Французский поцелуй

На туалетном столике стояла коробка с бумажными салфетками, ночной крем «Ойл оф Юлэй», маленький пузырек со снотворным, две книжки в мягких переплетах, одна из которых оказалась детективом, другая — «Под сенью девушек в цветух» М. Пруста, второй том его «В поисках утраченного времени». Ящик в другом туалетном столике оказался пустым. Но, характерно, пыли в нем не было.

В чудовищных размеров ванной комнате стоял шкафчик с медикаментами, содержащий обычный набор пузырьков, коробочек и флакончиков. Еще два пузырька со снотворным: один с бензедрином, другой — с валиумом. Ничего необычного. Мыло фирмы «Касвелл — Массей» на краю ванны. Она принюхалась: жасмин.

Казалось бы, подумала она, что может быть проще: случайно наткнуться на флакон мужского одеколона или, скажем, на суспензорий для мошонки во время занятий спортом. Ан нет! Тем не менее, она чувствовала, что Брэд Вульф был на верном пути. Об этом же говорила стерильная пустота ящика ночного столика, явно недавно вычищенного.

С этими мыслями она вернулась в спальню, еще раз все тщательно осмотрела. Пролистала даже страницы книжек, как детектив из романа, надеясь найти какие-нибудь пометки на полях, которые могли бы послужить ключом. Ничего.

Она уже собиралась закрыть ящик ночного столика, когда ее взгляд упал на пузырек со снотворным. Не веря своим глазам, она взяла его и прочла на этикетке имя того, кому предназначались таблетки. И это было не имя Моники! Там было написано: Рид Паркес. Кто, черт побери, этот...

Тут Диана подняла голову и замерла, ожидая повторения звука, который она только что слышала. Не дождавшись, положила пузырек в карман и достала револьвер.

Она встала с кровати, на которой сидела, обошла ее вокруг и прижалась к стене напротив двери. Дверь была открыта, и за ней просматривался коридор, лестница и двери в другие комнаты.

Она быстро окинула все это взором. День был солнечный, но тяжелые портьеры были задернуты, и поэтому густые тени скрывали интерьер. Впечатление такое, что ты в лесу.

Держа револьвер перед собой в вытянутых руках, она осторожно двинулась в сторону коридора. Глаза стреляли во все стороны, пытаясь проникнуть во тьму, собравшуюся в дверях в другие комнаты и в дальних углах холла.

Уши чутко прислушивались, пытаясь уловить малейший звук. Что же это она слышала? Звук шагов? Но она точно помнила, что закрыла за собой входную дверь. Но, естественно, не запирала полицейских замков. Значит, кто-то вошел в дом, открыв дверь своим ключом?

Она тщательно осмотрела все комнаты одну за другой, все ванные. Тьма и пыль царствовали в них. Кухня, соединенная со столовой окошком, тоже была пустынной. Включился мотор холодильника, и его ворчание показалось очень громким в тишине пустого дома. Может, именно этот звук она и слышала тогда?

Огромная софа возвышалась в просторной гостиной, как каменная стена. Диана быстро заглянула за нее, держа оружие наготове. Пустота за этой стеной словно издевалась над ней.

За кухней снова начинался коридор, прерванный главными комнатами дома, и привел он ее на сей раз к небольшой библиотеке, к гимнастическому залу, видеозалу и еще одной ванной.

Не спуская глаз с коридора, Диана подкралась к входной двери. Дверь не была повреждена: ее попросту открыли. Значит, кто-то вошел в дом, когда она находилась в спальне.

Тут она увидела тень и, одновременно с этим, услыхала что-то. Диана резко развернулась в том направлении и... чуть не отстрелила голову кошке. Эта скотина мяукнула прямо в дуло револьвера, потом зевнула и потопала куда-то во тьму.

Диана вытерла пот со лба. От внезапного притока адреналина ее всю трясло. Все мышцы ее дергались и сокращались от этой ненужной энергии.

В коридоре она снова прислушалась. Затем замерла. В полутьме гимнастического зала она заметила пригнувшуюся фигуру. Улыбнувшись про себя, она тихо двинулась туда, держась наиболее затененной части коридора.

Не спуская глаз с фигуры, она подкралась поближе и, решив, что угол разворота теперь подходящий, выпрямилась:

— Ни с места! — крикнула она. — Полиция!

И бросилась в дверной проем. Искры посыпались у нее из глаз и револьвер, вылетев из рук, заскользил по отполирован ом у полу спортзала. Поняла ли она тогда, что врезалась в огромное зеркало, и что все это время она видела свое же отражение?

Может, и поняла, но в следующее же мгновение она провалилась во тьму, где все понятия существуют в первозданном виде.

* * *

Когда он принял решение не отдавать Лес Мечей Волшебнику? Мильо не мог точно ответить на этот вопрос, но, по-видимому, не раньше того момента, когда понял, что независимо от того, отдаст ли он реликвию или не отдаст. Волшебник все равно организует убийство Сутан. Без сомнения, постарается убрать и самого Мильо. Но не сразу. Волшебник в таких делах никогда не торопился.

Понимание того, что решение оставить Лес Мечей у себя может стоить ему собственной жизни, не остановило Мильо. Не то, чтобы он не боялся смерти. Конечно, боялся. Но еще больше он боялся совершить то, что считал смертным грехом.

Таким образом он пришел к пониманию природы его страха перед Волшебником. Это был смертный страх, вызванный ненавистью, накопившейся на его сердце. Морфея поняла это сразу. С ее помощью Мильо смог увидеть в делах Волшебника квинтэссенцию жадности и порочности пришельцев с Запада — и французов, и американцев — в Индокитае. Другими словами, он увидал в Волшебнике темную сторону своей собственной личности.

Волшебник был для него чем-то вроде зеркала, которое природа держала перед ним самим. В этом зеркале он видел, как он пользовался своей женой и многими Другими людьми во Вьетнаме, Камбодже и Бирме. И все это было, уверял он себя когда-то, ради одной благой цели: воплотить его мечту об освобождении Индокитая от западного влияния, вернуть его в девственное состояние, которым он когда-то любовался.

И в этом же зеркале отразились зверства Пол Пота, развязавшего геноцид против камбоджийского народа, подчинение этой страны вьетнамским коммунистам, а через них — Советскому Союзу, который, в свою очередь, контролировал Вьетнам.

Желая так отчаянно очистить Индокитай от скверны эксплуатации, он только помог распространению заразы. Благодаря ему, народ этого полуострова воспринял идеи радикализма, столь дорогие для него, проповедуемые им с такой страстью, — и, воспринимая, перекосил их во благо собственных интересов.

Все эти мысли пришли ему на ум, когда он возвратился домой после последнего рандеву с М. Логрази.

— Я сказал ему, — едва дыша сообщил Логрази, — что присоединяюсь к нему. — Лицо у него было красное, как у закоренелого пьяницы. Под его всегдашней шинелью у него был одет вечерний костюм. Они явно не стыковались, давая ему вид человека, который куда-то торопится.

— И что же он на это сказал?

Они стояли в тени оперного театра. Широкий бульвар Капуцинов кишел шумными туристами. На весьма эклектичном фасаде театра, построенного в период Второй Империи, выделялась знаменитая скульптура Каппо «Танец», сейчас освещенная прожекторами так, что здание театра служило своеобразным маяком всего квартала.

— Он, кажется, не удивился.

— Я не это имел в виду, — уточнил Мильо. — Что он сообщил вам о своих планах?

— Они у него все крутятся вокруг трубопровода из провинции Шан для перекачки в Америку героина, — ответил Логрази. — В его планах фигурируют и Адмирал Джумбо, и Генерал Киу.

— Но это невозможно! — воскликнул Мильо. — Эти двое — злейшие враги.

— Ничего об этом не знаю, — сказал Логрази. — Я только знаю, что Вергилию нужны деньги — много денег.

— Зачем?

— Не знаю.

— Надавите на него, — посоветовал Мильо. Он подошел так близко к разгадке тайны Волшебника, что дух захватывало. — Вы с ним теперь партнеры. Он должен сказать вам все.

— Это не так просто. Я не хочу, чтобы он начал меня подозревать.

— Попытайтесь сделать это! — настойчиво повторил Мильо, снедаемый желанием разделаться с могущественным противником. — Делом первоочередной важности для нас является узнать, что у него на уме. Иначе нам его не одолеть.

М. Логрази кивнул.

— Понятно.

Сейчас, уставившись в ночь, царящую за окнами его кабинета, Мильо думал, что американец не понял ровно ничего. Только он сам и Волшебник понимали природу созидания и разрушения. Это еще одно доказательство того, что и в Азии абсолютная власть развращает тех, кто ей обладает, так же абсолютно. Но каково его собственное соучастие в преступлении? Если бы можно поворотить время вспять, дал ли бы он Пол Поту оружие, зная, что случится потом? Ответ на это был только один: да! Да, он дал бы ему оружие, если бы у него был один шанс из тысячи, что камбоджийцы используют оружие для освобождения своей страны от власти чужеземцев.

То, что другие назвали бы в нем эгоизмом, Мильо называл целеустремленностью. Просвещение бесполезно, повторял он своим ученикам — и, вроде, не без пользы! — если держать его при себе. Евангелие начало работать только после того, как его начали распространять.

Но что делать с теми, кто, поначалу восприняв святое писание, затем начал приспосабливать его догматы к своим нуждам? Конечно, Бог должен разразить их своим гневом. Имеется в виду тот Бог, которого признавал Мильо. Но ведь должен быть и другой Бог, с другим лицом, — тот, с которым была так хорошо знакома Морфея.

Возмездия не бывает без ненависти,говорила она. А ненависти не бывает без страха.

—Завтра в десять вечера приходите в парк на наше обычное место, — сказал ему Логрази десять минут назад по телефону. — Думаю, что к тому времени у меня будут ответы на все ваши вопросы.

Сказано кратко и сильно, подумал Мильо. Он вспомнил украшенную барельефом стену в Ангкор Уат: индуистский миф о сотворении мира, Равана и Хануман, бог тьмы и бог света. А между ними, как бы олицетворяя равновесие сил, стоит Вишну.

Но что случится, если Вишну каким-то образом сбросят с пьедестала и вместо него начнут править двое меньших, корыстных божеств? На это может быть только один ответ: будет Хаос.

Сидя в своем затемненном кабинете, Мильо смотрел в окно и старался думать о Волшебнике без ужаса.

* * *

— Если я умру, есть одно место, в котором я хотел бы быть похоронен, — сказал Мун.

— Ты не умрешь, — заверила его Ма Варада.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Слепой приготовил для тебя снадобье. Ты пьешь его уже три дня. И, как видишь, ты жив и твоя лихорадка оставила тебя. Худшее уже позади.

Вечерний воздух звенел зовом бронзовых гонгов, звоном металлических тарелок, переливами медных бубенцов, которыми потряхивали монахи в оранжевых одеждах на ступенях храмов, монастырей и пагод, откуда неслась эта никогда не прекращающаяся музыка.

— А пуля?

— Прошла сквозь мякоть левого бока между костью бедра и ребрами. Я и раньше подозревала, что это именно так, потому что ты мог двигаться, хотя тебе и было больно. Главная проблема заключалась в том, чтобы не дать тебе потерять слишком много крови.

— Карма, — сказал он.

— Она улыбнулась. — Карма.

Они оба знали, что означало бы перебитое ребро или трещина в кости бедра. Никакое снадобье не помогло бы и он никогда бы не поправился.

Мун на мгновение закрыл глаза. До него донесся сильный запах красного жасмина и буйволов. — Где мы находимся?

— В Сикайне, неподалеку от Мандалая. — Она начала перебинтовывать его и он сморщился от боли. — Было не так-то просто провезти тебя сюда так, чтобы власти не заметили. — Она была облачена в традиционную бирманскую одежду из яркой ткани, завязанную бантом над грудью. — Но долго оставаться здесь опасно.

Сикайн был до начала XIV века, то есть до падения язычества в этом регионе, столицей Шанского царства. Но до настоящего времени этот город сохранил значение центра буддизма в Бирме. Сюда матери посылали своих детей учиться основам теравадан-буддизма. Один из сотни этих детишек решался отвергнуть суету мира и принять монашество. Монах имел право обладать восемью предметами: бритвой для того, чтобы удалять волосы с лица и головы, тремя сменами одежды, иглой, чтобы зашивать дыры на одежде, поясом, деревянной миской и клятвой никогда не класть в нее никакой пищи животного происхождения. Миска является источником его существования, ибо он живет подаяниями.

— Ты упомянула Слепого, — сказал Мун. — Что это за человек?

— Один из людей Волшебника.

— Буддийский монах?

Она улыбнулась.

— Ты шутишь? Конечно, нет. — Она закончила перевязку. Руки у нее были удивительно умелые и нежные. — За всеми тревогами, что выпали на нашу долю, я не успела поблагодарить тебя за то, что спас мне жизнь.

— Ты вернула мне долг, когда спасла мою, — откликнулся Мун.

Она серьезно поглядела на него.

— Никто, кроме тебя, не смог бы уговорить Генерала Киу развязать меня.

— Он, конечно, человек не без слабостей. Если она и уловила шутку, то не выказала этого ничем. — Тут у нас есть немного риса и манго, — сказала она. — Ты, наверно, изголодался здесь на монастырской пище?

— Только по свежей информации. Расскажи мне о Волшебнике.

Она подала ему деревянную миску.

— С условием, что ты поешь и вообще будешь вести себя хорошо. — Он услышал шорох ее одежд, когда она присаживалась рядом с ним. — Когда-то я любила его. Он пришел в нашу деревню, набирая людей в свой отряд, и увидал меня. Мне тогда было шестнадцать, и я считала, что за пределами северной Бирмы на свете ничего нет.

Волшебник указал мне на то, что я ошибалась. Он переспал со мной и научил меня ... всему. Во всяком случае, я думала, что всему. Он показал мне мир и намекнул, что когда-нибудь он будет в нем единственным господином. По своей наивности я рассмеялась, в последний раз в своей жизни подумав, что он глупый.

Мун почувствовал глухое раздражение.

— Ты хочешь сказать, что он возомнил себя Мингом Беспощадным?

— Не понимаю.

— Минг Беспощадный — это герой комикса, намеревающийся завоевать мир. Никто не принимает его всерьез, кроме Гордона-Молнии.

— Я думаю, что Волшебника принимать всерьез следует, — заметила Ма Варада.

— Видишь ли, даже правительствам, стоявшим во главе агрессивных государств, не удавалось завоевать мир. Неужели я поверю, что один человек может!

Ма Варада посмотрела на свои руки, которые она держала сложенными на коленях.

— Ну, я полагаю, это зависит от того, что понимать под завоеванием мира. Если ты говоришь о завоевании грубой силой, тогда это невозможно. Но если иметь в виду завоевание посредством накопления капитала, постепенного проникновения в национальные и интернациональные конгломераты через перекупку акций, то очень даже можно. Он, насколько мне известно, уже имеет мощные базы в большинстве промышленно развитых государств мира.

Мун смотрел на нее так, будто она вдруг превратилась в огнедышащего дракона.

— Где ты узнала обо всем этом?

Она улыбнулась.

— А ты сам думаешь, где?

— Волшебник никогда не имел предрасположенности к тому, чтобы делиться чем бы то ни было, тем более, знаниями, — пробормотал он.

— Справедливо, — согласилась она. — Но для меня, я полагаю, он сделал исключение. Я была неразвитым, невежественным ребенком; когда повстречала его. Он забрал меня к себе, стал моим отцом, моим учителем, моим воспитателем, моим богом. Такая у него была причуда. В конце концов он начал чувствовать, что чем больше тайн он доверяет мне, тем более богоподобным становится. «Кажется, — сказал он мне однажды, — я всю жизнь ждал такой возможности». Я думаю, он имел в виду возможность сформировать из живой глины человека по своему образу и подобию и полностью властвовать над ним.

— А теперь ты предаешь его, — глубокомысленно заметил Мун, хотя он и не был уверен, что Ма Варада сказала ему правду. Если и сказала, то не всю, что в данном случае еще хуже, добавил он про себя.

Она покачала головой.

— Я никогда не предаю, тем более Волшебника. Для него я вещь, и всегда ей была. Просто марионетка: он дергает за веревочки, а я двигаюсь. Я постоянно слышу в душе его подсказки шепотом, что мне делать дальше, как ты слышишь шум ветра в вершинах деревьев. Всегда слышу... И я хочу — я просто должнаполучить свободу. Я даже не помню своего настоящего имени. Варадой меня назвал Волшебник. Все, что ты видишь сейчас во мне, не мое, а навязанное мне им. Он дал мне возможность функционировать, но не позаботился о том, чтобы наделить меня способностью жить. И теперь я хочу жить, хочу больше всего на свете. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы получить автономную жизнь.

Мун был в сомнении, как ему поступить. Он знал, что надо выбираться из Бирмы. Попав в Таиланд, можно сравнительно легко добраться до Бангкока, а там и домой, в Вене. Но без помощи Ма Варады это сделать невозможно. Значит, он должен полностью довериться ей, сообщив ей имена и адреса, которые были для него священными.

Монотонное бормотание монахов на молитве повисло в воздухе предгорий, наполняя его своеобразной аурой, проникающей в каждый угол Сикайна.

Звуки молитв висели в воздухе, как благовония, открывая для него двери, которые он плотно закрыл много лет назад. Ощущение было такое, что монахи словами молитв подсказывали, что ему делать.

— Я здесь уже был. В те годы, когда уже не мог оставаться в Камбодже, — сказал Мун, сам удивляясь, зачем он доверяется этой женщине, во власти которой он сейчас полностью находится. — Здесь я поступил в школу и изучал буддизм. Потом жил при пагоде Каунгмудау. Знаешь, та самая с куполом, который, согласно легенде, является копией идеальных грудей любимой жены царя Талуна.

— Очень трудно вообразить тебя монахом, — заметила Ма Варада.

— Я часто преступал заповеди веры, — согласился Мун. — Очень грустно попасть снова сюда, в колыбель буддизма, и почувствовать, как далеко я забрел от благодатной Восьмеричной Тропы.

— Ты был цельным когда-то, — сказала она, — и не ценил этого. — Ее глаза, казалось, излучали свет в полумраке. — Ты потерял то, что я сейчас так отчаянно стремлюсь приобрести. Ты не дурак и не сумасшедший, но, тем не менее, повернулся спиной к жизни. Что тебя заставило это сделать?

— Ярость, — ответил он, поняв это сам впервые в жизни, — и отчаяние.

— А сейчас это прошло? — спросила она, кладя руку ему на грудь, там, где сердце. — Сейчас в тебе это перегорело?

Молитвы, подымаясь из святых обителей, заставляли воздух течь вином и молоком. Все, что наполняет космос, собралось здесь в одном месте, и Мун с тоской подумал о том, что он потерял. Ярость и отчаяние вселили беспокойство в него и сделали его глухим к тишине, дарующей мир его духу. Он позволил втянуть себя в войну сначала французам, потом американцам, покинув единственное место на земле, которое питало его.

— Перегорело, — ответил ин даже с каким-то удивлением в голосе.

Ма Варада улыбнулась и поцеловала его.

— Тогда ты можешь помочь и мне обрести цельность. Я прошла долгий, долгий путь, и он завершится здесь.

Мун смотрел на нее, и в голове его проносились мысли, которые можно было назвать почти молитвами.

— Я знаю здесь кое-кого, — сказал он, приняв наконец решение. — Иди в пагоду Сун У Понья Шин и добейся свидания с настоятелем. Скажи ему, где я нахожусь и что мне нужна помощь. Он сделает все, что надо.

Но когда она уже поднималась, чтобы идти выполнять его поручение, он удержал ее.

— Как так получилось, — спросил он, — что ты привела меня именно в Сикайн?

Она пожала плечами.

— Отчасти по воле случая, отчасти намеренно. Это место близко к Шану, естественный перевалочный пункт на пути туда и оттуда. Кроме того, здесь множество буддийских монахов, которые не питают особой любви к социализму.

Да, и еще это единственный город в центральной Бирме, где у него есть друзья, и Мун не мог не подумать, а не упоминал ли он этого города, когда его трясло от лихорадки, вызванной раной? Может, он бредил? А, может, он и о своем договоре с Генералом Киу настроить Ма Вараду против Волшебника проболтался? Вспомнив о Слепом, он добавил:

— Кроме того, это место кишит людьми Волшебника.

— Слепой — единственный из его людей здесь, — успокоила она его. — Но даже если бы это было не так, я бы не стала пользоваться их помощью, помня, что не одна. Со мной ты.

Мун отпустил ее и, закрыв глаза, покорился судьбе. Какой бы ни оказалась истина, у него не было сил изменить ход событий. Он был по-прежнему беспомощен, по-прежнему зависим от нее. Если она не предаст, он выживет. Ну а если у нее, как у Адмирала Джумбо, есть что-то еще на уме, то...

* * *

Диана очнулась, чувствуя, что ее голова словно полна песку. Пол колебался под ней, и она поняла, что находится на воде. Открыв глаза, она увидела перед собой такую тьму, что сразу стало ясно: ее глаза заклеены пластырем.

— Ага, очухалась! — послышался приятный мужской голос, низкий и очень уверенный.

Диана потрогала вокруг себя руками, с удивлением обнаружив, что они не связаны.

— И сразу проявлять активность! — прокомментировал голос. — Это хорошо, учитывая то, что у меня на уме.

— Почему бы вам не отодрать пластырь? — обратилась к нему Диана. — Я бы не прочь посмотреть, какой вы из себя, м-р Паркес.

— О да. Рид Паркес. Я чуть не позабыл, что меня и так зовут. А потом вспомнил про те таблетки, которые я дал Монике: она в них нуждалась и начала принимать. Вот я и вернулся в дом. Я человек очень аккуратный в таких делах.

Пытаясь встать, Диана врезалась в скамью, сильно ударившись о нее локтем и бедром.

— Хм. Пожалуй, тебе действительно надо помочь.

Она почувствовала, что ее подымают с досок на дне лодки и медленно опускают на то, что на ощупь казалось скамейкой. Она подняла руки, чтобы снять повязку, и он врезал ей так, что она снова оказалась там, где была до этого.

Он снова втащил ее на скамью.

— Не делай ничего без разрешения, — предупредил Паркес. — Это правило номер один.

Диана распрямила спину, держа руки по швам. Лицо так болело от удара, что на глазах выступили слезы, и она порадовалась, что они заклеены. В академии ее обучали, что, оказавшись в роли заложника, ни в коем случае не надо давать человеку, захватившему тебя, повод чувствовать его власть над тобой. Именно чувство силы и вседозволенности двигало им. Контролировать ситуацию в своих целях он может только заставляя ее чувствовать боль и страх. Это его единственное оружие.

— Кто ты такая и что делала в моем доме?

— Я полагала, что это дом Моники.

— Правило номер два, — сказал он. — Отвечай четко и ясно на мои вопросы.

— Чтоб ты сдох!

Она услышала его смех.

— Откровенное пожелание. Ну а теперь мы немного позабавимся. — Она почувствовала, что ее голова запрокидывается назад, когда он с силой потянул ее за волосы. — Правило номер три: не сопротивляйся.

Она почувствовала, что ее руки сначала сложили на коленях, потом скрестили друг с другом и крепко связали веревкой. А потом он потащил ее за веревку вперед, как бычка на выгон.

Без всякого предупреждения он сильно пихнул ее в спину. Вскрикнув, она попыталась удержать равновесие, но со связанными руками это сделать, естественно, невозможно. Так что она полетела за борт и тяжело плюхнулась в ледяную воду.

Рот и нос тотчас же наполнились жгуче-соленой водой и она начала захлебываться, давясь и отплевываясь, изо всех сил пытаясь подняться на поверхность. Но каждый раз, когда ее голова показывалась на поверхности, она чувствовала его руку на своей макушке, погружающую ее снова.

Он не давал ей времени, чтобы набрать воздуху, не говоря уж о том, чтобы сообразить, что делать.

Теория, которую они проходили на занятиях в академии, и реальная жизнь — это две совсем разные ситуации. Это Диана очень хорошо почувствовала на собственном горьком опыте. Несмотря на ее подготовку, она ощущала, как первые тошнотворные тенета паники охватывают ее, когда она металась в воде, отчаянно борясь за элементарное выживание.

У нее были сильные ноги и она работала ими без устали, чтобы удержаться поближе к поверхности. Но близость воздуха, света и жизни только увеличивали ее панику, потому что именно они удерживали ее всецело во власти Паркеса.

Несколько раз она пыталась отплыть от лодки, но он крепко держал конец веревки, к которой она была привязана, и подтягивал ее, будто она была рыбой-меч или тунцом, поближе к борту, где его вытянутая рука была наготове, чтобы не дать ей подняться на поверхность.

Легкие ее горели огнем и в ушах стоял неумолчный грохот. Она слышала, что ее зовет знакомый голос, и поняла, что это голос ее отца, ругающий ее, как он ругал ее в тот день, когда она объявила, что поступает в полицейскую академию.

Не то, чтобы он редко ругал ее: отец был прямой противоположностью типичного невозмутимого китайца. Но в этот раз он ругал ее по-особому. Наверное, потому, что ее мать не делала попыток защитить дочь, как бывало, от отцовского гнева.

«Она так и не поняла, в чем обязанности женщины, — бушевал он. — Она только о том и думает, как взвалить на себя мужскую работу! Что с ней такое творится? Где ее чувство йинь и янь? Может, у нее с головой не в порядке?»

И, поскольку мать ничего в этот раз не сказала, Диана поняла, что она расстроена так же, как и ее отец. То, что сделала непослушная дочь, разбило ее сердце. Но и это не остановило Диану. Она поступила в академию и закончила ее с высшими баллами на весь выпуск.

Она отчаянно кричала, когда он вытащил ее голову из воды за волосы, и висела, чувствуя, как корни волос словно огнем горят, с всхлипами втягивая в себя воздух, слишком поглощенная примитивным инстинктом выживания, чтобы бороться за свою свободу.

Откуда-то издалека донесся голос Паркеса:

— Кто ты такая и что ты делала в моем доме?

— Я... я из нью-йоркской полиции.

— Это сказано и в твоем удостоверении личности. — Паркес встряхнул ее так, что она опять вскрикнула. — Ты меня за дурака принимаешь? Что нью-йорская полиция забыла в округе Суффолк? Нет, и удостоверение твое фальшивое, и вся твоя легенда.

И снова она плюхнулась в воду, и снова рвотно-соленая вода ударила ей в ноздри, и снова она, как прежде, начала бороться за свое выживание. Но холод подкосил ее силы. Она начала уставать, и уже не только физически, но и морально. Паника в соединении с некоторым облегчением от того, что ее на сей раз держали — пусть болезненно — над водой, а не под водой, ослабила ее решимость.

Она сейчас с ужасом поняла, что он теперь держит ее за волосы не для того, чтобы окунать ее, а чтобы не дать ей утонуть.

— Чтоб ты сдох! — пожелала она ему тогда, и пожелала от души. Но теперь ей пришло в голову, что если бы он вдруг в самом деле сейчас внезапно издох, она, совершенно обессиленная, просто камнем пошла бы на дно, в темную пучину. Как это не звучит абсурдно, но эта мысль напугала ее, что само по себе было свидетельством того, насколько отчаянным было ее положение.

Паркес как опытный рыбак почувствовал, что она начинает ломаться. Он вытянул ее из воды, дал немного подышать, а потом снова макнул поглубже.

После этого он с легким сердцем втащил ее в лодку, содрал пластырь с глаз и заглянул в лицо.

Диана заморгала глазами. Она увидела мужчину лет сорока пяти. Его продолговатое лицо с выступающими скулами было обветренным и морщинистым, как у всякого человека, проводящего большую часть жизни на воде. У него были преждевременно поседевшие волосы до плеч, как у рок-звезды, и короткая бородка. Диана была абсолютно уверена, что никогда не видала его прежде.

— Добро пожаловать в реальный мир, — приветствовал он ее.

Она начала дрожать, и не только от холода, но и от шока.

Паркес кивнул.

— Ну, — сказал он, — теперь мы, кажется, куда-то приехали.

— Я замерзла, — Она с трудом говорила: так стучали у нее зубы.

— Кто ты?

Она назвала свое имя.

Он пробурчал что-то, сильно потянул за веревку, так, что она, спотыкаясь, отлетела к борту и ухватилась за него, чтобы не упасть. Паркес двинулся на нее, и она почувствовала, что он сейчас опять сбросит ее в воду.

Глядя в темную глубину, она поняла, что больше этого не выдержит. Повернувшись к нему, она выложила ему все: кто она такая, что здесь делала по поручению Сива и через посредство Брэда Вульфа из Агентства по Борьбе с Наркобизнесом. Она даже сказала ему о том, что знает о том, что Арнольд Тотс и Маркус Гейбл — одно лицо. Все это оказалось довольно просто выложить. Вроде как ядовитый комок выплевываешь.

И когда она закончила, волна такого отвращения к самой себе накатила на нее, что она вся обмякла и сползла на дно лодки, сжавшись в комок. Слезы гнева и унижения хлынули из ее глаз, потому что до нее с невероятной ясностью дошло, что она предала все, что считала в этой жизни важным.

А что касается Паркеса, то он уже не смотрел на нее. Внутри кабины его моторки был телефон, и сейчас он набирал какой-то номер.

Диана смотрела на его спину. В этот момент был один человек, которого она ненавидела больше, чем саму себя: Рид Паркес. И именно этот гнев влил свежие силы в ее измученное тело и разум.

Легким движением она поднялась и бросилась на него сверху. Он, должно быть, почувствовал ее приближение, потому что начал поворачиваться к ней, и ударился он о доски не головой, а плечом.

Но прежде чем он успел полностью повернуться к ней, Диана ударила его ребром ладони по горлу. Он взбрыкнул ногой, норовя задеть ее по почкам, но силы не было в его ударе. Со всего размаху она врезала ему коленом в грудную клетку. Ребра под кожей и мышцами треснули и разошлись.

— Сука! — завопил на нее Паркес.

И тогда она всадила ему в горло ребро ладони с такой силой, что сразу перебила трахею. Дрожа и задыхаясь, чувствуя, как адреналин бушует в ее жилах, Диана смотрела, как он умирает. И только после того, как огонь потух в ее глазах, до нее дошел весь ужас ею содеянного.

Рид Паркес — ее единственная зацепочка — теперь был в полном смысле мертвым грузом на ее совести. Он никогда не сможет рассказать, кем он был на самом деле, и какова была его роль в переправке в страну героина. Она забыла о главной заповеди оперативнику в опасной ситуации: держи свои эмоции на привязи.