься?
Ярко-красные губы блондинки нежно обнимали белую плоть банана. Все схвачено, уверяю вас. Лев Моисеич был у вице-мэра…
Обнорский с сожалением посмотрел на пустой стакан. Заказать еще? Не стоит… лучше, пожалуй, все-таки поехать домой. Выспаться, принять душ и обмозговать решение на трезвую голову. Андрей встал подобрал с линолеума свою сумку и направился к двери. Молодой мужчина в коричневой кожаной куртке отодвинул почти нетронутую водку и двинулся вслед за ним.
У Финляндского Андрей сел в такси, а молодой человек в черную «Волгу» с ментовскими номерами.
Водитель такси включил магнитолу. «Чао, бамбино, сорри» — выдохнули динамики.
В Питере у Антибиотика было несколько квартир, оформленных на подставных лиц. Осторожный Палыч часто менял места своих ночевок. В любой момент любая из квартир была готова к приему хозяина. Для обеспечения безопасности в каждом адресе постоянно находился охранник. Это гарантировало защиту от проникновения посторонних и установки записывающей или подслушивающей аппаратуры. Периодически проводились проверки на наличие жучков. Время от времени проверяли лояльность самих охранников.
Систему мер безопасности разработал начальник контрразведки Антибиотика Череп, бывший сотрудник ГБ. В конце мая Череп погиб в подвале деревенского дома писателя Рожникова. А застрелил его Андрей Обнорский. Всю тяжесть этой потери Виктор Палыч оценит гораздо позже. Умный, рациональный профессионал (КГБ, сколько бы ни поливали его грязью, воспитывал настоящих профессионалов) стоил дороже любого авторитета. После смерти Черепа, после того, как упаковали в Кресты самого Палыча, дисциплина стала падать. Жесткие меры безопасности уже не соблюдались. На принадлежащих хозяину хатах начались пьянки. С выходом Антибиотика на волю все эти безобразия, разумеется, прекратились. Но падение дисциплины никогда не проходит бесследно.
…Вечером десятого сентября в квартире на Наличной оттягивались смотритель хаты Игорь Ширяев и личная массажистка Антибиотика Карина Мотылева. Еще три года назад эта брюнетка с шикарными формами преподавала в институте физической культуры. Так что массажисткой она действительно была профессиональной. Антибиотик, однако, использовал ее и как проститутку. Себя Палыч горячо и искренне любил. Во избежание венерических заболеваний Карине были категорически запрещены сексуальные контакты на стороне. До посадки Антибиотика в мае именно так и было…
…Обнаженные массажистка и охранник лежали на смятой широченной кровати Антибиотика. Они уже успели поупражняться в ванной, на полу, на бильярдном столе и — утомившись — перебрались на кровать. Охранник был опустошен, Карина — напротив — наполнена сладкой истомой. Сексуальные отношения с Антибиотиком удовлетворения ей не приносили. Они строились по схеме: стриптиз-минет-массаж. Трехмесячное отсутствие старика было для Карины периодом свободы и большого кайфа. Но Палыч, как опытный волчара, сумел вырваться из офлажкованного пространства. Левый секс массажистке снова стал категорически заказан… Падение дисциплины, однако, не проходит бесследно. Соблазн вседозволенности притягивает, манит, шепчет в ухо что-то горячее, восхитительно-запретное.
— Что, лапуля, устал? — спросила Карина Игоря.
— Еще как. Ты любого загоняешь.
— Ничего. Сейчас для восстановления сил выпьем вина, потом примешь ванну, потом я сделаю тебе массажик… Может, еще разок получится, лапуля.
Карина засмеялась низким грудным голосом, розовые соски вздрагивали в такт смеху. Игорь тоже улыбнулся. Массажистка соскользнула с кровати и, покачивая бедрами, пошла к бару. Охранник проводил ее взглядом. Ух, сладкая телка, — подумал он. — И за что старому импотенту такой кайф?
Через минуту Карина вернулась. Она катила хромированный сервировочный столик, на котором стояли открытая бутылка «Хванчкары», два хрустальных бокала. В плетеной корзинке лежали фрукты. Женщина надела туфли на высокой шпильке и повязала крошечный кружевной фартук. Белоснежный кусочек ткани только подчеркивал наготу загорелого ухоженного тела красивой самки. Вот так же она и старому уроду подает, — с неожиданным уколом ревности подумал охранник.
— Ну, лапуля, — игриво сказала Карина, — поухаживай за дамой.
Игорь приподнялся, взял бутылку вина из персональных запасов хозяина. Еще совсем недавно он даже думать о такой наглости не смел.
Рубиновая жидкость медленно наполняла бокалы.
…В десяти километрах восточнее, в кухне своей однокомнатной квартиры, журналист Серегин прикрыл глаза от внезапно нахлынувшей боли. Он отчетливо видел струю густой кровавой жидкости с темными искорками смерти. Нельзя, — прошептал он. — ЭТО пить нельзя.
— Ну, лапуля, — сказала Карина. — За что пьем?
— За тебя, — отозвался Игорь и поднял фужер.
— И за твоего дружка. Чтоб он всегда стоял не сгибаясь.
Облака на краю Финского залива на миг разошлись. Солнечный луч подсветил их снизу багровым, отразился в зеркале на потолке комнаты и в фужерах. Хрусталь мелодично запел. Любовники выпили. Облака сомкнулись, красный луч погас.
…Боль стала совсем чудовищной. Андрей застонал и уронил голову…
Потом Карина и Игорь вместе приняли душ. Женщина сняла туфли, но не стала снимать фартучек. Под струями воды ткань сделалась прозрачной, сквозь нее просвечивали подбритые волосы. Стоя под душем, глядя, как стекают струйки воды по телу женщины, охранник снова испытал прилив возбуждения. Карина это заметила. Засмеялась. Сказала:
— Э-э, нет… сначала массаж.
Потом они выпили еще вина и снова оказались в постели. Женщина оседлала распластанное мускулистое тело и быстро заработала сильными ладонями. Крепкий двадцатитрехлетний самец слегка постанывал. Он ощущал горячую пульсацию крови, наполненной отравленным вином. У Карины напряглись соски, ноздри молодой самки почуяли запах чистого мужского тела. Почуяли его возбуждение.
…Их нашли на следующий день. Ситуация ни оставляла никаких сомнений в том, что предшествовало смерти.
Антибиотик был в бешенстве. Он пинал мертвые тела и сыпал богохульными словами. Бабуин с непроницаемым лицом стоял рядом. Вскоре Палыч устал, опустился в кресло. На правом подлокотнике лежала Библия, Палычу стало страшно.
Никита Кудасов тщетно пытался дозвониться до Обнорского. Странное запойно-бредовое состояние журналиста в их последнюю встречу сильно встревожило его. Еще более встревожило его исчезновение Андрея. Это могло ничего не означать… Запил или закатился к какой-либо очередной подружке. В отношениях с женщинами Андрюха образцом строгой морали служить никак не мог. Все так… Но Никита не исключал и другого варианта: вконец остервеневший Палыч сводит счеты. Исключить вероятность острой акции против журналиста тоже нельзя.
Подполковник принял неофициальные меры к розыску Андрея. Через — опять же — неофициальные каналы Антибиотику намекнули, что попытка свести счеты с Серегиным будет серьезной ошибкой. Большего Никита сделать не мог. Последние дни он был сильно замотан работой, спал по четыре-пять часов. Расследование буксовало. Невзирая на огромный объем добываемой и обрабатываемой РУОПом и УУР информации, ничего достоверного по делам о расправе в «Девяткино», Кричи-не-кричи и ресторанчике Gun Bus не всплывало.
Слава Богу, хоть Палыч угомонился: после событий шестого сентября никаких новых вспышек насилия в городе не происходило. Даже наоборот — ежедневные сводки выглядели на удивление благополучно. За неделю, прошедшую с момента выхода Антибиотика из Крестов, резко снизилась уличная преступность, сократилось количество квартирных краж, грабежей, разбоев, угонов. Только бытовуха осталась на прежнем уровне. Оно и понятно — милицейские рейды и облавы заставили притихнуть профессиональных преступников, но остановить пьянку в квартирах и коммуналках Питера они не могли.
Шум вокруг двадцати трех убитых шестого сентября потихоньку умолкал. На брифингах руководители ГУВД и горпрокуратуры заявляли настырным журналюгам, что расследование идет полным ходом и у следствия есть очень хорошие перспективы. Заодно разъяснялось, что все три кровавых эпизода никак между собой не связаны. На вопрос о роли в этих делах предпринимателя Говорова отвечали, что у следствия нет никаких оснований связывать имя Виктора Палыча с этими событиями.
Оперы пятнадцатого отдела зло матерились, а Вадим Резаков в сердцах однажды напомнил Кудасову, как тот помешал наемному киллеру поставить точку в карьере Палыча. Никита Никитич посмотрел на Вадима сухими воспаленными глазами. Вадим смутился и пробормотал:
— Да ладно… это я так, к слову.
Он взял папку с каким-то делом и убежал. К слову… — подумал Никита. — К какому слову? Сказать по правде, он и сам иногда вспоминал тот эпизод с сожалением. Но вслух об этом не говорил. Чего ж кулаками-то после драки?
Никита продолжал названивать Андрею. Безрезультатно. Дома трубку никто не снимал, в редакции городской «молодежки» о местонахождении Серегина тоже не знали.
Вечером в субботу Андрей наконец-то отозвался.
— Да, — сказал он в трубку напряженным, не трезвым голосом.
— Ну, нашелся, — выдохнул Никита с облегчением. — Ты где шлялся двое суток, Андрюха? Я тебя ищу-ищу…
— В Швецию летал. А что?
Подполковник Кудасов мысленно обругал себя: тоже, понимаешь ли, оперативник. Все варианты перебрал, а вот про то, что в Стокгольме у Андрея есть зазноба, запамятовал.
— Да ничего. Я тебя ищу — с ног сбился. Обнорский молчал.
— Ну, чего молчишь-то?
— А чего ты меня искал?
— Ну ты артист, Андрюха. Тут мочилово идет — только держись. А ты уезжаешь в Швецию, не сказавшись… Так порядочные ковбойцы не поступают. — Кудасов помолчал, ожидая реакции Обнорского. Ее не последовало. Никита крякнул и сказал: — Надо встретиться.
— Когда? — скупо спросил Андрей.
— Пожалуй, через пару часов как раз освобожусь. Как?
— Давай завтра в пять, — сказал Обнорский. — Сутки истекают завтра в пять тридцать.
— Какие сутки? — удивился подполковник, но Обнорский положил трубку. Никита рассердился и тоже грохнул трубкой. Поведение Андрея становилось все более странным. За этим могло стоять либо психическое расстройство, связанное с полученными травмами в пыточном застенке Антибиотика, либо… а что, собственно говоря, — либо?
Отработка кавказского следа, о котором намекнул Обнорский, пока ничего не дала. Один слабенький фактик, правда, был. Но следующий день после того, как Колобка и его людей перебили в Кричи-не-кричи, один пьяный кавказец круто гулял в «Советской» и орал, что отомстит за смерть своих братьев. Звали кавказца Мага, был он представителем маленькой дагестанской народности табарасанцы. Информация была слабой, более того — непроверенной.
Подполковник еще раз перечитал донесение об инциденте в Советской и подумал: надо бы проверить.
Андрей Обнорский стоял у окна. Он с тоской смотрел на черную «Волгу», припарковавшуюся бампер в бампер к его «Ниве». У «Волги» были ментовские номера. Она появилась сразу после его возвращения от Николая Николаевича Наумова. Встала, вывесила удилища антенн. Из приспущенных передних стекол иногда курился дымок, вылетали окурки. Иногда появлялись и сами пассажиры черной машины. Они выходили, разминались… не скрываясь, посматривали на окна его квартиры.
