Синий рыцарь

– Вот чертовы бездельники, – вспылил я, – да они и представления не имеют, о чем болтают. Видел я этих современных новобранцев, как они раскатывают по улицам, строят глазки каждой смазливой девице и боятся надеть фуражку, чтобы не повредить прическу. Зараза, да я сам видел, как один молоденький такой сопляк сидел в патрульной машине и что-то прыскал себе на волосы! Клянусь тебе, Круц, большинство из этих молодых котов не отличит своей задницы от подгоревшего печенья.

– Знаю, Бампер, – сочувственно кивнул Круц. – Да и шеф знает, что целый отряд молодняка не сделает и половины той полицейской работы, с которой справляетесь вы, ветераны. Именно поэтому никто и не предъявляет тебе претензий. Но все-таки, hombre, ты хоть иногда должен отвечать на вызовы, а не разгуливать по участку.

– Знаю, – ответил я, глядя на свой кофе.

– Просто оставайся подольше на приеме.

– Ладно, ладно, macho. Заимел huevos de oro.

Закончив давить на мою любимую мозоль, Круц улыбнулся. Он был единственный, кто вообще придирался ко мне или указывал, что мне следует делать. Когда кому-либо в голову приходили подобные идеи, они говорили на эту тему с Круцем, и если тот решал, что мне следует узнать мнение того человека обо мне, доводил дело до конца. Все полагали, что к словам Круца я прислушаюсь.

– Не забудь, loco, сегодня ты приглашен к нам на обед.

– Разве я способен позабыть об обеде в твоих хоромах?

– Ты уверен, что Кэсси не сможет прийти с тобой?

– Она, конечно, пришла бы, если б могла. Ты же знаешь, в пятницу она последний день работает в школе, и в ее честь там устраивают небольшую вечеринку. Там она просто обязана быть.

– Понятно, – сказал Круц. – А когда она перебирается на север? Уже решила?

– Упакуется и уедет на следующей неделе.

– Не знаю, почему ты сейчас не возьмешь отпуск и не поедешь вместе с ней. Какой смысл ждать до конца месяца? Отпускные не стоят нескольких недель разлуки с ней, верно? А ты не боишься, что она придет в себя да призадумается, чего ради ей выходить замуж за старого хрыча Бампера Моргана?

Я сам удивился, почему я не сказал Круцу, что именно так и решил поступить. Какого черта держать все в секрете? Пятница будет моим последним рабочим днем. А отпускные меня никогда не волновали. Действительно, чего я боюсь, раз молчу?

– Так странно будет взять и все бросить, – пробормотал я, уткнувшись в чашку с кофе.

– Я рад за тебя, Бампер, – сказал Круц, приглаживая худыми пальцами густые седые волосы. – Не будь у меня столько детей, я бы тоже бросил все к чертям, клянусь. Я рад, что ты уходишь.

В последние несколько лет мы с Круцем много раз говорили об этом, даже еще раньше, чем появилась Кэсси, и стало неизбежным, что я на ней женюсь и, вероятно, уйду в отставку после двадцати лет службы, а не останусь служить тридцать, как придется сделать Круцу. Теперь же, когда пришло время решать, создалось впечатление, словно мы никогда это и не обсуждали. Все это было чертовски странно.

– Круц, я уезжаю в пятницу, – выпалил я. – Скоро повидаюсь с Кэсси и скажу ей, что увольняюсь в пятницу. К чему ждать до конца месяца?

– Вот здорово, 'mano! – просиял Круц. Вид у него был такой, словно он сейчас вскочит и завопит, как он всегда делал в подпитии.

– Прямо сегодня и скажу. – Почувствовав облегчение, я допил кофе и поднялся, собираясь уходить. – И пусть меня побьют, но я собираюсь целый месяц бить баклуши. Надо же отдохнуть в свое удовольствие, прежде чем переходить на новую работу.

– Правильно! – отозвался Круц, глядя на меня счастливыми глазами. – Если хочешь, сиди на своей толстой nalgas хоть целый год. Они хотят, чтобы ты работал у них шефом безопасности. Так пусть подождут. Будешь получать сорок процентов зарплаты каждый месяц, Кэсси нашла себе хорошую работу, да и счет в банке у тебя неплохой, верно?

– Еще какой неплохой! – отозвался я, шагая к выходу. – Мне не было нужды тратить много денег, имея участок и все прочее.

– Ш-ш-ш-ш! – усмехнулся Круц. – Ты разве не слышал? Мы ведь новое поколение профессионалов. Мы не принимаем знаков благодарности.

– Кто это тут говорит о благодарности? Я всего лишь собираю дань.

Круц покачал головой и произнес «Ahi te huacho», что на англицированном жаргоне значило «Я тебя еще увижу», или, вернее, «Я тебя еще отыщу».

– Ahi te huacho, – ответил я.

Покинув Круца, я вернулся в офис детективов и обнаружил там Зута с понурой головой и необыкновенно счастливого Чарли, стало быть, у Чарли дела в порядке.

– Мне хотелось бы поговорить с тобой минутку наедине, Бампер, – сказал Чарли, отводя меня в соседнюю комнату и закрывая за собой дверь. Зут остался на месте, изображая несчастного страдальца.

– Он рассказал мне гораздо больше, чем сам думает, – сообщил Чарли. Он так и светился от переполнявшей его энергии, как и любой хороший полицейский на его месте, когда узнает нечто стоящее.

– Он считает, что ты спас его от моей кровожадности? – спросил я.

– Да, – улыбнулся Чарли. – Продолжай играть. Он думает, что я собираюсь спасти его от тебя. Просто не трогай его некоторое время, ладно, Бампер? Он сказал мне, что собирается перебраться с нашей территории в Альварадо, но пока что на пару недель ему придется задержаться в нашем районе – в Фугуероа. Я сказал ему, что поговорю с тобой.

– Скажи Зуту, что он может больше не беспокоиться о старом Бампере, – ответил я, чувствуя в животе боль от очередного газового пузыря. Я поклялся себе, что в следующий раз, когда буду есть в Джи-тауне, не притронусь к соевому соусу.

– Да, он еще станет проблемкой для бригады детективов Рампарта, – отозвался Чарли, не поняв смысла моих слов.

– Он хочет, чтобы я отвез его обратно?

– Я сам его отвезу, – сказал Чарли. – Хочу еще немного с ним потолковать.

– Сделаешь для меня доброе дело?

– Конечно, Бампер.

– Как, по-твоему, есть шанс кого-нибудь накрыть после того, что тебе рассказал Зут?

– Есть, и еще какой. Старый хрыч Зут выложил, что, по его мнению, та баба, что сидит за телефонного посредника и принимает его ставки, – Реба Макклейн, и если это так, мы можем здорово ее раскрутить.

– Как?

– Она подружка Реда Скалотты. Около полугода назад мы заловили ее за то же самое – телефонное посредничество, и она получила условное освобождение, но над ней висит угроза полугода тюряги. Она уже сидела и страшно боится кутузки. Тут у нее что-то на сексуальной почве. У нее настоящая фобия насчет тюрьмы, лесбиянок и всего такого. Настоящая психопатка, но зато роскошная маленькая жабочка. Мы как раз на прошлой неделе о ней говорили, и если мы сумеем подловить ее и взять с поличным, то вскоре можно будет выйти и на Скалотту. Это по-настоящему трусливая сучка. Она маму родную продаст, лишь бы остаться на воле. Твоего Зута с его телефонным номером нам просто бог послал.

– Что ж, раз такое дело, то я серьезно хочу попросить тебя об одолжении.

– Конечно.

– Возьмите ее сегодня, самое позднее – завтра. И если она выдаст вам что-то стоящее вроде подпольной конторы, возьмите ее в пятницу.

– Подпольную контору! Господи, да вряд и у нее есть такая информация, Бампер. К тому же, черт возьми, до пятницы всего два дня. Чтобы накрыть подпольную контору, иногда приходится вынюхивать несколько недель, а то и месяцев. Сам подумай, ведь там хранятся все записи сделанных ставок. К тому же нужно получить ордер, а для этого раздобыть кучу предварительной информации. Да почему именно в пятницу?

– В отпуск ухожу. И хочу поучаствовать в этом деле, Чарли. Никогда еще не брал подпольную контору. Мне очень хочется, и это должно произойти до того, как я уйду в отпуск.

– Если смогу, Бампер, постараюсь для тебя это сделать, но ведь до пятницы всего два дня!

– Ты просто проделай ту полицейскую работу, которой я тебя учил, пошевели шариками в голове и поднапряги воображение. Это все, о чем я прошу. Просто попробуй, ладно?

– Ладно, – ответил Чарли. – Попробую.

Прежде чем уйти, я разыграл перед Зутом представление, чтобы он думал, будто Чарли – его защитник. Я притворился, будто зол на Чарли, а Чарли притворился, что никогда больше не даст мне затолкать Зута в почтовый ящик.

6

Забравшись в свою машину, я вспомнил о дружественном щипке в задницу, которым наградил меня Круц, взял в руку микрофон и произнес:

– Один-икс-эл-сорок пять, прием.

– Один-икс-эл-сорок пять, запишите вызов, – отозвался оператор. Я раздраженно буркнул и записал адрес. – Встречайтесь с один-икс-эл-тридцать на углу Девятой и Бродвея.

– Один-икс-эл-сорок пять, конец связи, – сказал я с отвращением. Интересно, что же я получил, выбравшись в эфир, подумал я. Наверное, какой-нибудь могучий кризис, вроде разбора заявления о карманной краже от толстозадого биржевика, у которого слямзили бумажник, пока он почитывал грязные журнальчики в грязной книжной лавочке на Бродвее.

«Один-икс-эл-тридцать» оказался молодым сержантом по имени Грант, его я знал не очень хорошо. У него была одна нашивка, указывающая, что он прослужил больше пяти лет, но меньше десяти. Могу поспорить, что к пяти было гораздо ближе. Грант был умный парень с богатым словарным запасом. Ни разу не слыхал, чтобы он выругался, проводя утренний развод. Я просто не могу доверять полицейскому, который не ругается хотя бы время от времени. В нашей работе почти невозможно описать кое-что увиденное или испытанное, не прибегая к цветистым выражениям.

Грант находился на южном конце Девятой, неподалеку от «Олимпика». Когда я подъехал, он расхаживал возле машины. Я знаю, что это снобизм, но я просто не могу заставить себя назвать парнишку вроде него «сержантом». Но грубияном мне тоже не хотелось прослыть, поэтому по фамилии таких молодых сержантов я тоже не называл. Я вообще никак их не называл. Иногда ситуация становилась неловкой, и мне приходилось произносить что-то вроде «эй, дружок» или «послушай, приятель», когда я хотел поговорить с одним из них. Грант явно из-за чего-то нервничал.

– Что случилось? – спросил я, вылезая из машины.

– Демонстрация возле армейского призывного центра.

– Вот как? – отозвался я, поглядев на группу из человек пятнадцати, пикетирующих здание неподалеку.

Призывников входит и выходит много – могут быть беспорядки. Среди пикетчиков есть явные боевики.

– Так что мы будем делать.

– Я вызвал вас только потому, что мне нужен кто-то, кто приглядел бы за ними. Я намерен переговорить с лейтенантом, не вызвать ли спецотряд. Не могли бы вы переключиться на частоту девять и держать меня в курсе дела?

– Послушай, приятель, не слишком ли это для них жирно? Я хочу сказать, спецотряд против шушеры из пятнадцати любителей понюхать цветочки?

– Кто знает, как все может повернуться...

– Ладно, – вздохнул я. – Поторчу здесь.

– Может, не мешало бы подъехать к ним поближе. Остановитесь на противоположной стороне улицы. Чуть ближе, чтобы они вас видели, но не настолько, чтоб попытались спровоцировать.

– Ладно, приятель, – буркнул я. Грант залез в машину и помчался в сторону участка поговорить с лейтенантом Хиллардом – хладнокровным ветераном, который не станет дергаться из-за пятнадцати мирных демонстрантов.

Я влился в транспортный поток, и кто-то в голубом «шевроле» сразу ударил по тормозам, хотя и был в восьмидесяти футах сзади и ехал медленно. На людей нападает какой-то черно-белый мандраж, когда они видят полицейскую машину, и совершают прямо-таки идиотские поступки, стараясь быть сверхосторожными. Я видел, как некоторые настолько сосредоточиваются на одном из аспектов безопасной езды, например, на своевременном включении поворотника, что из-за этого выезжают на красный свет. Вот вам и черно-белый мандраж.

Демонстрантов на противоположной стороне Бродвея я заметил в тот момент, когда двое из них – парень и девушка – начали махать мне руками, чтобы я подъехал поближе. Казалось, они просто топчутся на одном месте, но я решил все-таки приблизиться по нескольким причинам. Во-первых, действительно могло что-нибудь случиться. Во-вторых, если бы я этого не сделал, возникла бы дурацкая ситуация, когда большой злой коп боится поближе подойти к группке демонстрантов. В-третьих, у меня была собственная теория о том, что если в подобных конфронтациях достаточно быстро применяется силовое давление, то никаких беспорядков и не возникает. Пока что мне не доводилось видеть, чтобы быстро применялась реальная сила, так вот, черт побери, подумал я, вот он – мой шанс проверить свою теорию, пока я один, и никаких сержантов поблизости.

Эти парни, по крайней мере несколько из них – двое черных и один белый, бородатый хмырь в грязных штанах из оленьей кожи и с волосами, перетянутыми желтой ленточкой, – мне показались настроенными ввязаться в драку с растолстевшим полицейским средних лет вроде меня, но я про себя решил: если один из них совершит глупость и хоть коснется меня кулаком, то я всажу ему дубинку на три дюйма в пищевод. Остальные пару минут повопят о жестокости полиции и смоются. Вдруг я заметил, что демонстрантов прибыло – их стало двадцать три. Среди них всего пять девушек. Такая орава – сомневаться не приходится – может сделать из меня соус, но я как-то не очень обеспокоился: хоть они и потрясали кулаками, большинство все же выглядело как белые среднего достатка, которые просто играют в революцию. Однако перед тобой несколько профессионалов с голодными глазами, вроде того белого парня с ленточкой на голове, то можно нарваться и на более серьезные дела. Некоторые из них могут завести остальных на потасовку, но пока там был такой один.

Я свернул за угол, чтобы не делать незаконного разворота у них на глазах, потом, уже нарушая правила, развернулся на Олимпик-стрит, поехал обратно и остановился перед демонстрантами. Они не замечали меня и продолжали маршировать, выкрикивая хором: «Нет, нет – не пойдем!», и «... дядю Сэма и тетушку Спиро», и еще несколько грубых фраз, направленных в основном в адрес президента, губернатора и мэра. Если пару лет назад кто-то вопил в общественном месте в присутствии женщин и детей, мы обязаны были приволочь его в каталажку.

– Эй, офицер, я тебя люблю! – крикнула одна из демонстранток, невысокая смазливая блондиночка лет семнадцати, у которой были двухдюймовые накладные ресницы, казавшиеся наклеенными задом наперед, и прямые уложенные волосы до плеч.

– Эй, детка, я тебя тоже люблю! – улыбнулся я в ответ и прислонился к дверце своей машины. Сложив руки на груди, я стал попыхивать сигарой, пока те двое, что махали мне, не решились подойти поближе.

Сначала они пошептались с другой женщиной, а потом невысокая девушка, которая вблизи оказалась женщиной лет тридцати пяти, направилась прямо ко мне. Она была одета, словно подросток, – в короткую желтую мини-юбку. Фиолетовые облегающие рейтузы, старушечьи очки, губы намазаны белой помадой. Ляжки у нее были жирные и мясистые, и поверх наигранной театральной улыбки на меня смотрели самоуверенные холодные глаза. Видно, профессионалка, скорее всего заводила пикетчиков. Иногда женщина, если она чего-то стоит, может сыграть роль детонатора гораздо быстрее, чем мужчина. Эта на вид чего-то стоила: я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, а она в это время поигрывала висящей на шее увесистой пацифистской медалью. «Ты всего лишь толстый безобидный коп, не стоящий моих талантов, – прочел я в ее глазах, – и кроме тебя здесь никого больше нет. Я даже не уверена, хватит ли ума у такой старой сволочи, как ты, чтобы понять, как тебя посадят в лужу.»

Вот что я прочитал в ее глазах и фальшивой улыбочке, но она все молчала. Тут подъехала машина с одной из телестанций, из нее вышли двое с камерой и микрофоном.

Пикетчики, поняв, что попадут на пленку, сразу воспряли духом – скандирование стало громче, жесты более резкими, а пожилая девочка в желтой юбке наконец выдала:

– Мы позвали вас, потому что вы показались нам очень одиноким. Где же громилы? Или кроме вас здесь сегодня никого не будет?

– Заполучив меня, детка, ты больше никого не захочешь, – я улыбнулся ей сквозь облачко сигарного дыма и впился в нее взглядом, восхищаясь тем, что она даже не моргнула. Я отлично понимал, что ока ждет от меня одного из деловых профессиональных клише, на которые нас натаскивают при подобных ситуациях. Готов поспорить – еще больше ее удивляло то, как безразлично я стоял, прислонившись к машине.

– Вам ведь не разрешают курить в общественных местах, не так ли, офицер? – Она улыбнулась, но менее самоуверенно. Теперь она не знала наверняка, с кем имеет дело, и явно выигрывала время, чтобы расставить мне ловушку.

– Может, настоящему полицейскому и не разрешают, но моя форма – шелуха. Я одолжила этот дурацкий клоунский костюм, чтобы снять подпольный фильм о толстом копе, который ворует яблочки и бьет перед призывным пунктом бедных хиппи и старых толстух в мини-юбках и чулках, которым они прикрывают свои варикозные вены.

Тут улыбочка вспорхнула с ее лица и она галопом понеслась к парню с ленточкой, который оказался тоже гораздо старше, чем выглядел издали. Они зашептались, она поглядывала, как я попыхиваю сигарой и машу рукой некоторым из пикетчиков, большинство из которых – явно студенты колледжей, решившие весело провести время. Некоторые время от времени выкрикивали оскорбления, чтобы не отставать от толпы.

Наконец ко мне направился парень с ленточкой, криком на ходу ободряя пикетчиков, которые расхаживали перед входом в здание. Дверь охраняли двое в форме – скорее всего военные. Оператор уже начал снимать, я спрятал сигару и втянул на пару дюймов живот, когда он направил камеру на меня. Девица в желтом раздала несколько значков с эмблемой «Черных пантер» и принялась маршировать в общей группе, даже не глядя в мою сторону.

– Я слышал, вы ведете себя совсем не так, как те полицейские, с которыми нам приходилось сталкиваться на подобных демонстрациях, – сказал парень с ленточкой, неожиданно подходя ко мне вплотную и улыбаясь. – Что, ЛАДП[4] отменил свой принцип «очень твердо, но вежливо»? Или вы представляете способ борьбы с беспорядками? Карикатура на толстую свинью, на жизнерадостного старого копа, от которой мы должны зайтись смехом? Так, что ли? Или они считают, что мы не сможем вас использовать как символ истеблишмента? Оттого, что у вас чертовски забавная внешность, верно?

– Хочешь верь, хочешь нет, Буратино, – ответил я, – но я всего лишь соседский участковый. Никакое я не секретное оружие, так что та – с толстыми ляжками – вовсе зря сжимает челюсти. Я просто полицейский.

Он немного дернулся, когда я упомянул про бабу, и я решил, что она его приятельница. Может, прикинул я, они преподают социологию в одном из местных колледжей.

– Значит, вы единственная свинья, которую к нам послали? – спросил он, улыбаясь, но уже не так широко, отчего я сразу почувствовал себя лучше. Даже профессионалам вроде него трудно ухмыляться, когда их шпыняют в больное место. Он наверняка л ю битвней все, даже покрытые венами старые колеса. Накручу-ка я им хвост, подумал я. Пора переходить в наступление на этих сукиных детей и посмотреть, чем все закончится.

– Послушай, охламон, – сказал я, зажав в зубах сигару, – я единственная старая свинья, которую вам предстоит сегодня увидеть. Все молодые поросятки остались в хлеву. Так почему бы тебе и старушке с красным значком не прихватить учебники папаши Че и не слинять отсюда? Пусть детишки помаршируют в свое удовольствие без проблем. И заберите с собой этих двух козлов. – Я показал на двоих черных парней, что стояли футах в десяти, наблюдая за нами. – Копов здесь больше не будет, так что и драки тоже.

– Ты действительно нечто свеженькое, – сказал он, пытаясь улыбаться, но улыбка вышла кривой. – Меня уже затошнило от всех этих псевдопрофессионалов с их деловитой пошлостью. Они делают вид, что смотрят сквозь тебя, а сами только и мечтают затащить нас на зады какого-нибудь полицейского участка и вколотить нам голову в плечи. А на тебя, должен признаться, одно удовольствие посмотреть. Ты и в самом деле закоренелый фашист и даже не прикидываешься другим.

Как раз тут к нам опять подошла баба в мини.

– Он угрожает тебе, Джон? – громко спросила она, оглядываясь через плечо, но парни с камерой и микрофоном были в тот момент на другом конце шеренги орущих пикетчиков.

– Прибереги силы до тех пор, когда они сюда подгребут, – посоветовал я. Теперь я ее разглядел совсем близко – да ей около сорока, старше своего приятеля, и ультрасовременная экипировка выглядела совсем комично. – Хочешь жвачки, малышка? – спросил я.

– Заткни свое вонючее хайло, – ответила она, делая шаг в мою сторону. Я уже напрягся, насторожился и был наготове. – Не кипятись, Сидячий Бык,[5] – улыбнулся я. – На, возьми сигарку. – Я предложил парню одну их своих сигар, но он развернулся и пошел прочь. Старая трясогузка зацокала каблуками рядом.

Оба черных парня не шевельнулись. Они тоже были профессионалами, теперь я в этом был уже уверен, но профессионалами совсем другого рода. Я уже решил: если что-нибудь пойдет не так, то в первую очередь нападу на этих двоих. Именно о них мне следовало беспокоиться. На обоих были черные пластиковые куртки, а у одного на голове – черная казацкая шапка. Он не сводил с меня глаз. Вот он-то и будет первым, подумал я. Я сохранял небрежный вид, ухмыляясь и помахивая рукой тем парнишкам, что показывали мне знак мира, но уверенность в том, что я смогу справиться с ситуацией, у меня непрерывно таяла. В группе я приметил еще двух-трех парней, способных вволю порезвиться, если кто-нибудь в чем-то просчитается. Мне доводилось видеть, что могут натворить даже двое, если им удалось свалить человека и поработать ботинками, не говоря уже о таких девяти или десяти.

Мне захотелось, чтобы Грант поскорее вернулся с отрядом синих, но в этом желании я боялся признаться даже себе, чтоб не было заметно. Пока что это была спокойная демонстрация, насколько вообще они бывают спокойными, и волноваться практически не о чем, думал я.

Марш продолжался в прежнем порядке еще несколько минут, молодежь выкрикивала лозунги, а затем ленточка и мини-юбка вернулись, а с ними, как на буксире, шесть или восемь человек. Ребята явно были студентами колледжей, все в клешах, в потертых джинсах. Некоторые парни с бачками и усиками, большинство – волосатики до самых плеч, были среди них и две симпатичные загорелые девушки. Выглядели они достаточно дружелюбно, и я кивнул им, когда они остановились передо мной.

Один, особенно гнусный на вид слизняк, вышел вперед, приветливо улыбнулся и громко шепнул:

– Ты вонючая, обожравшаяся дерьмом свинья!

Я так же негромко в ответ:

– А твоя мать жрет свинину.

– Как же нам начинать потасовку, если здесь нет усмирительного отряда? – спросил другой.

– Осторожнее, Скотт, он не просто свинья, а дикий боров усек? – сказала мини-юбка позади ребят.

– Может, это тебя стоило бы посечь немного, дорогуша. Не от этого ли все твои беды, – отозвался я, глядя на парня с ленточкой.

Двое из парнишек усмехнулись.

– Кажется, на данный момент ты здесь единственный представитель истеблишмента. Не желаешь ли слегка цапнуться с нами? – спросил Скотт, высокий парень с заросшим щетиной лицом и копной светлых волос. На локте у него висела смазливая подружка, и все происходящее приводило ее в восторг.

– Валяй, – ответил я, продолжая расслабленно опираться о машину и пуская сигарный дым. У меня и в самом деле зарождалось желаниепоболтать с ними. Однажды я попросил у одного молодого сержанта разрешения сняться в программе «Полисмен Билл» и побеседовать со старшеклассниками, и тот ответил мне кучей разной чепухи, из которой я понял, что для такой работы требуются лишь поджарые ясноглазые молодые полицейские вроде тех, каких рисуют на рекламных плакатах. Теперь у меня появился шанс отыграться, и идея меня заинтересовала.

– Как ваше имя, офицер Морган? – спросил Скотт, взглянув на табличку с моей фамилией в машине. – И что вы думаете об уличных демонстрациях?

Скотт улыбался, и я едва мог расслышать его из-за воплей – кольцо пикетчиков придвинулось футов на двадцать ближе явно за тем, чтобы эффективнее блокировать вход, так им наверняка насоветовала толстая сучка в желтом. Кое-кто из парней корчил рожи перед оператором и размахивал рукой со сложенными в виде буквы V пальцами. Один из сукиных детей, постарше других, щелчком направил в меня доллар, а потом сделал серьезное лицо перед камерой.

– Вот-вот, улыбнись и скажи «свинья», горшок с дерьмом, – пробормотал я, заметив, что два черных разговаривают с фиолетовыми ляжками на другом конце линии марширующих. Потом повернулся к Скотту: – Отвечу на ваш вопрос. Мое имя Бампер Морган, и я не возражаю против демонстраций, если только они не отвлекают нас, копов, от своих участков. И поверьте мне, мы не можем зря тратить время. Когда нас отвлекают от патрулирования, в проигрыше все.

– Так что же ты торчишь здесь, долбаный хлев? – спросила другая дерьмовая птичка в темных очках и с плакатом, на кагором изображен белый армейский офицер, сообщающий по телефону чернокожей матери, что ее сын погиб во Вьетнаме. Женщина была изображена в углу плаката, а над ней навис большой белый полицейский, избивающий ее огромной дубинкой.

– Дурацкий у тебя плакат, – сказал я. – Смысл хромает. Можно написать проще: «Убит бешеными собаками империализма!» У меня и то лучше бы получилось.

– Во, именно этоя ему и говорил, – рассмеялся Скотт и предложил мне сигарету.

– Нет, спасибо, – сказал я. Он и его красотка закурили. – Да и этот тоже не особо умный по смыслу, – добавил я, показав на плакат с надписью «Сегодняшние свиньи – завтрашние отбивные».

Никому из ребят не пришло в голову, что сказать, и только швабра в темных очках и с плакатом вякнул:

– Эй, чего это мы тут стоим и треплемся с этим... фашистским недоумком?

– Слушай, – сказал я, – я вовсе не собираюсь падать и прикидываться покойником только потому, что ты научился громко вопить. Имей в виду, что никого эта дешевка больше не шокирует, так почему бы нам просто не поговорить друг с другом спокойно. Я не прочь послушать, что вы мне, ребята, скажете.

– Неплохая идея, – отозвался другой парень, черный, с шапкой курчавых волос, в очках с тонкой оправой и ожерельем из тигровых зубов. – Расскажи нам, отчего человеку хочется стать полицейским. Мне это действительно интересно. Я тебя не подкалываю, просто хочу знать.

Он меня обманывал, потому что подмигнул блондину, но я подумал, что все-таки расскажу им, почему мне нравится моя работа. В конце концов, мне нравилось, что вся эта мелюзга столпилась вокруг послушать меня. К тому времени кто-то отвел пикетчиков чуть в сторону, и я мог говорить, почти не надрываясь.

– Так вот, мне нравится очищать улицы от нарушителей закона, – начал я.

– Минуточку, – прервал меня негр, поправляя очки на носу. – Пожалуйста, офицер, без эвфемизмов. Я сам из Уаттса. – Потом он заговорил, специально растягивая слова, как это делают негры: "Я зна-ал По-лицию[6] всю свой жизнь". Остальные рассмеялись, и он продолжил обычным голосом. – Говори, как настоящийкоп, и расскажи все, как есть, без этой лапши на ушах. И главное – не стесняйся использовать любимое словечко ЛАПД, кажется, это «задница». – Он снова улыбнулся, и я улыбнулся ему в ответ.

– В каком районе Уаттса ты живешь? – спросил я.

– Угол 103-й и Грэйп-стрит, приятель, – ответил он.

– Ладно, буду говорить проще. Я стал копом потому, что мне нравится кидать всяких задниц в кутузку, а если возможно – то и сажать их в тюрягу.

– Ну вот, уже получше, – сказал негр. – Теперь ты и выглядишь отлично, и говоришь прекрасно.

Остальные зааплодировали и с улыбками переглянулись.

– А такая работа тебя не угнетает? – спросил Скотт. – В смысле, тебе не хотелось бы сделать что-нибудь длякого-то, а не с кем-то?

– Я так считаю, что как раз и делаю доброе дело для кого-то каждый раз, делая крутой арест. Прикиньте, что каждая задница, которую ловят за грабеж или кражу со взломом, успевает до ареста обчистить около сотни человек. И я считаю, что после каждого ареста спасаю еще сотню, а может, и чью-то жизнь. К тому же, скажу я вам, большинство жертв – это люди, которые не могут позволить себе роскошь быть жертвами. Тот же, кто защищен сигнализацией и страховками, не так уязвим для этих вонючих геморроидов. Поняли, что я хотел сказать?

Маленькой подружке Скотта не терпелось вставить пару слов, но тут сразу заговорили трое парней, пока наконец голос Скотта не заглушил все остальные.

– Я учусь на юридическом, – сказал он, – и намерен когда-нибудь стать вашим противником в суде. Скажи, ты и в самом деле получаешь удовлетворение, отправляя человека в тюрьму на десять лет?

– Послушай, Скотт, – ответил я, – сегодня даже у Эйхмана были бы одинаковые шансы получить или не получить десять лет. Чтобы схлопотать такой срок, надо быть как минимум главарем банды. Более того, надо очень постараться, чтобы засадить человека дажев тюрьму штата. И вообще, мне доводилось ловить таких типов, что, будь моя воля, я приговаривал бы их не к десяти годам, а к лоботомии.

Я бросил окурок, потому что парнишки все-таки задели меня за живое. Мне показалось, что они начали меня немного уважать, и я даже попробовал с минуту постоять с подтянутым животом, но почувствовал себя неуютно.

– Пару лет назад я видел в каком-то журнале большую статью, прославляющую полицейских, – продолжил я. – Там было написано, что они не свиньи, что один из них принял несколько родов, другой спас несколько человек во время наводнения, а из третьего получился очень хороший предводитель бойскаутов или что-то в этом роде. Знаете, я и сам дважды принимал роды. Но нам платят не за то, чтобы мы становились повивальными бабками, спасателями или общественными работниками.