Мечи с севера

– Мы сюда пришли узнать в чем дело, а вовсе не за тем, чтобы слушать болтовню какого-то красноклювого попугая, – заявил Харальд.

В зале повисло тягостное молчание.

Потом новый базилевс спокойно проговорил:

– Сын Сигурда, бывший командир варяжской гвардии Византии, против тебя выдвинуто множество обвинений. Из соображений личной мести ты самолично затеял усобицу с одним из наших величайших полководцев, Георгием Маниаком, а это равносильно мятежу. С этой целью ты увел из Константинополя наше войско и флот, что также равносильно мятежу. Ты сражался с нашими союзниками, нормандцами, и заключил союз с нашим заклятым врагом, сарацинами. Кроме этого, ты захватил Крит и распоряжался им как своей вотчиной, жег деревни, притеснял византийских чиновников, присвоил себе императорскую казну и послал ее в свою страну. Наконец, ты правил в Святой Земле так, как если бы сам был императором, распоряжаясь постройкой церкви, последователем которой ты недостоин называться. И сверх того, ты похитил царевну Марию Анастасию Аргиру, лишив калифа Каира ее общества и поставив тем самым под угрозу наш с ним договор. Что ты можешь сказать на это в присутствие суда?

Харальд почесал в затылке, улыбнулся и промолвил:

– Что бы я ни сказал, ты все обернешь по-своему, старый ты козел. Я не вижу нужды говорить что-либо.

Стоявшая подле него Мария Анастасия заплакала в голос, и Ульв обнял ее, чтобы хоть как-то утешить. Страж-булгар тут же ударил его древком копья.

– Спасибо, – промолвил Ульв. – Я сегодня же доставлю тебе такую же радость, и посмотрим тогда, будешь ли ты также доволен собой, как сейчас, обезьяна ты эдакая.

Константин Мономах все видел, но ничего не сказал. Помолчав, он проговорил:

– Обстоятельства дела ясны. Если мы сейчас не проявим твердость, Византия скоро окажется во власти охочих до грабежа варваров. Вынес ли суд приговор по этому делу?

Он полуобернулся к сидевшим на длинной скамье двадцати белобородым старцам в темных одеждах. Один из них встал и ответствовал так:

– Да, базилевс. Сначала, как и положено у всех цивилизованных народов, о женщине. Госпожа Мария Анастасия Аргира приговаривается к ста ударам кнутом. Экзекуция будет произведена завтра публично, на Ипподроме. Затем преступница будет в цепях отправлена в Египет с тем, чтобы условия известного договора были выполнены. Что до викингов, то мы считаем, нельзя наказывать простых воинов за дела их командиров, сколь бы безумны эти деяния ни были. Поэтому мы решили, что после месячного ареста в казарме, они смогут продолжить службу под водительством нового командира Варяжской гвардии. Что же касается их прежних командиров, то они должны быть примерно наказаны, поскольку иначе в христианском мире могут возникнуть сомнения в справедливости византийского суда. Наиболее ответственные посты в нашей Варяжской гвардии занимали Харальд сын Сигурда, Ульв сын Оспака и Халльдор сын Снорре, они и ответят за все. Первым делом, они должны быть отведены в застенок, где проведут ночь без пищи и воды, чтобы у них было время, вознеся молитвы, помириться с Богом. На рассвете же они будут доставлены на Ипподром, где и будет должным образом произведена экзекуция. Будучи командиром и поэтому неся основную тяжесть вины, Харальд сын Сигурда лишится глаз, языка и обеих рук, тогда как два других преступника только глаз и рук. Затем они будут доставлены обратно в застенок, где и проведут остаток жизни, сколь бы долог или краток он ни был. Таков, государь, наш приговор.

Когда судья, закончив свою речь, уселся на место, базилевс спросил у Зои:

– Может быть, ты желаешь смягчить приговор?

Она же ответила звонким голосом, глядя куда-то поверх голов викингов.

– Нет. Приговор справедлив. Пусть они будут наказаны.

В БАШНЕ

Булгарские стражники отвели троих варягов в темницу, расположенную в заброшенном квартале города (расчет был на то, что там товарищи осужденных викингов не сумеют их отыскать). Темница эта представляла собой старинную каменную башню без крыши.

Замки и засовы на единственной выходившей на улицу двери так проржавели, что, казалось, открыть ее стало совершенно невозможно. Внутри башни была винтовая лестница, почему-то обрывавшаяся в двенадцати футах от пыльного пола замусоренного перьями, костями и целыми скелетами крыс (видно, над трупами зверьков поработали муравьи). В общем, место было не из приятных.

Очутившись там, названные братья долгое время не говорили ни слова. Ульв и Халльдор глаз не могли отвести от своих рук. Они разглядывали их так, как будто видели впервые в жизни, то и дело сжимали их в кулаки, а потом снова разжимали. Харальд же попытался подняться по винтовой лестнице с закрытыми глазами, держа руки за спиной. Пройдя половину пути, он потерял равновесие и свалился на пол.

Ульв с Халльдором оторвались от своего занятия и уставились на него, потом все трое рассмеялись. Смех получился невеселый, но все же это было лучше, чем полное молчание.

– Интересно, что будет, если помолиться моему брату, Святому Олаву? – сказал Харальд. – Вдруг поможет? Когда нас сюда тащили, мне почудилось, будто он стоит на углу улицы, наблюдает. Удивительное дело, какие мысли приходят в голову, когда попадешь в беду. Знавал я одного морехода-ирландца. Как-то раз, корабль его затонул, и он вплавь добрался до небольших, расположенных в открытом море шхер[28], где провел три дня и три ночи. Так вот, он говорил, что на рассвете ему каждый раз чудилось, будто прямо к его шхерам идет драккар, причем он ясно видел, как блестят развешанные за бортом щиты, как изогнут наполненный ветром парус. Но стоило ему крикнуть, как корабль исчезал в дымке.

– А как же он тогда добрался до берега? – поинтересовался Ульв.

– Я как раз хотел спросить то же самое, – вставил Халльдор.

– Очень просто, – ответил Харальд, – он помолился, и к берегу прибило здоровенное бревно. Он за него уцепился, и на следующий день был в Голуэе. А через неделю этот дурень вышел в море на обтянутой воловьей кожей лодке и потонул где-то среди тамошних островков, где и глубины-то настоящей нет. Это судьба.

– Веселей от таких историй не становится, – заметил Халльдор. – Пошел бы ты лучше на лестницу и помолился своему брату. Я с ним не был знаком, так что к моей молитве он вряд ли прислушается. Да и не мастер я говорить молитвы, разве священник поможет. Сам я никак не могу подобрать нужных слов.

– Хорошо, я сделаю, как ты говоришь, – сказал Харальд, – но не жди слишком многого. У Олава множество дел, к тому же, не думаю, чтобы он сейчас ко мне особенно благоволил. Из слов, что он сказал на Крите, явствует, что он не доволен тем, как я жил после его гибели в битве при Стиклестаде.

– Ну и что? – перебил его Ульв. – Он же святой, а святые умеют прощать. Иди, помолись. Может, лучше нам от этого не станет, но хуже уж точно не будет. Больше мы все равно ничего сделать не можем, разве что вырастим крылья и улетим отсюда.

Харальд пошел молиться. Друзья при этом отвернулись, чтобы его не смущать: ведь ему пришлось при них встать на колени.

Воротясь к ним, он проговорил:

– Не знаю, правильно ли я поступил, но я пообещал, что если он нам поможет, я построю на этой улице часовню в его честь, конечно, когда у меня будет такая возможность.

– Пообещать такое никогда не вредно, – заметил Халльдор. – По крайней мере, будет знать, что ты стараешься быть добрым христианином.

– Верно, – согласился Харальд. – В своей молитве я сделал на это упор. А еще я ему сказал, что когда вернусь на Север, позабочусь о том, чтобы в Трондхейме была церковь, которой можно гордиться. Правда, сейчас трудно даже представить себе Трондхейм, он как будто остался в какой-то совсем другой жизни, а, может быть, лишь пригрезился мне. Но все равно сказать это стоило, а если буду жив, то непременно исполню свое обещание.

В разговор вступил Ульв.

– Просто удивительно, как нас тянет на молитвы, когда окажемся в беде. Даже самые смелые молятся о спасении.

– Я много думал о том, что значит быть смелым, – проговорил Харальд, – меня самого часто называли смелым, но что это такое я так и не уразумел. Мне казалось, что я всего лишь выше других ростом и еще удачливее, оттого и побеждаю.

– Я с этим вопросом тоже не до конца разобрался, – кивнул Халльдор, – хотя мне, конечно, приятно увидеть противника поверженным у моих ног.

– А у меня перед битвой всегда потели ладони, – вставил Ульв.

– Ну, после завтрашнего таких проблем у тебя не будет, – сказал Харальд, – это уж точно.

– Нет, правда, брат, а у тебя ладони потели перед битвой? – настаивал Ульв.

– Да, потели. И колени дрожали так, что мне приходилось поскорее ввязываться в драку, чтобы не упасть еще до дела. Я был самый настоящий трус.

Халльдор сказал:

– У меня тоже ноги подкашивались, как будто говорили мне: «Скорее, скорее, начинай!». Знавал я одного берсерка из Торсморка, так у него ноги так дрожали, что товарищам приходилось на руках выносить его на поле битвы, а то сам он не мог дойти. Просто-таки трясся весь от страха.

– Помните Хрута сына Херпульфа, того, что влюбился в эту ведьму, королеву Гуннхильд? – промолвил Ульв. – Перед битвой он говорить не мог: опустит голову и плачет, как девица. Зато как ударят его, пусть даже легонько, кидался в сечу, как лев, и уж тогда не было ему угомону. А после дела он плакал ночи напролет.

– Да, братья, трудно сказать, что такое храбрость, – сказал Харальд, – наверное, это пустое слово, выдуманное скальдами. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Они еще долго разговаривали, стараясь не касаться тем, где фигурировали глаза и руки, но разговор почему-то все время сбивался именно на это.

Потом в башню залетела какая-то бурая птичка и, с размаху ударившись о каменную стену, упала на землю. Халльдор поднял ее, пощупал крылья (не сломаны ли?). Викинги были рады, что птичка не убилась насмерть. Ее осторожно передавали из рук в руки, чтобы каждый мог хорошенько рассмотреть.

– Завидую я этой пичуге, – проговорил Харальд. – Пусть у нее нет ни меча, ни шлема, ни коня, ни корабля, зато она имеет то, чего так не хватает нам – крылья. И потому может выбраться отсюда безо всяких молитв.

Он выпустил птичку, и она тут же упорхнула прочь из башни, даже не поблагодарив своих спасителей.

– Может, это Олав послал нам ее, намекая, что и нам следует вылететь из башни? – сказал Ульв.

– Перья у меня на руках расти пока что не начали, – отозвался Халльдор, – я проверял.

– Думаю, это просто птичка, а никакое на знамение, – проговорил Харальд. – Хорошо, что мы увидели, как она, оглушенная, упала на пол. А то она могла бы стать добычей крысы. Вон тут сколько крысиных нор.

– Я ничего не имею против того, чтобы лиса пообедала куропаткой, если ей удастся ее поймать, или, скажем, чтобы орел закогтил зайца, – заметил Ульв. – Но мне делается как-то не по себе, когда маленькие птички насмерть бьются друг с другом. Неправильно это. Это все равно как если бы двое детишек бросались друг на друга с топорами, вместо того, чтобы играть как положено малышам.

– Кстати об играх, – сказал Халльдор, – тут на полу полным-полно костей. Если отломить у них кончики, можно было бы поиграть в бабки. Хотите?

– А что, хоть руки чем-то займем, – промолвил Харальд. – Хоть будет потом о чем вспомнить.

Они принялись играть, да так увлеклись, что на время забыли об уготовленной им участи. Они проиграли до самой темноты. Так как у них не было при себе ничего ценного, чтобы поставить на кон, они решили играть на свои мечты.

Ульв продул Харальду свой меч, а тот, в свою очередь, проиграл Халльдору норвежский престол.

– Везет дуракам! – заявил Ульв, притворяясь, что проигрыш ужасно его разозлил. И все трое принялись хохотать, как полоумные, вспомнив о том, как им «повезло» на самом деле.

Услыхав этот жутковатый смех, иные прохожие-византийцы вздрагивали и спешили уйти прочь, как будто за ними гналось приведение, а иные стучали пальцем себе по лбу, мол, что-то много развелось сумасшедших.

ЭВФЕМИЯ

В ту ночь викинги почти совсем не спали. Закрыть глаза казалось глупостью. Смотреть, смотреть, пока можешь, пусть даже в темноту.

Часа за два перед рассветом Харальд, глядевший, лежа на пыльном полу подле Ульва и Халльдора, на видимый из башни расцвеченный серебряными звездами круглый кусочек неба, увидал, как с вершины башни что-то спустилось, похоже, веревочная лестница. Он шепнул своим друзьям, которые тоже не спали:

– Не шевелитесь, не подавайте вида, что мы заметили. Наверное, это булгары пришли за нами. На целых два часа раньше времени! Как будто у нас эти два часа лишние!

– Наверное, Олав нас все-таки не слышал, – прошептал ему в ответ Халльдор. – Оно и понятно, святые – народ занятой. Слушай, когда они сюда спустятся, я не позволю им отвести меня на убой, как телка. Хоть одного из них, да оставлю здесь крысам на радость.

– Вот и я про то же, – кивнул Ульв. – Пора проучить этих грубиянов. Пусть знают, что шутки вроде ихних безнаказанно не проходят.

– И как мы только раньше об этом не подумали! – сказал Харальд. – Предлагаю напасть прежде, чем они успеют спуститься. Каждый из нас возьмет на себя по одному булгару. Тогда нам будет не так тоскливо помирать. К тому же, если мы как следует их потреплем, они, может, выйдут из себя и порешат нас на месте. По мне, это лучше, чем Ипподром.

Они откатились в тень стены и притаились в ожидании. Но по лестнице никто не спустился. Потом женский голос негромко проговорил:

– Харальд, Харальд, поспеши, скоро рассвет.

Викинги осторожно поднялись по раскачивающейся из стороны в сторону лестнице на вершину башни. Глянув оттуда на улицу, они увидали там перепуганную, кутающуюся в серый плащ Эвфемию, прислужницу Марии. Подле нее стоял и дрожал на студеном предрассветном ветру маленький мальчик с тремя плащами в руках.

Увидев, что варяги показались на вершине башни, Эвфемия крикнула им:

– Поспешите. Перекиньте лестницу на эту сторону и спускайтесь. Мой брат потом отцепит лестницу и спрячет ее где-нибудь. Ему можно доверять.

– Моя бы воля, я доверил бы ему править Византией, – сказал Харальд.

Они спустились на землю тихо, как привидения.

– Кто послал тебя, Эвфемия? – спросил Харальд. – Такого подарка мне в жизни никто не делал.

– Меня прислала Мария Анастасия. Саму ее держат взаперти, но ей удалось передать мне весточку. Она говорит, что ночью ей во сне явился твой брат Олав и сказал: «Брось лить слезы, женщина. Этим делу не поможешь. Лучше пошли-ка лестницу моему брату». Византийский святой, наверное, такого не сказал бы, но она все равно сделала все, как он велел.

– И она была права, – промолвил Харальд. – Святые знают, что делают, и сомневаться в этом – грех. Особенно если дело касается северных святых. Говорят они напрямки, безо всяких там словесных хитростей, но умеют сделать так, чтобы все исполнилось как должно.

– Этому нам стоит у них поучиться, брат, – мрачно проговорил Ульв. – Кстати, пора уже заняться делом.

ПОЛОТА-СВАРВ

Трое викингов мчались прочь от башни подобно быстроногим волкам. Они забыли о голоде и усталости. Теперь их обуревали иные чувства. Несясь по узким объятым предрассветными сумерками улочкам Константинополя, Харальд повторял про себя: «Олав, брат, доберусь до Новгорода – сто свечей тебе поставлю!».

Ульв вдруг остановился посреди улицы, поглядел на только что взошедшее солнце, и пропел, раскинув руки:

В овраге – баран,

В хлеву – телок,

В руке – клинок!

Халльдор крикнул ему, обернувшись на бегу:

– Поспешай, исландец. Поэзией потом займешься.

Так добежали они до Виа Долороза, где узкие, мощеные булыжником улочки сменялись широкими проспектами. Викинги без колебаний вступили в эту часть города, поскольку в такой час народа на улицах бывало немного. Их видели только шедшие к гавани с сетями за спиной рыбаки, да и те никакого интереса не выказали, только пожали плечами: варяги только и делают, что чудят, а если жизнь дорога, в их дела лучше не вмешиваться.

Вот уже и дворец. Восходящее солнце золотит белокаменные стены, ставни все закрыты, полосатые тенты собраны.

– Осторожно, братья, – сказал Харальд, – давайте пробираться вот за этими лаврами. Сегодня караул несут булгары.

Они благополучно добрались до расположенного позади дворца проулка, который вел к варяжской казарме. Когда же трое друзей проходили мимо зарешеченного расположенного возле самой земли оконца, то услышали гомон множества голосов, посреди которого то и дело слышались крики ярости.

– Наши-то как рано поднялись, – с мрачной улыбкой заметил Ульв. – Видать, отчего-то им не спится.

Стоявший на страже у дверей долговязый юнец из Лунда[29], чуть не упал, увидев их.

– Один! Мы уж думали, вам конец, – пробормотал он. – Хотели вот отомстить за вас.

Ульв пихнул его так, что он даже топор выронил.

– Уж больно вы, северяне, неторопливы. Пока от вас дождешься помощи, десять раз пойдешь на корм воронам.

Харальда рядом с ним уже не было. Он стоял посреди длинной тускло освещенной залы, а вокруг теснились соратники-варяги: каждому было охота хлопнуть командира по спине или пожать его здоровенную ручищу. Шум стоял такой, что никто не слышал собственного голоса. Эйстейн взобрался на пустую пивную бочку, и проорал что было сил:

– Тихо, парни. Наши вернулись, так что нечего болтать. Пусть Харальд скажет. Ему есть что сказать.

– Други, я давно собираюсь убраться отсюда восвояси, – проговорил еще не отдышавшийся после долгого бега Харальд. – Уж больно здесь жарко, вконец можно облениться. Давайте распрощаемся с Миклагардом и отправимся на Русь.

Он обвел глазами размахивающих руками и орущих во все горло варягов. В чулане были восемьдесят лучших в варяжской гвардии воинов, и большинство из них были вооружены.

– Слушай, брат, у меня при аресте отобрали оружие и доспехи, – крикнул он Эйстейну. – Тут есть лишний топор и кольчуга?

Эйстейн спрыгнул с бочки, протиснулся сквозь толпу и вскоре вернулся со свертком в руках.

– Вот твои вещи, Харальд. Кто-то прошлой ночью бросил их нам через дверь и убежал. Вот тогда-то мы и решили, что тебя нет в живых.

– Молодцы вы! – проговорил Харальд, натягивая на себя бахтерец. – Целую ночь судили-рядили, да так ни на что и не решились!

– Ты же знаешь, без тебя мы что стадо без пастуха, – покачал головой Эйстейн. – Но теперь ты с нами, и мы на все готовы.

Отвлекшись на минуту от застежек, Харальд громко возгласил:

– Ну что же, волчата, первым делом возьмите причитающееся вам во дворце, а я покуда улажу кое-какие свои дела.

– Харальд, это не по закону, – заявил с каменным лицом Халльдор. – Варягам дозволяется разграбить дворец только в день, когда умрет базилевс. Это же вековая традиция.

По его лицу скользнула странная улыбка.

Харальд устремил на него холодный взор. Чуть помедлил с ответом, потом проговорил:

– Все будет по закону. Займитесь грабежом, «полота-сварвом», а об остальном я сам позабочусь.

Он повернулся и первым вышел из погреба. Варяги гурьбой устремились за ним, задевая на ходу украшавшие коридоры драпировки.

– Я уж давно положил глаз на одну икону, – заявил на бегу Ульв. – Такая в золотом окладе с синими и красными камушками.

– В часовне есть одна чаша с рубинами по верхнему краю, – отозвался Халльдор, – я все глядел на нее во время мессы. Если ее продать, то денег хватит на усадьбу в Сандгилле и три парусных лодки в придачу, чтобы промыслить рыбы в неурожайный год.

Выяснилось, что чуть ли не каждый из варягов уже присмотрел себе какую-нибудь вещицу.

– Послушай, Харальд, у этого Константина Мономаха был золотой посох. Человеку моих лет надо думать о будущем. Если увидишь где тот посох, принеси его мне, будь другом, – сказал Эйстейн.

Харальд молча кивнул.

Немногие попадавшиеся варягам на пути камерарии в высоких диадемах молча отступали в сторону, давая дорогу воинам. Никто из них и не подумал поднять тревогу: это было не их ума дело.

Вот и центральный внутренний дворик дворца с украшенным бронзовыми фигурами львов, окруженный пальмами фонтаном.

Когда варяги приблизились к большой часовне, Харальд знаком приказал им остановиться и скомандовал:

– За дело, ребята! Как протрублю в рог, собирайтесь в дворике у фонтана. И не набирайте больше, чем сможете унести, причем бегом. Побегать наверняка придется.

С этими словами он повернулся и ушел прочь от них в темный, украшенный роскошными красного цвета парчовыми драпировками коридор. Никто из варягов не последовал за ним: даже охваченные жаждой грабежа, они не решились войти в ту часть здания, где находились личные покои обитателей дворца, в основном, женщин. Дойдя до первой позолоченной двери, Харальд чуть помедлил, потом немного раздвинул тяжелые занавеси и заглянул внутрь. На низком диване с ножками в виде орлиных лап спала, раскинувшись, облаченная в кисейную ночную сорочку императрица Зоя, чем-то похожая во сне на большую кошку. Харальд поглядел на золотые браслеты у нее на руках, на жемчуга, которыми была обильно украшена ее дряблая шея, и по его лицу скользнула странная улыбка. «Вот мне и довелось увидеть спящую императрицу, – подумал он. – До чего же она сейчас беззащитна! Совсем как простые смертные». Когда же он дошел до следующей двери, улыбка сбежала у него с лица. Задержавшись лишь на мгновение, чтобы взглянуть на свой топор, он решительно распахнул бархатные занавеси и вошел.

За то время, что Харальд провел в этом покое, ничто не нарушило тишину в коридоре. Когда же он вышел, в руках у него был золотой посох базилевса.

– То-то Эйстейн порадуется! – сказал он.

Викинг двинулся дальше по коридору и вскоре остановился еще перед одной дверью, которая явно вела в покой попроще. Занавесь тут была не парчовая, а из вышитого полотна. Возле этой двери Харальд помедлил, как будто не мог решить, что делать. В конце концов, он все же раздвинул занавеси и вошел внутрь, оставив свой топор и базилевсов посох на полу в коридоре.

Комната была невелика, и большую часть ее занимала кровать с шелковым балдахином, на которой лежала, разметав по шелковым подушкам свои черные волосы, Мария Анастасия. Стоило Харальду войти в покой, как она открыла глаза, но пытаться убежать или звать на помощь не стала, хотя Харальд предполагал, что такое вполне может произойти. Мария не пошевелилась, даже головы не повернула в его сторону, только посмотрела на него темными глазищами и тихо проговорила:

– Ты рано встал сегодня, варяг.

Стоя у ее кровати, Харальд так же тихо ответил, теребя свою бороду:

– Сегодня у меня много дел. Спасибо, что дала мне возможность управиться с ними.

Царевна грустно улыбнулась:

– У всех много дел. Кроме меня. Меня же до самой старости ждут одни только молитвы да вышивание, вышивание да молитвы.

Харальд деликатно кашлянул и поискал глазами платье Марии.

– Брось ты о молитвах. Сегодня ночью ты уже помолилась на славу, во всяком случае, результат налицо. Теперь пойдем отсюда. Ты ведь не хочешь оставаться во дворце?

– Теперь, когда решительный момент настал, я сама не знаю, хочу ли уйти отсюда, – со слезами на глазах ответила она. – Когда казалось, что бежать невозможно, я каждую ночь грезила о том, чтобы убежать с тобой на вольный Север. Но теперь, когда такая возможность представилась, мне страшно. Вчера, после того как тебя увели в темницу, ко мне явился Патриарх и сказал, сурово так, что, оскорбив калифа и поставив тем самым под угрозу строительство Церкви Гроба Господня, я обрекаю себя на вечные муки, и лишь величайшее самоотречение позволит мне надеяться на спасение души.

Харальд отыскал, наконец, платье и дал его Марии.

– Я не патриот, и в таких делах мало смыслю, но по-моему, раз здесь тебе плохо, а в другом месте будет хорошо, почему бы тебе не попробовать спастись?

– Тебе легко говорить, ведь ты всегда поступал, как вздумается, – проговорила Мария, одеваясь. – Моя жизнь была совсем иной. Наверное, мне просто нужно, чтобы кто-нибудь принял решение за меня.

– Вот и отлично. Значит, решать мне. А я решил взять тебя с собой. Погружу тебя на корабль вместе с другой добычей. Может, я тебя продам в Киеве или, скажем, Полоцке, если, конечно, кто прельстится твоей стряпней. Согласна?

Произнося сию тираду, он улыбнулся, чтобы Мария, не дай Бог, не подумала, что он говорит всерьез. Потом он принялся рассматривать небольшую икону, которая висела на дальней стене комнаты. Икона была выполнена из расписной эмали и обильно украшена золотом. Харальд любовно погладил ее большим пальцем, размышляя о том, сколько монет можно выручить за нее в Новгороде.

– Можешь взять ее, если хочешь, – сказала подошедшая к нему Мария. – Мне эта икона никогда не нравилась. Она напоминает мне о бесконечных византийских молитвах и песнопениях. Прими ее в уплату за проезд на твоем корабле.

Обернувшись к царевне, Харальд увидел, что она улыбается. Заметил он и то, что она одета тепло, как раз для плавания на корабле.

– Мария, я глазам своим не верю. Еще минуту назад мне казалось, что ты вот-вот начнешь звать на помощь.

– Ты ведь принял за меня решение, Харальд, – рассмеялась она. – Перекинь меня через плечо, как прочую свою добычу, которую ты тут поминал, и вперед! Камерарии потом доложат, что меня украли.

Так он и поступил, очень, впрочем, осторожно. Мария же не забыла при этом снять со стены икону.

– Раз ты сам не хочешь ее брать, – говорит, – придется мне самой об этом позаботиться.

Во дворике с фонтаном уже собрались набравшие всякого добра варяги. Когда они увидели Харальда с перекинутой через плечо царевной, то принялись кричать и смеяться, как будто собирались на праздник. К Харальду подошел Эйстейн.

– Вижу, ты нашел для меня посох. Трудно было добыть его?

Харальд покачал головой.

– Нисколько не трудно. Думаю, однако, что старушка Зоя может осерчать: снова похороны, поминки, траур, молитвы и все такое. Правда, с обрядами ей может помочь сестра. А то пришлось бы бедняжке Зое все проделывать в одиночку.

Ульв тронул его за плечо.

– Не время сейчас разговоры разговаривать. Пора выбираться отсюда. Скоро булгары очухаются, а с барахлом, которое мы набрали, быстро не побежишь. Пойдем. Долго живет тот, кто умеет вовремя уносить ноги. И сейчас как раз тот случай, когда эту истину нельзя забывать.

ЦЕПЬ

Варяги гурьбой устремились к выходу из дворца и высыпали на Виа Долороза. Никто не заступил им дорогу. Казалось, Византия готова была беспрепятственно отпустить два корабля варягов домой.

На пристани все тоже было тихо и спокойно. Швартовавшие свои суденышки рыбаки приветливо улыбались и махали им руками, желая, как водится у моряков, попутного ветра.

– Не нравится мне это, брат, – насупился Халльдор. – Такие дела никогда не обходятся без драки. Столько добра взяли и уходим вот так, запросто, не пролив ни капли крови. От этого мне даже добыча не так мила.

– Не болтай лишнего, исландец, побереги силы для гребли, – оборвал его Харальд. – Мы ведь еще не выбрались из Миклагарда. Очень и очень возможно, что кровь еще прольется.

Стоявшая у него за спиной Мария проговорила:

– Если до этого дойдет, мне придется пожалеть, что я помогла вам бежать.

– А ты закрой глаза и не смотри, – бросил Харальд. – А теперь помолчи, у нас дел невпроворот.

Он не любил, когда ему напоминали, что он чем-то кому-то обязан.

Когда же они добежали до императорской пристани, где были пришвартованы галеры и драккары, то увидели, что на их кораблях уже есть какие-то вооруженные мечами и копьями люди, и приготовились к драке. Однако присмотревшись к пришельцам, Ульв сказал:

– Да это свои, ребята из Хедебю, они хотят идти с нами. Ох, и везет же нам сегодня!

Наконец, они погрузились на свои корабли, «Жеребец» и «Боевой ястреб», и, торопливо рассовав добычу по корабельным дарам, перерубили швартовы.

Бросив царевну на кучу соломы в кормовой кабине, Харальд скомандовал, сложив руки рупором:

– По местам! Рулевой, к рулю! Гребцы, налегай на весла!

Оба драккара отошли от пристани, оставив позади прочие пришвартованные к ней суда.

На лице Марии была написана детская радость по поводу предстоящего путешествия.

– Посмотрим, как она заулыбается на студеном ветру, когда мы пойдем вверх по Днепру, – с кривой усмешкой сказал Ульв Халльдору.

Халльдор тоже усмехнулся:

– Как бы она ни улыбалась, улыбка у нее всегда получается чудесная. Я рад, что Мария с нами. Она мне стала как сестра. Теперь одно из главных дел моей жизни – найти ей достойного мужа.

– Ну, с этим-то у тебя забот не будет, – коротко взглянув на него, тихо проговорил Ульв. – Мария уже выбрала себе мужа, причем без твоей помощи.

Тут Харальд вдруг взревел не своим голосом:

– Глядите, подлые ромеи перегородили выход из гавани цепью!

– Если мы остановимся, они всех нас перестреляют из луков: берег-то рядом, – крикнул с «Боевого ястреба» Эйстейн сын Баарда. – Ну что, будем таранить цепь?

На какое-то мгновение лицо Харальда как будто окаменело, потом взгляд его прояснился.

– Все в воле Господней, брат. Следуйте за «Жеребцом», делайте все, как мы. Если повезет, мы, может, еще погуляем на Севере.

В пятидесяти весельных гребках впереди «Жеребца» Золотой Рог перегораживала протянутая между несколькими барками мощная цепь, которая, хоть и проржавела и сплошь покрылась морской растительность, явно была способна выдержать удар любого, даже самого могучего корабля. Кое-где она опускалась чуть ли не до уровня воды. К одному из таких мест Харальд и направил «Жеребец», громко скомандовав так, чтобы все слышали: