Гурман. Воспитание вкуса

– Конечно! – вскричал доктор. – Наши уважаемые мастера почти все дворяне. Правда, один из них неизвестно кто. – Наккар на секунду задумался. – Хотя по повадкам он вроде бы как и аристократ, привык приказывать, но стиль его совершенно невозможен. Вы меня понимаете? Манера одеваться и говорить и все такое. – Доктор аккуратно поправил свой шейный платок, явно очень дорогой.

– Кто же этот удивительный человек? – с интересом спросил Антуан, чувствуя себя, словно гончая, взявшая след зайца и поспешившая по нему.

– Говорят, он делал революцию вместе с Лафайетом, – сообщил полушепотом Наккар. – А потом перешел в лагерь якобинцев и стал правой рукой самого Робеспьера. А еще говорят, что это он был идеологом революционного террора и организовал Комитет общественного спасения.

– Как же зовут этого славного человека? – с излишним жаром спросил Антуан.

– Пьер Мору а.

Ни один мускул не дрогнул на лице Антуана, однако же он испытал сильнейшее разочарование, не услышав фамилию своего бывшего учителя Пьера Сантена. Поразмыслив некоторое время, маркиз решил подробнее расспросить доктора об этом человеке.

– Каков он собой?

Наккар встал из-за стола и принялся вышагивать по маленькому кабинету, где он обычно принимал своих немногочисленных пациентов. Ему страстно хотелось показаться новоявленному подопечному этаким умудренным жизнью опытным человеком, от чьего внимания не ускользает ни один штрих, ни одна деталь.

– Что сказать вам о внешности нашего мастера Пьера? Ну, во-первых, он, как и многие гениальные люди, немного неряшлив, особенно в еде. Это потому, что гении постоянно летают в эмпиреях и не интересуются такими ничтожно малыми проблемами, как кремовое пятно на галстучном узле. У него всегда перепачканы чернилами пальцы, но это оттого, что он часто и много пишет. Мастер Пьер ведет переписку с другими Ложами, расположенными в Амстердаме, Женеве, Лондоне, Риме и Санкт-Петербурге. О его внешности я могу сказать, что он некрасив, но его лицо не отталкивает. В нем виден ум и ясность мысли. Волосы у мастера Пьера отсутствуют.

– То есть как отсутствуют? – удивился Антуан.

– Вообще. Их просто нет. Надо вам сказать, что мастер Пьер обрит наголо и почти каждое утро бреет голову. И еще. У него имеется одна удивительная, немного странная черта. Мастер Пьер очень увлекается литературными трудами маркиза де Сада. Как вы знаете, Альфонс де Сад состоял членом нашей Ложи, из которой он был исключен за некоторые, так сказать, недостойные поступки.

Антуан опять ничем не выдал своего волнения. Теперь уже сомнений быть не могло. Под именем Пьера Моруа скрывался его бывший учитель Пьер Сантен.

– Удивительный человек! – без ложного притворства восхищенно сказал он. – Я бы хотел побеседовать с этим человеком. Не могли бы вы оказать мне такую любезность и организовать нашу встречу.

Желая уберечь доктора от ненужных сомнений, Антуан добавил:

– Я бы хотел убедиться во время встречи в правильности своих намерений. Я вижу, что сомнения мои может разрешить такая неординарная личность, как мастер Пьер. А в знак признательности прошу вас принять сей скромный дар для развития столь нужного нашему общему делу блага, как врачевание.

Антуан достал из кармана и положил на стол перед оторопевшим Наккаром огромный изумруд.

Камень светился томным зеленым светом, разбрасывая вокруг себя по убогой комнате снопы чистых искр столь приятного глазу успокаивающего цвета. Увидев перед собой целое состояние, Наккар не смог удержать пальцы, которые жадно подхватили изумруд и тотчас спрятали его в жилетный карман, поближе к сердцу.

«Вот они, свобода, равенство и братство», – с презрением подумал маркиз де Ланж, глядя на это доказательство равенства в жадности среди всех слоев общества.

– Пригласите его как-нибудь пообедать у меня, скажем, завтра в шесть. Вот мой адрес.

Антуан подал доктору свою визитку, на которой был указан дворец хранителя королевского парика, а вместо настоящего имени де Ланжа указан некий виконт де Трай. Поклонившись и распрощавшись с Наккаром, Антуан вышел вон из кабинета, сел в карету, ожидавшую его у дверей дома, и укатил в предместье. Оставшись один, доктор еще долго любовался драгоценным камнем, подаренным ему за ничтожную услугу. Взор его ласкал изумруд, как не всякий любовник может обласкать женщину. Ему виделась прекрасная карьера в Ложе, открытые двери в высшее парижское общество, в которое, вне всякого сомнения, вхож его протеже.

Драгоценный камень, столь дорогой по стоимости, был подарен Антуаном, заранее все продумавшим и предусмотревшим все детали своего плана мести, с тайным умыслом. Не всякий мог отказаться от такого прекрасного подарка, поэтому маркиз де Ланж, желавший действовать наверняка, заранее знал, что доктор обязательно отработает подаренный камень и познакомит его с мастером Пьером. С другой стороны, изумруд такой величины довольно сложно было сразу продать, тем более человеку, незнакомому с дорогими ростовщиками. Поэтому можно было не опасаться, что он тут же начнет швыряться большими деньгами, как это обычно бывает у людей бедных, долгое время голодавших, а потому неспособных удержаться от соблазна промотать богатство как можно быстрее. Подобное поведение вызвало бы живейший интерес общества, и ниточка в руках любопытных непременно бы привела к Антуану, желавшему покуда сохранять инкогнито.

Тем же вечером Мясник отправился в свой любимый бульвар Порока. Там, поплутав некоторое время, он нашел старый притон. В притоне собирались самые отъявленные курильщики опиума. Притон был известен тем, что в нем можно было достать любой товар для получения удовольствия особого сорта. Поторговавшись для приличия с китайцем, Люка купил у него два шарика гашиша и немного опиума.

Следующим утром от доктора пришло письмо. Мальчишка, сын хозяйки дома, у которой Наккар снимал квартиру, принесший письмо, видимо, впервые попал в столь шикарный дворец. Он озирался кругом с глупой улыбкой на лице, ожидая в приемной кабинета, пока Антуан прочтет благодарность от доктора и его заверения в сегодняшнем визите с мастером Парижской ложи и напишет ответ. Люка, с интересом наблюдавший за мальчишкой, спросил, как его зовут.

– Николя, – представился юный посланник. – А живу я в том же доме, что и господин Наккар, только не на втором, а на первом этаже. А ваш господин, он что, тоже доктор?

В этот момент из кабинета вышел Антуан, на ходу складывая письмо.

– Вот тебе, – он подал конверт и монету в один су мальчишке. – Отдай письмо мсье Наккару.

К вечеру все было готово к встрече дорогого гостя. В большом зале стоял стол, накрытый на три персоны. Антуан лично расставил тарелки лучшего немецкого фарфора, серебряные ножи и вилки с гнутыми, как у пистолетов, ручками, бокалы тонкого богемского хрусталя. В углах горели во множестве восковые свечи, освещая и придавая праздничность готовящемуся позднему обеду.

Ровно в шесть часов вечера на улице, где располагался дворец, показалась коляска. В ней сидели двое мужчин. Один из них, уже знакомый Антуану доктор Наккар, с любопытством озирался по сторонам. Второй же, одетый во все черное господин, со спокойным и даже несколько равнодушным видом сидел, вперив взор в серебряный набалдашник своей трости, отлитый в виде головы грифона. Антуан, стоя в дальней комнате верхнего этажа, наблюдал за приближением коляски, внимательно разглядывая сидящих в ней мужчин в подзорную трубу.

– Это он, – негромко, но выразительно сказал маркиз стоящему рядом верному Мяснику.

Люка ухмыльнулся, по своему всегдашнему обычаю, и поспешил вниз готовиться к встрече гостей. У парадной двери стоял одетый в расшитую золотом ливрею Ежевика. Он должен был изображать камердинера юного виконта де Трай. Мясник потрепал товарища по плечу и спрятался в дальних покоях дворца.

Как только коляска подъехала к входу во дворец, из нее тут же поспешил выскочить донельзя любопытный доктор Наккар. Он оглядел оценивающим взором дворец и заявил вышедшему вслед за ним мастеру Пьеру, что видал дворцы и получше. Однако, спохватившись, он тотчас переменил свое мнение и с видом знатока сообщил, что этот дворец стоит никак не менее трехсот тысяч и цена его, безусловно, при продолжении консульства будет только расти. Мастер Пьер скептически хмыкнул, снял с головы цилиндр и промокнул лысую как шар голову мятым платком. Он чувствовал, что за ними наблюдают, но не мог предположить, кто и зачем. За время, проведенное в Париже после возвращения из провинциального Бордо, где он учительствовал в семье местного главы аристократической партии, Пьер Сантен, а это был именно он, научился доверять своим чувствам, особенно чувству опасности. Сейчас неясная тревога закралась к нему в душу, но Сантен хотел сначала разобраться, с чего вдруг молодому повесе, оставшемуся сиротой с огромным состоянием на руках, да к тому же, по словам доктора Наккара, чрезвычайно красивому внешне, вместо того чтобы напрасно прожигать жизнь, становиться членом Парижской масонской ложи, рядовым Вольным каменщиком и уж тем более тайно следить за ним. Камердинер, молодой человек, довольно крепкий для того, чтобы просто служить камердинером, как отметил про себя Сантен, уже открыл дверь, приглашая гостей. внутрь дворца. Мастер Пьер немного медлил, раздумывая, идти ли ему или нет, но доктор уже вошел, и ему не оставалось ничего другого, как тоже войти следом. Камердинер закрыл двери, неслышно повернул замок и проводил гостей в большой зал, где их уже ждали накрытый стол, горящие свечи и удобные кресла, так и приглашавшие присесть на них, что мастер Пьер и доктор сделали без промедления.

– Господин виконт сейчас выйдет, – церемонно объявил Ежевика и удалился.

А на кухне еще с раннего утра хлопотал старина Филипп. Антуан попросил его, чтобы нынешний обед превзошел самые лучшие обеды, которые повар готовил раньше.

И вот уже Ежевика внес в зал отменные закуски, предлагая гостям отведать деликатесы из самых диковинных продуктов и удивительных животных, птиц, рыб и растений, привезенных во французскую столицу со всего света на радость и утеху парижским гурманам. Доктор Наккар не счел должным дожидаться прихода хозяина дворца и с нетерпением набросился на угощение. Сантен все осторожничал, решив сначала дождаться юного виконта.

– Какие прекрасные дыни! – восхищался Наккар, лакомясь диковинкой. – И пахнут медом! Милейший мастер Пьер, попробуйте паштет. Умоляю вас, попробуйте. Поверьте, такого паштета я раньше никогда не ел.

– Что-то хозяин запаздывает, – заметил мастер Пьер, вновь начавший волноваться.

– Наверное, желает соригинальничать. Молодые люди нынче все пошли такие. В голове пусто, вот и придумывают различные способы привлечь к себе внимание. Прошу вас, попробуйте хоть что-нибудь, – продолжал настаивать Наккар.

Сантен, исключительно для того, чтобы отделаться от болтливого доктора, пригубил вино, у которого оказался такой же дурманящий вкус.

– Не правда ли, неплохое винцо? – заметил доктор. – Вот только чрезвычайно странно, что здешний повар во все блюда, похоже, добавляет одну и ту же приправу. Постой-ка…

Внезапно Наккар умолк на полуслове, склонив голову и крепко заснув, опьяненный подмешанным в вина и угощения наркотиком. Мастер Пьер догадался, что хотел сказать в незаконченной фразе доктор. Он попытался подняться, чтобы, подхватив товарища, уйти из этого проклятого дворца, но тело вдруг охватила ужасная слабость, в голове стоял дурман, а ноги, вместо того чтобы послушно следовать воле хозяина, стали выделывать какие-то невообразимые движения, совершенно перестав ему подчиняться, отчего Сантен принужден был сесть обратно на мягкий стул.

В дверях возник камердинер, которого мастер Пьер видел уже как в тумане.

– Маркиз Антуан де Ланж! – торжественным тоном объявил он.

В зал вошел изящный юноша, поражавший ослепительной красотой и удивительной бледностью, за которым неотступно следовал огромного роста рыжеволосый великан в ужасных металлических перчатках вместо рук.

– Добрый вечер, учитель, – ласково приветствовал Антуан опьяненного Сантена.

– Проклятье! – через силу проговорил мастер Пьер, изо всех сил боровшийся со сном. – Как я сразу не догадался.

– Спите, мой дорогой учитель, мой любимый враг. У нас еще будет время побеседовать.

Антуан отдал короткие распоряжения Ежевике и Мяснику и вышел из зала. Мясник подхватил заснувшего Сантена, взвалил его на плечо и унес в дальние покои. То же самое Ежевика проделал с доктором Наккаром. К угощению, оставшемуся на столе, никто более не притронулся. Его отнес повар Филипп и безо всякого сожаления выбросил.

Глава седьмая

ГУРМАН

Пьер Сантен, мастер Парижской масонской ложи, очнулся от наркотического сна только на следующий вечер. Он потряс головой, стараясь отогнать остатки сна, и попытался было встать, но не тут-то было. Мастер Пьер обнаружил себя крепко привязанным к вольтеровскому креслу с высокой прямой спинкой. От этого-то, догадался Сантен, так трудно дышать. Чтобы лучше оценить обстановку, он огляделся кругом, постаравшись не пропустить ни одной детали. Антуан поместил своего бывшего учителя в небольшой комнате, в которой единственным украшением служил камин, разожженный, несмотря на стоявшую этим летом теплую погоду, и две подушечки около него, видимо служившие для милых посиделок возле огня.

В комнате было немного душновато, на челе мастера Пьера выступили капельки пота. Он с внезапной ясностью представил себе, какая участь ему уготована обладателем самой извращенной в своей жестокости фантазии, каковым является юный маркиз де Ланж. И как только Сантен испугался, его страх пронесся по воздуху, достигая, словно звонок колокольчика, Антуана. Маркиз тут же вошел в комнату и стал напротив кресла, к которому был привязан его бывший учитель.

– Здравствуйте, Пьер. Как вы себя чувствуете?

За Антуаном маячил неизменный Люка, ухмыляющийся и со злорадством глядящий на пленника.

– Что вы со мной сделали? Где Наккар? – Голос Сантена вновь обрел уверенность, как и он сам. – В твоих интересах освободить меня.

– Вы не ответили на вопрос, Пьер, – спокойно напомнил Антуан.

Как ни старался Сантен противиться, он таки попал под обаяние юного маркиза.

– Хорошо. Только голова болит.

– Это от наркотиков. Есть множество способов, чтобы избавиться от головной боли. Самый простой и действенный – беседа. Хотите побеседовать, учитель?

– Почему бы и нет.

Сантен постарался, чтобы со стороны он казался равнодушным и не страшащимся де Ланжа. Он не знал, что тот может чувствовать его страх на расстоянии, что он питается этим страхом, как если бы сам бывший учитель лакомился устрицами, ощущая их необычный запах и вкус уже на подходе к лотку уличной торговки.

– Так что вы говорили об интересах, учитель? Вы угрожаете мне? – При этих словах лицо Антуана, до этого не выражавшее никаких эмоций, изобразило некое подобие улыбки.

– Я просто предупреждаю вас, мой юный друг. Вы сами не знаете, какую авантюру затеяли. Украсть и держать в плену масона – занятие чрезвычайно опасное. А я – мастер. Мастер Парижской масонской ложи, – торжественно объявил Сантен и гордо посмотрел на Антуана.

Люка принес маркизу точно такое же кресло, как то, к которому был привязан пленник. Антуан сел в кресло и сказал:

– Займем друг друга беседой, покуда Филипп готовит наш ужин. Смею предвосхитить его старания, ужин должен превзойти самое себя. Итак, что же мне так угрожает в этой, как вы изящно выразились, дорогой учитель, авантюре? Или вы хотите, чтобы я вас звал мастером Пьером? Или же просто Сантеном? А, учитель?

– Зовите, как вам будет угодно, мой юный друг, – ответил Сантен. – Вы, я вижу, просто не знаете все величие и силу Ложи масонов. Может, вы развяжете мне хотя бы руки, а то мне чрезвычайно неудобно, – попросил он.

– Всему свое время, учитель. Продолжайте, прошу вас. Просветите меня в значении Ложи, – сказал Антуан.

– Парижская масонская ложа является одной из самых древних и самых могущественных Лож в мире. У нас везде имеются свои люди, подчиненные единой воле и единой цели. Так что, если со мной что-либо случится; вам не удастся скрыться. Как вы думаете, кто произвел на свет божий революцию? Мы, масоны! Чьих рук дела террор? Наших! Необходимость уничтожения аристократической верхушки, элиты, никого не признающей, кроме самой себя, погрязшей в распутстве и мотовстве, – вот главный механизм революционного террора. – Сантен, прекрасный оратор, все более воодушевлялся. – А кто является механиком этого жестокого механизма? Мы, масоны!

– Жестокий механизм, – со значением повторил Антуан. – Учитель, вы хотите сказать, что вы породили все ужасы последних лет, когда ежедневно под нож гильотины шли десятки людей самых благородных семейств Франции, когда голытьба набрасывалась на аристократа и разрывала его на куски прямо на улице при полнейшем попустительстве новых властей?

– Наша жестокость – это жестокость порабощенного народа, желавшего более всего свободы, а оттого и проявившего чрезмерное рвение в собственном освобождении. – Сантен по тону своего бывшего ученика понял, что тот разозлился от его слов. А ведь от Антуана зависела сейчас жизнь мастера Пьера, который это отлично понимал, а потому постарался сгладить острые углы своей речи.

– Так, значит, это нищие голоштанные отбросы общества проделали все те изуверства, которые так ужаснули вашу Ложу, что она сама постаралась затем избавиться от их вождей? – спросил маркиз, шевеля кочергой в углях камина.

– Ну, не совсем так, но в принципе да, – ответил Сантен, с некоторым беспокойством следя за действиями Антуана. – Мой юный друг, вас не затруднит все-таки исполнить мою просьбу и освободить мои руки от пут. Дело в том, что у меня чрезвычайно чешутся ноги.

– Так и должно быть, – сообщил ему Антуан. – Нет, пока не могу. Ужин еще не готов. Однако же, посудите сами, вы, масоны, всколыхнули в голытьбе жестокость, которую те направили на элиту. Так?

– Да.

– Отлично! Очень хорошо, что мы затронули тему жестокости. Помните Библию? – неожиданно спросил Антуан. – Око за око, зуб за зуб. Зло порождает зло, насилие влечет за собой ответное насилие. Жестокость вызволила к жизни ответную жестокость. Сейчас уже аристократы мстят вам за то, что вы совершали с ними ранее. Сколько лет вашей жалкой масонской Ложе? Двести, триста, четыреста? Мой дорогой учитель, первое упоминание о роде Медичи, чьим представителем является моя драгоценная матушка, над которой вы так издевались у Лафайета, было уже в девятьсот девяносто восьмом году от Рождества Христова в земельном списке долины Муджелло. Это значит, что мои предки были сеньорами еще как минимум столетие до этого. Аристократические рода древнее вашей ничтожной Ложи во много раз. Наша жестокость, выпестованная и утонченная долгими столетиями, прекрасна, в то время как ваша – грязна и жалка. Вы были способны только лишь на то, чтобы поставить в центре Парижа гильотину, эту механическую игрушку для отрубания голов. Смешно! И вы хотите править миром. Хотите всюду распространить ваши глупые идеи всеобщего равенства и братства. Так посмотрите же и ужаснитесь тому, какую жестокость вы пробудили!

Антуан, не в силах более сдерживаться, вскочил и откинул с колен Сантена прикрывавший ему ноги плед. Бывший учитель посмотрел вниз и чуть было не лишился чувств. Вместо ног ниже колен торчали голые кости, мясо же с них было аккуратно срезано. Мастер Пьер закричал, но не от боли, а от ужаса и шока, который он испытал от увиденного. Антуан же заботливо прикрыл ноги пледом.

– Не надо так громко кричать. Вас все равно никто не услышит. И вам пока что не больно. Вы все еще находитесь под действием наркотика.

– Боже, Боже мой! – запричитал Сантен. – Вам это так даром не пройдет. Вы будете за это наказаны. Господи, какой ужас! Вас все равно поймают. Да, поймают. Вас видел мальчишка, сын домохозяйки. Я знаю, он приносил вам письмо от Наккара.

– Ах да, совсем забыл вам сообщить печальную новость. Мсье Наккар, мой дорогой учитель, к сожалению, заживо сгорел в доме, в котором он снимал квартиру. Там же сгорел и мальчишка. Это произошло вчера ночью, когда он в полнейшем опьянении вернулся с веселой пирушки.

В этот момент в комнату вошел Ежевика, уже переодетый в свое обычное платье. Он шепнул пару слов Мяснику, который коротко кивнул Антуану.

– Дорогой учитель, я приглашаю вас на ужин. Несите его, – распорядился Антуан, указывая Мяснику и Ежевике на кресло, к которому был привязан пленник.

Те взялись с двух сторон за ручки кресла, подняли его и понесли следом за Антуаном в тот же самый зал, в котором не далее как вчера Сантен так глупо попался в расставленные маркизом силки. В зале стояли на некотором расстоянии друг от друга два маленьких столика, сервированных с особым изяществом. В отдалении высилась китайская ширма.

Пьера Сантена усадили к столику, и Люка развязал ему руки.

– Только брыкнись, – предупредил он его и показал большой нож, зажатый в кулаке. – Буду отрубать пальцы. Хотя куда ты побежишь на таких-то ногах. – Мясник ухмыльнулся.

– Немного вина, – предложил Антуан, севший за столик напротив, около которого стояла ширма. – Боюсь, что действие наркотика скоро закончится, и вы будете испытывать, мягко говоря, дискомфорт.

По лицу пленника катились слезы. Филипп подошел и налил из откупоренной бутылки вино в его бокал.

– В вине опий, – подсказал он.

За ширмой заиграла музыка. То был приглашенный Антуаном итальянский квартет, исполнявший «Времена года» Вивальди, любимую музыку юного маркиза.

– Господа, господа, меня удерживают здесь насильно! – закричал музыкантам мастер Пьер.

– Успокойтесь, мой дорогой учитель, – мягко оборвал его Антуан. – Кричать за ужином – это вульгарно. К тому же музыканты вас не понимают. Они итальянцы и знают только итальянский язык. Я перед ужином сказал им, что вы – мой сумасшедший брат, у которого сегодня день рождения, а потому я решил сделать для вас праздничный ужин. Так что не отвлекайтесь и наслаждайтесь едой.

Де Ланж сделал Филиппу знак рукой, и повар тут же внес и поставил перед мастером Пьером закрытое куполообразной крышкой блюдо, из-под которого шел аромат, возбуждающий аппетит.

– Посмотрим, что там, – с лучезарной улыбкой на лице предложил Сантену Антуан.

Филипп эффектным движением поднял крышку, и взору мастера Пьера открылся великолепный кусок мяса.

– Что это? – недоверчиво спросил он.

– Это, мой дорогой учитель, – все так же улыбаясь, сообщил Антуан, – ваша собственная нога, зажаренная целиком вместе с артишоками и тыквенными семечками для придания большего аромата и политая соусом с трюфелями, посланными несравненным дядюшкой Франсуа, который не смог к нам приехать, а потому послал эти замечательные деликатесы. Ешьте, это должно быть очень вкусно. Филипп так старался, вымачивал мясо в маринаде почти целый день.

Сантена передернуло. Мастер масонской ложи, не отрывая взгляда от лежащей перед ним его ноги, выпил вино и взялся за вилку и нож.

– Нет, пожалуйста, я не могу, – взмолился он и хотел было отложить приборы, но Мясник придвинулся к нему и угрожающе помахал ножом.

– Ешьте, – бесстрастным тоном приказал Антуан.

Сантен, жалобно глядя на свою ногу, отрезал от нее маленький кусочек, подцепил его на вилку и поднес ко рту. Руки его задрожали, кусок упал. Сантен вновь поднес его ко рту. Антуан, не отрываясь, смотрел, как его враг ест сам себя. Мастер Пьер проглотил кусок мяса, пожевал, и его тотчас же вырвало.

– Нехорошо так поступать, – сказал маркиз. – Вас, мой дорогой учитель, пригласили в приличное общество, поэтому извольте вести себя подобающе, а не портить аппетита другим. Унеси его, – приказал он подошедшему Ежевике.

Когда горько плачущий Пьер Сантен, бывший учитель маленького Антуана, мастер Парижской масонской ложи, был вынесен из пиршественного зала, де Ланж знаком пригласил Мясника разделить с ним трапезу.

– Никогда ничего вкуснее не пробовал, – сказал Люка, доедая ногу.

– Мой двоюродный прадед, архиепископ Тосканский Антонио Медичи был прав, – заметил Антуан. – Нет ничего вкуснее врага! С этим не поспоришь.

ЭПИЛОГ

Что же случилось в дальнейшем с героями книги?

Пьер Сантен прожил еще неделю. Антуан ежедневно кормил его, наблюдая, как его враг поедает самого себя. За время, проведенное в плену, Сантен съел обе ноги, одну руку и часть груди. Через неделю он скончался в страшных муках, так как по приказу маркиза ему перестали давать наркотики.

Франсуа Нуаре умер через год после описанных событий. До этого он успел обзавестись новой псарней и обучить искусству поиска трюфелей пятерых собак. Умер же дядюшка Франсуа во время очередного поиска трюфелей спокойно и мирно.

Филипп был оставлен Антуаном сторожить дворец, в котором он тихо и счастливо прожил без малого еще пятнадцать лет. Умер же Филипп по причине сильной простуды, лежа в постели, окруженный заботливым вниманием докторов и сиделок.

Ежевика вернулся в родной Бордо. На прощание Антуан подарил ему ренту в двадцать тысяч годового дохода. Взамен маркиз потребовал, чтобы Ежевика до конца своей жизни заботился о могиле маркизов де Ланж, что тот и делал. Ежевика женился, у него родилось семеро детей. Он никогда более не вспоминал о тех кошмарах, которых он был свидетель, и уж тем более никому об этом не рассказывал.

Люка по прозвищу Мясник отправился следом за своим маленьким господином в Италию. Там он пристрастился к растлению молоденьких девушек, кои в избытке поставлялись им Антуану. Случайно подцепив в каком-то борделе сифилис, Мясник долго страдал этой болезнью, которую лечили лишь ртутью, от которой он и умер в жестоких мучениях. Антуан оплакивал своего верного телохранителя.

Сам же Антуан, маркиз де Ланж, потомок герцогов Медичи, сразу после смерти Сантена уехал в Италию, где поселился во Флоренции на вилле, оставленной ему двоюродным прадедом Антонио Медичи, архиепископом Тосканским. Антуан прожил удивительно долгую жизнь. Лишь одного года не хватило ему, чтобы встретить новый, XX век. За время своей жизни Антуан выпил кровь и съел плоть более двухсот пятидесяти девушек. С годами потребности его организма все более ограничивались, поэтому в старости он мог растягивать одну девушку на несколько месяцев. Его несколько раз подозревали в вампиризме и каннибализме при покупке у бедных крестьян девственниц, но ничего доказать так и не смогли. Антуан часто переезжал с места на место, пока наконец не обосновался на Сицилии, где его уже никто не осуждал и где он благополучно окончил свои дни. Недалеко от Палермо сохранился склеп, в котором был похоронен маркиз де Ланж. Он так и не женился и не оставил после себя никакого потомства. Великий род Медичи прервался на нем.