Кот (№1) - Псион

На противоположном конце поля находилось голубое здание, за которым местность как бы обрывалась, словно именно там был конец света. От вида, который открывался оттуда, у меня захватило дух. Зеленые холмы, длинные золотисто-зеленые долины, блестящие воды, обрушивающиеся с серо-голубых утесов на… Я зажмурил глаза и посмотрел опять:

— Что за черт…

Холмы заканчивались, а за ними до горизонта простиралась плоская равнина, бесконечно плоская и сверкающая, как серебряный слиток, а отражение дневного света больно било по глазам, как отблеск солнца на металле.

— Так это…

— Снег, — сказал Кильхода, стоя за мной.

Разочарование и обида обожгли меня, я выругался сквозь зубы. Кильхода, нахмурившись, почесал голову: я невольно выдал себя. Я закрыл свое сознание, обернувшись в сторону гор. Они были зелеными.

— Но… как? — Даже я понимал, что такого быть не может.

— Тепло от испарений — то же самое происходит, когда говоришь на морозе; эти горы обладают повышенной вулканической активностью. — Кильхода указал вдаль рукой, и, посмотрев туда, я увидел шапки дыма над двумя самыми высокими пиками.

— Эта планета — остаток звезды, светившей на пару вон с тем солнцем, которое ты видишь, а потом взорвавшейся. Этот кусок еще не остыл и в состоянии растапливать породу в своей сердцевине. Иногда поверхность настолько разогревается, что сквозь нее пробиваются горячие источники и гейзеры. В такой ванне можно заживо свариться. Проходя мимо холмов, вода остывает, но температура никогда не опускается до отметки замерзания.

Однако я пропустил мимо ушей все, что он сказал.

— Кусок звезды… Так это планета Синдер? Это Туманность Рака?

— А что ж ты думал, парень? Что ж это, по-твоему, хлам в небе полощется?

В небе сапфирового цвета бесформенной серебряной паутиной светилось то, что было когда-то гигантской звездой. Солнце, ближняя яркая звезда, излучающая мерцающий холодный и бледный свет, заставила меня зажмуриться. Звезда имела в диаметре всего шесть миль и называлась пульсаром. Казалось, я слышал голос Кортелью:

— Четыре тысячи пятьсот световых лет от дома.

Так значит, я, наконец, добрался до Колоний Туманности Рака. Я посмотрел на свое клеймо, на золотисто-зеленую равнину и на снег.

— Прекрасный вид, — издеваясь, заметил Кильхода.

Я сплюнул. Мы повернули в голубое здание, находившееся как бы в нише серо-синей скалы, поднимавшейся сразу от холмов, — чья-то оригинальная идея. Я не находил особой привлекательности в этой груде камней. Внутри здание оказалось деревянным, и это никак не вязалось с компьютерным терминалом, вделанным в стену. Мы надели термозащитные комбинезоны и вышли на площадку.

— Это еще что?

Кильхода подошел к прозрачному, размером с небольшую комнату, пузырю из стекла, прикрепленному к стальному тросу.

— Кабельный транспортер. Самое дешевое средство доставлять руду на вершину холма. — Он кивнул мне:

— Залезай.

Я взялся руками за края входного люка; все сооружение пришло в движение, хрупкое, как хрусталь. Я отдернул руки и посмотрел на Кильходу:

— Э нет, оставьте это кому-нибудь другому…

По выражению лица Кильходы было ясно, что он очень не советует создавать лишние проблемы. Я вновь взялся за края люка и ступил внутрь. Мои ступни не продавили пол, однако пузырь закачался, словно гамак, и я, потеряв равновесие, полетел на небольшую платформу в задней части. Кильхода вошел, как к себе домой, и мы кое-как разместились. Он устроился на сиденье впереди, сбалансировав транспортер. Перед ним был пульт управления с красными огоньками, которые после нажатия кнопки стали зелеными. Стеклянный «пузырь» дрогнул и выскользнул за пределы здания, повиснув в воздухе. Поверхность планеты ушла вниз. Мы висели посреди гор, напоминающих громадных пауков, даже не в летающем модуле, а просто в прозрачном «пузыре», идущем на снижение.

— Откуда такое недоверие к современному пластику, а, клейменыш? — подмигнул мне Кильхода. Я сунул руки в карманы, стараясь не двигаться, и почувствовал облегчение, когда мы приземлились на притоптанный снег у подножия холма.

— Ну что, удачно? — спросил мужчина, ожидавший у снегохода.

— Да, Джоральмен, я его привез, — кивнул на меня Кильхода. Судя по тону, каким он разговаривал с Джоральменом, тот не был каторжником. Кто же он? — Погрузил снаряжение?

— Да. Проверь по списку, если хочешь, — Джоральмен посмотрел на меня. — Обратно нас повезет новый водитель? Я достаточно потрудился по пути сюда.

Я отрицательно покачал головой, однако Кильхода заметил:

— Для этого я его и привез. Тебе повезло, что я так быстро нашел замену. Немногие квалифицированные водители надевают эти рабочие портки!

Я отчаянно искал способ переменить тему:

— Послушайте, а почему бы не воспользоваться летающим модулем, чтобы перевезти груз? Разве это не быстрее?

— Воздушные потоки слишком переменчивы, а притяжение слишком сильное. Я воспользовался бы услугами мага — волшебника, который энергией пси перенес бы все это куда нам надо.

Джоральмен пожал плечами. Это был здоровяк, высокий и крепко сбитый парень, довольно молодой, с бородой и почти такими же светлыми волосами, как у меня, с бледным и веснушчатым лицом. Его глаза скрывались за темными очками, но улыбка говорила о том, что он воспринимал меня всерьез.

— Мы уже пробовали это.

— О, — произнес я, понимая, что даже с использованием своего пси не мог поднять в воздух модуль. Я ощущал себя никчемным волшебником. — Ну я…

— Поехали, — оборвал Кильхода.

— Мне еще нехорошо. Ничего, если я сейчас не буду вести эту штуку?

— У тебя была целая неделя, чтобы прийти в себя, — рявкнул Кильхода. — Ты просто тянешь время!

Я двинулся к снегоходу, который напоминал оранжевое яйцо на полозьях. Он был гораздо больших размеров, чем я ожидал. Я залез в кабину и уставился на панель управления. Кильхода устроился сзади. Я отчаянно пытался уловить их мысли, но мое собственное напряжение не давало сосредоточиться и прочитать что-нибудь ценное. На панели управления — масса кнопок и ручек с непонятными обозначениями. Наугад я нажал одну из ручек и включил зажигание. Это придало мне смелости, и я нажал другую. На этот раз ничего не вышло — снегоход издал жуткий скрежет и, дернувшись, прополз метр. Кильхода оттолкнул меня и остановил двигатель. После этого он вышвырнул меня на снег и одарил такими эпитетами, которых я никогда не слышал, а также гораздо большим количеством тех, которыми меня уже характеризовали.

Иссякнув, он приказал мне встать, а Джоральмен спросил, садился ли я вообще за руль снегохода. Лгать не было больше смысла, и я сказал правду.

Кильхода посмотрел на меня и, кажется, все понял — особой сообразительности здесь не требовалось.

— Сними перчатки, — приказал он. От холода мои руки сразу закоченели.

Взглянув на мое клеймо, он в недоумении произнес:

— Оно поставлено поверх того…

Джоральмен, нахмурившись, снял темные очки, рассмотрел клеймо и обратился ко мне:

— Ты что, решил всех одурачить?

Мне оставалось лишь пожать плечами. Кильхода схватил меня за куртку и занес свой мощный кулак:

— Ты, мелкий сукин сын, еще пожалеешь о том, что ты вообще…

— Оставь его, Кильхода. — Джоральмен отвел руку охранника. У него был очень усталый вид. — Он заплатит за все, когда попадет на шахту…

Кильхода ослабил хватку, состроив гримасу:

— Единственное, что мне мешает, когда я имею дело с этими животными — это треклятая совесть!

На лице Джоральмена мелькнула едва заметная усмешка. Глядя на него, я проговорил:

— Я могу научиться водить снегоход! Покажите как — я все схватываю на лету!

Кильхода открыл заднюю дверцу машины:

— Да нет, клейменыш, ты опоздал.

Джоральмен подтолкнул меня:

— Залезай.

В заднем отсеке снегохода была кромешная темень, набросаны какие-то коробки. Когда глаза привыкли, я увидел двух других каторжников, устроившихся на ящиках, — видимо, грузчики. Один из них дремал и не проснулся, даже когда за мной захлопнулась дверца. Второй уставился на меня темными глазами без всякого выражения. У обоих кожа имела синий оттенок. Я никогда не видел людей с синей кожей.

— Откуда вы? — спросил я.

— Из ада, — еле слышно ответил каторжник и закрыл глаза. И это все?

Снегоход резко рванул с места, меня отбросило к двери. Я остался сидеть на полу, обняв колени руками, — это было самым удобным положением. Мы ехали довольно долго, однако не целую вечность. Я знал из рассказа Кортелью, что Синдер составлял в диаметре всего сто двадцать километров, и вся его поверхность наверняка была меньше большого острова на Ардатее. Но притяжение было в полтора раза больше, чем привычное, поскольку Синдер состоял из суперплотных пород с редко встречающейся кристаллической структурой и сверхтяжелых элементов, которые в обычных условиях могли появиться только в лаборатории. Здесь, в сердце звезды, вырабатывался естественным путем редчайший и ценнейший элемент — телхассий. Тут могли добывать все что угодно, но только телхассий окупал транспортировку в порты Федерации.

Телхассиумная руда — это те серо-синие камни, которые я уже видел у здания, куда нас привели; возможно, половина планеты состояла из нее и кристаллы совершенной формы составляли основу утесов. Федеральное Управление Шахт могло черпать отсюда телхассий веками. Точнее, каторжники могли делать это веками, пока ад не замерзнет совсем. Каторжники, должно быть, проклинают тот день, когда корабли Федерального Транспортного Управления впервые сели на этот забытый Богом осколок звезды, и я скоро понял почему. Трясясь в жестком холодном чреве снегохода, я думал о лицах двух каторжников, лежащих вповалку в паре метров от меня. Наверное, уже наступила ночь, которая быстро сменяла день на такой маленькой планете. Купол шахты горел в ночи как солнце, наполовину погрузившееся в снежную пустыню.

Я прервал размышления, пытаясь понять, откуда появился этот образ — ведь я сидел в кромешной тьме, и, наконец, понял: я увидел это в сознании Джоральмена перед тем, как углубиться в свои блуждающие мысли, и эта картина была как спасительная искра. Он не был псионом, но его сознание казалось более открытым и сконцентрированным, чем у Кильходы.

Ухватившись за этот теплый импульс, я дал ему разрастись и разогреть мои мысли, пока снегоход вновь не остановился. Дверцы открылись, и охранники приказали нам выйти в освещенный прожекторами двор. Каторжник, спавший с самого начала, не шевельнулся, и его выволокли из машины. Я пытался проникнуть в мысли несчастного, когда его протаскивали мимо меня, ненавидя себя за это. Он был еще жив, но сознание его находилось где-то очень далеко. Я вздрогнул.

Затем вслед за остальными синекожими я пошел разгружать ящики с оборудованием. У охранника, сторожившего нас, в руках был длинный щуп, раскаленное жало с укусом, подобным действию капли кислоты. Ему явно нравилась эта штучка. Джоральмен полюбовался пару минут нашей работой и удалился через двор. Кильхода наблюдал, пока мы не закончили, глупо ухмыляясь. К концу я едва передвигал ноги с непривычки от работы в условиях сильного притяжения. Все тело ломило, колени стали как будто резиновыми, ноги болели от мелких жгущих укусов жала в руках охранника. Когда он повел нас на следующий фронт работ, я изо всех сил старался идти впереди него. По сторонам виднелись башни, мерцающие огнями, бесконечные черные коробки цехов, краны и решетки: мрачный черный город, выросший посреди мерзлой пустыни… мой новый дом. Наконец показались низкие, освещенные изнутри белым светом домики — одинаковые, тихие и явно дорогие. Мы направлялись к одному из них, но перспектива не обрадовала ни меня, ни мои больные ноги и прерывистое дыхание. Здания проплыли мимо красивой декорацией — они предназначались не для нас.

Нам было приготовлено нечто иное — погребение заживо. Мы вошли в какую-то коробку, и охранник затолкал нас в грузовой лифт, который обрушился вниз по вертикальной шахте, похоже, в самое сердце Синдера, и вскоре мы вышли где-то в середине каменной глыбы. Контрольная панель лифта была закодирована, им невозможно было управлять без специальной подготовки. Пути наверх не было. Мы оказались в длинном, хорошо освещенном помещении с матами на полу, на них валялись вповалку люди. Я стоял и тупо смотрел вокруг, не веря своим глазам, пока работавший со мной в паре не подошел к ближайшему свободному мату и не рухнул на него. Несколько голов поднялись и опять упали; у всех были синие лица — синяя пыль навсегда въелась в кожу. Я постепенно начинал приходить в себя.

Это было помещение, где нам предписывалось спать. Крошечные красные огоньки в углах у потолка — это камеры наблюдения. Никакого уединения, спокойствия, нигде не скрыться, кроме как провалиться в сон… Я отыскал свободный мат и лег, чувствуя, как безжалостный свет бил сквозь сомкнутые веки.

Десять лет… Я закрыл лицо руками, мечтая о забвении: оно не заставило себя ждать. Мне снился Институт Сакаффа, уютная мягкая постель, отличная еда, смех Джули Та Минг: я прикасался к ней…

Когда меня разбудили утром, казалось, я проспал не больше двух часов.

Вместе с сотней рабов я потащился в другой общий зал, где проглотил тарелку каких-то жидких помоев — это называлось завтраком. Затем нас спустили в настоящую черную дыру, и я впервые узнал, сколько в аду продолжается день. На дне шахты находился огромный вырубленный в породе свод, воздух был наполнен мириадами частиц пыли, и они тускло светили, как будто в тумане. Кто-то передал мне шлем с фонариком и что-то тяжелое, что оказалось отбойным молотком. Я проследовал со своей сменой сквозь висящее в воздухе облако цвета серы, как слепой, вверх по лестнице, укрепленной на дальней стене, — в темную галерею, выдолбленную в серо-синем утесе.

Каторжники начали работу, не говоря ни слова, под неусыпным оком охраны.

Грохот отбойных молотков постоянно выходил за верхний и нижний порог слухового восприятия, от него раскалывалась голова, он эхом еще и еще повторялся от полтысячи других молотков по всему подземелью. Я стоял, не в состоянии понять, как обращаться с этой штукой. Ко мне приближался охранник, луч фонарика постепенно высветил его силуэт. Он не был даже похож на человека, пока я не разглядел защитную маску на его лице. Разумеется, у нас никакой защиты не было.

— Работай! — неразборчиво пробубнил он под маской, но не потребовалось больших усилий, чтобы угадать, что он изрек.

— Но я не знаю… — Тонкое жало обожгло мне кожу на ребрах, я заорал и отскочил, уронив свой отбойник. — Послушайте минуту, вы… — Ужас охватил меня, когда он вновь поднял руку. — Скажите же мне, что делать!

Работавший рядом схватил меня за плечо и повернул к себе:

— Замолчи и возьми это.

Он сунул мне в руку прозрачную серебристую трубку. Я держал ее, пока он опускал туда голубой кристалл размером с кулак и закрыл крышку.

— Теперь засунь ее в мой рюкзак.

Я сделал это. Охранник, помахивая щупом, посмотрел на нас и отошел.

— Ваш должник, — произнес я, моментально обмякнув.

Каторжник пожал плечами, откинув назад жесткие сине-черные волосы с синего лица.

— Еще чего! Мне нужен партнер, а тут и появился ты. Делай все, что я говорю, выполняй быстро и точно, иначе я своими руками выпущу тебе кишки. — Он глубоко закашлялся и сплюнул: — Ясно?

Мужчина был крупнее, старше и явно сильнее меня. Он схватил меня за волосы. Я поспешно кивнул, не в силах сопротивляться или даже негодовать.

— Все, что вы скажете.

Каторжник отпустил меня. Я спросил:

— Как ваше имя?

Каторжник почти непонимающе уставился на меня:

— Мика.

Ответного вопроса не последовало, но я все же сказал:

— Кот. Меня зовут Кот.

— Заткнись, ты, бери отбойный молоток и делай, что тебе говорят.

Я выполнил его приказ.

Каждый день повторялось одно и то же, пока я не перестал отличать день от ночи, заживо погребенный вместе со всеми в могильнике из синего камня. Изо дня в день мы снимали слои породы и измельчали ее, отыскивая синие кристаллы, поднимая неподъемные грузы; собственные ноги казались сделанными из свинца.

Разбить каменную породу. Найти кристалл и поместить в специальную трубку, пока структура его не начала разлагаться на воздухе. Человеческий материал идеально подходил для этой тонкой, но грязной работы, потому что техника часто ломалась, ее трудно было заменять здесь, в этом адском пекле.

Разгоряченные тела стоили гораздо дешевле, чем холодные машины.

Когда руки раба не могли больше держать долото и вылущивать кристалл из породы, для него всегда находилась замена — еще один, еще десять или сотня, для Федерального Управления Шахт не имело ни малейшего значения соотношение умерших и еще живых. Через некоторое время мне тоже стало все равно, жив я или нет.

Все, что когда-либо имело значение, превратилось в тупое усилие прожить еще несколько часов, разбивая каменную породу.

После работы — тарелка одних и тех же помоев, которую надо было донести до рта трясущимися руками. Затем ты плетешься в другую нору и, голодный, в изнеможении сваливаешься на мат, чтобы моментально забыться тяжелым мертвым сном при ослепительном свете прожекторов… Затем — новая смена, ты делаешь то же самое; опять часы адского труда, еще один день жизни… Синяя пыль въедается в глаза, нос, забивает рот, врастает в кожу; ты мучительно кашляешь, твоя кожа становится синей, но ты настолько изможден, что не можешь даже соскрести этот налет, — однако никого это не волнует.

Сначала я думал, что понемногу привыкну и работать будет легче. Но не тут-то было. Я все больше и больше выматывался, настолько, что утратил способность думать о чем-то или вспоминать… Но вновь и вновь меня преследовали сны, в которых я видел Институт Сакаффа, псионов, я был вовлечен во что-то хорошее и интересное. И всегда эти картины во сне сменялись тем, что я видел себя ползущим в грязи, высекающим себе могилу из синего камня, а доктор Ардан Зибелинг стоит надо мной с раскаленным прутом… Я просыпался, мучительно кашляя; безысходная ненависть наполняла меня. Почему же раньше мне казалось, что, попав сюда, я избежал чего-то еще более страшного?

Но я не мог оставаться рабом, я страстно хотел вырваться отсюда: ведь должен же быть выход! Я знал, что для этого надо добраться до порта — ничего другого на Синдере не было. В ясные дни со двора шахты виднелись Зеленые горы — конечно, тем, кому посчастливилось быть наверху. Это была ненормальная идея, как зов весны, идущей на смену зиме, — пересечь пятьдесят километров ледяной снежной пустыни, где снег, соприкасаясь с кожей, превращается в кислоту.

Я слышал истории о том, что наверху происходило нечто странное: необъяснимые несчастные случаи в снежных просторах. Каторжники утверждали, что есть какие-то «другие», ненавидящие шахту, но никто прямо не говорил, кто они такие; что Синдер — проклятое место, что наверху можно сойти с ума, что из снежной пустыни нет выхода и там заживо замерзают… Я не знал, чему верить. В любом случае меня выдал бы цвет лица. Однако существовала одна возможность. При отправке новой партии телхассия в порт и обратной транспортировке оборудования всегда брали пару каторжников для разгрузки, как в тот раз, когда меня привезли сюда. В этом случае их отправляли в предпортовое поселение без охраны и обычно предпочитали использовать новичков, поскольку они были в лучшей форме. Я был уверен, что Кильхода не даст мне ни малейшей поблажки. Однако в один прекрасный день я не поверил своим ушам, когда меня вызвали для погрузочных работ наверх.

Мы с Микой погрузили ящики с кристаллами и куски полуочищенной руды. Наши налитые кровью глаза почти ослепли при дневном свете во дворе шахты; охранник, опершись о борт снегохода, зевал. Мика постоянно кашлял и сплевывал кровью — в темноте шахты внизу я не замечал этого. Я выполнил свою часть работы и погрузил немного за напарника, чтобы не возбуждать недовольство охранника. Но даже после этого я чувствовал себя гораздо лучше, чем внизу, — почти человеком. Мы уже закончили, когда появился водитель по имени Джоральмен. Он разглядывал меня с минуту, затем усмехнулся и произнес:

— Пресвятой Сарро, да это же ты! Заставил же ты меня попотеть, клейменыш. Мы до сих пор не можем найти такого спеца по вождению снегохода, как ты. — Он усмехнулся, я тупо смотрел на него около минуты, пока до меня не дошло, что он шутит. — Кильхода — крутой мужик. Давненько никто не поддевал его так, как ты, — улыбка вдруг сошла с его губ. — Не обессудь, что последствия этого — подлинная награда за твое умение.

Я лишь хмыкнул, с трудом ворочая языком в сухом, полном пыли рту и раздумывая, следует ли мне отвечать. Не решаясь говорить, но так же опасаясь спровоцировать гнев Джоральмена молчанием, я решил тряхнуть стариной и заглянул в его мысли. На поверхности сознания я прочитал радость от того, что он видит меня живым. Проникнув чуть глубже, я с удивлением обнаружил нечто напоминающее чувство вины. Именно Джоральмену я обязан тем, что меня хотя бы на время вытащили из адова пекла. Он настоял на том, чтобы вызвали меня. Интересно, почему ему не все равно, что со мной происходит?

Я взглянул на дальние горы, вытер лицо и почти улыбнулся. Охранник выдал нам с Микой по термокостюму, пихнул нас на ящики и захлопнул дверцы. Я почувствовал, что снегоход завелся и покинул шахту через воздушный шлюз купола.

Спустя некоторое время я обнаружил небольшую смотровую щель и открыл ее.

Конечно, через нее невозможно выскользнуть, но, по крайней мере, виден свет божий. Из-за холодного ветра у меня одеревенел нос и онемело лицо, но я не мог оторваться от открывавшегося передо мной вида. Бесконечная бело-голубая пустыня излечила мой изможденный разум.

— Выгляни, Мика, — твердил я своему товарищу. — Только снег и небо. Это реальный мир. — Мой голос прервался, я тяжело закашлялся, сплевывая синюю мокроту, и вытер рот. — Это напоминает, что мы еще живы.

Мика молчал.

— Ты не хочешь посмотреть?

— Не-а. От этого снега можно ослепнуть. Что превратило тебя в поэта? — Он мрачно посмотрел на меня, расчесывая грудь под курткой.

Я сцепил руки, ощутив мозоли на ладонях:

— Я не ковыряюсь в этой проклятой руде, ты понимаешь?

— Бред. Думаешь, тебе удастся слинять, когда мы доедем до порта?

— Почему бы и нет? — Я вновь неуютно ощутил себя в железном гробу снегохода.

— Вначале все так думают. Даже у меня когда-то была такая сумасшедшая мысль.

— Долго ты здесь? — попытался я сменить тему.

— Не знаю. Какой сейчас год?

— Две тысячи четыреста семнадцатый.

— Господи, — пробормотал он, — и всего-то? Всего лишь пять дерьмовых вонючих лет?

Я не видел в шахте никого, кто хотя бы приблизился к исходу положенных десяти лет. Голос Мики стал жестким:

— Слушай меня. Даже и не думай пытаться. Джоральмен кажется человеком, однако он парализует тебя с такой же ловкостью, как и любой другой. А когда ты вернешься на шахту… Ты когда-нибудь видел, как поступают с беглецами?

— А что, если бы мне удалось бежать? — Я помнил, что Джоральмен специально вызвал меня.

— Это невозможно. Но даже если ты чудом убежишь, тебе никогда не удастся вырваться с этой планеты. Они проверяют по клейму… Никакого смысла. И помни: что бы ты ни предпринял, это отразится на мне. Не делай глупостей. — Он опять тяжело закашлялся. — Дерьмо! Ради Бога, оставь эту мысль. Да мы здесь замерзнем… — Он вытянулся на пластах руды и закрыл глаза. — Немного посплю…

Он уже спал, не закончив фразу. Я открыл окошко. И в этот момент внезапно пол ушел из-под ног, и мы обрушились в бездну.

Глава 7

Холодно… очень холодно… Мои руки, вытянутые над головой, одеревенели от холода, тело онемело. Кто-то, должно быть, ударил меня по голове, но я не помнил ни борьбы, ни вообще чего-либо. Затем я сообразил, что уже давно не в Старом городе и даже не на Ардатее, и открыл глаза. Я лежал на груде ящиков, а надо мной на недосягаемой высоте ярким пурпурным закатом пылало небо. Пурпурное зарево вливалось в открытые дверцы снегохода, и пар от моего дыхания сливался с ним. Я вздрогнул, наслаждаясь мудрым спокойствием неба. Кто-то застонал. Я поднял голову, вспомнив о Мике и обо всем, что произошло:

— Мика?..

Я отбросил разбитые ящики, ощущая сладкую радость от звуков приглушенного потрескивания — это распадались кристаллы телхассия. Мне удалось встать, хотя я по колено стоял в мешанине из разломанных ящиков и руды. Мика лежал на спине неподалеку, наполовину заваленный рудой. Я полностью освободил его, довольный тем, что отсек снегохода был загружен почти доверху; если бы груза было меньше, глыбы руды погребли бы нас заживо.

Мика закоченел, но еще дышал, и когда я проник в его сознание, то понял, что забытье его было неглубоким. Я замер, прислушиваясь: кроме своего и его дыхания, я ничего не слышал. Ровным счетом ничего. А где же Джоральмен? И что вообще произошло? Похоже, мы провалились в яму. Я потрогал рукой затылок. Глаза еще не в состоянии были видеть нормально, и я мог думать только о конкретных действиях. Нам нужна помощь. Надо посмотреть, что с Джоральменом, у него должно быть радио или что-то в этом роде… Дверцы нашего отсека раскрылись от удара, и я знал, что это невероятная удача, которую невозможно оценить по достоинству.

Я начал карабкаться наверх.

Когда мне удалось добраться до люка, огромный корпус снегохода сдвинулся и наклонился на несколько сантиметров. Я похолодел, сердце бешено забилось, и, не дожидаясь, пока машина соскользнет в бездну, я выпрыгнул на снег и оказался на широкой площадке, над которой вырастала ледяная стена, к счастью не отвесная.

Снег служил нам дорогой и привел в эту западню.

Но когда я посмотрел вниз… Мне понадобилось медленно сесть на снег, подтянуть колени к груди и крепко обнять их, чтобы умерить дрожь. Снегоход держался практически на одном полозе. А под ним — прозрачные стены зеленого рельефного льда, уходящие на сотню метров или больше в зияющую черную пропасть.

С замиранием сердца я увидел, что кабина снегохода повисла над бездной.

Немыслимо было даже подумать о том, чтобы добраться до нее, до Джоральмена, до радио и не отправиться к праотцам. Я отполз еще немного назад, думая о Мике.

Пока он без сознания, он не представляет угрозы для устойчивости машины, но не дай Бог он проснется… Достаточно одного неловкого движения, малейшего неосторожного жеста…

Через некоторое время я пришел в себя, было слишком холодно, ушибы болели — все это заставляло серьезно задуматься и начать действовать. Я, наконец, избавился от слепого ужаса. Я пополз к краю пропасти, дрожа, заглянул в зияющую бездну. Но заставить себя вновь залезть в снегоход или хотя бы прикоснуться к нему я не мог. Однако оставаться в таком положении и ждать, пока мы замерзнем или машина обрушится вниз, тоже немыслимо. Я стал карабкаться наверх, утопая в рассыпающемся снегу.

Я вылез на поверхность, задыхаясь, весь в осыпающейся белой пыли. Перед тем как стряхнуть снег, я подцепил перчаткой пригоршню. Я никогда не видел больше чем несколько снежинок. Замороженная вода… Я взял пару снежинок в рот и тут же выплюнул — во рту началось сильное жжение. Я слишком поздно вспомнил, что в состав снега входит замороженная кислота. Поднявшись на ноги, я увидел Зеленые горы, но они находились по другую сторону пропасти. С тем же успехом они могли быть на другой планете. Я застыл, поняв, насколько близок был…

Обернувшись и прикрыв глаза от яркого зарева заката, я посмотрел в ту сторону, откуда мы прибыли. След снегохода терялся в пустыне. Шахт не было видно. Ветер стонал и рыдал, взвивая вихри сухого снега и швыряя их на землю, тогда его голос превращался во вздохи. Снежные поля сверкали, как мириады кусков битого стекла. Никогда раньше я не видел такого простора. Так же, как никогда не оставался один среди такого огромного пространства, замершего, унылого и пустого, такого пустого… Я пошатнулся и закрыл глаза руками…

Но паниковать нельзя. Нельзя. Я опустил руки. Меня била дрожь, но теперь не столько от страха, сколько от сильного холода. Я не знал, насколько велик мороз, но такого ледяного холода я не мог даже представить. Положение усугублялось тем, что солнце быстро садилось. Необходимо сохранить рассудок и двигаться, иначе я замерзну прямо сейчас. Я заставил себя пройти немного назад по следу снегохода — единственное, что мне оставалось. Затвердевший верхний слой снега выдерживал мой вес, пока я сохранял осторожность. Каким бы огромным ни казалось пространство, Синдер невелик. Не так уж далеко и до шахты, тепла и хоть какой-то помощи… Я ускорил шаги, дрожа все сильнее и сильнее.

Когда я дошел до первого длинного поворота дорожки, оставленной снегоходом, что-то привлекло мое внимание в синеве, лежащей под основанием спрессованной плоской льдины. Остановившись как вкопанный, я смотрел на уходящее солнце и вдыхал ледяной воздух. Ветер усилился. Сладкая, подобно благовесту, музыка вдруг зазвучала в тишине, и целый дождь радужных искр затанцевал на снегу. Не настоящие. Я тряхнул головой. Не глазами, а каким-то внутренним зрением я видел не разноцветную гамму льдин, отражающих закат, а фантастические узоры ледяных кристаллов, в которых можно было угадать терновые ветки, слезу и рисунок тонкой паутины.

— Это видение, — прошептал я, вспомнив истории, рассказанные каторжниками.

Неужели это действительно проклятое место?

Я схватил пригоршню узорчатых льдинок, чтобы запустить ими в видение, но тут же уронил, сошел с колеи и стал подниматься по склону холма, взламывая наст, оступаясь и проваливаясь, но неуклонно приближаясь к миражу. Наконец я достиг деревьев, утонувших в радуге. Когда я рухнул на колени под их сверкающие ветви, они звонили в колокола, смеялись и пели для меня. Я медленно поднялся, протянув руки, чтобы тронуть ветви и окончательно убедиться, что не сошел с ума. Я почти дотянулся до них, и вдруг увидел незнакомца, как свое отражение за хрупким садом кристаллических игл, и тряхнул ветку. Она распрямилась со звуком разбивающегося вдребезги стекла. Осколки пылающего льда полетели мне в лицо. Я закричал, упуская незнакомца из виду, и все пожрало яркое жадное пламя… Я пытался протереть глаза. Кто-то схватил меня за руку, крепко, по-настоящему, отводя ее от лица и пытаясь развернуть меня. Я поднял глаза, но не увидел ничего, кроме огненного пятна, и почувствовал, что незнакомец глубоко проник в мои мысли. Внезапно все мои чувства раскрылись и я провалился в черноту.