Мечи с севера

Харальда эти слова немало позабавили.

– Они мне повелевают! Две дуры-бабы мне повелевают! Я еще понимаю, когда приказывает император, которому я присягал на верность. Но чтобы мной командовали женщины, которые заняты лишь духами да молитвами, а о том, как должно управлять империей, и не помыслят! Нет, друг мой, таких повелений Харальд сын Сигурда не выполняет.

– Так ты не вернешься в Византию, стратег? – спросил гонец.

– Отчего же, вернусь, – ответил Харальд, – только не так, как они думают. По-ихнему, я приеду один и буду валяться у них в ногах, вымаливая пощады. Я же приведу с собой всех варягов из Палестины. Что-то эти дамочки запоют, когда мы войдем в Золотой Рог.

– Я передам им твои слова, – сказал гонец.

Но Харальд кивнул Ульву и Эйстейну, и те моментально скрутили ромею руки и обмотали конец веревки вокруг луки его седла.

– Нет уж, дружок, – проговорил Харальд. – Мы сами, лично сообщим им, что думаем обо всем этом. Ты свой долг исполнил, пора тебе немного отдохнуть. Мы оставим тебя у наших друзей-сарацин в Иерусалиме. Они за тобой присмотрят, пока мы не доберемся до Мраморного моря.

Гонец улыбнулся и кивнул.

– Спасибо, господин. Мне не очень-то хотелось передавать императрицам то, что ты сказал.

БРОНЗОВАЯ БРОШЬ

Обратный путь в Иерусалим варяги проделали в молчании. Каждый думал, о том, какой серьезный шаг они собираются предпринять, ведь воевать с самим Константинополем – не шутка. Но никому даже в голову не пришла мысль выступить против харальдова решения. Согласны с ним были и командиры гарнизонов, собравшиеся об эту пору в Иерусалиме.

– Если мы немедля не выступим единым фронтом против этих сбесившихся баб, они до конца наших дней будут помыкать нами, как рабами, – сказал командир аскалонского гарнизона. – Мужчина должен уметь постоять за себя, особенно если он норманн.

Во все варяжские гарнизоны были посланы гонцы с приказом сниматься с места и двигаться к сборному пункту. Общий сбор был назначен через неделю, причем к этому времени войско должно было быть совершенно готово к погрузке на корабли, оставленные в порту Яффа.

Когда же все эти приготовления были позади, Харальд сказал своим названным братьям:

– Я сейчас отправлюсь к сарацинскому эмиру Иерусалима, объясню ему, что у нас и как, скажу, что как только интересующие нас вопросы в Византии будут решены, мы вернемся и пробудем здесь до окончания строительства церкви.

Ульв, Халльдор, Хельге и Эйстейн согласились, что именно так и нужно поступить, так будет по честному. Вместе с Халльдором они отправились на площадь, где стоял дворец эмира. Все пятеро опоясались мечами, надели шлемы и плащи, но кольчуги оставили дома: весь день палила жара, и к вечеру духота стала просто невыносимой.

Но когда они проходили мимо строящейся церкви, где с утра до позднего вечера трудились каменщики, то перед ними открылась картина, заставившая их остановиться.

Прямо к главной двери церкви тянулась вереница женщин в черном, которые со стенаниями посыпали себе головы пеплом, как будто совершая покаяние. В середине этой толпы стояли крытые носилки с черными занавесками и серебряными ножками в виде львиных лап. По углам паланкина были четыре столба, тоже серебряные, но в виде пальмовых стволов, увенчанных яшмовыми кронами.

– Не могу переносить женского воя, – мрачно сказал Халльдор. – Хотел сказать, что у меня от него зубы ноют, да вспомнил, что никаких зубов у меня больше нет.

– Должно быть, у них кто умер или вот-вот умрет, – заметил Ульв.

– Судя по темным одеждам, они армянки или же сириянки из общины друзов[23], – вступил в разговор Хельге. – Они совершенно не похожи на тех женщин, которых мне доводилось встречать. Странные они, эти чужеземки. Но посмотреть на них интересно.

– Ты, наверное, лишился зрения, как бедный Михаил Калафат, – сказал Эйстейн. – Даже я узнал трех из них. Это госпожи Эвфемия, Анна и София, самые что ни на есть приближенные к Византийской императорской фамилии придворные дамы.

– Тогда нам, может, не придется ехать в Константинополь, чтобы спросить у императрицы, какую игру она затеяла, – проговорил Харальд, – вероятно она сейчас, в эту минуту, находится всего в нескольких шагах от нас. Может, она сейчас в толпе плакальщиц.

Не обращая внимания на двух конников в капюшонах, с копьями в руках, охранявших женщин в черном, он двинулся сквозь толпу к богатым носилкам, а, протолкнувшись к ним, бесцеремонно отдернул занавеску, открыл было рот, чтобы разразиться гневной тирадой, да так с раскрытым ртом и остался. В паланкине сидела, глядя на него огромными темными глазами бледная, как полотно, одетая в траур Мария Анастасия Аргира. Румяна на щеках девушки лишь подчеркивали ее бледность, отчего скорбное лицо Марии выглядело чуть ли не комично.

Когда Мария увидела Харальда, лицо ее осветилось радостью. Она выпорхнула из паланкина и обняла его, воскликнув:

– Вот ты где, викинг! Мне говорили, что ты погиб на Сицилии. А ты – вот он!

Женщины в черном перестали стенать и молча воззрились на свою царевну, которая обнимала здоровенного варяга. Оба всадника в капюшонах пустили было своих коней к носилкам, опуская при этом копья, но Эйстейн подошел к одному из них, вежливо тронул его за колено и сказал:

– Если хоть что-нибудь соображаешь, оглянись вокруг, прежде чем грозить копьем здесь, в Иерусалиме. Верзила с золотой бородой здесь царь и Бог. Тебя, наверное, просто позабыли об этом сказать. Тут тебе не Булгария, дружок!

Копейщики повернули коней и с недовольным видом отъехали в дальний конец площади.

– Неужели это та малышка, которую я катал на плечах? – проговорил Харальд. – Куда это ты едешь?

– Я еду с тобой, – просто ответила Мария Анастасия.

– Но, госпожа, мы идем в Византию, – молвил викинг. – Плавание будет не из легких. К тому же, у нас на кораблях мало места, и мы не сможем взять с собой твою свиту.

– С тобой я готова плыть на край света в пустой бочке, – сказала Мария Анастасия, – Что же до моей свиты, то большинство этих дам не желают возвращаться в Византию. Они будут рады оставаться здесь под охраной двух булгар. Здесь, в Каире, их ждет замужество.

– Слушай, Харальд, я против того, чтобы брать на корабль женщин, – насупился Халльдор. – Женщина на корабле приносит несчастье. К тому же, не стоит нарушать традиции.

Мария Анастасия резко повернулась к нему:

– Я тебя не знаю, но мне непонятно, почему это простой дружинник считает возможным указывать командиру.

Ульв рассмеялся.

– Да ты знаешь его, царевна. Это Халльдор, тот викинг, что приходил вместе с Харальдом и со мной во дворец в первый день после нашего прибытия в Византию. Правда, внешность его несколько изменилась, а все оттого, что волновался по пустякам.

Мария положила руку Халльдору на плечо.

– Прости меня, Халльдор. Знаешь, ты стал еще краше, чем прежде. Теперь ты похож на великих королей, что пируют в Валхалле. Не у одной знатной женщины в Византии ли, в Риме ли закружится голова при взгляде на тебя.

– Пусть ее едет с нами, Харальд, – смущенно отведя глаза в сторону, пробормотал Халльдор. – Я ошибался в ней. Она куда разумнее других женщин.

Харальд улыбнулся Марии.

– Ты слышала, как рассудил Халльдор? Когда-то я обещал отвезти тебя куда ты сама пожелаешь. Если ты не боишься голода и сырости, езжай с нами.

Услыхав эти его слова, Мария Анастасия от радости пустилась в пляс под пальмой с серебряным стволом и яшмовыми листьями, подобрав свою широкую, всю в оборках юбку.

Харальд нащупал в своем кошеле найденную в пещере Зевса бронзовую брошь и внимательно на нее посмотрел.

«Ах, Олав, – подумал он, – ты знал, что так будет, лукавый ты святой, хитрющий ты христианин!»

– Что это у тебя? – спросила его чуть запыхавшаяся от танца Мария. – Талисман?

Харальд пожал широкими плечами.

– Можно сказать и так. Это, царевна, подарок с Крита. Кто знает, может быть когда-то, давным-давно эта вещица принадлежала твоим предкам? Возьми ее, и пусть она принесет тебе удачу. А если и нет, ты сможешь закалывать ей юбку, когда тебе снова вздумается поплясать под пальмой.

Мария Анастасия взяла его за руку и заплакала от радости. Уже давно никто не делал ей подарки, ничего не попросив взамен.

ЗАПАХ СМЕРТИ

Через двадцать дней после отплытия, когда харальдовы корабли, преодолевая сильный встречный ветер на веслах, миновали Хиос, Халльдор вдруг заявил с самым мрачным видом:

– У меня такое ощущение, что больше не ходить нам меж островами Эгейского моря, и чем дальше, тем острее я это чувствую.

– Когда мы проходили Самос, у меня было то же самое чувство, – сказал Ульв. – Поначалу я решил, что это от проклятой подтухшей солонины, и не придал этому особого значения. Но как только ты заговорил об этом, я понял, что у меня совершенно то же ощущение, что у тебя.

В разговор вступил сидевший подле них на планшире Харальд:

– Однажды слышал я в Стропсее, как две торговки маслом, обе древние старухи, спорили о том, которая умрет первой. Обе, понимаешь, видели предыдущей ночью вещий сон. Дело у них дошло до драки: ни одна не хотела уступить. Вы чем-то похожи на этих старух. Карканье воронов на поле битвы и то веселей, чем ваши речи.

Халльдор, полуобернувшись, взглянул на него из-под полуопущенных морщинистых век и сразу стал чем-то похож на старого орла.

– Тебя вроде считают весьма смекалистым малым, сын Сигурда.

Харальд вырвал клок меха из своего плаща, подбросил его в воздух, посмотрел, как он, подхваченный ветром, улетел за корму, а потом взглянул на Халльдора. Его светлые глаза смеялись.

– Слыхал я такие речи, но сам ничего подобного не говорил. Говорить такое о самом себе не принято.

– Если ты и вправду такой умный, как говорят, то сообразишь, что не стоит сейчас идти в бухту Золотой Рог, и повернешь в Босфор, а оттуда в Черное море и прямиком домой.

– С какой бы стати мне это делать, если я поклялся привести в чувство наших любимых императриц и сжечь их крольчатник? – с невинным видом спросил Харальд.

– Потому, что, хоть я не молод и не так смекалист, даже я нутром чую, что в Византии нас ждет смерть.

– Я уже несколько дней чувствую то же самое, – поддержал его Ульв. – Запах смерти ни с чем не спутаешь.

– Я слышала ваши речи, – сказала стоявшая в нескольких ярдах от них со своей прислужницей Эвфемией Мария (еще минуту назад казалось, что обе они совершенно поглощены чесанием шерсти). – И хочу сказать, что и в моей душе по мере приближения к Византии растет страх. Мы как будто идем прямо в расставленные сети. Почему бы нам не послушать совета твоих друзей и не пойти в Черное море, Харальд? Там мы были бы в безопасности. Мне так хочется увидеть Север! С самого детства я слышу, как все кругом говорят о нем, но ничего не видела, кроме жгучего солнца да винограда и дынь. Я хотела бы постоять на ледяном ветру на вершине зеленого холма, чтобы и над моей головой клокотало необъятное серое небо. Ах, Харальд, нельзя ли нам отправиться на север? Я полюбила бы Север всей душой.

Харальд медленно обернулся, как будто не понял, кто произнес эти слова, потом долго делал вид, что не может разглядеть говорившую, мол, уж больно она мала. А закончив это представление, развеселившее, разве, его самого, проговорил:

– Похоже, я все-таки поступил необдуманно, взяв тебя на борт. Говорят, женщина на корабле приносит несчастье.

– Иногда только женщина способна указать мужчинам верный путь, – резко возразила Мария. – Мужчины, что дети малые, если им не напомнить, что надо мыть руки, а в холод надевать теплую одежду, сами они об этом не вспомнят.

– На мне сейчас самый теплый меховой плащ и руки у меня, вроде, чистые, – сказал Харальд. – Так в чем же дело, женщина? Что ты мне хочешь сказать?

– Дело в смерти, – нетерпеливо топнув ногой, проговорила Мария. – Если пойдешь в Византию, тебя могут убить. Чирик (она щелкнула пальцем), и нет тебя.

– Щелкни-ка еще раз, царевна, – улыбнулся Харальд. – Уж очень приятный звук. Ну, давай!

Но Мария фыркнула и в раздражении отвернулась. Кликнув Эвфемию, она удалилась в кормовой трюм, бывший ее обиталищем на «Жеребце».

Харальд же повернулся к Халльдору и Ульву и устремил на них непроницаемо-холодный взгляд. Потом сказал ледяным тоном:

– Если еще раз услышу от вас подобные речи, приготовьтесь добираться до места вплавь, ибо я своими руками выброшу вас за борт. Это так же верно, как то, что Тор делал молоты.

Он повернулся к ним спиной и пошел налить пива гребцам, которые совершенно выбились из сил, ведя корабль против сильного встречного ветра.

Убедившись, что Харальд уже не может их услышать, Ульв сказал:

– А девица-то права, Халльдор. Может, она и царевна, и чешет шерсть, но она права. Мы идем навстречу своей гибели. Отправимся в Византию, угодим прямо в сети.

Халльдор как раз доставал занозу у себя из пальца. Не поднимая головы, он рассеянно промолвил:

– Да, для ромейки эта Мария весьма рассудительна. В былые времена знавал я одну деву-сарацинку, дочь эмира из Джебел Тарика, так вот она рассуждала примерно так же, как Мария, да и лицом была на нее похожа. Эти чужеземки все на одно лицо. Переодень ее и не угадаешь, кто она, пока не заговорит, конечно.

Ульв изо всех сил ударил кулаком по планширу, так что даже зазвенели висевшие за бортом драккара щиты.

– Я не о девицах говорю, дурень ты исландский, а о жизни и смерти.

– Правда? И что же ты решил, брат? – поинтересовался Халльдор. – Всегда интересно узнать мнение умного человека.

С минуту Ульв остолбенело взирал на него, не в силах вымолвить ни слова, потом сделал глубокий вдох и процедил сквозь стиснутые зубы:

– Если мы пойдем в Византию, нас всех перебьют. Раз, и нет нас.

При слове «раз» он щелкнул пальцами. Звук при этом получился примерно такой же, как у Марии, только много громче, резче и холодней.

ВТОРАЯ ПЕСНЬ

За время плавания от Геллеспонта до Золотого Рога Харальд сложил десять песен. Это были не самые лучшие из его песен, но одна из них была удачнее других. Вот она:

Мы, други, летали по бурным морям,

От родины милой летали далеко!

На суше, на море мы бились жестоко;

И море и суша покорствуют нам!

О други, как сердце у смелых кипело,

Когда мы, сдвинув стеной корабли,

Как птицы неслися станицей веселой

Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!

А дева русская Гарольда[24] презирает!

О други, я младость не праздно провел!

С сынами Дронтгейма[25] вы помните встречу?

Как вихорь пред вами я мчался навстречу

Под камни и тучи свистящие стрел.

Напрасно сдвигались народы; мечами

Напрасно стучали о наши щиты;

Как бледные класы под ливнем, упали

И всадник, и пеший, владыка и ты!

А дева русская Гарольда презирает!

Нас было лишь трое на легком челне;

А море вздымалось, я помню, горами;

Ночь черная в полдень нависла с громами[26],

И Гела зияла в соленой водеволне.

Но волны, напрасно, яряся, хлестали;

Я черпал их шлемом, работал веслом;

С Гарольдом, о други, вы страха не знали

И в мирную пристань влетели с челном!

А дева русская Гарольда презирает!

Вы, други, видали меня на коне?

Вы зрели, как рушил секирой твердыни,

Летая на бурном питомце с пустыни

Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне?

Железом я ноги мои окрыляя,

И лань упреждая по звонкому льду;

Я, хладную влагу рукой рассекая,

Как лебедь отважный по морю иду…

А дева русская Гарольда презирает!

Я в мирных родился полночи снегах;

Но рано отбросил доспехи литые —

Лук грозный и лыжи – и в шумные битвы

Вас, други, с собой умчал на судах.

Не тщетно за славой летали далеко

От милой отчизны по диким морям;

Не тщетно мы бились мечами жестоко;

И море и суша покорствуют нам!

А дева русская Гарольда презирает![27]

Услыхав ее, Мария сказала:

– Если вернешься в Византию, свободным тебе уже не бывать. Что же до оков, то они будут, причем самые настоящие, железные.

Хельге, сидевший подле мачты, стругая палку, рассмеялся:

– Это совсем не то, что стишки придворных поэтов, к которым ты привыкла. У норманнов песни простые, да и поют их лишь для того, чтобы задать ритм гребцам. Никаких красот и мудрых мыслей в наших песнях ты не найдешь. Это песни для воинов.

– Тем более обидно, – заметила Мария. – Харальду следовало бы сложить такую песню, чтобы у воинов возникло непреодолимое желание вернуться домой, чтобы они и помыслить не могли о том, чтобы зайти в какую-либо гавань до того, как войдут в устье Днепра, и, оказавшись в безопасности, направят свои корабли прямиком к Киеву.

Наблюдавший за работой Хельге Халльдор сказал:

– В безопасности? В безопасности? Найдется ли воин, который не лишится сна и аппетита, зная, что оказался в безопасности прежде, чем исполнил свой воинский долг?

– Всего лишь несколько дней назад ты советовал Харальду пройти мимо Константинополя и отправиться прямиком в Черное море, – напомнила ему Мария. – Теперь же ты запел совсем по-иному.

– Вот именно, – мрачно согласился Халльдор. – Так всегда и бывает. Ветер не может дуть в одном направлении три дня кряду.

– Когда же вы, северяне, научитесь быть благоразумными? – воскликнула Мария, в раздражении сжимая кулаки.

– Никогда, – ответил Ульв, – на то мы и северяне.

Оставив попытки переспорить викингов, Мария удалилась вместе с Эвфемией к себе помолиться за их спасение. Ее убеждение в том, что все северяне – это дети неразумные, после этого случая только окрепло.

Харальдовы корабли вошли в бухту Золотой Рог через месяц после отплытия из Палестины. После долгого плавания Константинополь со своими великолепными белокаменными дворцами и башнями показался варягам особенно величественным.

– Моя тетка Зоя тоже царственна на вид, – заметила Мария, – но за великолепной внешностью кроется сердце столь же жестокое, как у египетского крокодила.

– Недолго ей осталось творить свои черные дела, – рассмеялся Харальд. – Когда мы вломимся во дворец, она будет пресмыкаться перед нами, совсем как малые мира сего. Вот увидишь, она будет со слезами молить нас о пощаде. Великие императрицы сделаны из того же теста, что простые смертные. При виде обнаженного меча все ведут себя одинаково.

Ульв, давно уже не сводивший глаз с берега, сказал:

– Похоже, пол-Константинополя пришло встретить нас. Я никогда прежде не видел такого скопления народа. Должно быть, наши подвиги снискали нам всеобщее восхищение.

– Им просто больше нечего делать, – проговорил Халльдор. – Они готовы толпиться на городских стенах, чтобы поглядеть на то, как играют дельфины. Когда я стану правителем Византии, то издам закон о том, чтобы каждый византиец выполнял каждый день определенный объем работ. Это будет касаться и женщин. У нас, в Исландии, люди добывают хлеб насущий в поте лица своего, так почему же византийцы должны бездельничать? Хельге, вырежи на своей палке руну, чтобы не забыть напомнить мне об этом, когда я стану правителем Византии.

– Тебе никогда не бывать правителем какого бы то ни было государства, Халльдор, – вдруг промолвила Мария серьезным, даже торжественным голосом. – Ты станешь мертвецом, как только сойдешь на берег.

– Не стоит так горячиться, госпожа, – потрепав ее по руке, с мрачной улыбкой проговорил Харальд. – Халльдор молод и честолюбив, так зачем же его разочаровывать? Ты, видать, плохо знаешь исландцев. Если исландец говорит, что он станет калифом Кадиза, так оно и будет, а если и нет, то он сможет придумать подробное объяснение причин своей неудачи.

Лицо Марии уже приняло выражение, подобающее представительнице императорской фамилии, ведь она собиралась сойти с корабля на берег.

– Он никогда не сможет объяснить причин своей неудачи, – прошептала она, – да и ты тоже, сын Сигурда.

На набережную с «Жеребца» была перекинута сходня, и мореходы сошли на берег, причем с самым важным видом (надо же было порадовать охочих до зрелищ византийцев).

Едва они закончили это свое представление, как вперед выступил высокий светловолосый молодой человек в форме варяжской гвардии и, подняв руку, поприветствовал их.

– Я – Гутторм Фис из Швеции, капитан варяжской гвардии Миклагарда, – громко, чтобы все слышали, сказал он.

– А где же Торгрим Скалаглюм? – поинтересовался Халльдор. – Мы его оставили за главного перед отплытием.

Свей холодно улыбнулся.

– В этом мире ничто не вечно, и капитан варягов – не исключение. Человек, о котором ты говоришь, отправился покататься на четверке коней на Ипподроме и назад уже не вернулся. Скажите, которого из вас кличут Харальд сын Сигурда?

Ульв указал глазами на Харальда, на две головы возвышавшегося над прочими варягами, и сказал свею:

– Это вон тот коротышка с золотистой бородой. Когда будешь с ним говорить, ори во все горло. Он туговат на ухо, и мышиного писка может не услышать. Постарайся верещать погромче, хотя бы как крыса.

Гутторм Фис, у которого шея отчего-то вдруг стала огненно-красного цвета, грубо оттолкнул Ульва и подошел к Харальду.

– Сын Сигурда, мне приказано тебя встретить и проводить в императорский дворец, где тебя ожидают.

Харальд обвел глазами три сотни варягов, стоявших позади своего нового командира, и сказал:

– Я знаю дорогу, мне уже доводилось там бывать. И уж во всяком случае мне не нужны три сотни провожатых. Я приду во дворец, когда почту нужным, а пока что останусь здесь, на пристани. Мне нужно купить дынь для своих воинов. Сегодня жарко, и их мучит жажда.

– Дыни подождут, – упорствовал Гутторм Фис. – Мне приказано немедленно доставить тебя во дворец.

И он с самым решительным видом выставил вперед подбородок.

К Харальду ленивым шагом подошел Хельге.

– Позволь, командир, я дам по башке этому маменькиному сынку, и дело с концом. Может, тогда он научится прилично себя вести? А то грубит, понимаешь!

– Не трудись, братец, – ответил Харальд, – думаю нам надо уважить беднягу. А то еще расплачется, если мы откажемся пойти с ним. Перед ромеями стыдно.

В душе Харальд знал, что ему придется послушаться свея. Фисовы варяги постепенно заполняли набережную, и числом уже троекратно превосходили его собственную дружину. К тому же, утомленные долгим плаванием, харальдовы воины были не в лучшей форме и вряд ли смогли бы выдержать натиск столь сильного противника, если бы дело дошло до рубки, тем более, что они были прижаты к морю.

Поэтому они отправились во дворец. Харальда сопровождали два свея, его названных братьев тоже. Когда же они проходили мимо Акрополя и Большой Цистерны, их глазам предстало совершенно удивительное зрелище: все площади, улицы и даже небольшие переулки в этой части города были забиты каменнолицыми булгарскими воинами в полном вооружении. Все вокруг было черно от них. Никогда еще харальдовым дружинникам не приходилось видеть такого скопления воинов.

– Вот это да! – проговорил Хельге. – Императрица, похоже, вывела по крайней мере половину своего стотысячного войска, чтобы поприветствовать нас.

– Ей все равно придется ответить за Торгрима Скалаглюма, – бросил Харальд. – Когда я ставлю человека замещать меня во время отсутствия, по возвращении мне хотелось бы найти его на прежнем месте, сколько бы я ни отсутствовал.

Услыхав эти его слова, Гутторм Фис тихонько рассмеялся и сказал:

– Поспеши, сын Сигурда. Они не любят ждать.

– Долго им ждать не придется, – проговорил себе в бороду Харальд. – Но, увидев меня, они пожалеют, что не подождали дольше.

Тут кто-то из толпившихся позади булгарских стражей византийцев крикнул:

– Глядите, вон они, воры! На Ипподром их, предателей!

– Пусть отведают каленого железа, – отозвался другой голос.

– Видно они нас не за тех приняли, – сказал Харальд свею. – Вот дурни!

– Ничего подобного, они отлично знают, кто вы такие, – ответил тот. – Они ждали вас целых три месяца.

Когда же харальдовы воины вошли вместе с конвоем во внутренний двор дворца, тяжелые бронзовые ворота со звоном захлопнулись за ними, как врата ада.

Марии больше не удавалось держаться с достоинством. Она откровенно плакала, а край ее черных одежд волочился по пыли, как подол простой крестьянки. В ней не осталось ни капли гордости. Прежде с ней такого никогда не случалось, даже тогда, когда она дробила камни в каменоломне Святого Ангелия.

СУДИЛИЩЕ

Как только варяги оказались в широких коридорах дворца, откуда-то выскочили десять рот вооруженных кинжалами булгар. Харальдовы воины оказались сжатыми со всех сторон, и теперь никто из них не смог бы даже достать меч из ножен.

Гутторм Фис сказал Харальду медовым голосом:

– Сдайте оружие. Оно вам больше не понадобиться, так к чему же таскать на себе лишний груз?

– С чего бы это? – смерив его взглядом, поинтересовался Харальд. – Прежде, возвращаясь из походов, мы были вольны держать мечи при себе.

Тот ответил:

– Теперь совсем другое дело. В Зале Суда подсудимым не разрешается иметь при себе какое бы то ни было оружие.

Харальд понял, к чему все идет, и крикнул своим воинам, чтобы не сопротивлялись и сдали оружие: постараться отбиться в таких условиях значило бы попусту рисковать жизнью.

Потом он спросил у шведа:

– И что же с нами станется потом, а, белобрысый?

Гутторм Фис равнодушно пожал плечами.

– Мне этого не сказали, сын Сигурда. Мне приказали лишь заманить Медведя в ловушку, и со своей задачей я весьма успешно справился. Надеюсь, с этим даже ты не можешь поспорить. Теперь же я и мои воины отправляемся отдыхать. Если хочешь что разузнать, спроси у командира булгарской стражи. Правда, не думаю, чтобы он много тебе рассказал. Булгары – народ неразговорчивый.

Харальд сделал глубокий вдох.

– Когда я в другой раз буду в Швеции, небо там покраснеет от пожаров.

Теперь Гутторм Фис открыто смеялся над ним.

– Нашим домам ничто не грозит, сын Сигурда. У тебя не будет ни рук, чтобы высечь огонь, ни глаз, чтобы посмотреть, как он разгорится. Прощай, герой минувших дней!

Он лихо повернулся на каблуках и увел своих варягов прочь. Заступившие вместо них булгары, пинками гнали пленников коридорами к Залу Суда. Кое-кто из северян попытался дать им сдачи и получил по голове посохом с железным наконечником. Под конец варяги угомонились, но в душе поклялись отомстить булгарам за эти тычки, как только очутятся на свободе.

Зал Суда был переполнен чиновниками и нобилями, пришедшими поглядеть на необычное зрелище. Варягов согнали на предназначенную для подсудимых площадку, причем Харальда, Халльдора, Ульва и Марию поставили впереди других. Зрители расположившись на полукруглой галерее позади площадки, перед ней же на высоком подиуме возвышались два роскошных трона.

– Они что, хотят, чтобы мы им сыграли какую-нибудь пьеску? – сказал Ульв.

Стоявший подле него булгар, который понимал по-норвежски, ухмыльнулся:

– Вы сыграете спектакль, это уж точно, хотя, думаю, вы пока что не знаете слов. А пьеса, поверьте, презабавная. И текст несложный: слов мало, все больше крики.

– Тебя не спрашивают, булгар, – коротко заметил Халльдор. – Отправляйся в свою конуру глодать кости.

– Костей будет предостаточно, – не переставая ухмыляться, проговорил тот. – Только кости-то эти будут ваши. И глодать их буду не я, а стервятники.

Запели трубы, и на подиум медленно взошли двое в тяжелых одеяниях.

Один трон заняла императрица Зоя, другой – незнакомый варягам старик. Видно, в молодости он был высок и широкоплеч, но годы согнули его спину. Голову его украшала высокая императорская корона, из-под которой виднелись довольно жалкие пряди тонких седых волос. Он постоянно шмыгал длинным красным носом. Пока он шел к трону, шлейф его тяжелого одеяния из золотой парчи несли два мальчика.

– Я думал, будет две императрицы, – заметил Халльдор. – А тут одна императрица и еще какой-то старый козел в парче.

– Не всегда бывает так, как ожидаешь, – сказал булгар. – Это новый базилевс, Константин Мономах. И если ты не дурак, проявляй к нему уважение. Хоть он и стар, зрение и слух у него отменные, прямо как у леопарда. Да и когти острые. Скоро сами в этом убедитесь.

Герольд развернул длиннющий свиток и принялся зачитывать какой-то документ. Варяги ничего не могли разобрать: они понимали только разговорный греческий, а язык, на котором составляются документы, совсем не то. Они принялись вертеться, так что стражам-булгарам пришлось утихомиривать их тычками древком копья.

Наконец, Харальд не выдержал.

– Слушай, Зоя, мы устали с дороги. Пусть объяснит, в чем дело, простым человеческим языком, и мы пойдем ужинать.

Императрица раздраженно передернулась, но ничего не сказала. Зато новый базилевс, Константин Мономах, встал, опираясь на золотой посох, и молвил неожиданно зычным голосом:

– Судя по нелепому росту человека, столь непочтительно обратившемуся к императрице, это Харальд сын Сигурда. Что же, сын Сигурда, если ты желаешь, дело будет изложено простым языком. Все будет сказано столь простым языком, что ты пожалеешь о своей наглой выходке.