Синий рыцарь

Поэтому я не уверен точно, отпустил оттолкнул, но, как я уже говорил, результат был бы один и тот же, и в тот момент моей жизни это было единственное действие, имеющее хоть какой-то смысл, единственное, что я мог сделать ради кого-нибудь, имеющее вообще какой-то смысл. Он никогда не наденет мой мундир, никогда – если только я сделаю то, о чем он просит. Мое сердце трепетало, словно голубиные крылья, и я просто отпустил его, уронив кровоточащие руки по бокам.

Он стал падать назад, а вес прижатой к груди коробки заставил его падать вниз головой, громыхая по железной лестнице, словно брошенная якорная цепь. Он завопил, коробка раскрылась, маркеры и бумаги разлетелись и замелькали в воздухе. И весь путь вниз он действительно громыхал, как якорная цепь. Когда он остановился на площадке внизу, я увидел на первой ступеньке лестницы его целехонький зубной протез и валявшиеся рядом с ним внизу разбитые очки. Коробка лежала на нем сверху, и маленького скорченного под ней человека почти не было видно. Секунду он пролежал молча, потом начал всхлипывать, а потом издавать звуки, похожие на голубиное воркование.

– Что случилось, Бампер? – спросил запыхавшийся Чарли, выбегая на площадку пожарной лестницы.

– Захватили все нужные документы, Чарли?

– Бог мой, да что произошло?

– Он упал.

– Он мертв?

– Кажется, нет, Чарли. Слишком уж много шума издает.

– Вызову-ка я скорую, – сказал Чарли. – А ты лучше постой здесь.

– Я так и намеревался сделать, – ответил я и пять минут простоял, прислонившись к перилам, отдыхая и наблюдая за Фишменом. За это время Ник и Чарли спустились вниз, уложили его и вытерли ему лицо и лысину, на коже которой виднелись огромные рваные раны.

Мы с Чарли оставили остальных на месте и медленно поехали вслед за воющей машиной «скорой помощи», отвозившей Фиш-мена в Центральный приемный госпиталь.

– Нога сильно порезана? – спросил Чарли, завидев кровь, пурпурно-винного цвета пятно на синей полицейской форме.

– Да нет, Чарли, – отозвался я, приглаживая пальцами порезы на руках.

– Лицо на вид не очень пострадало. Небольшой порез над глазом.

– Да я в порядке.

– Напротив конторы мы нашли еще одну комнату, – сказал Чарли. – Там стояла газовая печь. В ней горел огонь, а труба выходила через крышу. Они могли бы до нее добраться, не вломись ты через окно. Я тебе за это очень благодарен, Бампер. Ты спас для нас буквально все.

– Рад, что смог помочь.

– А что, Фишмен пытался тебе сопротивляться, или как?

– Он почти не боролся. Просто упал.

– Надеюсь, эта мелкая сволочь сдохнет. Как подумаю, что он значил во всей организации и кем был, так сразу хочется надеяться, что он сдохнет, и пусть бог мне поможет. Знаешь, я целую минуту думал, что ты его столкнул. Я рад, что ты этого не сделал.

– Он просто упал, Чарли.

– Вот и приехали, давай обработаем твои болячки, – сказал Чарли, останавливаясь возле Центрального приемного со стороны Шестой, где доктор уже забирался в машину, доставившую Фишмена. Через несколько секунд доктор вылез и направил машину в Центральный госпиталь, где хирургические оборудование было получше.

– Какой у него вид, доктор? – спросил Чарли, когда мы вместе проходили через вход для персонала «скорой помощи».

– Паршивый, – ответил доктор.

– Думаете, умрет? – спросил Чарли.

– Не знаю. А если и не умрет, то пожалеет, что остался жив. Порез на ноге потребовал сделать пару стежков, но царапины на руках и лице оказались небольшими, и обошлись чисткой и дезинфекцией. Было уже почти семь часов, когда я закончил рапорт, где описал, как Фишмен вырвался у меня из рук и как я получил свои раны.

Когда я уходил, Чарли диктовал свой рапорт парню за машинкой.

– Ладно, Чарли, я ухожу, – сказал я. Чарли перестал диктовать, встал, прошелся со мной немного до холла, и несколько секунд мне казалось, что он собирается пожать мне руку.

– Спасибо за все, Бампер. Это лучший арест среди детективов, в котором мне довелось участвовать. Я даже и мечтать не мог, что мы сможем раздобыть столько их деловых записей.

– Спасибо, что дал мне поучаствовать, Чарли.

– Это была твоязатея.

– Интересно, как дела у Фишмена? – спросил я, вздрагивая от острой боли в желудке и ощущая, как внутри образуется пузырь. Я проглотил две таблетки.

– Лохматый звонил туда полчаса назад, но мало что выяснил. Но знаешь, что я тебе скажу? Готов поспорить, что Реду Скалотте придется подыскивать нового бухгалтера и делового советника. Спорю на что угодно, но после всего этого Фишмен не сможет складывать даже двузначные числа.

– Что ж, может, все и к лучшему.

– К лучшему? Это еще мягко сказано. Впервые за многие годы у меня появилось чувство, что, может быть, и естьсправедливость на свете, и хотя они наваливают на тебя кучу дерьма, размазывают его тебе по морде и плюют на сами законы, так вот, впервые у меня появилось чувство, что к этому делу приложилась и другая рука, и эта рука воздала нам по справедливости. Как будто рука самого Бога спихнула его вниз по лестнице.

– Рука Бога, говоришь? Гм. Ладно, еще увидимся, Чарли. Держись, старина.

– Пока, Бампер, – отозвался Чарли Бронски. Лицо его сияло, глаза прищурились, между растянутых в улыбке губ виднелся сломанный зуб. Когда я вошел в раздевалку, она была пуста, и, лишь усевшись на скамейку и начав развязывать шнурки на ботинках, я неожиданно осознал, насколько я весь изранен и измучен. Порезы от стекла – это ерунда. Болело плечо, на которое я упал, сорвавшись в переулок, болели руки и спина от висения на пожарной лестнице, когда я никак не мог проделать то, что обязан сделать любой молодой полицейский – подтянуть свою задницу на шесть футов вверх. Ладони были ободраны и исцарапаны железной перекладиной лестницы и от попыток уцепиться за бетонную стену и подтянуться наверх. Даже задница у меня болела, где-то внутри, от ударов в обитую сталью дверь, от которой я отскакивал, словно теннисный мячик, вернее, в моем случае, словно пухлый медицинский тампон. Я очень, очень устал.

За пятнадцать минут я переоделся в спортивный пиджак и брюки, причесался, насколько мне это удалось, – это всего лишь означало приведение в относительный порядок того спутанного клубка проволоки на голове, что у меня еще остался, – сунул ноги в туфли и выехал со стоянки на своем форде. Боль от газов ушла, несварение кончилось. Потом я снова представил себе Аарона Фишмена, его скрюченное тело, разбитую голову, загнувшуюся под маленькое тельце и громоздящуюся сверху большую картонную коробку, но тут же прекратил эту чушь. Нет, сказал я себе, нет, тебе не удастся потревожить мой сон, потому что абсолютно ничего не значит, что именно я заставил тебя упасть. Я был всего лишь инструментом некой силы в этом мире, которая в нужное время воздает по заслугам почти каждому человеку, хорошему или плохому, богатому или бедному, и обычно делает это в тот момент, когда человек менее всего способен это вынести.

14

Было уже темно, и весенняя ночь, и прохладный ветерок, и даже смог – все было мне приятно. Я опустил стекла, чтобы впустить в машину воздух, и выскочил на Голливудское шоссе, подумав о том, как приятно будет провести время в «Абд гареме» в компании веселых арабов.

Для ночи четверга Голливуд смотрелся весьма неплохо, бульвары Сансет и Голливуд были забиты машинами, в которых сидела в основном молодежь, буквально захватывающая по ночам Голливуд. Городок уже утерял свой прежний истинный блеск и славу сороковых и начала пятидесятых годов. Теперь это город подростков, и, за исключением миллиона хиппи, гомиков и различных служащих, вы больше никого не увидите на Стрипе и его главных окрестностях. И именно по этой причине он стал весьма угнетающим. Клубы превратились в стриптиз-хаусы и психоделические заведения, но все еще осталось несколько мест, куда можно пойти, и несколько мест, где можно отлично поесть.

С Яссером Хафизом и остальными я познакомился лет десять-двенадцать назад, когда у меня был участок на Мейн-стрит. Как-то около двух часов ночи я заметил кидалу, заводящего парня через черный ход в отель «Марлоу», гнусную дыру на Мейн-стрит, которой пользовались проститутки, гомики и кидалы. Я был один, потому что мой партнер, жалкая пародия на копа по имени Сид Бэкон, в это время валялся в номере отеля, задавая жару некоей круглозадой наемной танцовщице, с которой он в то время крутил шашни. Он должен был вернуться ко мне на участок в половине второго, но так и не появился.

В ту ночь я торопливо обошел отель кругом, зашел по другой лестнице через главный вход и спрятался за пустой стойкой дежурного, а когда кидала и его жертва зашагали сюда через холл, запрыгнул в небольшой шкаф неподалеку от стойки. Я сделал это как раз вовремя, потому что два партнера кидалы вышли из комнаты, находящейся по ту сторону холла, – вторую по коридору.

Они пошептались, один из них спустился по лестнице главного входа наблюдать за улицей. Второй зашел за стойку, включил лампу и притворился, будто читает прихваченную с собой газету. Все они были, конечно же, негры. «Кидать дурака» всегда было негритянским жульничеством, но позднее я видел и белых кидал, использовавших тот же трюк.

– Послушай, брат, – сказал кидала, подошедший вместе с жертвой. Я чуть-чуть приоткрыл дверцу и увидел «дурака» – хорошо одетого молодого парня, сильно пьяного. Он стоял, покачиваясь и тщетно пытаясь зачесать назад спадающие на глаза густые черные волосы. Он где-то потерял галстук, а его белая рубашка вся была заляпана пятнами от спиртного и застегнута не на все пуговицы.

– Чего хошь, приятель? – спросил клерк за стойкой, откладывая газету.

– Алиса сегодня у себя? – спросил первый, действуя как сводник. Он был самый крупный из двоих мошенников, парень с очень темной кожей, высокий и довольно молодой.

– Да, сегодня она прямо дышит огнем, – сказал второй. Он тоже был молод. – У нее еще не побывал ни один мужик, а эта сучка просто нимфоманьяк!

– Верно, – подтвердил сводник. – Верно.

– Пошли, я готов, – сказал «дурак», и я уловил его ближневосточный акцент.

– Погоди минутку, мужик, – сказал его компаньон. – Эта б... кошечка что надо, но знаешь, мужик, она еще та воровка. Оставь лучше бумажник у дежурного.

– Да, я положу его в сейф, – подтвердил скучающий на вид парень за стойкой. – Никогда не знаешь, на какую сумму эта б... сможет тебя уговорить расколоться после ночи, а потом еще и обчистит тебя, когда ты заснешь.

– Верно, брат, – поддакнул сводник.

Парень пожал плечами, достал бумажник и положил его на стойку.

– Оставь лучше заодно часы с кольцом, – предупредил клерк.

– Спасибо, – кивнул парень и последовал совету клерка, который достал из-под стойки конверт и сложил в него все ценности.

– Ну, дашь мне мои пять долларов? – спросил сводник. – И дай еще клерку пятерку для Алисы и три доллара за номер.

– Хорошо, – сказал «дурак» и отсчитал для них неуверенными пальцами тринадцать долларов.

– Теперь иди в номер 237, – сказал клерк, указывая в сторону номера, откуда они с партнером недавно вышли. – Я пока позвоню Алисе, и она будет у тебя минут через пять. А ты, детка, держись, потому что она работает, как паровая дрель.

Парнишка нервно улыбнулся, неуверенными шагами пересек холл, открыл дверь номера и исчез внутри.

– Готово, приятель? – ухмыльнулся клерк.

– Пошли, – сказал большой и захихикал, когда клерк выключил лампу.

Я вылез из шкафа незаметно для них и теперь стоял за стойкой, направив револьвер в правый глаз клерка.

– Не желаете ли номер на ночь, джентльмены? – поинтересовался я. – Наши апартаменты не назовешь роскошными, но зато в них чисто, и мы можем предоставить две очень скромные кормежки в день.

Сводник опомнился первым и теперь пытался решить, то ли убежать, то ли попытаться рискнуть. Кидалы обычно не носят с собой огнестрельное оружие, но зачастую у них в кармане лежит нож или какая-нибудь самодельная дубинка. Я нацелился в егоправый глаз, чтобы дать отдых его встревоженному мозгу.

– Замри или назови своего наследника, – сказал я.

– Эй, офицер, в чем дело-то? – спросил клерк, широко улыбаясь и демонстрируя многочисленные золотые зубы. – Откуда вы взялись?

– Спустился по дымоходу. А теперь топайте к стене и изобразите мне парящих орлов!

– Вот дерьмо-о! Просто свинство какое-то, мы же ничего не сделали, – сказал сводник.

– Дерьмо долбаное, – пробурчал клерк.

Это было еще в те дни, когда мы верили в эффективность обысков у стены, еще до того, как очень многие полицейские были застрелены или оглушены парнями, которые специально тренировались мгновенно выходить из этой позы с распростертыми по стене руками. Я отказался от нее за несколько дней до аналогичного решения Департамента и теперь кладу «горячих» подозреваемых на живот или ставлю на колени. Но в то время я еще пользовался обыском у стены.

– А ну, отведи ноги назад, клерк! – сказал я тому, что пониже. Он соображал получше большого и лишь совсем немного наклонился вперед, раздвинув ноги всего на пару дюймов. Я сильно ударил его пониже правого колена, он завопил и сделал то, что я ему велел. На этот вопль выбежал «дурак».

– Что-то случилось? – спросил полураздетый «дурак», пытаясь выглядеть по возможности трезвым.

– Если бы не я, тебя бы, скотину, обокрали, – сказал я. – Собери свои манатки и выходи сюда. – Он продолжал стоять, разинув рот. – Да одевайся же, болван! – заорал тут я, держа револьвер в левой руке и нацеливаясь им на стоящих у стенки кидал, а правой подготавливая наручники, чтобы сковать их вместе. Глаза мои буравили незадачливую жертву, который все стоял на месте и явно намеревался задавать свои идиотские вопросы. Я так и не увидел и не услышал третьего кидалу, крупного бугая, который, заслышав шум, поднялся с улицы по главной лестнице. Будь он опытный кидала, а не начинающий юнец, он давно бы бросил двоих остальных и смылся. Но, будучи неопытным, он остался верен своим партнерам, и как раз в тот момент, когда я собирался дать «дураку» пинка под зад, чтобы он быстрее пошевеливался, двести фунтов навалились мне на спину, и я оказался на полу, борясь со всеми тремя кидалами за свой револьвер и за свою жизнь.

– Хватай револьвер, Тайрон! – крикнул клерк молодому. – Главное, достань револьвер!

Сводник ругался и лупил меня по лицу, по голове, по шее, куда только мог добраться, а клерк обрабатывал мои ребра, которые я пытался прикрыть левой рукой. Все мои мысли были сосредоточены на кисти правой руки, сжимающей револьвер, который парень вырывал обеими сильными руками. Несколько секунд мы боролись молча, если не считать стонов, тяжелого дыхания и сдавленных проклятий всех нас четверых, и когда парнишка стал побеждать и почти вырвал у меня из руки револьвер, я услышал душераздирающий арабский боевой клич, и «дурак» врезал клерку по голове тяжелой металлической пепельницей.

Потом он начал вращать обеими руками, и я пригнулся, получив скользящий удар по плечу, заставивший меня взвыть, и от которого потом остался синяк с кулак размером. Четвертый или пятый оборот угодил своднику по глазам, и он тут же отвалился в сторону, улегся на пол и закрыл руками кровоточащее лицо, завывая так, словно ему отрезали яйца.

Тут перетрусил и парнишка, забормотал «Хорошо, хорошо, хорошо», поднял вверх руки и пополз на заднице со все еще поднятыми руками, пока не уперся спиной в стену.

Я весь дрожал, меня так мутило, что едва не вырвало, и я был готов пристрелить всех троих, да только клерк и сводник уже выглядели наполовину покойниками. Парнишка остался цел.

– Встань, – сказал я ему, и когда он подчинился, сунул револьвер в кобуру, вытащил дубинку и вмазал ему по левой ключице. Он начал орать и грязно ругаться и не умолкал до тех пор, пока его не увезли в больницу, чем заработал мое отвращение к себе. До этого момента я испытывал к нему определенное уважение за верность своим дружкам и достаточную храбрость, которую надо иметь, чтобы прыгнуть на копа с револьвером в руке. Но когда он не смог молча терпеть боль, он потерял мое уважение. Я решил, что этот младенец наверняка подаст на меня жалобу за грубое обращение или что-то в этом роде, но он этого не сделал.

– Что я могу сделать, сэр? – спросил «дурак», когда трое кидал кое-как поднялись на ноги. Я тоже пытался остаться на своих, прислонившись к стойке и держа их на прицеле. На этот раз я не спускал с них глаз.

– Спустись вниз, кинь десятицентовик в телефон-автомат и набери оператора, – прохрипел я, все еще не уверенный насчет степени его трезвости, хотя он едва не снес нам всем головы. – Попроси соединить с полицией и передай, что офицеру требуется помощь в отеле «Марлоу», угол Пятой и Мейн-стрит.

– Отель «Марлоу», – повторил парень. – Да, сэр.

Я так и не узнал, что именно он тогда сказал по телефону, но, должно быть, изложил все, как надо, потому что через три минуты мне на подмогу явились патрульные группы, полицейские в штатском, машины для перевозки уголовников и даже несколько детективов прямо из отдела. Полицейских набралось больше, чем жильцов в отеле, вся улица перед ним была уставлена радиофицированными машинами, а цепочка красных мигалок растянулась до самой Шестой улицы.

Парень оказался старшим сыном Яссера по имени Абд, тем самым, в честь которого был назван «Гарем», и как раз посте этого я с ними познакомился. Абд остался со мной той ночью на несколько часов, пока я писал все рапорты, и оказался весьма приятным парнем после того, как выпил дюжину чашек кофе и протрезвел. У него остались весьма туманные воспоминания обо всем происшедшем, и когда мы отправились в суд давать показания против кидал, он в конце концов в своих показаниях повторил то, что я ему рассказал о случившемся. Он совсем не помнил о том, как спас мне жизнь, и когда я после окончания смены отвез его той ночью домой в Голливуд в благодарность за то, что он для меня сделал, он привел меня в дом, разбудил отца, мать, дядю и троих братьев, представил меня и рассказал им, что я спас его, когда его хотели ограбить и убить три бандита. Конечно, он не рассказал им всей правды о том, каким образом он оказался в том публичном доме, но мне было все равно, и раз он искренне считал, что я спас его, а не наоборот, и поскольку искренне наслаждался положением спасенного, хотя этого на самом деле не было, да к тому же сделал меня героем семьи. Так какого черта не позволить ему рассказывать всю историю в том виде, в каком он в нее верил, и не разочаровывать всех.

Вся история приключилась вскоре после того, как Яссер и его клан перебрались сюда из Нью-Йорка, где у них был небольшой ресторанчик. Каждый свой свободный цент они вложили в покупку нового заведения в Голливуде, покупку лицензии на торговлю спиртным, переоборудование помещения и подготовку его к открытию. Той ночью мы сидели в кухне Яссера, пили арак, вино, а затем пиво, и всей компанией здорово наклюкались, все, кроме Абда, которому стало плохо. В тот вечер мне пришлось выбирать имя для нового ресторана.

Я знаю, имя получилось банальное, но я был пьян, когда его выбирал и все равно не придумал бы чего получше, хотя в принципе и мог бы. Но тогда я был в их глазах таким героем, что они все равно бы не стали его менять. Они настояли, чтобы я стал постоянным гостем «Абд гарема». Приходя туда, я не смел платить ни за что, и именно поэтому я не заходил в ресторан так часто, как бы им хотелось.

Я подъехал на стоянку позади «Абд гарема», а не на стоянку перед ним, где дежурный по стоянке принял бы мой «форд» и отвел его на свободное место, и вошел через кухню.

– Ассалям алейкум, Баба, – сказал я Яссеру Хафизу Хаммаду, коренастому и совершенно лысому пожилому мужчине с пышными седыми усами. Он стоял спиной ко мне и перемешивал кибби в огромной металлической миске чисто вымытыми мускулистыми руками, которые он периодически макал в ледяную воду, чтобы кибби к ним не прилипало.

– Бампер! Ва-аллейкум ал-салям, – улыбнулся он в усы. Он обнял меня руками, не прикасаясь ладонями, и поцеловал в губы. Общаясь с арабами, я так и не смог свыкнуться с этим обычаем. Приветствуя женщин, они обычно их не целуют, только мужчин.

– Где ты, черт возьми, пропадал, Бампер? – спросил он, зачерпывая ложкой сырое кибби и давая мне попробовать. – Давненько мы тебя уже не видели.

– Восхитительно, Баба, – сказал я.

– Так-то оно так, лучше скажи, получилось от-тлично?

– От-тлично, Бубба.

– Ты, наверное, проголодался, Бампер? – спросил он, возвращаясь к кибби, и принялся скатывать для меня маленькие шарики – он знал, что я ем кибби и сырым. Я люблю сырое кибби столь же сильно, как и печеное, а кибби с йогуртом даже больше.

– Готовишь сегодня лабанийи, Баба?

– Конечно, Бампер, а как же. Что ты еще хочешь? Сфееха? Бамее? Что угодно. У нас сегодня готовится много блюд – в банкетной комнате сидят две компании, ливанцы и сирийцы. Специальный заказ на десять блюд. И я, как сукин сын, весь чертов день готовлю. Когда у меня будет перерыв, я выйду к тебе, и мы вместе хлопнем по стаканчику арака, годится?

– Годится, Баба, – сказал я, доедая кибби, и стал смотреть, как работает Яссир. Он смешивал бараний фарш, дробленую пшеницу, лук, корицу и специи, смачивая руки в ледяной воде, чтобы смесь сохраняла пластичность. Кибби было обильно сдобрено кедровыми орехами, мясо обжарено на масле и протушено. Когда Яссер все подготовил, он разложил слой кибби на дне металлической сковороды, положил сверху слой особой начинки, а потом еще один слой кибби. Затем разрезал всю массу на сковороде на ромбические куски и стал тушить. Теперь я уже никак не мог сделать выбор – отведать ли мне кибби с йогуртом или просто тушеного. Да какого черта, съем и то, и то, подумал я, потому что был очень голоден.

– Смотри, Бампер, – сказал Яссер Хафиз, показывая на маленькие шарики кибби, которые лепил целый день. В центре каждого он сделал углубление, наполнил его начинкой из баранины и теперь варил в йогуртовом соусе.

Да, и те, и другие, решил я. Пора зайти в зал и начать с каких-нибудь закусок. Неожиданно я почувствовал, что не так уж и устал, зато более чем проголодался, а в мыслях у меня вертелась лишь восхитительная еда «Абд гарема».

Войдя в зал, я сразу заметил Ахмеда. Он улыбнулся и помахал мне рукой, приглашая за столик возле маленькой площадки для танцев, где одна из местных танцовщиц сможет покачать животом у меня перед носом. Ахмед был высок для араба, в свои тридцать лет он был младшим сыном Яссера и жил в Штатах с мальчишеских лет. Он утратил многие присущие арабам привычки и не целовал меня, подобно отцу и своим дядьям, когда они помогали обслуживать столики или готовили на кухне в суетливые вечера уик-энда.

– Рад, что ты сегодня пришел, Бампер, – сказал Ахмед с едва уловимым нью-йоркским акцентом, потому что его семья прожила там несколько лет перед переездом в Лос-Анжелес. Однако разговаривая с постоянными посетителями, он для колорита переходил на акцент уроженца Ближнего Востока.

– Неплохо бы чем-нибудь закусить, Ахмед. Я сегодня голодный.

– Хорошо, Бампер, хорошо, – сказал Ахмед и улыбнулся, прищурив темные глаза. – Я люблю смотреть, как ты ешь. – Он хлопнул в ладоши, подзывая симпатичную рыжую официантку в наряде обитательницы гарема.

«Абд гарем» был похож на все восточные рестораны, но крупнее большинства из них. На стенах висели сарацинские щиты, кривые сабли и имитации персидских гобеленов; обитые кожей кабинки и столы были темные и массивные и обильно украшены коваными бронзовыми изделиями. Несколько скрытых динамиков наполняли помещение успокаивающей арабской музыкой.

– Принеси Бамперу овечьих языков, Барбара. Что бы ты еще хотел, Бампер?

– Немного хумос ташини, Ахмед.

– Прекрасно. И хумос тоже, Барбара.

– А что принести выпить, Бампер? – спросила, улыбнувшись, Барбара.

– Ладно, принеси арака.

– Извини, пожалуйста, Бампер, – сказал Ахмед, – в ближайший час мне придется присматривать за банкетным залом. Потом я к тебе зайду, и мы вместе выпьем.

– Конечно, иди, парень, – кивнул я. – Кажется, у тебя там собралась приятная компания.

– Дела идут здорово, Бампер. Погоди немного, увидишь нашу новую исполнительницу танца живота.

Я кивнул и подмигнул Ахмеду, который заторопился в банкетный зал обслуживать большую компанию арабов. Со своего места я слышал, как они произносят тосты и смеются. Вечер был еще ранний, но они, кажется, успели основательно выпить.

Закуски уже были готовы, и через пару минут официантка вернулась к моему столу с тонко нарезанными ломтиками овечьего языка, отваренного, со снятой кожицей и приправленного солью и чесноком, а также с большой миской хумоса, самого вкусного соуса в мире. Моя порция хумоса оказалась больше, чем у любого платного посетителя, к ней же прилагалась высокая стопка круглых плоских лепешек теплого сирийского хлеба, накрытая салфеткой. Я тут же обмакнул в хумос ломоть лепешки и едва не застонал от наслаждения, настолько это оказалось вкусно. Я ощутил вкус сезамовых семян, хотя они и были растерты в кремообразную массу вместе с бобами гарбанзо. Я полил соус сверху оливковым маслом и щедро пропитал маслом хлеб. Различил я и вкус гвоздики и давленого чеснока и едва не позабыл об овечьих языках, настолько мне понравился хумос.

– Вот твой арак, Бампер, – сказала Барбара, принося мне напиток и еще одну миску с хумосом, но уже поменьше первой. – Яссер не велел перебивать тебе аппетит языками и хумосом.

– Этому не бывать, малышка, – ответил я, проглотив огромную порцию языка с хлебом и запив ее араком. – Передай Баба, что я голоден, как племя бедуинов, и съем всю его кухню, так что пусть поостережется так говорить.

– И к тому же похотлив, как стадо козлов?

– Да, и это тоже ему передай, – усмехнулся я. Все девушки уже знали нашу с Яссером и Ахмедом любимую шутку.

Теперь, когда первый голод уже прошел, я начал ощущать боль в ноге и плече. Я разбавил водой арак, отчего тот помутнел, затем осмотрелся, не видит ли кто, и ослабил пояс. Весь ресторан пропах едой, и я улыбнулся себе под нос. Теперь я ел, отщипывая от лепешки по кусочку и стараясь держать себя не как обжора, потягивал арак и успел получить от Барбары, оказавшейся проворной и хорошей официанткой, три новых стаканчика. После этого боль стала утихать.

Я увидел носящегося между кухней, баром и банкетным залом Ахмеда и подумал о том, как Яссеру повезло с сыновьями. Все они теперь хорошо устроились в жизни. Последний младший сын остался помогать отцу. По залу медленно плыла арабская музыка, смешиваясь с ароматами еды. Мне стало чертовски жарко. Примерно через час появятся трое армян-музыкантов и начнут играть экзотическую музыку для танцовщиц, которых мне уже не терпелось посмотреть. Ахмед знал толк в танцовщицах.

– Все в порядке, Бампер? – окликнул меня Ахмед с арабским акцентом, потому что вокруг были посетители.

– В порядке, – расплылся я в улыбке, и он заторопился в очередной рейс на кухню.

Я начал раскачиваться под чувственное постукивание барабанов. Мне стало гораздо лучше, и я стал с восхищением разглядывать висящие на стенах ковры и другие украшения из «Тысячи и одной ночи» вроде кальянов, через которые теперь подростки курят наркоту, и различных мечей, подвешенных достаточно высоко, чтобы до них не смог дотянуться какой-нибудь пьяный и не начал собственный танец. Отличное место этот «Абд гарем», подумал я. Настоящий оазис посреди липкой и шумной части Голливуда, который обычно смотрится так фальшиво, что я его терпеть не могу.

Я заметил, что в баре сегодня помогает Халид, один из братьев Яссера, и предположил, что получу еще один усатый поцелуй, едва он меня заметит.

– Готов, Бампер? – спросила Барбара, обворожительно улыбаясь и мелкими шажками подкатывая к моему столику тележку с огромным подносом.

– Да, да, – нетерпеливо отозвался я, разглядывая тарелки с печеным кибби, кибби с йогуртом, фаршированными виноградными листьями и маленьким шампуром с шиш-кебабом.

– Яссер просил тебя приберечь место для десерта, Бампер, – сказала Барбара, оставляя меня наедине с лакомствами. В подобные минуты я не могу думать ни о чем, кроме того, что стоит передо мной на столе, и мне пришлось выдержать упорную битву с самим собой, чтобы есть помедленнее и смаковать еду, особенно виноградные листья, оказавшиеся для меня сюрпризом, потому что Яссер не готовит их каждый день. Полив листья йогуртом, я ощутил на языке острый аромат мяты, листьями были обернуты куочки смеси баранины, риса, сочной петрушки и специй. Яссер добавил к ним как раз достаточное на мой вкус количество лимонного сока.

Через некоторое время, когда я сидел, полностью умиротворенный, и потягивал вино, ко мне снова подошла Барбара.

– Может, немного выпечки, Бампер? – с улыбкой спросила она. – Не хочешь ли баклавы?

– О, нет, Барбара, – с трудом отозвался я, вяло приподнимая ладонь. – Это будет уже чересчур. Нет, только не баклава.

– Хорошо, – рассмеялась она. – Яссер приготовил для тебя нечто особенное. Ты оставил в желудке местечко?

– Увы, нет, – с грустью произнес я, когда она повезла прочь тележку с пустыми тарелками.

Арабы настолько дружелюбны и приветливы, и им так нравится смотреть, как я ем, что я стал бы себя ненавидеть, если бы испортил весь тяжкий труд повара и не удержал в себе съеденное. Живот мой раздулся настолько, что мне пришлось отодвинуть стул на два дюйма от стола, а рубашка на животе так натянулась, что едва не отскакивали пуговицы. Я вспомнил Толстяка из старой мультипликационной серии «Веселый Джек» и то, как я всегда смеялся, когда у бедняги отскакивали пуговицы. Правда, сам я тогда был молод и строен.

Через пару минут Барбара вернулась с огромным стаканом для шербета.

– Муш-муш! – воскликнул я. – Целый год мне не доводилось полакомиться муш-мушем.

Барбара улыбнулась и сказала:

– Яссер говорит, что сам Аллах послал тебя сегодня вечером, потому что он сделал сегодня твой любимый десерт и при этом вспоминал тебя.