Анна Невиль (№1) - Обрученная с розой

– Анна Невиль в наших руках, вернее – в ваших, государь ибо она несовершеннолетняя, а в отсутствие отца вы являетесь ее опекуном как сюзерен. Я не ошибаюсь?

Король едва заметно кивнул.

– Уорвик любит дочь и в свое время надеялся выдать ее за первого из Йорков, – продолжал Ричард. – Но Господь судил иначе. Чем же его можно привлечь?

Эдуард задумчиво крутил перстень.

– Он жаден и честолюбив. Что, если мы пообещаем ему золото – много золота – и поманим титулом герцога?

– Неплохо. Но я не уверен в успехе. Ричард Невиль сейчас невероятно силен. Он уверен в своей победе, и любой титул сможет преподнести себе сам, когда займет главенствующее место в парламенте.

От этих слов король поморщился, словно у него заныл зуб.

– А ведь прежде он любил меня. Это он выучил меня метать копье и ездить верхом.

– До того, как ты оскорбил его, отвергнув его дочь. Эдуард, ты ранил его честь! В его непоколебимом высокомерии пробита брешь, и эту брешь необходимо заделать. Одним словом, я предлагаю просватать дочь Уорвика если не за первого из Йорков, то за второго, то есть за себя.

Несколько мгновений Ричард наслаждался ошеломленным выражением лица брата.

– Ты шутишь? – наконец выдавил тот.

– Нисколько.

– Но ведь вы враги с Уорвиком, он ненавидит тебя больше, чем меня!

– Когда его дочь обретет титул герцогини Глостерской и разделит со мной ложе, ненависть сменит если не любовь, то, по крайней мере, терпимость.

– Нет, Ричард, нет! Ты отлично знаешь его. Он воспротивится такому союзу.

– Что ж, тогда мы предъявим оборотную сторону медали. Ежели леди Анна не станет герцогиней, то с нею вполне может случиться какая-нибудь беда.

Король рывком поднялся.

– Анна Невиль была моей невестой, она находится на моем попечении, а ты предлагаешь поступить с ней таким образом?

– Послушай, Эдуард! – вдруг порывисто шагнул к брату Глостер.

Глаза его зловеще сузились.

– Я предлагаю тебе единственный разумный выход. Уорвик слишком любит дочь. Он смирится, а ты останешься королем. В противном случае его войска преодолеют Ла-Манш, поднимут страну и восстановят на престоле Генриха Ланкастера – ведь недаром графа зовут Делателем королей.

Наш чуткий Кларенс вовремя успел перебежать на его сторону. А что станет с нами? В лучшем случае мы превратимся в изгоев, в худшем – Тауэр, Тайберн, плаха. Королеву и твою дочь упрячут в подземелье одной из крепостей, а tom carum caput[7] короля дадут подержать за волосы палачу.

Видно, тебе это больше по душе, нежели почести, власть, толпы, бегущие за твоим конем и вопящие: «Слава, слава королю Эдуарду!», склоненные головы первых лордов королевства и сияющие глаза прекраснейших дам Англии. Пришла пора выбирать.

Эдуард стоял, опустив голову.

– Дик, – умоляюще проговорил он, – но я не могу… Ричард крепко сжал плечо короля.

– Я твой союзник, я на твоей стороне. Случись что, меня не пощадят так же, как и тебя. И если я предлагаю это, то отнюдь не потому, что жажду заполучить Анну Невиль. Просто in praesenti[8] иного выхода нет. Мы должны заставить проклятого Уорвика смириться.

Король устало опустился в кресло. Лицо его посерело.

– Ну же, решайся! – не выдержал Глостер.

Эдуард поднял тяжелые веки.

– Хорошо. Чего ты хочешь?

Ричард торопливо направился к двери зала и, распахнув ее, крикнул:

– Эй кто там! Письменные принадлежности королю!

Эдуард попытался было возразить, но брат остановил его жестом.

Когда складной столик, перья и бумага появились перед королем, а слуги удалились, Ричард принялся диктовать:

– Высокочтимый граф наш Уорвик! Мы, Божией милостью король Англии, Уэльса и Ирландии Эдуард IV…

Пока текли обычные слова благосклонного приветствия, Ричард расхаживал взад-вперед, и его согбенная ковыляющая фигура то приближалась к камину, озаряясь пламенем, то сливалась с полумраком зала.

– …Дочь ваша Анна пребывает в добром здравии. Однако мы неусыпно помышляем о ее судьбе, ибо она, достигнув того возраста, когда девице пора подыскивать супруга, продолжает оставаться в монастыре бенедиктинок аббатства Киркхейм.

Зная, что в ваши планы не входило оставить леди Анну невестой Христовой, мы приняли решение и надеемся, что вы одобрите сей выбор. Брат наш, Ричард Глостер, воспылал к леди Анне столь сильной любовью, что пожелал сочетаться с ней узами брака, чему мы не намерены чинить препятствий. Сожалея о наших с вами разногласиях, которые вынуждают вас оставаться при дворе короля Людовика, мы должны поставить вас в известность, что если с вашей стороны не последует согласия на сей брак, то дочь ваша лишится королевской опеки и защиты.

Дабы избежать этого, мы советуем вам до наступления лета оставить все начатые вами во Франции дела и прибыть к нашему двору, дабы присутствовать на церемонии бракосочетания брата нашего Ричарда Глостера с девицей Анной Невиль.

Зная ваш нрав, мы предупреждаем, чтобы вы не противились нашей воле, а письмо это держали в тайне, ибо, клянусь Господом нашим Иисусом Христом и Пречистой Девой, если содержание его станет известно, судьба леди Анны может склониться к худшему. Если же вы, невзирая на наши увещания, не поторопитесь вернуться ко двору, то… Пиши, пиши!

Эдуард вскочил. Лицо его пылало.

– Ты дьявол во плоти. Дик! Я не стану этого писать! Он отшвырнул перо.

Ричард, неуклюже горбясь, поднял его и подал брату…

– Дело почти сделано, ваше величество. Последняя часть письма окажется куда более приятной. Уорвик будет поставлен в известность о том, какие награды и привилегии ждут его по возвращении в Англию.

– Да он не станет этого читать! Или ты забыл, как он нетерпелив и вспыльчив? Он ославит меня на всю Европу как человека, растоптавшего рыцарскую честь. Наша знать отвернется от меня, а в его войска вольются толпы желающих расправиться с королем-негодяем.

Он уже хотел было разорвать бумагу, но Ричард с удивительной ловкостью успел выхватить ее.

– Скажи, Эдуард, ты успел полюбить свою дочь-принцессу?

– Поистине так. Получи я такое письмо…

– Ты пребывал бы какое-то время в ярости, но стал бы ты рисковать ее жизнью?

Король промолчал. Тогда Ричард вновь положил перед ним перо и бумагу.

– Я не стану писать, – упрямо произнес Эдуард. – Я слишком рискую, отправляя послание через всю Англию.

Глостер возвел глаза к небу, а затем, склонившись к брату, негромко сказал:

– Понимаешь, Нэд, важнейшее условие удачи в этом деле, чтобы послание попало к Ричарду Невилю тайно, и доставил бы его не королевский гонец, а tanquam privatus[9]. А уж Уорвик не так глуп, поверь мне, чтобы предать письмо огласке. Разве что сорвет зло на посланце.

– Значит, гонец обречен?

Глостер кивнул.

– Но подумай, Дик, пересечь всю Англию с таким письмом!.. Господи помилуй, что если гонец исчезнет, а послание попадет в чужие руки?

Глостер снова приблизился к камину. Его горбатая тень на стене казалась крылатой. Эдуард, всегда снисходительно относившийся к брату из-за его увечья, теперь глядел на него с ужасом.

– Человек, который доставит письмо, – негромко сказал горбун, – должен быть надежен как скала. Iustus et propositi[10]. Вручая ему послание, ты должен быть уверен, что он скорее умрет, чем расстанется с ним, пробьется через любые препятствия и в срок предстанет перед Уорвиком. И таким человеком тебе придется рискнуть, ибо ярость Делателя королей полной мерой обрушится на него.

Эдуард смотрел в пол.

– Мне трудно решить. Но я вижу, Ричард, что у тебя кто-то есть на примете.

Глостер, не оборачиваясь, кивнул. Его тень дрогнула.

– Да. Филип Майсгрейв.

– Майсгрейв?!

Герцог резко повернулся.

– Я давно заметил, что тебе, Эдуард, не по вкусу этот homo novus[11]. Бурый Орел, и что ты едва выносишь его подле себя. К тому же, заранее прости, я нахожу, что и для королевы будет лучше, если он окажется подальше. Отличный повод, не так ли?

Эдуард задумчиво повторил, растягивая слова:

– Гонец к Уорвику заранее обречен…

– Это так. Но не твоя вина, если медведь[12] Невиль, взбесившись, разделается с ним. Избавиться от Майсгрейва во всех отношениях полезно. С другой стороны, для этого дела нет лучшего человека. Он предан дому Йорков и доказал это, сражаясь с самого начала за Белую Розу. Он чтит короля и свято верен вассальной присяге. Он связан клятвой, и мало кто может тягаться с ним в воинском искусстве. Говорят, что и люди его под стать ему. В его отряде самые отъявленные головорезы, причем каждого он проверил сам. Больше того, его мать родом из Оверни, и он неплохо изъясняется по-французски

– Довольно. Я согласен.

Глостер коснулся руки брата.

– Да, но сначала – письмо.

Лицо короля омрачилось, однако он послушно вернулся к бумаге.

Времени на то, чтобы перечислить те благодеяния, которыми будет осыпан Уорвик, если вновь примет сторону Эдуарда, ушло немного. В конце Глостер посоветовал обещать графу титул лорда-протектора, но король воспротивился, заявив, что отныне в протекторате не нуждается.

Наконец послание было готово. Король в последний раз обмакнул перо, но тут его рука замерла.

– Смелее? – подбодрил Глостер. Король испытующе смотрел на брата.

– Я хочу посоветоваться с королевой. Ричард едва сдержался.

– Брат, – мягко сказал он, – чем меньше будут знать об этом письме, тем лучше. Королева умна, однако она женщина и не поймет всех выгод нашего плана. Потом Майсгрейв…

Ричард красноречиво развел руками. Этот аргумент пересилил. Король поставил подпись и поднес письмо к огню, подсушивая чернила, а затем скрепил его печатью. Если бы в этот миг он взглянул на брата, то увидел бы на его лице выражение брезгливого презрения.

Когда все было готово, Ричард принял послание из рук Эдуарда.

– Finis coronat opus[13]. Надежнее всего, если оно останется у меня. С Майсгрейвом я буду говорить сам.

Король не возражал. Ричард склонился в утрированном поклоне.

– Мне пора. Время позднее, я утомил вас, ваше величество. Да и королева, наверное, заждалась…

Выйдя от короля, Ричард едва не пустился в пляс. Теперь все нити были у него в руках. Эдуард глупец, законченный глупец! Он собственными руками создал великолепную возможность погубить себя. Такое письмо само по себе способно уничтожить его, лишить чести, короны и, наконец, самой жизни. Король, который не гнушается шантажом, который сыплет низкими угрозами в адрес одной из первых леди Англии, не сможет усидеть на троне, особенно когда власть его пошатнулась.

Ричард же, не навлекая на себя подозрений, сделает все, чтобы содержание этого письма достигло ушей английской знати. Остается сделать еще один ход. Женитьба на Анне Невиль – и вскоре судьба трона в его руках. Для этого все готово, и у него немало сторонников.

Собственные подданные отвернутся от Эдуарда. Кларенс не пользуется популярностью, и окажется, что путь к власти свободен. Ну а поскольку его женой станет Анна Невиль, сам Делатель королей, несмотря на их обоюдную неприязнь, встанет на его сторону, дабы сохранить корону для своей любимицы. Да, разумеется, по закону Эдуарду должен наследовать второй Йорк, то есть Кларенс. Но есть Уорвик и есть Анна, а значит, корона уготована Ричарду.

Стать королем, безраздельно править этой страной… Ричард остановился и на миг прикрыл глаза… Да именно в этом заключалась его тайная, жгучая мечта, с которой он ложился и вставал, с которой не расставался ни на минуту, но о которой, казалось, никто не подозревал.

На что он рассчитывал, этот калека, пытаясь обойти своих крепких, здоровых, полных жизни братьев? На удачу, на фантастический случай, на дьявольскую хитрость? Самый одаренный умом из братьев Йорков, он был от рождения ущербен, и из всего, к чему он стремился в жизни, самым желанным была корона. Он был младшим, но сознавал, что создан стать первым. Он презирал нерешительного и чувственного Эдуарда, ненавидел лицемерного, бросающегося из крайности в крайность Джорджа Кларенса. Он был последним в семье, и поэтому свой путь к власти прокладывал в тишине и тайне.

И теперь старший Йорк попался. Ловушка захлопнулась, Ричард сделает все, чтобы отвести от себя подозрения: письмо уйдет по назначению, но следом поскачут его, Ричарда, люди, с тем чтобы тайно перехватить послание. Эдуарду конец. Англия не потерпит королем человека, которого презирает. Достаточно вспомнить судьбу Иоанна Безземельного или Эдуарда II[14]. Тогда он, Глостер, получит все, и поможет ему в этом сам Уорвик.

Приручить этого медведя следовало. Конечно, какое-то время он будет рвать и метать, но потом поневоле смирится. Теперь – дурнушка Анна… Жаль, конечно, что она не так хороша, как ее сестра Изабелла, однако то, что она носит имя Невилей и сердце графа Уорвика принадлежит ей, возместит недостающее.

Ричард вступил в свои покои. Здесь все было поставлено на широкую ногу, как он и любил: стены затянуты расшитым золотыми цветами бархатом, пушистые ковры устилали пол, a великолепная мебель черного дерева с тонкой резьбой украшена инкрустациями из перламутра и слоновой кости.

В первый миг показалось, что покои пусты. Внезапно одна из ковровых портьер приподнялась, и низкий, хриплый голос осведомился:

– Что-нибудь угодно, милорд?

Перед Глостером оказался крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти с обветренным, грубым лицом и подрезанной аккуратным квадратом бородой. Тяжелые веки прикрывали сумрачные светло-карие глаза. Он слегка сутулился.

Сэр Джон Дайтон был поверенным всех тайн и правой рукой Ричарда Глостера.

Повсюду следуя за герцогом, он выполнял любые приказания и заботился о своем молодом господине не словно услужливая нянька. Джон Дайтон был рожден простолюдином, но за особые услуги, оказанные Ричарду, тот добился для него рыцарского пояса и дал ему в жены леди из рода Миддльтонов. С тех пор Дайтон всегда был при Ричарде. Его боялись, перед ним трепетали; и в самом деле, когда требовалось устранить неугодного, завербовать преступника, превратиться в тайного соглядатая, ему не было равных. Казалось, он готов спуститься в преисподнюю, лишь бы угодить своему обожаемому повелителю.

Сейчас Дайтон стоял перед герцогом, запустив большие пальцы рук за свой широкий пояс. В его повадке не было и тени угодливости, однако Ричард знал, что никто не предан ему так безоглядно, как этот грубый с виду человек.

– Нет, Джон, – сказал Ричард. – Пока ничего не нужно. Однако уже совсем скоро мне не обойтись без тебя.

Господин и слуга обменялись понимающими улыбками. Глостер, не таясь, спрятал письмо в потайное хранилище, а затем распорядился:

– А сейчас принеси бумаги.

У Ричарда вошло в привычку не ложиться, пока дела не приведены в порядок. То, что сегодня обсуждалось В Королевском совете, он знал уже давно. Теперь его интересовали самые свежие новости, которые поставляли его соглядатаи и осведомители, разбросанные по всей Англии.

Едва ли не половину кабинета герцога занимал стол красного дерева, на который Дайтон вывалил целую кипу бумаг, пергаментных свитков и табличек. В нем еще жил крестьянин, и бумаги, заключавшие в себе судьбы целого королевства, вызывали у сэра Джона священный трепет, а этот двадцатидвухлетний увечный юноша, так легко управляющийся с ними, представлялся могучим волшебником.

И действительно, сейчас, склонившись над очередным пергаментом, Глостер был поистине хорош. Лицо его дышало умом и азартом. Он вчитывался, сравнивал, сопоставлял, что-то отмечая на полях, либо, склонившись над столом, стремительно писал. В тишине был слышен лишь скрип пера да потрескивание дров в камине. Джон Дайтон бесшумно двигался по комнате, то подкладывая поленья в камин, то снимая нагар со свечей. Глостер ничего не замечал. Он работал с донесениями.

Изучив одни, он откладывал их в сторону, а иные, пробежав глазами, небрежно отправлял в огонь.

Из тьмы за окнами плыл колокольный звон. По улице, громыхая доспехами, проследовала ночная стража, заунывно выкликая:

– Уже полночь? Почивайте с миром, жители города Йорка!

Ричард поднял глаза от бумаг и вздохнул.

– Завтра разбудишь меня рано, – буркнул он, не глядя на Дайтона.

Затем поднялся и, приволакивая ногу, направился в опочивальню.

5.

Неумолимо точный Джон Дайтон разбудил Ричарда Глостера чуть свет. Его высочество моментально вскочил, словно и не смыкал глаз. В отличие от ленивого и медлительного Эдуарда Ричард не любил терять ни минуты. Он тут же принялся сыпать распоряжениями: какого коня седлать, кто поедет с ним, какой камзол подать, что должно быть сделано в его отсутствие.

В заклубившейся вокруг герцога суматохе один Джои Дайтон, казалось, не спешил. Сидя на низком, обтянутом кожей табурете возле камина, он ворошил кочергой остывшие за ночь угли и даже не оглянулся, когда герцог его окликнул. Лишь когда Ричард похлопал его по плечу, весело возвестив, что едет свататься, на лице приближенного появилось какое-то подобие любопытства. Казалось, вопрос был уже готов сорваться с его уст, но тут влетел брадобрей с серебряным тазиком, теплой водой, бритвами и нагретыми полотенцами, и Дайтон промолчал. Пока брадобрей брил, массировал и завивал герцога, тот велел принести ларец, который вчера он приобрел у ломбардского купца вместе с ожерельем для королевы. Ларец был розового дерева, с тончайшей инкрустацией. В нем покоились ожерелье и серьги из огненно-красных рубинов в оправе чеканного золота.

Брадобрей с немым изумлением уставился через плечо герцога на это великолепие. Ричард придирчиво оглядел драгоценности и неожиданно рассмеялся:

– Что, сэр Джон, недурны побрякушки?

Дайтон равнодушно пожал плечами.

– По мне, все побрякушки одинаковы.

Герцог жестом отослал окончившего работу брадобрея. Еще раз полюбовавшись сиянием рубинов, он негромко бросил:

– Посмотрим, устоит ли против них малютка Анна Невиль.

Дайтон, подававший Глостеру сапоги для верховой езды, невольно выронил один из них.

– Что вы сказали, милорд? Анна Невиль?

Ричард расхохотался.

– Ага, даже тебя, мой невозмутимый Джон, проняло это известие? Мой венценосный братец – видел бы ты, как у него отвисла челюсть, когда я сообщил, что собираюсь просить ее руки. Но, крест честной, что вас так удивило? Ей пятнадцать, она богата, знатна. Ведь никто не разевал рот, когда Кларенс женился на Изабелле Невиль.

– Да, но в ту пору Уорвик не был врагом короля Эдуарда, – хмуро буркнул Дайтон.

– А уж это, милейший, не твоего куцего ума дело. С помощью Дайтона Ричард облачился в дорогу. Он не любил, когда вокруг суетилось много слуг, считая, что это отнимает бездну времени, к тому же он не желал, чтобы кто-то разглядывал его увечное тело.

Когда все было готово, герцог оглядел себя с ног до головы.

– Ну как, гожусь я на роль жениха? – И негромко зло рассмеялся.

Во всем, даже в одежде, Глостер продумывал до мелочей каждую деталь. Его длинный камзол из пурпурного, расшитого золотом атласа, был скроен так, чтобы хоть отчасти скрыть недостатки фигуры. Пышные буфы рукавов укорачивали руки, тяжелая золотая цепь на груди отвлекала внимание от горба. Каблуки сапог были различной высоты, чтобы скрадывать хромоту. Голову герцога венчала небольшая, усыпанная самоцветами шляпа, а на плечи ему Дайтон накинул черный бархатный плащ с пышным меховым воротником.

– Теперь пора. Via[15]! – бросил Глостер, на ходу натягивая перчатки.

Во дворе, в сыром предрассветном тумане, позевывая и кутаясь в плащи, толпилась немногочисленная свита герцога. Ричард стремительным рывком вскочил на белоснежного красавца скакуна в золоченой наборной сбруе и с места пустил его в карьер.

Небольшая кавалькада прогрохотала по улицам Йорка и покинула его пределы. Был тот час, когда колокола окрестных монастырей созывают верующих к ранней мессе.

Аббатство Киркхейм, в стенах которого пребывала младшая дочь графа Уорвика, располагалось в пятнадцати милях от города, и герцог, щадя коня, перешел на мерную рысь.

Дорогой он размышлял. В последний раз он видел Анну Невиль семь лет назад. Это была худенькая нескладная дурнушка с веснушчатой кожей, узкими невыразительными глазами и крупным ртом. Она все время улыбалась, и было заметно, что в верхнем ряду у нее недостает зуба.

Манеры девчонки были ужасны. Сидя за столом, она чавкала, несла жуткую чушь, причем, выросшая среди солдат отца, не стеснялась пускать в ход любое крепкое словцо, какое приходило на ум. Насколько Ричард помнил, она не ходила, а носилась вприпрыжку, по-мальчишески насвистывая, и, если начинала болтать, никто не мог вставить ни слова.

Когда одна знатная дама попыталась угомонить ее, Анна по-площадному обложила ее, посулив вдобавок, что, как только станет королевой, первым делом велит четвертовать ее. Придворных шокировало поведение девочки, но все молчали, так как за ней стояла тень ее грозного отца.

Уорвик же словно не замечал взбалмошных выходок Анны. Он с обожанием поглядывал на нее, и удивительно, сколько нежности выражало тогда его обычно скептическое и недоброе лицо.

Любопытно, смирила ли святая обитель хоть отчасти эту дикарку? Впрочем, Глостер был уверен, что в любых обстоятельствах сумеет справиться с дюжиной таких, как взбалмошная дикарка.

Оторвавшись от своих мыслей, Ричард вдруг обнаружил, что впервые за все эти дни тучи разошлись и день занимается по-весеннему свежий и ясный. Доброе предзнаменование, решил он и дал коню шпоры.

Кавалькада вынеслась на холм, и герцог и его свита увидели расположенное в долине аббатство Киркхейм. Обитель располагалась среди округлых йоркширских холмов, поросших лесами прекрасных медных буков.

Основанный в XII веке монастырь августинцев значительно расширил свои владения за последние столетия. Старый арочный мост, помнивший еще тамплиеров, вел к древним стенам. Послеполуденное солнце мягко озаряло многочисленные шпили и колоколенки, обширные внутренние дворы, окруженные крытыми галереями, высокие выбеленные стены с бойницами. Воздух в долине гудел и колебался от колокольного звона. У ворот аббатства толпились нищие и калеки.

Спустились с холма, и, наконец, копыта коней загрохотали по деревянному настилу моста. Монастырский двор был вымощен плоскими плитами и чисто выметен. Облаченные в черные рясы монахи склонились в поклоне перед герцогом, а по широкой деревянной лестнице уже спускался сам настоятель – отец Ингильрам.

– Ваше высочество! Ваше высочество! Benadico, Benadico[16]!

Герцог легко соскочил с седла. Великолепный наездник, на земле из-за хромоты он казался неуклюжим. Приземистый и тучный аббат, и горбатый герцог были почти одного роста.

– Пойдемте к вам, святой отец! – воскликнул Глостер; по-приятельски подхватывая аббата под руку – И распорядитесь подать обед. Не люблю поститься, а ваша кухня, если мне не изменяет память, пользуется доброй славой

Пока аббат отдавал распоряжения, Глостер ожидал его в жарко натопленной комнате.

Опустившись в широкое, обитое штофом кресло, он огляделся и присвистнул. Эта комната скорее напоминала покои хорошенькой женщины, нежели духовного лица. Повсюду ковры, бахрома, легкая резная мебель, вдоль стен – лари, на которых разбросаны шелковые подушки, а на низенькой кушетке перед камином, по восточной моде, – великолепная шкура барса. Аромат жасминовой эссенции был так силен, что голова шла кругом.

Глостер усмехнулся. Нет, его преподобие не в состоянии отказаться от своих мирских привычек. Несколько лет назад это стоило ему епископского посоха.

Речь тогда шла о том, кому возглавить Йоркскую епархию. Ингильрам, принадлежавший к одному из знатных семейств северной Англии, был среди основных претендентов, однако многие священнослужители высказывались против него, обличая аббата в сластолюбии, чревоугодии и иных грехах, которые не совместимы со столь высоким саном.

Аббат поклялся всеми святыми, что одолеет дьявольские искушения, однако это не помогло. В дело вмешался Уорвик, и епископом Йоркским был избран его родной брат Джордж Невиль, имевший духовное звание.

Глостер знал: отец Ингильрам люто ненавидит нынешнего епископа и, поскольку между Уорвиком и королем Эдуардом воспылала вражда, лелеет надежду на его смещение. Между тем Эдуард ничего не имел против Джорджа Невиля, который доказал ему свою верность, обвенчав с Элизабет Грэй. К тому же Джордж Невиль состоял в переписке с его святейшеством папой Павлом II, и это послужило доводом в пользу того, чтобы брат злейшего врага короля остался в епископской должности.

Достопочтенному Ингильраму ничего не оставалось, как вновь окунуться в бездну порока, но, и греша, он не терял надежды на то, что когда-нибудь обстоятельства изменятся.

Аббат Ингильрам был человеком крайне изнеженным. Его объемистый живот скрывала шелковая сутана, отороченная драгоценным мехом и вышитая мелкими жемчужинами, а толстые, волосатые, беспрерывно шевелящиеся пальцы были унизаны перстнями, стоимость которых составляла половину графства.

Монашеский капюшон, закрепленный под жирным подбородком застежками из чистого золота, был откинут, и открывал круглую, как костяной шар, голову с венчиком черных, зачесанных на лоб волос и свежевыбритой тонзурой. Мягкое, чересчур мягкое на первый взгляд лицо, казалось простоватым и исполненным добродушия, но, приглядевшись по внимательнее, можно было заметить, что заплывшие жиром, по-медвежьи зеленоватые глазки аббата проницательны и лукавы.

Сейчас они напряженно пытались прочесть на лице могущественного брата короля, с чем он пожаловал в аббатство, ибо сей молодой горбатый герцог никогда ничего не предпринимал без дальней цели.

Тем временем подали обед. Ингильрам постарался угодить гостю, и теперь перед проголодавшимся Ричардом возвышался большой румяный пирог с олениной, компанию которому составили тушеные фазаны, рябчики в миндальном молоке, всевозможные паштеты и мягкие белые сыры с тмином. В высоких графинах плескалось превосходное вино.

Герцог пригласил аббата разделить трапезу и, энергично жуя, повел разговор издалека. Об установившейся наконец-то погоде, о здоровье короля Эдуарда, о делах аббатства, о голоде, угрожавшем провинции.

Ингильрам сначала ел понемногу и помалкивал, следя за важным гостем. Он знал, что за напускной оживленностью герцога кроется нечто, заставившее его покинуть Йорк и явиться в аббатство. Однако отец Ингильрам был слаб: еда и питье кружили ему голову, и в конце концов он распустил пояс и принялся уплетать за обе щеки, вытирая руки о скатерть и болтая с герцогом о делах.

– Вы говорили о голоде? Клянусь Господом нашим, это так. Толпы оборванцев отираются вокруг монастыря, клянча подаяние. Из благочестивых побуждений я творю милостыню, но вовсе не обязан кормить и поить всех бездельников, которые не сумели позаботиться о себе с осени.

Аббатство? Наши амбары полны. Мои монахи не бездельничают: солонина, вино, мука – всего в изобилии. Обновлена церковь, починены крыши, построен новый подъемный мост. Ах, ваша милость! При таком опыте под моей рукой мог бы процветать не только монастырь, но и целая епархия.

Глостер деликатно ушел от обсуждения этого вопроса, однако аббат снова и снова гнул свое.

– Как могло случиться, что родной брат злейшего врага государя значится его духовным наставником и епископом Йорка?! Поистине, люди порой не ведают, что творят. За что ни возьмется Невиль, все идет прахом. Расходы, – Господи, какие расходы! Ехеmpi gratia[17] куда девались средства, предназначенные на приюты для сирот? Я скажу вам. На пополнение епископской библиотеки. А пожертвования на больницы для бедных?

– Ваше преподобие, – мягко перебил Глостер. – Но ведь и вы доброхотные даяния прихожан не всегда расходуете по назначению.

Ричард сделал жест, как бы обводящий покои. Аббат отложил крылышко фазана и с оскорбленным видом выпрямился в кресле.

– Клянусь Крестом, в который верю, эти траты необходимы для поддержания престижа аббатства. Paryo сопtonus[18] – вот мой девиз. Церкви же нужно процветание, дабы чернь, чувствуя свое ничтожество, склонялась пред нею.

– Не думаю, что черни случалось толпиться в этом покое, – с улыбкой заметил Глостер. – Однако, святой отец, я привез с собой бумагу, в которой записаны мои пожертвования в пользу монастыря. Взгляните на нее и скажите, заслужил ли я этими ничтожными подношениями милость нашей святой матери-церкви и вправе ли именоваться ее смиренным сыном?

Ингильрам пробежал глазами перечень пожертвований, и лицо его расплылось.

– И я, и мои монахи готовы до скончания веков поминать вас в своих молитвах, ваша милость.

Тем не менее, он ждал. Пришло время, и герцог готовился сообщить, чего ради он явился в аббатство.

Ричард встал и, прихрамывая, прошелся по комнате. Аббат последовал за ним. Сквозь мутноватые стекла полукруглого окна было видно, что солнце уже высоко поднялось над лесом. Не оборачиваясь, Ричард спросил:

– Как вы думаете, досточтимый отец, что привело меня в Киркхейм?

Настоятель пожал плечами.

– Человек несовершенен. Как узнать, что творится в душе другого, пока тот не разомкнет свои уста?

– Аминь. Великолепно сказано, отец Ингильрам. Однако от вас у меня секретов нет. Я прибыл сюда ради малютки Невиль.

Он обернулся. Аббат какое-то время растерянно смотрел. на него, затем судорожно сглотнул.

– Я бы мог догадаться. Ричард усмехнулся:

– Так как она поживает? Все так же varium et mutabile?[19]

– Как сказать…

Аббат замялся. Ричард ухмыльнулся и похлопал ладонью по столешнице.

– Если судить по вашему ответу, преподобный отец, вы ничего не можете к этому добавить. Ингильрам не стал упорствовать.