Солдат трех армий

Ночью часто происходила перестрелка. Нашим «противником» были большей частью иностранцы, которые служили фашистской Германии в частях особого назначения вермахта и войск СС и бежали от Красной Армии в Шлезвиг-Гольштейн. Сохраняя звания, присвоенные им в вермахте и частях СС, они образовали настоящие банды, совершали нападения на уединенные крестьянские дворы и доставляли свою добычу, главным образом свиней, на черный рынок в Любеке и Гамбурге. Вот с этими бывшими нашими «союзниками» мы и сражались. Если дело доходило до крупных стычек, нам оказывали помощь англичане на бронеавтомобилях. Сотрудничество было в этом отношении налажено так же хорошо, как и снабжение из немецких и британских фондов. Нам продолжали выплачивать денежное довольствие в таком же размере, как и ранее в вермахте.

Некоторые из нас, особенно господа в штабе корпуса, считали, что мы являемся германским резервом на случай войны между бывшими союзниками. Другие были заняты лишь мыслью о возрождении вермахта по аналогии с рейхсвером, который возник из остатков армии периода первой мировой войны. Я же видел в моей деятельности лишь временный выход из положения, дающий возможность оглядеться и спокойно подыскать себе занятие на гражданском поприще. Я считал пропащими многие годы службы в качестве профессионального военного и глубокой ошибкой мою приверженность к господствующей системе. Повседневные заботы и нужды подчиненных мне солдат казались более существенными, нежели политические события.

Постепенно я лучше узнал людей моей части. При этом я обнаружил, что обер-фенрихи военного флота были поразительно молоды и, кроме того, плохо разбирались в военном деле. Я стал выяснять подробности и скоро установил, что уже после капитуляции их последний начальник целую группу повысил в звании, не имея на это полномочий. Я не мог не вспомнить о дивизии, в которой я служил в конце войны. Там нашлись честолюбцы, которые во время нашего похода через Данию добились, чтобы им записали в солдатскую книжку следующее по порядку звание. И мне предложили поступить таким же образом, тем более что меня еще в Восточной Пруссии представили к производству в майоры; но я с благодарностью отказался.

Я, конечно, и не подозревал, что в дальнейшем будут признаны действительными эти незаконные повышения в звании. Но для меня все оставалось по-старому вплоть до лета 1946 года. Хотя я был материально обеспечен, все же снова и снова возникало желание подыскать наконец занятие вне военной службы. Поэтому однажды я поехал в Любек и зашел на биржу труда.

Поднялась настоящая суматоха, когда я появился там в военной форме и обратился с просьбой о работе. Мне дали понять, что мне следует оставаться на своей службе.

Офицер, не получивший никакого иного профессионального образования и компетентный лишь в военном деле, не мог рассчитывать, что ему дадут работу, а следовательно, ему нельзя выдать пропуск в город.

Но мне повезло. В Любеке я встретил доктора Ульриха Клааса; это он пытался из-за желтухи задержать меня в кольбергском госпитале. Обер-лейтенант медицинской службы в парашютных частях стал теперь штатским врачом с приличной практикой, а благодаря связям своей жены-шведки — врачом при Шведском Красном Кресте и при Young Men Christian Association (YMCA) — Союзе христианской молодежи, членами которого были в большинстве шведы и датчане. Он сразу согласился мне помочь.

По ходу нашей беседы выяснилось, что ему нужен шофер, и он спросил меня, нет ли среди моих солдат подходящего человека. Конечно, я знал одного такого человека.

Единственно ценное, что я после многих лет военной службы принес домой, было водительское свидетельство всех классов. В гражданской жизни я не мог применить ничего из того, чем мне начиняли голову на многочисленных курсах усовершенствования. Таким образом, я стал шофером у моего друга доктора Клааса.

Но раньше надо было урегулировать два дела.

Сначала я должен был обеспечить за собой это место и добыть пропуск в Любек.

Биржа труда отказала: имеется достаточно много безработных шоферов и мне следует остаться в моей части.

Я обратился к заведующему биржей труда.

— Что вам угодно?

— Я имею возможность приступить к работе в качестве шофера у доктора Клааса и прошу предоставить мне это место.

— Исключено. У нас есть другие кандидаты.

— Но доктор Клаас желает взять меня.

— Оставайтесь в военной полиции! Там вы хорошо устроены. Вы не получите этого места.

Он заупрямился, но я тоже. Я не уходил от него. Он с недовольством меня оглядел.

— Что еще, господин капитан?

То, что он обратился ко мне именно как к капитану, чуть-чуть меня не поколебало.

Но все же я не отказался от своего намерения. Мгновенно у меня возникла спасительная мысль.

— Господин заведующий, я откажусь лишь в том случае, если вы сможете направить доктору Клаасу шофера, владеющего шведским языком. Доктор Клаас придает этому большое значение, так как он лечит шведскую колонию в Любеке.

К счастью, меня не спросили, владею ли я шведским языком.

Заведующий биржей труда позвонил по телефону, и я получил работу и пропуск в Любек.

Теперь мне предстояло добиться увольнения из военной полиции. После долгих хождений по инстанциям в Нойштадте у меня состоялся последний разговор с британскими офицерами и я получил свидетельство об увольнении и причитавшееся еще мне жалованье военнослужащего. Взамен англичане получили револьвер. Так произошла моя запоздалая капитуляция. Это было 26 июля 1946 года.

Бундесвер

Интермедия в штатском

Пятнадцать лет три месяца и две недели носил я мундир. Но расстаться с ним я еще не мог: моя последняя форменная одежда была и единственной.

Пришлось сначала взять напрокат штатский костюм, дать покрасить форму, спороть с нее все нашивки, а затем, после этой метаморфозы, таскать ее еще несколько месяцев.

Переход к гражданской жизни принес и другие трудности. Хоть я имел работу в Любеке и разрешение на въезд, комнату там получить было невозможно. Владельцы квартир руками и ногами отбивались от напрашивавшихся жильцов, боясь, что потом от них не избавятся. Тщетно предлагал я двойную или тройную плату за комнату, это никого не соблазняло в те времена, когда фунт масла стоил около трехсот марок.

Поэтому мне сначала пришлось жить в кабинете доктора Клааса.

Операционный стол, служивший мне ложем, был узковат, да и спать на нем было жестковато, а по утрам я просыпался от запаха карболки. Однако спал я ночью беспробудно, потому что наш рабочий день кончался поздно: врачей не хватало, зато больных было более чем достаточно.

Наконец я снял маленькую комнату у пожилых супругов. Они разрешили мне завтракать с ними за одним столом, хозяйка даже подавала мне кофе. Меня окружала приятная, благожелательная атмосфера. Вскоре из разговоров с ними выяснилось, что я живу у коммунистов. Мой хозяин вступил в КПГ в веймарские времена, а при гитлеровцах сидел в тюрьме. Я понимал, что он вправе гордиться своей партией, которая всегда предостерегала против Гитлера и оказалась права. Но убедительнее его аргументов был для меня весь его облик как человека и прежде всего то, что он помог мне, хоть и знал, что я бывший кадровый офицер.

Работая шофером у доктора Клааса, я узнал многих деятелей ИМКА (YMCA), которые сотрудничали со Шведским Красным Крестом. Они заботились о детях и стариках, об угнанных в Германию и о беженцах, а наряду с этим и о находящихся в лагерях военнослужащих вермахта. Меня не раз «одалживали», так как я был хорошо знаком с местностью. Особенно охотно пользовался мною как водителем датский пастор Эрик Зеллинг, тем более что в разговорах со мною он пополнял свои познания в немецком языке.

Однажды мы отправились в Мюнстерский лагерь, где за колючей проволокой сидели бывшие офицеры генерального штаба. Пастор Зеллинг выступил с докладом о работе ИМКА. Я слушал его, заняв место в последнем ряду и не обращая внимания на подсевшего ко мне человека, пока он не толкнул меня локтем в бок. Это был подполковник барон фон Леффельхольц.

В полном недоумении он спросил:

— Позвольте, вы-то как сюда попали?

Вопрос напрашивался сам собой: лагерь был изолирован от внешнего мира и находился под усиленной охраной.

— Я шофер этого датского пастора; это моя нынешняя профессия.

Леффельхольц рассмеялся.

— Ну, ты хоть что-то, а я вот ничто. И даже не знаю, как все здесь обернется.

— Вам еще не сказали когда вас выпустят?

— Ни единого слова. Правда, живется нам здесь неплохо, и нас постоянно попрекают тем, что мы в лучших условиях, чем вольные. Но ведь мы не можем не волноваться за родных. К тому же все письма проходят через цензуру, так что я толком не знаю, как живется жене и детям.

— В этом я вам помогу, дайте их адрес. Но скажите на милость, что вы в этом лагере целый день делаете?

— Мы работаем.

— Ничего похожего я пока здесь не видел. Никаких признаков мастерских.

— Мы пишем о нашем опыте войны, дорогой мой, о причинах неудач в России. Американцы и англичане хотят знать во всех подробностях, почему мы проиграли войну.

После доклада мы посидели еще немного, и в итоге нашего разговора мне стало ясно, что здесь будет дана военно-техническая оценка войны против Советского Союза. Мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь эта работа «специалистов» послужит основой строевого и боевого устава новой боннской армии.

Я работал у доктора Клааса почти целый год — до середины 1947 года. Но я не хотел оставаться шофером, поэтому попробовал свои силы в качестве торгового представителя любекской фирмы Дрегера и с переменным успехом продавал ее сварочные аппараты гамбургской верфи. Попутно промышлял и обычными тогда меновыми операциями: бензин выменивал на сигареты, сигареты — на нитки, нитки — на утюги, утюги — на сало и яйца.

В июне 1948 года ввели новые деньги. Каждый получил на руки по шестьдесят марок. Мы назвали это «подушной податью».

Но вот доселе пустые витрины заполнились, и слово «дефицитный товар» вышло из употребления.

План Маршалла[49] был претворен в жизнь, и возникло так называемое «экономическое чудо».

По поручению ИМКА я продал универмагу Карштадт большую партию спортивных товаров, предназначавшихся для лагеря военнопленных, а взамен получил продовольствие. В кармане у меня оказалось несколько тысяч марок, отчего я стал оптимистичнее смотреть на жизнь.

Полем своей дальнейшей деятельности я избрал строительство. Благодаря связям в Шведском Красном Кресте я выхлопотал в Военной администрации заграничную визу и в феврале 1949 года выехал в Швецию, чтобы ознакомиться с проблемами строительства стандартных жилых домов.

По возвращении из Швеции я арендовал в Гамбурге контору, дав «отступные» ее нанимателю.

К этому времени я должен был пройти «денацификацию». Мои представления о жизни и образ мыслей сложились под влиянием идеологии Третьего рейха, целям которого я служил как офицер фашистского вермахта.

Однако из ведомства, созданного для проведения «денацификации», я вышел с резолюцией «непричастен», ибо кадровым офицерам запрещалось быть членами правящей нацистской партии, так что в выданном мне 26 августа 1949 года удостоверении ни словом не упоминается о моей фактической причастности к национал-социализму. И все же я немало возмущался тем, что меня туда вызвали, — ведь все пережитое меня и так денацифицировало. А сама процедура была в моих глазах только фарсом.

Пускай бы разоблачали тех, думал я, кто планировал эту войну, начал ее и на ней наживался, а меня, у кого остался буквально только рваный китель, покорнейше прошу оставить в покое. Меня и миллионы других попутчиков режима. Я просто еще не додумался тогда, что Гитлер всегда опирался именно на эти миллионы попутчиков.

Все наше прошлое было омерзительно. Я должен был начать жизнь сначала.

К концу года я снова съездил в Швецию, затем в качестве представителя одной гольштейнской фирмы стал торговать готовыми стандартными домами. Дела шли так хорошо, что я уже мечтал в скором времени обзавестись собственным домом. Часть комиссионных денег я вложил в предприятие. Мой кредит вырос сразу, когда в районе, где я представлял фирму, был выстроен целый поселок. Хлопотливая работа с застройщиками, архитекторами и строительными организациями себя окупила.

Шансы предприятия возросли, когда владелец фирмы Отто Дельфе получил от правительства земли Шлезвиг-Гольштейн трехмиллионную ссуду на строительство поселка для немецких переселенцев в Австралии. Дельфе отправился с выданными ему миллионами в Мельбурн, но оттуда не вернулся. Тогда земельное правительство Шлезвиг-Гольштейна продало с аукциона его гольштейнское предприятие. Представителям фирмы ничего не досталось. Все мое состояние пошло прахом.

И вот я начал все сначала; стал продавать готовые дома, но уже в качестве представителя Травемюндской фирмы. Дела мои медленно стали поправляться. Одновременно я писал рекламные статьи для строительной промышленности и сберегательных касс застройщиков, а иногда и рассказики для журналов и газет. Я начал ходить и на вечерние курсы журналистики.

Как-то на улице со мной разговорился некий отставной генерал. После обычных расспросов о житье-бытье он спросил:

— Ну, а на какую политическую партию вы сейчас ориентируетесь, милейший Винцер?

«Милейший» Винцер не ориентировался ни на какую политическую партию, он хотел зарабатывать деньги. Но генерал не отставал:

— Скажите, вы, часом, не католик?

На этот вопрос я мог с чистой совестью ответить отрицательно.

— Тогда, милейший, вам надо вступить в ХДС!

— Помилуйте, господин генерал, но, сколько помнится, ХДС — это и есть партия католиков!

— Это верно, но мы в Гамбурге должны позаботиться, чтобы сутаны здесь не преобладали. Нам в партии нужны протестантские элементы. Вступайте в ХДС, там вам и место!

— Но я не интересуюсь политикой, да и ничего в ней не смыслю.

— Научитесь. На нас, старых офицеров, возложена великая задача. Именно вам, бывшему командиру, надлежит иметь чувство ответственности, которое не позволит оставаться просто свидетелем. Вы должны проявлять активность, милейший, а не стоять в стороне.

Я обещал при случае побывать на собраниях ХДС.

И действительно, в течение нескольких лет мне случалось побывать раз-другой на таких собраниях. Все, что там говорилось, звучало приемлемо, но мне казалось, что где-то там попахивает плесенью и нет в этом деле нужного размаха. Точно такое же впечатление сложилось у меня и под рождество 1953 года в «Винтерхудер ферхаус», когда я пришел на подобное собрание.

Мой сосед, услышав вырвавшееся у меня сердитое замечание, спросил, чем я недоволен. Я ответил. Не оспаривая правильность моего впечатления, он дал мне понять, что из партии всегда можно сделать то, чего пожелают члены этой партии. Во время разговора мы и познакомились. Он назвал свою фамилию — Шмидт-Виттмак.

Когда я через год снова встретился с ним на собрании, мне представилась возможность поговорить с ним более подробно. Его, как бывшего офицера, избрали депутатом ХДС в военную комиссию бундестага, и само собой получилось, что мы об этом заговорили. Он спросил меня:

— Почему вы не поступили на службу в полицию? Для вас, капитан, это открыло бы возможность продвижения.

Мой ответ, что я намерен остаться штатским, его, по-видимому, не удовлетворил. Он спросил снова:

— Вы намерены ждать, пока сможете опять вступить в армию?

Я невольно рассмеялся и сказал:

— Из этого ничего не выйдет — я имею в виду армию.

— Вы глубоко заблуждаетесь, господин Винцер, у нас очень скоро будет новая армия.

Хотя я не поддержал этой темы, он продолжал:

— По вашим словам, вы до 1946 года состояли на строевой действительной службе. Стало быть, никакого перерыва не было. В это время были уже сформированы вооруженные полицейские отряды. В марте 1946 года немецкие вспомогательные отряды при англичанах были численностью около ста сорока тысяч человек. В мае 1946 года американцы создали для военных целей так называемую промышленную полицию и другие части обслуживания. Эти формирования были значительно расширены в июне 1948 года. В декабре 1948 года французы начали создавать отряды обслуживания и снабжения. А 4 апреля 1949 года уже была основана НАТО. Правда, нам от этого проку не было, потому что еще не появилась на свет Федеративная Республика Германии.

Но спустя год, когда началась война в Корее, упомянутые мною немецкие подразделения приняли четко военизированный характер.

— Вы хотите сказать, что у нас уже есть новая армия?

— Неважно, как мы назовем то, что у нас есть. Главное — это подготовка.

Ведомство Бланка работает с 1950 года полным ходом. Как, по-вашему, за это время ничего не изменилось? Я занимаюсь этими делами, но имею право сказать вам только вот что: мы получили новую и не такую уж маленькую армию. У Бланка работает сейчас немало офицеров, да и вы можете туда попасть. Хотите?

— Позвольте в свою очередь задать вопрос: почему вы не пошли в ведомство Бланка и что вы о нем думаете?

— Я политик, и у меня другая задача. Кроме того, я был офицером запаса. А на вторую часть вашего вопроса я могу ответить только одно: под суверенитетом страны подразумевается и наличие у нее собственной армии.

— Что же вы мне посоветуете?

— Если вы на самом деле не хотите стать опять военным, вступите хотя бы в ХДС! Будьте активны, попытайтесь придать этому делу какой-то размах! Вы не должны оставаться в стороне.

Итак, я опять услышал этот призыв, на сей раз от человека, слова которого произвели на меня глубокое впечатление своей серьезностью и взвешенностью. Я внял им, я не «остался в стороне», вступил в ХДС, задавал вопросы, требовал объяснений, добился признания и вскоре был избран в комиссию по делам строительства при муниципалитете района Гамбург-Север и в Гамбургскую военную комиссию ХДС.

Каково же было мое разочарование, когда в конце августа 1954 года я услышал по радио, что депутат бундестага Шмидт-Виттмак перешел в ГДР.

Мой приятель архитектор, с которым мы вместе работали в конторе, спросил меня на другой день:

— Ты можешь мне сказать, какие, собственно, функции были у Шмидта-Виттмака?

На это я мог дать ему точный ответ, так как вспомнил о лежавшей в ящике моего стола брошюре, где были перечислены все депутаты бундестага. Я прочел вслух:

— "С 1946 года состоит в земельном правлении ХДС в Гамбурге. По 1948 год — председатель молодежного союза ХДС — Союза молодежи в Гамбурге и заместитель председателя федерального объединения Союза молодежи. С 1947 года — заместитель председателя земельного правления ХДС в Гамбурге и с 1949 года — председатель правления ХДС округа Север. С 1949 по 1953 год — член гамбургского муниципального совета и его секретарь. С сентября 1953 года — член бундестага, кроме того, состоит в Комиссии европейской безопасности и Комиссии по общегерманским вопросам".

Мой приятель усмехнулся:

— Сказать тебе, кто он на самом деле? Нуль, совершенный нуль!

— Что?!

— Да, да, ты не ослышался, можешь прочитать то же самое в газете: Шмидт-Виттмак — политический нуль. На, прочти!

Действительно, фракция ХДС попыталась официально дискредитировать его таким манером. Я взглянул на своего приятеля, С лица его не сходила лукавая усмешка.

— Над чем, собственно, ты хихикаешь?

— Очень просто: если человек, занимавший столько постов и ведавший такими проблемами, не что иное, как политический нуль, то мне очень хотелось бы знать, сколько еще нулей сидит в бундестаге.

Из сообщений прессы я мог узнать о многом, но только не о том, каковы истинные причины заставившие Шмидта-Виттмака сделать этот шаг: данные им объяснения запрещено было публиковать. Только гораздо позднее мне стало ясно, какую информацию он получал в военной комиссии бундестага о масштабах планируемой ремилитаризации. Присущее ему чувство ответственности и политическая дальновидность побудили его сделать выбор в пользу другого германского государства. Он считал своим долгом предостеречь общественность.

Все это я понял позднее, когда сам оказался лицом к лицу с подобными вопросами и проблемами. Но тогда под впечатлением газетной кампании против Шмидта-Виттмака мне казалось, что я в нем глубоко ошибся.

Новая армия?

Точной даты того дня я уже не помню, помню только, что очень обрадовался, когда в один прекрасный день ко мне в контору вдруг явился подполковник барон фон Леффельхольц. Но и удивлен я был не меньше, когда он рассказал о своем новом назначении в ведомство Бланка. К сожалению, он не располагал временем для более обстоятельного разговора, но очень просил при случае навестить его в Бонне. Его ведомство, несомненно, подбирало себе сотрудников, да и Леффельхольц об этом прямо сказал.

— Что может быть естественней, чем воспользоваться личным опытом, вербуя на работу, особенно если человек знаком вам со времен войны?

В первую же свою деловую поездку я сделал крюк и посетил федеральную столицу не только из любопытства, но и потому, что хотел убедиться, соответствуют ли действительности рассказы Шмидта-Виттмака о новой армии.

Петляя по многочисленным улицам с односторонним движением этого отвратительно раздувшегося города, когда-то столь мирной старинной резиденции, я наконец нашел казарму Эрмекайль. У ворот ее не стоял часовой в стальном шлеме с винтовкой. Вместо него дежурил вахтер в гражданской одежде. Очевидно, это должно было свидетельствовать о «мягком» характере ведомства Бланка. Однако мое удостоверение личности проверяли гораздо тщательнее, чем это сделал бы часовой у караульного помещения. Как будто здесь хранятся сокровища Нибелунгов.

Разыскивая комнату, в которой, как передали по телефону через дежурного, меня ждал Леффельхольц, я шел по длинному коридору, от двери к двери, украшенной табличками с именами. Многие имена дворянских отпрысков восточнопрусской, померанской, силезской и бранденбургской знати были знакомы мне по курсам усовершенствования для офицеров запаса и по фронту, где я немало натерпелся от чванства «благородных». Я бы повернул обратно, не будь здесь Леффельхольца. Мне приятно было с ним повидаться.

Леффельхольц сидел в одном кабинете с полковником Нерингом, который, как и я, вышел из унтер-офицеров, не отказывался ни от каких курсов усовершенствования и в итоге был произведен в офицеры. По внешности обоих — Леффельхольца и Неринга — нельзя было угадать их прошлое. Они сидели в штатском платье за письменными столами, словно бухгалтеры или референты. Ничто не выдавало специфики их работы.

Леффельхольц встретил меня с распростертыми объятиями. Неринг медленно встал, вынув на миг изо рта трубку, чтобы со мной поздороваться. Здесь всячески подчеркивалось доброжелательное, благодушное отношение к людям.

— Как же вам жилось после той нашей встречи в лагере?

— Спасибо, приходилось и туго, но я справился, живу хорошо. А вы как?

Леффельхольц рассказал о себе, начиная с работы библиотекарем в Мюнхене и кончая своим новым назначением в ведомство Бланка. Разговор носил непринужденный характер; так разговаривают, встретившись после долгой разлуки, с добрым знакомым. Затем, как я и ожидал, разговор принял другое направление.

— А вы к нам не хотите? Я ищу сотрудника в свой отдел, вы бы меня вполне устроили.

— Разве? И чем бы я у вас занимался? — ответил я вопросом.

— Мы будем формировать новую армию в современном, демократическом духе. Это будет не прежняя солдатчина, не старый вермахт на новый лад. Вы с вашими взглядами, которые мне довелось узнать в Восточной Пруссии, самый подходящий для нас человек. Обдумайте все как следует и решайте, вы не вправе оставаться в стороне!

Эту формулу я слышал уже в третий раз. Я спросил:

— Чем же вы тут занимаетесь и какое задание дали бы мне?

— Я руковожу отделом моторизации новой армии, и вы могли бы мне помочь.

— Дорогой господин фон Леффельхольц, не похоже ли это на утопию?

Передо мною две-три канцелярские папки и несколько штатских, а вы толкуете о моторизации целой армии! Внизу, у вас во дворе, я что-то не видел машин. Сколько же это будет продолжаться?

— Дело пойдет быстро. Вспомните нашу последнюю встречу, когда вы приехали к нам в лагерь с датским пастором! Начало было положено не сегодня, а еще тогда, когда мы изложили письменно все, что нам пришлось испытать на собственном опыте. Две-три папки вы найдете в каждой комнате. Планы разработаны, мы ждем только людей. Промышленность — назову только то, что относится к моей сфере, — уже испытывает боевые машины.

— А если вы не наберете людей?

— Наберем, милейший Винцер. Придете и вы к нам, не сомневайтесь! Но вы должны были бы решиться на это сегодня.

— Каковы ваши условия?

— Вы будете консультантом. Званий у нас пока еще нет, но вы будете принадлежать к категории, соответствующей вашему прежнему рангу.

Словом, вы станете гражданским служащим, работающим по договору.

Это было не слишком заманчиво. Как архитектор, я был независим и хорошо зарабатывал.

— Нет, господин фон Леффельхольц, не думаю, чтобы у меня здесь чтонибудь получилось. Могу, конечно, это обмозговать, но, на мой взгляд, эта фирма еще очень новая. Все это кажется мне каким-то экспериментом, игрой в солдатики, что ли. Можно играючи восстановить армию на бумаге, но не могу же я всерьез поверить, что из этого когда-нибудь будет толк.

Леффельхольц и Неринг расхохотались. Хорошо им было смеяться, они знали больше меня. Они знали, что их оплачивают из фонда, который официально не существует, за который ни один депутат бундестага никогда не голосовал.

Поэтому-то они и были убеждены в успехе. Их убежденность меня поколебала. Постепенно я поверил их словам, хотя такая быстрая и широко планируемая ремилитаризация казалась мне просто невероятной. Я, правда, следил по прессе за дискуссией о ремилитаризации, слышал кое-что и в военной комиссии гамбургской ХДС, но все эти разглагольствования походили на спор о шкуре неубитого медведя. К тому же на меня произвели сильное впечатление многочисленные протесты общественности и отрицательная позиция социал-демократических кругов. Столько уже было лозунгов, которые потом оказались мыльными пузырями! Но сейчас, когда речь шла о ремилитаризации, большинство населения явно было против.

Небольшие особые отряды военной полиции — это я еще мог себе представить, а новый вермахт — никак. Поэтому я решил задать еще один вопрос:

— Кто будет возглавлять новую армию? Ответ был разочаровывающий:

— Генерал Хойзингер.

Эту фамилию я никогда не слышал. Я с удивлением посмотрел на Леффельхольца.

— Хойзингер? Не знаю такого. Что он за человек?

— Трудно сказать. Для этого надо знать его ближе. Он человек гибкий, чтобы не сказать увертливый, как угорь. Отнюдь не «светлая личность», как мы когда-то говорили. Особенно раздражает меня, что он принимает все, что предлагают американцы. Но тем не менее этот человек на своем месте, потому что он большой знаток дела, ему нет в этом деле равных.

— Какая же у него специальность?

— Планирование, милейший Винцер. Хойзингер служил в ставке фюрера.

Мы начинаем все сызнова и подчас вынуждены импровизировать, так что нам нужно, чтобы дело возглавлял человек со способностями Хойзингера.

Планировать надо хорошо и быстро, и притом надолго.

— Но имя Хойзингера не популярно.

— В вас говорит типичный строевик. Командир дивизии или командующий армией должен носить имя, известное каждому, до последнего солдата. А генштабисты — работники безыменные. Что касается генерала Хойзингера, то его опыт ценят руководство и специалисты, и этого достаточно, так что будьте спокойны, в планировании он знает толк.

Но от этого у меня вовсе не стало спокойнее на душе. Многие генералы требовали чтобы мы во время войны дрались до последнего солдата, особенно при отступлении. Но с некоторыми из них мы всегда чувствовали себя более или менее тесно связанными, потому что мы знали их. И еще потому, что они зачастую, точь-в-точь как и мы, ругали безыменных начальников-бюрократов.

С подписанным Леффельхольцем пропуском я шел обратно к проходной по длинному коридору, от двери к двери. Беседа с Леффельхольцем не поколебала моего решения остаться штатским. Я уехал обратно в Гамбург.

Только через много лет я узнал, какую роль играл генерал Хойзингер в подготовке войны и в самой войне. При его участии были составлены следующие планы военных операций:

«Везер-юбунг» — кодовое название плана нападения на Данию и Норвегию;

«Фалл гельб» — план наступления на Бельгию, Голландию, Люксембург и Францию;

Операция «Морской лев» — высадка в Англии;

«Изабелла Феликс» — план захвата Гибралтара;

«Марита» — план вторжения в Грецию;

«Зильберфукс» — вступление в Финляндию;

«Барбаросса» — план нападения на Советский Союз.

Мне не хочется верить, что подполковник Леффельхольц знал уже тогда, во время нашей беседы, обо всех этих «заслугах» Хойзингера. Но я не уверен и в том, что сообщение о причастности генерала к этим военным планам удержало бы меня от вступления в бундесвер. Нет, наверное даже, не удержало бы. Я тогда считал единственным виновником зла Гитлера и не подозревал о «доблестном рвении» генералов.

Но, одно несомненно. Если бы кто-нибудь представил мне тогда доказательство того, что генерал Хойзингер выступал как главный свидетель обвинения против своих «товарищей», замешанных в заговоре 20 июля 1944 года, и что благодаря своему подлому предательству он, не знавший, впрочем, точно дня готовящегося покушения, избежал плахи, что, подав «докладную записку» Гитлеру, он спас себе жизнь, — знай я это, я бы до тех пор не надевал форму бундесвера, пока ее носит генерал Хойзингер. Многие офицеры поступили бы так же; однако ни тогда, ни позднее в ФРГ не были опубликованы какие-либо данные по этому делу.

Итак, сначала я отказывался из побуждений чисто эмоционального порядка.

Я не верил в возможность широкой ремилитаризации, почему и считал все эти словопрения и писания утопией безработных офицеров. Однако Леффельхольц оказался прав. Со временем новая армия стала реальностью.