Анна Невиль (№1) - Обрученная с розой

– Ты не прав. Дик. Благородный Риверс, будучи почти ребенком, уже сражался за нашу победу и, несмотря на вораст, говорят, явил чудеса отваги. Поэтому, я надеюсь, что он докажет себя сейчас достойным противником.

– Дай-то Бог, братец. Однако о боевых заслугах славного Энтони заговорили лишь тогда, когда он стал графом Риверсом. А раньше до меня доходили только, безусловно, ложные слухи о его посредственности и неудачливости в ратных делах. Но я не верю этой гнусной клевете, хотя постараюсь не принять близко к сердцу новое поражение соотечественников.

И Ричард глубоко вздохнул, разведя руками. Он оказался прав. Кревкер с удивительной легкостью вышиб из седла брата королевы. К тому же несчастный Риверс зацепился новомодной гнутой шпорой за стремя, и конь волок его через всю арену, пока оруженосцы не поймали его в самом конце ристалища.

– Бедный, бедный Энтони, – грустно заметил Глостер, но глаза его удовлетворенно блестели. – Может быть, он и не так глуп, как мне казалось. Пасть от удара рыцарственного канцлера де Кревкера почетно даже для брата королевы.

Элизабет резко обернулась.

– Милорд Глостер, а отчего это вы, такой прославленный боец, не решились выступить в состязании, в котором рискнул постоять за честь английского оружия даже столь скромный воин, как Энтони Вудвиль?

Ричард мягко улыбнулся в ответ:

– Мне слишком дорога честь английского оружия, чтобы пятнать ее ради забавы, как поступает некий хвастливый граф на этом турнире.

Ричард имел право говорить так. Слава о нем, как о непревзойденном мастере конного боя, шла далеко.

Королева пожала плечами и повернулась к супругу:

– Боюсь, ваш брат, государь, злится на Риверса по другой причине. И воинская слава тут ни при чем. Добрый Дик просто не может простить Энтони то, что именно ему отдала предпочтение красавица Элеонора Скелс.

Это было прямое оскорбление. О неудачном сватовстве Глостера к юной Элеоноре осмеливались говорить только шепотом. Придворные испуганно примолкли. Но никто никогда не видел Ричарда в гневе.

– Что поделаешь, моя королева, – грустно улыбнулся он. – Не все женщины под небесами веселой Англии настолько благоразумны, чтобы отказываться от любви ради королевской крови.

После этих слов водворилась гробовая тишина. При дворе опасно было даже намекать на те времена, когда леди Элизабет отказывала королю ради неизвестного рыцаря из Пограничья. Эдуард при этом впадал в бешенство и мог учинить любую жестокость. И хотя его прежний соперник Филип Майсгрейв находился при дворе, и хотя королева сама сосватала ему богатую наследницу из рода Перси, – все равно Эдуард ревновал, ревновал бешено, как истеричный ребенок, а любое напоминание о старом звучало для него оскорблением, равносильным пощечине.

И сейчас эта пощечина была нанесена ему младшим братом. Лицо Эдуарда стало белее горностаевого меха на его плечах. Он медленно повернулся к Глостеру. Никто не ведал, что сейчас может произойти, и никто уже не следил за ристалищем, на котором ожидал своего соперника бургундец Людовик де Бов.

И тут глашатай выкрикнул имя, от которого вздрогнули все, кто в этот момент находился под королевским навесом.

– Благородный сэр Филип Майсгрейв, воитель под знаком Бурого Орла. Девиз рыцаря – «Сильный в полете».

Зрители приветствовали сэра Филипа. Он был шестым из англичан, выезжавших сегодня на траву ристалища. Пятеро потерпели поражение.

Едва сэр Майсгрейв появился на поле, внимание короля, королевы, Глостера и толпы окружавшей их знати оказалось прикованным к нему. Рыцарь не спеша, ехал вдоль трибун. Под ним медленно, почти лениво, выступал высокий гнедой жеребец, укрытый длинной попоной, отделанной серебристыми кистями. Латы рыцаря отличались благородной простотой, но были прекрасной работы. Опущенное забрало скрывало его лицо, а шлем венчали темно-коричневые длинные перья. – Ваш протеже, королева, – процедил король. Это было действительно так. Когда выбирали достойнейших бойцов, королева отдала свой голос за Бурого Орла. Глядя прямо в глаза Эдуарду, она твердо заявила, что всем жителям Чевиотских гор и по ту и по эту сторону англо-шотландской границы известно, какой великолепный воин сэр Майсгрейв. Весь Нортумберленд был наслышан о его доблести, и просьба королевы была исполнена.

По первому зову труб. рыцари заняли боевую позицию. Второй сигнал заставил их напрячься. Но едва раздался третий, как оба противника, сжав бока коней и отпустив поводья, сорвались с места. Набирая скорость, они понеслись навстречу Друг другу, чтобы сойтись в самом центре ристалища.

В следующий миг слитный вопль потряс трибуны. Людовик де Бов был опытным бойцом. Его удар, нанесенный по всем правилам, пришелся прямо в щит Майсгрейва и был так силен, что тот треснул. Но в то же мгновение он получил от английского рыцаря столь мощный удар копьем в голову, что мир вокруг него вспыхнул алым пламенем, и, взмахнув руками, бургундец вылетел из седла. Филип Майсгрейв проскакал дальше.

Волна восторга захлестнула зрителей. На трибунах неистово кричали, свистели, в воздух взлетали шапки и колпаки. Простолюдины плакали и обнимались. Это была первая победа, особенно желанная после стольких разочарований.

Рыцарь кружил по арене, осыпаемый цветами. Он опустил копье, приветствуя, дам, но не поднял забрала. Наконец он покинул ристалище, предоставив возможность вступить в сражение следующему бойцу.

Тот же порыв охватил и знать. Лорды, духовенство, придворные шумели, топали ногами и аплодировали так же, как и простолюдины. Сам король в первый миг не удержался и, вскочив с кресла, зааплодировал. Ричард Глостер кричал:

– Браво, Бурый Орел! Браво, сэр Филип! Элизабет счастливо улыбалась – все разрешилось так просто. Повернувшись к мужу, она сказала:

– Нэд, я так люблю, когда ты смеешься!

Король поцеловал ее ладонь. А Ричард-горбун вновь кричал:

– Да здравствует Филип Майсгрейв! Да сопутствует тебе удача в бою и в любви, герой!

Ричард был весел. Но Бог весть, почему улыбка покинула уста короля. Откинувшись в кресле, он подал знак распорядителю турнира, чтобы состязания продолжались.

Вновь зазвучала медь, заглушая людской гомон. И хотя зрители еще горячились, обсуждая на редкость красивый поединок, однако многие уже с нетерпением поворачивались к арене, ожидая новых игрищ.

Рыцари-бургундцы толпились у северных ворот. Теперь их было четверо, и они были явно обескуражены победой неизвестного им рыцаря. Посоветовавшись, они выслали на арену непобедимого графа Кревкера. Сейчас им нужна была только победа, чтобы хоть как-то умерить пыл англичан.

Зрители, затаив дыхание, следили, кто же выйдет сражаться с бургундцем. Наконец английский рыцарь появился на арене. Это был оксфордширец Саймон Селден. Он считался превосходным бойцом, и недаром его пригласили издалека постоять за добрую старую Англию, невзирая на то, что еще совсем недавно он сражался за Ланкастеров.

Но, увы! Его, как и многих других, ожидало поражение. И хотя Кревкер пошатнулся в седле от его удара, сам Селден опрокинулся на круп коня, при этом потеряв стремя, а это считалось поражением.

Потом Жак Савойский, Пенсиль де Ривьер, Антуан де Курси и тот же Кревкер красиво, словно играючи, вывели из строя четверку англичан. Зрители приуныли. И хотя они аплодировали воинскому искусству гостей из-за моря, настроение упало.

Долгожданный день вместо обещанной радости принес лишь чувство горечи и досады. Поговаривали, что, видно, упал воинский дух в старой Англии, раз не находится того, кто мог бы достойно проучить бургундцев.

Впрочем, щадили только Майсгрейва, ибо он один сегодня не ударил в грязь лицом. Сэр Филип стоял возле ворот, из которых выезжали его соотечественники. С ног до головы закованный в латы, он напоминал скорее статую из литой стали, нежели существо из плоти и крови. Насколько можно судить о человеке в доспехах, он был неплохо сложен: могучий в плечах, длинноногий, стройный в талии и бедрах.

По правилам турнира Майсгрейв мог еще участвовать в состязаниях, и многие возлагали надежды на его выход. И когда рыцарь направился к своему коню и легко, словно не ощущая тяжести доспехов и не касаясь стремени, вскочил в седло, зрители довольно загалдели.

Он выехал на ристалище в тот момент, когда у противоположной трибуны гарцевал, трубя в рог, Жак Савойский. На груди у сэра Филипа, дабы не стеснять движений, был подвешен щит с его гербом – парящий орел на лазурном поле. Ветер вздымал его плащ из коричневого бархата.

Герольды, протрубив, провозгласили имена бойцов, и они заняли предназначенные им места. Филипа Майсгрейва подбадривали:

– Покажи ему, Фил, чтоб не слишком зазнавался!

– Хоть ты проучи бургундцев!

– Благослови тебя Господь, голубчик!..

По сигналу рыцари понеслись навстречу друг другу, сшиблись, на огромной скорости посередине арены, и вмиг выбитый из седла Жак Савойский кубарем покатился по земле.

Трибуны взорвались восторженными криками. Вторая победа! Бурый Орел великий боец! Король покосился на супругу. Леди Элизабет улыбалась и хлопала в ладоши. Это выглядело естественным. Но Эдуард знал, какие чувства вызывают в женских сердцах победители, и в душе у него саднило.

Королева мгновенно перехватила взгляд супруга. Она давно научилась улавливать любые оттенки его состояния и теперь по вскользь брошенному взгляду, по изгибу капризных губ определила, что зрелище побед Майсгрейва отнюдь не радует короля. С невозмутимым видом Элизабет обратилась к супругу:

– Возлюбленный повелитель, вы только взгляните, как радуется победе Майсгрейва его жена, леди Мод.

Рукой в длинной перчатке она указала в сторону одной из трибун. Там, среди нарядных дам и девиц, стояла на скамье, чтобы лучше видеть, и бешено рукоплескала кареглазая молодая женщина в остроконечном головном уборе. Кружева обрамляли ее пухлые щеки, а рыжий мех шубки топорщился на животе – леди Мод ждала первенца.

– Не правда ли, я подыскала Филипу очаровательную супругу? – заметила Элизабет. Эдуард криво усмехнулся:

– Если не ошибаюсь, Майсгрейвы всегда были бедны, а теперь Бурый Орел получил в приданое и земли, и деньги, и породнился с могущественными Перси.

Королева засмеялась.

– Поистине так. Но разве Майсгрейв не заслужил награды? Он храбро сражался за Белую Розу.

Элизабет произнесла все это весело, ровным голосом, и это успокоило Эдуарда, который вновь принялся следить за ристалищем. Однако то, что там происходило, не смогло его порадовать. Казалось, что после каждой победы Майсгрейва бургундцы с новой силой сокрушают лучших из англичан. Король испытывал острое раздражение. Их было пятнадцать, лучших из лучших, тщательно отобранных для турнира. Однако недаром накануне Кревкер, посмеиваясь, сказал, что он со своими соотечественниками готов помериться силами хоть со всей Англией. И хотя бургундцы действительно считались лучшими воинами в Европе, подобного разгрома никто не ожидал.

Когда из пятнадцати англичан остались только двое, Эдуард вдруг рассвирепел:

– Клянусь Всевышним, Дик, не кажется ли тебе, что нам самим необходимо облачиться в доспехи и сразиться с бургундцами?

Холодный взгляд Глостера отрезвил его.

– Конечно, воля ваша, мой повелитель. Однако следует помнить, что Кревкер не только искушенный рыцарь, но и тонкий дипломат. Он никогда не решится повергнуть наземь родича и союзника своего герцога. Но, клянусь кровью Христовой, с кем бы я действительно хотел помериться силами, так это с Майсгрейвом. Кто бы мог подумать?..

Боже правый!.. Взгляните, этот Бурый Орел снова садится в седло!

В самом деле, на южной стороне ристалища показалась фигура конного рыцаря. Поняв, что Майсгрейв вновь собирается сражаться, зрители приветствовали его шквалом рукоплесканий.

На этот раз противником сэра Филипа оказался Пенсиль де Ривьер. Граф Кревкер сам рвался сразиться с рыцарем Бурого Орла, однако был черед сэра Пенсиля, и тот ни за что не желал его уступить.

Противники остановились друг против друга. Держась за стремя де Ривьера, Кревкер что-то настойчиво советовал ему. Тот кивал, но разнесся звук труб, и граф удалился. Опустив забрала, рыцари во весь опор понеслись навстречу друг другу и сшиблись, сцепившись древками копий.

Сэр Филип, упершись ногами в стремена и слегка откинувшись в седле, даже не пошатнулся под натиском Пенсиля де Ривьера. Его же удар был столь силен, что бургундец выпустил копье. Конь бургундца, не устояв, рухнул на землю вместе с хозяином, и оба скрылись в облаке пыли.

Когда сэр Филип, ставший любимцем публики, покидал арену, он был весь усыпан лепестками цветов, а на острие его копья развевались шарфы, вуали и платки, которые восхищенные зрительницы, сорвав с себя, бросали победителю.

Следующим на ристалище выехал юный Антуан де Курси. Он был менее опытным бойцом, чем остальные бургундцы, и очень гордился тем, что сражался сегодня на равных с ними. Теперь же, подняв забрало, он со спокойным любопытством разглядывал остановившегося напротив него последнего из бойцов-англичан, еще не принимавшего сегодня участия в схватках.

Это был Мармадьюк Шенли, угрюмый барон из Норт-гемптоншира. Он выехал на арену на могучем пегом коне, в испанских доспехах с золотой насечкой, с его шлема свисало дорогое павлинье перо.

В прошлом барон попеременно сражался на стороне то Белой, то Алой Розы и, говорят, благодаря такой тактике сколотил немалое состояние. Но, как бы то ни было, он считался отменным воином, и сейчас ему предстояло показать свое искусство.

Зрители притихли, ожидая начала поединка. Отчетливо слышались только глухой топот и сдавленный храп коней. Наконец противники встретились. Молодой бургундец метил прямо в шлем барона, но тот чуть отклонился в седле и с такой силой поразил противника, что щит того разлетелся на куски. Удар пришелся в открывшийся корпус бургундца, острие копья пробило латы, подкольчужницу и вонзилось в грудь рыцаря. Взмахнув руками, тот с отчаянным воплем рухнул на траву.

Зрители повскакивали с мест. Поверженный рыцарь неподвижно лежал на арене. Из груди его торчал обломок копья. С трибун доносились разрозненные крики, рыдания женщин. Одна из фрейлин королевы, за которой, как поговаривали, ухаживал молодой бургундец, даже лишилась чувств.

Мужчины спорили: одни говорили, что это просто случайность, каких немало бывает на турнирах; другие требовали проверить оружие барона Шенли; третьи считали, что хвастливым бургундцам досталось поделом. Несмотря на всеобщее смятение, большинство зрителей были довольны. Кровь, пролившаяся на турнире, придавала пряный привкус зрелищу.

Между тем маршалы турнира проверили копье сэра Мармадьюка и, убедившись, что оно затуплено как полагается, объявили происшедшее несчастной случайностью и, когда оруженосцы унесли бездыханное тело Антуана де Курси, дали знак продолжать состязания. Как только волнение улеглось, герольды возвестили, что доблестный граф де Кревкер готов отстаивать честь Бургундии против двух английских рыцарей. Ему было предоставлено право самому выбрать, с кем сразиться.

Какое-то время Кревкер медлил. Он уже давно искал случая помериться силами с Филипом Майсгрейвом, ну а с Шенли просто хотел поквитаться за гибель молодого де Курси. Наконец граф сделал выбор. И когда отзвучали трубы, зрителям стало ясно, что сейчас произойдет поединок между Кревкером и их любимцем – Бурым Орлом.

Трибуны оживились, а оба рыцаря сменили коней и вооружились новыми копьями. Неожиданно воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в дальнем конце поля расплакался ребенок.

Какое-то время рыцари стояли совершенно неподвижно, затем тронули поводья, постепенно набирая скорость, и вот уже лошади несутся бешеным галопом. Удар!..

Долго потом будут рассказывать те, кому посчастливилось присутствовать на Йоркском турнире, как рыцари с грохотом сшиблись в центре арены, как их копья разлетелись в щепки до самых рукоятей, а кони взвились на дыбы, едва не рухнув и не подмяв под себя всадников. Однако оба бойца удержались в седлах и, справившись с лошадьми, разъехались в разные концы ристалища.

На трибунах бушевали страсти. Зрители ревели – кто от восторга, кто от досады. Их любимец Майсгрейв не победил, но что за поединок разворачивался перед ними!

Рыцари с противоположных сторон ристалища пристально вглядывались друг в друга. Гордый граф был обескуражен, встретив такую мощь в своем противнике; Майсгрейв, в свою очередь, убедился, что недаром слава о непобедимости Кревкера достигла самых отдаленных уголков Европы.

Маршалы-распорядители не могли определить, кто же из сражавшихся выказал себя лучшим бойцом. Не в силах решить, на чьей стороне осталась победа, они послали пажа к королю с вопросом – не повторить ли поединок?

– Разумеется! – воскликнул Эдуард. Он пылал азартом, и ему не терпелось узнать, кто же, в конце концов, уступит.

Ричард Глостер наклонился к брату:

– Ваше величество, не приелись ли вам эти однообразные конные схватки? Прикажите, чтобы копья заменили. Мечи, палицы или же… – он выдержал паузу. – Пусть они сразятся на секирах…

Эдуард ухмыльнулся. Кому не ведомо, что боевая секира – излюбленное оружие графа, и владеет он ею безупречно. Не было случая, чтобы в бою на секирах он не показал себя подлинным виртуозом. Однако отдать такое распоряжение значило просто подыграть Кревкеру. Поэтому король промолчал, раздумывая.

В душе он желал победы англичанину, но, с другой стороны, этот Майсгрейв раздражал его, и было бы досадно, если бы главный трофей достался именно ему. К тому же, как политик он сознавал, что для дружбы с Бургундией лучше, чтобы канцлер Кревкер одержал верх.

– Пусть поединок продолжится на секирах! – решил он, наконец.

Слова короля передали лордам-распорядителям, и через герольдов они объявили их во всеуслышание. Это было неожиданностью. Произошло некоторое смятение, но граф Кревкер, о чем-то напряженно размышлявший, внезапно поднял руку и попросил слова. К нему поспешили герольды, а когда они вернулись, лица их выражали совершенное недоумение.

– Граф Филипп де Кревкер де Корде отказывается продолжать борьбу и признает себя побежденным, – передали они.

Король, Глостер и придворные ошеломлено переглянулись.

– Клянусь мессой… Что это значит? – воскликнул Эдуард.

– Граф Кревкер полагает, что не сможет устоять в следующем поединке против Бурого Орла.

– Да, но секиры…

Не договорив, король растерянно поглядел на брата:

– Ведь он непобедим на секирах?.. Глостер пожал плечами:

– Возможно, Кревкер и в самом деле не рискует бороться против Майсгрейва… Но, скорее всего этот бургундский петух сообразил, что мы идем ему навстречу и просто подсовываем победу.

Несколько мгновений Эдуард смотрел на брата, а затем лицо его вспыхнуло, и он опустил взгляд. Он снова пошел на поводу у Ричарда, пытался бесчестно подыграть Кревкеру! Граф – истинный рыцарь и, разумеется, отказался от обесцененной победы, от этой подачки, брошенной из королевской ложи. Глядя в землю, Эдуард глухо произнес:

– Что ж, объявите волю бургундца. Майсгрейв победил. Когда смысл сказанного дошел до трибун, они загудели, как пчелиный рой. Кто изумленно хлопал себя по бокам, кто сокрушался, что лишен такого зрелища, как поединок на боевых секирах между столь блистательными противниками; были и такие, кто понял Кревкера – они рукоплескали графу. Но уже в следующий миг трибуны громогласно чествовали победителя турнира – Филипа Майсгрейва.

Эдуард также беззвучно похлопал. Он был недоволен. Порой он украдкой поглядывал на Элизабет, желая узнать, как она относится к триумфу северного рыцаря. Однако королева оставалась невозмутимой.

– Майсгрейв победил, – спокойно констатировала она. – Видите, государь, я была права в своем выборе.

В это время к королю с поклоном приблизился один из герольдов и доложил, что барон Шенли не удовлетворен исходом поединка и просит высочайшего разрешения вызвать на бой победителя.

Эдуард воспрянул духом:

– Да, да! Разумеется! Мы обязаны дать возможность помериться силами всем участникам рыцарских состязаний.

И вновь прозвучал сигнал. Сэр Мармадьюк высился как неподвижная статуя с нацеленным на противника копьем. На груди рыцаря закрепили щит с гербом – на алом поле черная голова тура и девиз, состоящий всего из двух слов: «Я иду». Филип Майсгрейв, едва успевший прийти в себя после боя с графом Кревкером, сменил коня и принял из рук оруженосца новые копье и щит. Конь под ним плясал и горячился, так что рыцарю с трудом удавалось сдерживать его. Но вот смолкли трубы, и соперники стали сближаться. И тут произошла неожиданность.

Новый конь Майсгрейва, чего-то испугавшись, буквально за секунду до столкновения заржал и, не слушаясь узды, круто отвернул в сторону. Барон Шенли без промедления воспользовался этим и с силой ударил противника копьем.

Каким-то чудом Майсгрейв сумел парировать жестокий удар, но зашатался в седле. Разминувшиеся рыцари, достигнув края поля, не слышали даже топота конских копыт из-за шума, поднявшегося со всех сторон. Доносились вопли:

– Святой Георгий, слыханное ли дело, чтобы рыцарь так поступал!

– Повторить поединок!

– Это бесчестье!

– Шенли действует, как паршивая свинья!

– Повторить поединок!

Маршалы не знали, на что решиться. По правилам, верх одержал барон из Нортгемптоншира, однако толпа была на стороне Филипа Майсгрейва. Да и сами судьи полагали, что хотя и позволительно использовать промахи соперника, однако сэр Мармадьюк повел себя в высшей степени неблагородно.

Крики на трибунах перешли в слитный вой. Зрители топали ногами, богохульствовали, вскакивали с мест, свистели. Наконец король нехотя подал знак повторить поединок.

Запели трубы, и зрители, поняв, что поединок будет повторен, приветствовали решение Эдуарда радостными криками. Но со вторым сигналом воцарилась мертвая тишина.

Барон Шенли сидел неподвижно, и лишь те, кто находился неподалеку, слышали, как он злобно сквернословит под забралом. Майсгрейв же пребывал в молчании, и трудно было понять, как он оценивает случившееся.

Одинокий звук трубы – и рыцари рванулись навстречу друг другу. Топот коней, комья земли из-под копыт… Удар! И хотя Филип Майсгрейв снова пошатнулся в седле под напором Шенли, он, в свою очередь, нанес такой удар по забралу противника, что застежки лопнули, шлем раскололся, а сам барон потерял равновесие и мешком скатился с коня.

В ту же минуту герольды объявили Майсгрейва победителем и восславили его имя.

Ричард Глостер развел руками:

– Ну что ж, рыцарь славно бился и по праву заслужил почести. К тому же доспехи и кони побежденных также достанутся ему. Впрочем, довольно об этом. Поговорим, государь, о предстоящем пире еt sic de соеteris. [1]

Однако Эдуард лишь досадливо отмахнулся. Он обводил взглядом ликующие трибуны, прекрасных дам, посылавших Майсгрейву воздушные поцелуи, и не решался даже взглянуть на Элизабет. В глубине сердца Эдуард проклинал победу Майсгрейва.

Победитель, приветствуя зрителей, по обычаю объезжал ристалище. Описав последний круг, он придержал коня у королевской ложи. Спешившись и передав повод подбежавшему пажу, он сделал несколько шагов вперед. Теперь он стоял у подножия лестницы, ведущей на королевский помост.

Эдуард поднял руку, и публика постепенно смолкла. Король начал приветственную речь, слова лились легко и непринужденно, нисколько не выдавая его чувств.

Затем пришел черед Элизабет. Величественно выпрямившись, она приняла из рук архиепископа Йоркского тонкой работы ковчежец на золотой цепи и сошла по ступеням. Стоявший внизу рыцарь преклонил колено. Грянула музыка, и королева остановилась. Ветер развевал покрывало на ее высоком головном уборе, ласкал щеки.

Рыцаря окружили дамы из свиты королевы и сняли с него шлем, обнажив голову с прилипшими мокрыми прядями. С утомленного сухощавого лица на Элизабет смотрели печальные синие глаза.

Королева замерла. Что-то случилось с нею в этот миг. В глазах Филипа не было укора – лишь тоска и нежность. С того часа, когда она сделала свой первый шаг к короне, они никогда не стояли так близко друг к другу. Элизабет либо избегала его, либо она беседовала с ним в присутствии многочисленных свидетелей, держась на приличествующем расстоянии.

«Пресвятая Дева Мария, что со мной?» Усилием воли она заставила себя сделать шаг и надеть на кольчугу Филипа сверкающий ковчежец.

– Ты достоин сей награды, сэр рыцарь! – громко произнесла она и, помедлив немного, добавила: – Поистине ты заслужил ее. Так пусть же святыня хранит тебя от всех напастей

Рыцарь молча склонился и поцеловал руку королевы. Она же, не промолвив ни слова, повернулась и стала торопливо подниматься в свою ложу.

Опустившись в кресло, она весело и беззаботно улыбнулась королю. Элизабет вновь владела собой. В конце концов, ее чело венчает корона Англии, а Филип всего лишь один из ее подданных.

Вокруг кипела толпа. Когда королева заняла свое место подле Эдуарда, ее встретил испытующий взгляд. Но Элизабет держалась беспечно, пожалуй, даже чересчур беспечно.

«Если король заметил мое замешательство, он найдет способ погубить Филипа», – напряженно улыбаясь, неотступно думала она.

И весь остаток дня, пока продолжались торжества, и позднее, на пиру, когда Филип как победитель восседал за одним столом с коронованными особами, Элизабет ощущала невыносимое напряжение и все время внушала себе, что ее и Майсгрейва ничто более не связывает.

Однако поздно ночью, когда король уснул, обхватив плечи жены нежным и властным жестом, она вдруг беззвучно расплакалась. Слезы лились и лились, но облегчения не было, ибо она бесконечно устала от постоянной лжи и притворства, от того, что жизнь ее одинока, пуста и нет в ней места радости.

3.

Весна началась скверно. Дождь, туман, потом опять дождь. Дороги совсем раскисли, и король, решивший было отправиться в Лондон, вынужден был отложить отъезд.

А дождь не переставал. Утихая к вечеру, он начинал шуметь ночью, а затем весь день моросило до новых сумерек. Узкие и кривые улочки Йорка были затоплены, по ним можно было пробраться лишь на ходулях. Утки и гуси, оживленно переговариваясь, плавали по этим новым каналам, а бездомным и нищим надолго пришлось забыть, что такое сухая постель и одежда. Над потемневшим от влаги городом, под низким свинцовым небом глухо звучали колокола церквей и соборов.

В старом замке Йорков было промозгло и неуютно. Не спасали и беспрерывно топившиеся камины. Праздники закончились, и под сумрачными сводами дворца воцарилась тоскливая тишина. Придворные скучали, собираясь небольшими группами у огня: они зевали, пересказывали сны и всем надоевшие истории. Король был озабочен дурными вестями, которые то и дело доставляли захлестанные грязью гонцы, и почти каждый вечер задерживался в совете. Элизабет большей частью была предоставлена самой себе и проводила время в молитвах.

В этот вечер она, как обычно, удалилась в свою молельню и, преклонив колени перед резным аналоем, долго молилась, опершись на него и склонив лицо на скрещенные пальцы рук. Ее высоко поднятые волосы покрывала легкая белая вуаль, и лишь у висков виднелись уложенные вдоль щек пышные золотые пряди. Платье из темного бархата закрывало шею до самого подбородка, а на указательном пальце левой руки мягко светился крупный алмаз желтоватой воды. Прекрасные темные глаза королевы были опущены, а губы беззвучно шевелились.

Наконец она легко вздохнула и обвела взглядом молельню. На выбеленных известью, пропахших сыростью стенах не было ничего, кроме большого темного распятия. Королева долго вглядывалась в тонкое скорбное лицо Спасителя, обрамленное терновым венцом.

– Господи Иисусе! – внезапно торопливо сказала она. – Дай мне силы устоять перед искушением!

Голос отдался эхом под высоким сводом. Элизабет вздрогнула и оглянулась. Потом дважды осенила себя крестным знамением – широко, всей ладонью – и вышла.

В коридоре двое пажей, дожидаясь ее, играли в кости. Но, едва зашуршало платье королевы, оба вскочили. Один набросил ей на плечи накидку из черно-бурых лис – по коридорам замка гулял пронизывающий ветер, другой, выхватив из подставки в стене факел, пошел впереди, освещая путь ее величеству. Колеблемое сквозняком пламя отбрасывало на темные стены причудливые тени.

Королева пожелала видеть дочь.

Маленькой принцессе были отведены самые уютные комнаты в замке. Ни смрада, ни копоти, полы устланы коврами, жарко натоплены камины, в воздухе витают ароматы восточных благовоний.

Едва Элизабет вошла, несколько придворных дам поднялись ей навстречу. Сделав им знак, чтобы они оставались на местах, королева приблизилась к ложу дочери. Это было монументальное сооружение на подиуме, куда вели пять ступеней. С потолка тяжелыми складками свисал парчовый балдахин, поддерживаемый вырезанными из черного дерева фигурами геральдических животных. Между ними, в золоченой колыбели, среди атласа и кружев виднелось крошечное, еще сморщенное личико принцессы.

Королева склонилась, отвела ажурную кисею полога:

– Как она сосала? Не капризничала ли?

Полногрудая кормилица всплеснула руками:

– О нет, ваше величество, как можно! У принцессы отменный аппетит.

Поправляя оборки в колыбели, королева разглядывала крошечное личико дочери.

«До чего же похожа на Эдуарда», – с неожиданной для себя горечью подумала она.

Элизабет редко бывала здесь. Соблюдение этикета, все эти торжественные приемы, аудиенции и празднества и даже сама мысль, что за девочкой прекрасный уход, удерживали ее в отдалении.

И действительно, когда она заходила к ней, то буквально не знала, куда себя деть. Все эти няньки и прислужницы, хлопочущие вокруг, снующие туда-сюда со стопками белья пажи стояли ближе к принцессе, нежели ее царственная мать. Элизабет брала малютку на руки, и ей казалось, что она видит в глазах окружающих некоторый испуг и ревность. Этот ребенок принадлежал им, они отдавали ему свою энергию, и приход нарядной холодной женщины тревожил и пугал их.

Иное дело – двое ее сыновей от первого брака. Она сама нянчилась с ними: пеленала, кормила и купала их и, может, поэтому испытывала к ним куда больше материнских чувств. И сейчас тоска по мальчикам не давала ей покоя. Они хотя и жили в Йорке, но отведенный им особняк находился на другом конце города, и, если она начинала чересчур часто туда наведываться, Эдуард ясно давал ей понять, что недоволен этим.