Французский поцелуй

Мильо беспомощно повернулся к Крис.

— Признаю, что ошибся в Транге, как ошибся в Пол Поте. Как вы правильно заметили, я увлекся философией, но просчитался с психологией. Я недооценил их личности. По правде говоря, я и теперь их не понимаю.

— По-видимому, — объяснил Крис его высказывание Сутан, — он хочет сказать, что Транг не усвоил его уроков. Очень скоро он снова перекинулся к Волшебнику и с тех пор тайно работает на него. Транг получал заказы на убийства от него, а не от твоего отца.

— Верно, — немедленно подтвердил Мильо. — Я поручил Трангу только купить Преддверие Ночи у Терри Хэя, вот и все. Но Терри продал мне подделку, надеясь, что я не замечу этого. И он был прав. Но он не знал, что на меня работает Транг, и что я именно его пошлю для совершения сделки. Транг — один из немногих людей, которые видели подлинный кинжал, и он должен был рассмотреть его хорошенько, прежде чем отдать запрошенные Терри алмазы. Естественно, он сразу увидел подделку, а то, что произошло потом, вытекало из этого.

— Сейчас становится ясно, — сказал Крис, — что Транг уже до этого получил от Волшебника приказ убить Терри. Ну а попытку Терри всучить ему подделку он использовал как благовидный предлог для убийства. Так он и объяснил потом твоему отцу, не давая даже намека на то, как все произошло в действительности. Сутан повернулась к М. Вогезу. — Это правда? Он печально кивнул. — По-видимому, так все и было.

— Но почему ты исчез, изменил имя и жил так, будто я не существую?

М. Вогез бросил быстрый взгляд в сторону Морфеи, потом отвернулся к окну.

— Отец?

Он пошевелился, будто просыпаясь от тревожного сна.

— На это, боюсь, я не могу дать удовлетворительного объяснения.

В комнате воцарилось молчание. Крис смотрел то на отца, то на дочь, а затем его взгляд остановился на Морфее. Она стояла совершенно неподвижно, глаза ее не смотрели ни на Мильо, ни на Сутан, а, скорее, в пространство между ними. Казалось, она унеслась мыслью далеко-далеко, столкнувшись с мерзкой реальностью жизни.

Сутан сделала шаг по направлению к согбенной фигуре у окна. — И ты серьезно думаешь, что я удовлетворюсь таким объяснением? Что я брошусь к тебе в объятия, покрою поцелуями твое лицо и воскликну: «Папочка, я тебя прощаю»?

Его губы покривились в невеселой улыбке, но, когда он увидел выражение ее лица, улыбка погасла, и он поднес руку ко рту и откашлялся. Этот жест был явно неадекватен для того, чтобы скрыть ужас, который он испытывал перед ней.

Но Сутан в ее смятенном состоянии духа, казалось, не замечает своей власти над ним.

— Крис, — промолвила она, — я хочу уйти отсюда поскорее.

— Не сказал бы, что это прекрасная мысль. — И, когда она повернулась к нему, полная гнева и шокированная его легкомысленным тоном, поспешно прибавил:

— Связи мосье Вогеза с Трангом, хоть и весьма хрупкие в настоящий момент, тем не менее, могут помочь нам заманить Транга в ловушку и через него выйти на Волшебника. — Он украдкой посмотрел на нее. — Понимая твое теперешнее эмоциональное состояние, я бы все-таки попросил тебя остаться.

Пересилив себя, она кивнула.

— Но находиться с ним в одной комнате я не могу.

— Пойдем, дорогая, — сказала Морфея, беря ее за руку. — Я тебя устрою с удобствами.

М. Вогез собирался протестовать, но, заметив взгляд, которым его одарила Морфея, передумал. Его рука, которую он было протянул умоляюще или предостерегающе, бессильно повисла.

Когда Морфея с Сутан вышли за дверь, он промолвил с великой грустью, по-видимому, подумав по-французски и переведя свою мысль на английский:

— Она разрушила мое сердце.

Бросив на него иронический взгляд, Крис прокомментировал:

— Ее вина, мосье Вогез, здесь минимальна. Процесс разрушения идет давно, и, по-видимому, необратим.

* * *

Мун взбежал по ступенькам, не обращая на боль в боку, и впереди нее вбежал в вестибюль. Он повернулся, чтобы захлопнуть дверь у нее перед носом, но она уже была рядом с ним. Мун теперь и сам не знал, почему он хотел оставить ее за дверью: потому ли, что все еще не доверял ей или потому, что не хотел подвергать ее опасности?

Он приложил палец к губам, призывая к молчанию, а другой рукой сделал жест, прося остаться у двери и не ходить дальше. Они были в скудно освещенном холле. Хрустальная ваза с веточками форсайтии и кизила, этих знаменосцев весны, стояла на комоде в стиле Людовика XIV, делая его похожим на свадебный пирог. На фламандском гобелене, закрывающем всю стену налево, была изображена сцена охоты: черные оскалившиеся псы обступили со всех сторон окровавленного загнанного оленя.

Прямо перед ними была лестница на второй этаж, сделанная из полированного дуба. На верху горел свет, и там стоял человек, выделяясь четким силуэтом на фоне освещенного холла второго этажа.

— Ма Варада?

Голос Волшебника вызвал мириады образов и ситуаций из далекого прошлого. Мун встряхнул головой, отгоняя их.

— Да? — Чего больше было в ее голосе: вызова или покорности?

— Подымайся сюда.

Она посмотрела на Муна и беззвучно произнесла одно слово:

— Карма.

Мун двинулся к лестнице через холл, перешагивая удлиненные тени, которые, казалось, шли навстречу ему сверху, из света.

На верху лестницы стоял человек, лицо которого было ему незнакомо. В руке его был пистолет системы «Беретта».

— Привет, Мун, — сказал Волшебник. — Я тебя увидел, когда ты выходил из машины. — За его спиной на стене висел портрет полного человека в пурпурной мантии: король или принц, розовощекий и самодовольный.

— Что случилось с твоим лицом? — спросил Мун, хотя уже и сам догадался, что.

Волшебник стволом беретты указал направление, в котором Муну надлежало следовать, и тот пошел мимо портрета упитанного представителя королевского рода прямо в комнату с ярко выкрашенными стенами. На мраморной каминной доске громко тикали большие часы в футляре из резного красного дерева. Два овальных окна, как два всевидящих ока, выглядывали на узкую улочку и, за ней, на воинственные статуи площади Трокадеро.

На старинном резном комоде с выдвижными ящиками стоял в открытом виде вполне современный чемодан с брюками и рубашками, сложенными стопкой. Одежда Волшебника. Куда он, интересно, собрался?

— Я умер, — объяснил Волшебник, — а потом родился снова в другом обличье. Возродиться очень просто, если знаком с нужными людьми, обладающими неограниченной властью и такими же неограниченными денежными ресурсами.

— ЦРУ?

— Великий Боже, нет, — отмахнулся Волшебник. — Родное Управление сейчас находится в руках группы засранцев, которые не понимают разницы между деньгами и влиянием. Оно так изменилось с тех времен, когда я там работал. Давно это было, Мун, ох давно!

Мун подумал, что хирурги снабдили Вергилия идеальным лицом: за его неподвижными чертами так легко прятать мысли. Оно у него было словно из каучука и подчинялось не эмоциям, а командам.

— Я запечатлел прощальный поцелуй на узком лобике родного Управления в 1972 году. Боже, как это было здорово! Как будто после четырехлетнего запора я наконец-то облегчился.

— И куда же ты после этого подался? — Мун смотрел мимо дула беретты и видел джунгли, камни Ангкора, бога Вишну, созидающего и разрушающего.

— Чтобы узнать это ты и пришел сюда, дорогой мой Мун? Не верю я, что ты настолько глуп.

— Источник смерти не пистолет, а человек. Волшебник с его новым, каучуковым лицом неотрывно следил за ним глазами.

— По правде сказать, поначалу я любил ЦРУ. Но только потому, что был наивен. Я считал их воплощением техасских удальцов, у которых за плечами богатая история, полная проявлений выдержки и мужества. Тогда я думал, что Управление делает уникальную и очень важную работу. Я знал о Бюро Стратегических Служб, о замечательных подвигах, совершенных американцами в годы Второй мировой войны.

Слушая Волшебника, Мун должен был постоянно напоминать себе, как опасен этот человек, что он сделал с Терри. Очень уж обманчива была его внешность. Такое благодушное лицо. Когда он улыбался, создавалось впечатление, что этот человек мухи не обидит. И, надо ему отдать должное, он обладал всеми качествами, особо ценимыми в Азии. Это сбалансированный, полностью контролирующий свою энергию человек. Мун подумал, глядя на него, что он, пожалуй, сейчас еще больше обазиатился, чем тогда, когда они с ним воевали во Вьетнаме.

— Но я ошибался. Точно так же я ошибался, веря, что нас послали во Вьетнам не зря. Там я понял, что войну ведут не генералы, и даже не Объединенный Комитет Начальников Штабов. Вьетнамская война была президентским детищем. А Никсон с Киссинджером чихать хотели и на народ, и на Конгресс, и даже на их собственный Кабинет министров.

Как будто побывал где-то и выведал тайну жизни, подумал Мун. Уже не озабочен, как другие пришельцы с Запада, насчет того, зачем они здесь.

— И не то, чтобы я осуждал их за это. О чем теперь конгрессмены пекутся, кроме, как о том, чтобы набить карманы? Они проводят законопроект о реформе налоговой системы и добавляют к нему параграф, в соответствии с которым они сами получают прибавку к жалованию. Сенаторы и конгрессмены постоянно жалуются, что от них скрывают наиболее секретные операции ЦРУ, но стоит их только просветить на этот счет, как они, топча друг дружку, бросаются раскрывать эти секреты перед представителями средств массовой информации. Политическое влияние теперь измеряется голливудскими киловаттами: кто сколько времени в неделю продержался на экране телевизоров... Ты понимаешь, о чем я говорю, дорогой Мун, или это все слишком сложно для твоих азиатских мозгов?

На это Мун ответил:

— Я вижу тебя таким, какой ты есть. Твое новое лицо не может скрыть тебя от меня.

— Я есть будущее Америки, — заявил Волшебник, — только я достаточно умен, чтобы пытаться остановить ее самоедство. Уже много лет японцы перекупают контрольные пакеты акций наших крупнейших предприятий. А теперь еще и начали скупать у нас недвижимость. Америку распродают по частям, а на наше правительство нашел столбняк. Президент упивается своей властью и тайными сделками, а Конгресс насилует налогоплательщиков.

Тут Мун заметил новую черту, появившуюся в характере Волшебника: теперь он не боялся смерти по другой причине, чем тогда, во Вьетнаме, когда он просто считал себя непотопляемым. Теперь он не боялся смерти потому, что понял, что жизнь и смерть переплетены друг с другом, что смерть не конец, а, наоборот, начало.

— Я ушел из ЦРУ, потому что у него на заднице висели кровожадные псы из средств массовой информации, которые не отличат оперативной инициативы от банки голландского пива. — Он разглагольствовал, привалившись боком к камину. Мун видел, что он был необычайно доволен собой. Более самодовольного выражения лица у Волшебника он никогда не видел.

— С тех пор, как я стал, так сказать, независимым, я сам принимаю решения. У меня все еще есть босс, но я работаю по собственной программе. У него может быть на уме одно, а у меня — другое. Он не такой осел, как все они там, но все же я не думаю, что он бы одобрил то, чем я занялся. Как и все остальные в ЦРУ, он невольник собственной власти.

— И кто же он? — В смысле, кто кого дурачит? Ты не можешь иметь независимость и босса одновременно.

Волшебник осклабился.

— Это тебе бы хотелось знать, держу пари. Да и вообще, дорогой Мун, тебе бы хотелось получить ответы на многие вопросы, касающиеся моих тайн. Ты ведь ошивался в Шане, не так ли? Ну и как, удалось тебе раскопать что-нибудь? Наверно, нет. Иначе бы ты не приперся сюда. Тебе бы, например, хотелось знать, кто продал вас с Терри: Адмирал Джумбо или Генерал Киу? Но, должен тебе сказать, что ты обращаешься не по адресу. Я не делюсь информацией, особенно с кхмером, который спит и видит, как бы уничтожить меня.

— По твоему приказу убит Терри, — сказал Мун. — Убивая тебя, я бы, наверное, почувствовал глубокое удовлетворение.

— Вот как? — удивился Волшебник. — Только не говори мне, что тобою движет чувство справедливости. Ты ведь у Терри Хэя работал овчаркой, как Транг — у меня. Единственная разница между вами состоит в том, что Транг знает свое место.

— Ты просто глупец, если действительно так думаешь.

— Тяф! Тяф!

— Терри был мой друг. Мой единственный друг. Волшебник повернул пистолет дулом к себе, положил на ладонь левой руки и протянул Муну. — Хорошо. Если ты серьезно настроился на месть, иди сюда и убей меня.

Мун не пошевелился. Его в эту западню не заманишь. Волшебник и во время войны был большим мастером приближаться к врагу вроде как с пустыми руками. Ощущение своей неуязвимости сродни жадности, а жадность ведет к беспечности. А беспечный человек на войне — кандидат в покойники.

— Вы с Терри были правы, связав свою судьбу с Шаном, — сказал Волшебник. — Там неиссякающий источник всего: денег, власти, жизни и смерти. Но знаешь ли ты, мой дорогой Мун, сколько людей погибли там в горах, не сумев отличить одно от другого? — Он засмеялся. Пистолет все еще лежал на его ладони, как кусок мяса в крысоловке. Мун не смотрел на него.

— Ты хитрая бестия, — не мог не признать Волшебник. — И службу знаешь. Даже Терри бы здесь купился.

— Твоя ненависть выдает тебя с головой, — сказал Мун. — В конце концов, она тебя же и уничтожит. Сожжет тебя изнутри, как избыток чувственных наслаждений.

Волшебник опять рассмеялся.

— Здорово у тебя получаются буддийские проповеди, дорогой мой Мун, убийца со стажем!

— Война вынуждает людей совершать всякое.

— Хреновина!

— Разве? Ты ведь более, чем кто-либо, знаешь, что война может сделать с человеком. Смерть — ничто, по сравнению с ужасами, которые помнишь, психическими аномалиями у переживших войну.

— Короче!

— Ты помнишь девочку, которая плакала так жалобно? — напомнил ему Мун. — Она была такая беспомощная, такая жалкая. С вьетконговской гранатой, привязанной у нее подмышкой. Что ты запомнил из этого эпизода, интересно мне знать: ее плач или грохот взрыва, когда ты выстрелил в нее, взорвав гранату? Лично я помню и то, и другое, да с такой ясностью, будто это все случилось только вчера.

— Заткнись! — закричал Волшебник, перехватывая пистолет в правую руку и целясь в Муна. — Я пристрелю тебя, как собаку!

— Не вижу причин, которые тебе бы помешали в этом, — спокойно промолвил Мун. — Я представляю для тебя не меньшую угрозу, чем в свое время Терри Хэй.

— Чепуху ты говоришь! — Впервые за время всего разговора на его лице появилось подобие эмоции. — Терри был единственным человеком, которому я доверял. Он знал все о моих делах.

— И это в конце концов привело к осложнениям?

Волшебник кивнул.

— Он был таким же свободомыслящим индивидуумом, как и я сам. Когда мы с ним сшиблись, то переплелись рогами, как два лося. А когда расцепились, было обоим больно.

— Расцепились? Это как?

— Ты что, хочешь сказать, что он тебе об этом не рассказывал? Это меня удивляет, по меньшей мере. Именно так закончилась его эскапада, когда он захватил трубопровод, который мы получили от мосье Вогеза во время войны.

— Рандеву в Ангкоре. Красные Кхмеры.

— М-м-м. Трубопровод был утешительным призом Терри, когда мы с ним расстались.

— То есть, когда он порвал с вашим совместным предприятием?

— Да. Он угрожал нам, что выдаст нас всех, если мы его не отпустим. Что можно было поделать? Он дал нам копию своего дневника, где было все: имена, адреса, когда какой материал был получен и куда переправлен. Сказал, что оригинал надежно запрятан. Ну, тогда они сказали, мол, хрен с ним, пусть убирается.

— Они, а не ты?

— Я тоже сказал, — Волшебник улыбнулся. — Но только сказал. Фактически, я с него никогда не спускал глаз. Держал его на прицеле, как кабана, ожидая, когда он подрастет и нагуляет жира, прежде чем его можно будет свалить.

— Ты хочешь сказать, когда он усовершенствует работу трубопровода?

— Что он и сделал с твоей помощью. — Мун подумал, что Волшебник, наверно, устал держать беретту в вытянутой руке, но счел за благо не рисковать. — Единственное, что я не учел, так это то, что у вас появились какие-то оригинальные идеи сбыта героина. Кстати, кому вы его перепродавали?

Мун отметил про себя, что Волшебник не знает того, что знает Генерал Киу. Это очень интересно. Значит ли этот факт, что Генерал Киу не соврал ему, говоря, что он никому не говорил, что знает, что Мун с Терри делают с зельем? Вслух он сказал:

— Никому из тех, кого ты знаешь.

— Но куда он вообще делся? Его ведь было так много. Не могла такая масса опиума пройти мимо меня.

— Действительно странно. Какая-то головоломка.

Глаза Волшебника от усиленной умственной работы стали похожи на две капли свечного воска на полированной поверхности стола.

— Отдаю тебе должное, ты упорный сукин сын. А в прошлом был неплохим солдатом.

Эти слова прозвучали для Муна, как эпитафия. Теперь он смотрел не столько на восковое лицо Волшебника, которое ничего сказать не могло, а на его указательный палец, начавший нажимать на курок беретты.

Звук выстрела, раздавшийся в глубине дома, заставил Муна вздрогнуть.

— Не прядай, — буркнул Волшебник, будто осаживая норовистую лошадь. Потом улыбнулся. — Ты что, думал, что Ма Варада придет к тебе на помощь? Или ты, может, думал, что я здесь в доме один? Как я тебе уже говорил, я увидал вас из окошка. Мосье Логрази, мой связной с некоей весьма деловой организацией, освободил меня от Ма Варады. Навсегда. Она тоже была слишком свободомыслящей. Поначалу я рассматривал это как положительное качество, но потом, как ты сам понимаешь, ее свободомыслие стало меня несколько нервировать. Когда слишком часто начинаешь о чем-то задумываться, невольно хочется вернуться в статус кво, не так ли? Последнее время Ма Варада стала слишком беспокойной. Такой конец, пожалуй, лучше даже для нее самой. — Говоря это, Волшебник всматривался в лицо Муна, ища в нем знаков того, что словесные шпильки попадают в нервные центры или, во всяком случае, протыкают кожу.

Мыслями Мун был опять в Сикайне, куда они с Ма Варадой мечтали вернуться. Он думал о раскрашенных ступах храмов, о постепенном уходе желаний, что является необходимой предпосылкой для достижения нирваны. Он думал о жизни, полной размышлений о высоком, полной трудов во благо людей, о лице Будды, появляющемся сквозь дымку благовоний.

Если все это недостижимо, значит, так и надо. Карма. Его желание вернуться к новой/старой жизни тоже может рассматриваться как деструктивное, если оно подчиняет себе все его действия.

— До сего момента, — признался он, — я не был уверен, лжет ли мне она или говорит правду.

С чувством глубокого удовлетворения он отметил вспышку гнева на лице Волшебника, который, по его же собственным словам, не любил делиться секретами с кем бы то ни было.

— Это не важно. Через мгновение это все потеряет для тебя всякое значение.

Чувствуя, что приближается его смертный час, Мун промолвил:

— Ты мне оказываешь услугу. Это, возможно, единственное доброе дело, которое ты совершишь в своей жизни. В моем следующем воплощении я постараюсь искупить грехи, совершенные мной в этом, делая только добро.

Волшебник нахмурился. Но не от его слов, как Мун сначала было подумал. Его внимание переключилось на открытую дверь.

На пороге стояла Ма Варада, в руке ее — беретта, как и у Волшебника.

— Опусти пистолет, — сказала она, — или я тебя убью.

— М. Логрази?

— Он был глуп и неповоротлив, — объяснила Ма Варада. — Я сначала вышибла из него дух, а потом открыла ему рот и пустила пулю в его куриные мозги через мягкое небо, как ты меня сам учил.

Волшебник кивнул.

— Ма Варада?

— Да?

Он выстрелил не только не целясь, но даже, вроде, не поворачивая дула в ее направлении. Глаза Ма Варады широко открылись и она опрокинулась назад, ударившись головой о противоположную стену коридора. Кровавая роза расцвела у нее на груди, напротив того места, где только что билось ее сердце.

— Вот так-то! — прокомментировал Волшебник.

Мун уже начал атакующее движение. Должно быть, Волшебник заметил это краем глаза, потому что он тоже попытался повернуться к нему. Но не успел. Закусив губу, превозмогая боль в собственном боку, Мун пнул Волшебника ногой в пах и, когда тот упал на колени, корчась от боли, сильно ударил ребром ладони по шее, полностью нарушив функции нервного узла, расположенного там. Волшебник тяжело плюхнулся на бок, временно обездвиженный.

Мун подхватил его беретту, перевернул обмякшее тело Волшебника на спину и загнал ствол пистолета прямо в разинутый рот, на всю длину ствола. Оставалось только нажать на курок.

Как часто он думал об этом моменте, можно сказать, даже мечтал о нем. И в его мечтах всегда фигурировал и Терри, всю жизнь балансировавший между силами добра и зла, между Хануманом и Раваной. Сейчас он, Мун, мог восстановить пошатнувшееся равновесие, нажав курок. Но после его короткой остановки в Сикайне он почувствовал, что не в силах принять на себя такое решение. Это дело богов, а не людей, — уравновешивать чашки весов.

Вернее, он мог помочь чашкам уравновеситься только мысленно, да еще через добрые дела, которые совершит. Но не убийством злодея. Убийства Мун уже был не в состоянии совершить. Будда был прав. Нет такой вещи, как душа человека, если понимать ее как нечто станичное, постоянное. Если она и существует, то только в вечном изменении. Так учили Муна в монастырской школе в Сикайне, и так он чувствовал сейчас с необычайной ясностью.

Новый Мун поднялся из пепла старого. У него не было желания убивать. Более того, он не видел в этом необходимости.

Его рука, сжимающая рукоятку беретты, разжалась. Он встал, а она так и осталась вытарчивать из разинутого рта Волшебника, как странная металлическая руна или стигмата.

Он вышел в коридор и остановился у обрызганной кровью стены, склонился над Ма Варадой, чтобы удостовериться, действительно ли она мертва, как о том говорил ему его инстинкт. Его пальцы притронулись к ее щеке, к ее губам, к ее векам. Ресницы ее были мокры от слез.

Вспомнив, как она висела вверх ногами на кресте в лагере Генерала Киу, он задумался на мгновение о качестве ее жизни, о природе ее воскрешения. Затем он быстро вернулся в комнату, заглянул в чемодан, пытаясь разгадать, куда Волшебник собирается ехать. Посмотрел на билеты, кивнул головой своим мыслям. Какие здесь могли быть сомнения? Внимательно оглядел весь дом, ища следов Леса Мечей. Ничего не нашел. Возвратившись к чемодану, опять посмотрел на билеты. А через мгновение он уже ничего не видел в этой комнате.

Он слышал пение молитв, звоны медных гонгов, сзывающих на молитву. И он тоже решил помолиться. Но за себя или за Волшебника он молился, — этого Мун не знал.

* * *

Диана открыла глаза и ее взору открылась смерть. Значит, вот она какая, притаившаяся у твоего изголовья, когда приходит кончина и вечность готова поглотить тебя? Она молилась Богу, чтобы он отвратил смерть, и Бог услышал ее молитву.

Она сделала мучительный вдох, от которого все ее тело содрогнулось, и поняла, что живет. Она попыталась пошевелиться и вскрикнула. Боль буквально ослепила ее. Она слышала, как колотится ее сердце, как легкие сжимаются и разжимаются с такими хрипами, словно нагнетают в организм не воздух, а рок-н-рольные ритмы.

Она взглянула на свое тело и вокруг него. Везде было столько крови, что она чуть было опять не потеряла сознание, но поборола слабость: если она сейчас уснет, то, возможно, не проснется никогда.

Сознание прояснилось и она попыталась думать логически: «В меня стреляли и я ранена. Насколько серьезно? Я умираю? Как мне спастись?»

Диана закрыла глаза и сделала глубокий вдох. — Это мне не поможет, — подумала она. Холодные щупальца паники уже снова превращали ее разум в первозданный хаос, неспособный к логическому мышлению. Это не Путь, о котором ей говорил ее сэнсей.

Она открыла глаза и оглядела комнату. Прежде всего она увидела кровать, подпорченное плесенью покрывало, все залитое кровью — ее кровью. О Боже!

Еще один мучительный, конвульсивный вдох.

Рядом с кроватью ночной столик. А на нем металлическая лампа, пепельница, черный телефон.

Телефон!

Теперь только до него добраться. Она попыталась подняться и обнаружила, что не может даже пошевелиться. Сердце мучительно вздрогнуло при мысли: Парализована! Она заплакала, чувствуя, как горячие слезы бегут по щекам, падают на окровавленный ковер на полу.

Когда буря в ее сердце утихла, она подумала: «Ты же еще ничего не знаешь! Прекрати морочить себе голову понапрасну и постарайся добраться до телефона, черт бы его подрал!»

Она оттолкнулась рукой от стены, шершавой от засохшей крови, плюхнулась лицом в ковер, поползла на животе, как змея.

Сердце бешено колотилось, воздух, казалось, обжигал ее измученные легкие. Каждый вдох пронзал все внутренности, как раскаленными вилами. Упираясь локтями в ковер, превозмогая жуткую боль, она преодолевала пядь за пядью. Скрипела зубами и ползла, пока боль не пригвоздила ее к полу, пронзив насквозь.

Она лежала лицом вниз, тяжело дыша. Все мерцало и переливалось перед ее глазами и на какой-то момент ей показалась, что она опять вырубилась. Возможно, ветерок от кондиционера оживил ее, а, может, она и не теряла сознания на сей раз, но только она вдруг почувствовала, что надо двигаться вперед. Надо, но невозможно. Боль была просто чудовищная, и она не могла сдвинуться ни на дюйм.

Тогда, положив голову на вытянутую руку, она исхитрилась поглядеть назад и увидела свои ноги, лежащие, будто мертвые, одна на другой, зацепившись за бронзовую основу торшера. И тогда она закричала от злости и от отчаяния, потому что до этого момента она не знала, как унизительно все это выглядит со стороны.

На какое-то мгновение она утратила всякую силу воли. Это было слишком ужасно: шок, дикая боль и ее кровь повсюду. Кровь была везде, куда бы она ни посмотрела, и ползла она по собственной крови.

Сердце ее так колотилось, что она чувствовала, что оно вот-вот разорвется. Еще сердечного приступа сейчас не хватает, в довершение всех бед: трах! — и нет ваших. Очень даже просто. И все исчезнет.

Но ведь не исчезает! — напомнила она себе. Я здесь! И я живу!

Она снова стала собираться с силами для следующего мучительного рывка к заветному телефону. Она дотянулась до своих ничего не чувствующих ног и со стоном оторвала сначала одну, а потом и другую от основания торшера. Затем, извиваясь всем телом, она двинулась вперед, работая изо всех сил локтями, выжимая из-под век невольные слезы боли. Она разговаривала сама с собой, даже напевала себе колыбельные песенки, запомненные с детства, пытаясь подбодрить себя, внушая себе, что с ней все в порядке, она в безопасности и ей хорошо. Думала о Сиве, представляла себе, как он поцелует ее и попросит стать его женой. А потом они пройдут между рядов церковных скамеек к алтарю и произнесут свои обеты. Интересно, что женщина чувствует, когда в ней зарождается новая жизнь, когда округляется живот, в котором начинает оформляться дитя — ее дитя!.. Наконец она уткнулась лбом в ножку ночного столика и, протянув руку, дернула на себя телефонный провод. Набрала 911.

— Сержант полиции Диана Минг. В меня стреляли и я тяжело ранена. — Затем она дала адрес ее гостиницы и номер домашнего телефона капитана Кляйна.

После этого она все-таки вырубилась, потому что, открыв глаза, она увидела, что лежит на носилках, а над ней склонилось озабоченное лицо Джо Кляйна.

— Диана, ты меня слышишь?

Она кивнула головой, сморщившись от боли.

— Кто в тебя стрелял? Ты видела его лицо? Она все время ощущала какую-то суету вокруг носилок, на которых лежала, но все это происходило за пределами диапазона ее зрения. Потом она вдруг почувствовала, что не может пошевелить головой.

— Это врачи тебя обездвижили, — объяснил Кляйн, увидев ужас на ее еще более побледневшем лице. — Так, на всякий случай.

— Насколько все скверно? — спросила она, вспомнив, что примерно этот же вопрос задал Сив, придя в себя после того, как на него было совершено нападение на крыше в Чайна-Тауне.

— Пока еще рано судить, — ответил Кляйн. — Диана, ты знаешь, кто это был?

— Да. — А про себя подумала, что необходимо немедленно связаться с Сивом.

— Так кто же это?

— Капитан, мне нужен телефон. — Тут она почувствовала, что ее куда-то покатили.

— Потом. Сейчас тебя отвезут в больницу.

Ее катили к дверям, и она могла лишь умолять его взглядом. — Капитан, это дело жизни и смерти! — Ей надо немедленно сообщить Сиву, что случилось, но, главное, дать ему имя и адрес человека, которому Рид Паркес собирался позвонить: ей сообщили это из службы связи, когда она была в своем офисе в последний раз. Из-за того подонка погиб Брэд Вульф, а за ним и Чарли Карнов и Рэнди Брукс. Ей повезло немного больше.

Джо Кляйн смотрел на нее во все глаза. Она подумала, что ее шеф, наверно, возмущается, почему она не может сказать это ему. Наконец, он кивнул. — Я распоряжусь, чтобы принесли переносной телефон из моей машины. Ты сможешь переговорить с кем тебе надо по пути.

Откуда-то спереди раздался голос, очевидно, одного из санитаров скорой помощи.

— Доктор не раз...

— Пошел он куда подальше, этот доктор, — отрезал Кляйн. — Вы слышали, что она сказала. Требования моих людей должны выполняться в первую очередь, а требования докторов — потом.

* * *

Транг нашел Волшебника все в том же положении, в котором его оставил Мун: ручка пистолета все еще кляпом торчала изо рта. Он освободил руки от ноши, опустился на колени рядом с Волшебником и осторожно извлек у него изо рта пистолет. Затем он приложил руку к шее, нащупал пальцем сонную артерию и, посчитав количество ударов в минуту, прижал всю ладонь к шее, чтобы ощутить течение крови в промежутке от начала ладони до кончика пальца.

Часы на камине отсчитывали минуты, когда Транг, склонившись над распростертым телом шефа, подключал к нему целительную энергию пентиак-силат.