Смертельный выстрел

Горизонт их надежд не омрачался больше облаками, и в то время, как караван извивался под тенью деревьев, среди них слышались только веселые речи да громкий радостный смех. Они двигались вперед, не печалясь о будущем, а между тем, за скалами находились те, кто собирался омрачить их мечты. В том месте, где они находились, долина достигала нескольких миль ширины; по обеим сторонам ее тянулись темные скалы, исчезая далеко на горизонте. Слева, откуда приехали эмигранты, виднелось темное пятно. Это всадники. Их было человек двадцать, и большинство из них управляло прирученными мустангами. По своему виду они походили на индейцев. Их лица были раскрашены белой известью, черным углем и красной краской. На их плечи были накинуты синие и красные одеяла или буйволовые шкуры, панталоны, штиблеты из оленьей кожи. Головной убор их состоял из пучка стоящих торчком орлиных перьев, надетых на черные, как вороново крыло, волосы, которые длинными космами падали по плечам, грудь была украшена обильным количеством зубов пеккари и когтей серого медведя.
      Их было слишком мало, чтобы они могли выехать с какими-нибудь воинственными целями, а между тем отсутствие среди них женщин служило доказательством далеко не мирных намерений. Если судить по оружию, их можно было принять скорее за охотников: у них были копья и ружья, кривые ножи и пистолеты, тогда как индейцы предпочитают стрелы. В их одежде и вооружении были и другие особенности весьма подозрительного свойства, которые заставили бы опытного жителя прерий предположить, что перед ними шайка "пиратов прерий", представляющая самых опасных разбойников на территории Техаса.
      Вели они себя странно; судя по взорам и жестам, можно было подумать, что они следят за караваном и интересуются каждым его движением, стараясь в то же время быть незамеченными. Поэтому они держались на таком расстоянии от гребня скал, чтобы ни с какого места низменности их нельзя было видеть. По мере того как караван двигался по долине, они в свою очередь двигались по плоской возвышенности, ни на одну минуту не теряя из виду белеющих фургонов. Они остановились лишь тогда, когда солнце стало близиться к горизонту, и притаились в густой кедровой чаще. Тем временем остановился и караван, прибыв, по всей вероятности, к месту своего назначения; вдали при свете вечерних сумерек виднелись уже смутные очертания громадных зданий.
      Остатки старинного монастыря, служившего некогда местом жительства монахов, а теперь приобретенные миссисипским плантатором, заслуживают описания.
      Главное здание возвышалось на пригорке, откуда открывался красивый вид всей окрестности.
      По архитектуре здание мало отличалось от американских дач, называемых гасиендами, и представляло четырехугольник со двором - патио - посредине, вокруг которого шла галерея с выходящими на нее дверями из комнат.
      На наружной стороне было несколько окон без стекол, защищенных решеткой из железных прутьев. Посредине фасада находилась двойная дверь, похожая на дверь тюрьмы, которая вела в проезд-сагуин, довольно широкий для въезда нагруженных повозок, не уступавших величиной тем громадным экипажам, которые в начале нынешнего столетия разъезжали по дорогам между европейскими городами и теперь еще встречаются в Мексике, как остатки великолепия минувших дней.
      Патио вымощен каменными плитами, и где есть вода близко, там посредине бьет фонтан, окруженный померанцевыми или другими вечнозелеными деревьями и цветущими растениями. С первого двора ворота ведут на второй двор, не такой роскошный, где помещаются хлева, амбары и прочие службы. Еще дальше идет сад.
      Сад старинного монастыря представлял собой огороженное пространство в несколько акров, окруженное высокой стеной, обсаженной кактусами, все заросшее фруктовыми деревьями и цветами, теперь одичавшими и покрывающими роскошным ковром все дорожки. Здесь братья-миссионеры проводили часы досуга, отдыхая в тени апельсиновых деревьев, попивая лучший херес и перекидываясь веселыми шутками вдали от новообращенных, живших в особых, грубо сколоченных домах-ранчериях. Вообще миссионеры держались вдали от полуголых дикарей, на которых смотрели как на рабов.
      Некоторые из домов еще сохранились в достаточно хорошем состоянии, чтобы служить убежищем новым поселенцам, пока те не выстроят себе постоянных жилищ. Но строительством можно заняться только после посева хлопка.
      XXIII
      Вновь прибывшие разместились в уцелевших хижинах деревни, где жили когда-то неофиты миссионеров. Полковник Армстронг с дочерьми и слугами занял самое большое здание миссии, там же поселился и Дюпре со своими слугами. Молодой креол считался теперь членом семейства Армстронга, и все беспрекословно повиновались его приказаниям, но свадьба отложена была до окончания посева хлопка, так как в данный момент девизом всей колонии было: "дело прежде удовольствия". Отдохнув дня два и сделав необходимые распоряжения по устройству в доме, все принялись за работу. Вытащили плуги, привезенные из штатов, вспахали ими плодородную почву долины Сан-Саба и разбросали вдоль и вширь семена хлопка. Вокруг заброшенной миссии закипела новая жизнь. Что сулила она переселенцам в будущем? Благоденствие и успех? Можно было бы дать утвердительный ответ при виде царившей здесь деятельности и оживления. Но все же трудно что-то предсказать...
      Индейцы удалились немедленно после того, как караван остановился у места своего назначения, но удалились они недалеко, всего на пять миль, и расположились лагерем в лесу, находившемся на окраине равнины. На скале осталось только двое часовых, которые постоянно менялись - пока один спал, другой бодрствовал. Ночью они не спускали глаз с освещенных окон миссионерских зданий и что-то высматривали там. Но чего собственно хотели эти дикари? Напасть на новую колонию, ограбить ее, разорить? Но их было всего двадцать человек, а колонисты могли выставить пятьдесят человек, привыкших обращаться со всяким оружием. Где же было двадцати индейцам вступать с ними в открытый бой! Быть может, единственным намерением их было воровство? Не был ли это авангард больших сил? Как бы там ни было, но их поведение казалось крайне подозрительным и не предвещавшим ничего хорошего полковнику и колонистам.
      Несколько дней подряд продолжалось наблюдение, но затем в одну прекрасную ночь оба часовых исчезли и не показывались больше. В ту же самую ночь, в то время, когда все колонисты отправились на покой, из задних ворот здания миссии вышел какой-то человек. Он прошел второй двор и через узкий проход вышел в сад, из которого, спустившись по центральной аллее, вылез наружу через брешь, проломанную в стене. Эта таинственная ночная "прогулка" настораживала. Лицо этого человека выражало хитрость и лукавство. При свете луны его можно было бы принять за мулата, а между тем он больше напоминал индейца, чем африканца. Это был метис. Волосы у него были черные, вьющиеся, овальное лицо с правильными чертами, резко очерченные нос и подбородок, черные глаза. У него были поразительно белые зубы, резко контрастирующие с черными, как смоль, усами. Несмотря на внешнюю красоту, в лице этого человека было что-то отталкивающее, и главным образом в его глазах, блеск которых внушал такой же страх, какой внушает блеск глаз ядовитой змеи. Глядя в эти глаза, всем невольно казалось, что этот человек или совершил преступление, или собирается совершить его. А между тем, молодой плантатор Дюпре во всем доверял ему и даже сделал его своим доверенным слугой. Никто не мог понять, почему креол так верил Фернанду, как звали метиса, которого он в первый раз увидел перед своим отъездом из Нечиточеса.
      Если бы кто-нибудь видел метиса в этот полночный час, когда он, крадучись, выходил из дому, и проследил за всеми его движениями, он не только заподозрил бы его в неверности, а назвал бы его изменником. Пройдя расстояние в полмили, он остановился на опушке леса, ясно видимой с берега реки и со скал, которые находились за ними. Здесь он присел на корточки позади плоского камня и насыпал на него немного пороху из рога, который достал из своего кармана; затем он взял спичку и зажег порох, тотчас же вспыхнувший ярким пламенем, особенно ярким среди ночной тьмы. Тот же маневр он повторил второй раз, затем третий, четвертый и так до десяти раз. После этого он встал и направился обратно к зданию миссии, куда вошел так же незаметно, как вышел.
      Накануне вечером полковник Армстронг сидел у себя в столовой вместе с несколькими колонистами, которых он пригласил на обед. Было десять часов, обед был окончен и дамы удалились из-за стола; оставались одни джентльмены, распивавшие отборное красное вино, которое Дюпре привез с собою из своих винных погребов. Сам Армстронг, шотландец по происхождению, предпочитал свой национальный напиток, виски-пунш: три раза уже наполнялся его стакан и теперь снова стоял пустой перед ним. Сегодня полковник, сидя во главе стола, весело разговаривал со своими гостями, чего давно уже с ним не бывало. Разговор, долго вертевшийся вокруг общих тем, наконец перешел на частности. Кто-то обратил внимание на человека, который прислуживал за обедом, но теперь вышел из комнаты.
      - Друг Дюпре, - обратился доктор, один из гостей, - откуда вы выкопали этого Фернанда? Я не помню, чтобы видел его у вас на плантации в Луизиане.
      - Я нанял его в Нечиточесе. Вам известно, кажется, что мой старый мажордом умер от желтой лихорадки. Он заполучил ее в бытность нашу в Новом Орлеане. Фернанд превосходит его во всем; он может наблюдать за работами на плантации, подавать за столом, служить за кучера, помогать на охоте. Он мастер на все руки... одним словом, он меня устраивает во всем.
      - А какого происхождения этот ваш хваленый Криптон ? - спросил другой. Он представляет собой что-то среднее между испанцем и индейцем.
      - Так оно и есть на самом деле, - ответил молодой плантатор. - Он говорил мне, что отец его был испанец, а мать индианка из племени семинолов. Настоящее имя его Фернандес, но я сократил его для удобства.
      - Худое это сочетание, испанец с семинолкой, - заметил доктор.
      - Мне не нравятся его глаза, - сказал кто-то другой.
      - Позвольте мне спросить, Дюпре, кто познакомил вас с ним? - продолжал свой допрос доктор.
      - Никто, - ответил Дюпре. - Он пришел ко мне перед самым нашим отъездом из Нечиточеса. Он сказал, что хорошо знаком с Техасом и предложил себя в проводники. Но я уже нанял проводников и вынужден был отказать ему. Тогда он попросил у меня другого места. Видя, какой он расторопный малый, я предложил ему смотреть за моим багажом. Впоследствии он оказался годным и на многое другое. Я даже доверил ему мою кассу.
      - Это крайне неосторожно с вашей стороны, - сказал доктор. - Простите, пожалуйста, Дюпре, мое замечание.
      - Полноте, - ответил молодой плантатор. - Но почему вы так думаете, мистер Вартон? Есть у вас какие-нибудь причины, чтобы сомневаться в его честности?
      - Да, есть.
      - Вот как! Скажите же нам, что вы имеете ввиду?
      - Хорошо! Во-первых, мне не нравится взгляд этого человека - это не от предубеждения, так как я никогда раньше его не видел. Судить по одной физиономии нельзя, само собой разумеется, можно легко ошибиться, и я не имею привычки руководствоваться только этим. Но случилось одно обстоятельство, которое подтвердило мои подозрения и убедило меня окончательно в том, что ваш пресловутый Фернанд не только бесчестен, но хуже вора.
      - Хуже вора! - раздалось со всех сторон стола.
      - В ваших словах звучит тяжкое обвинение, доктор, - сказал полковник Армстронг. - Мы хотим знать, в чем дело.
      - Хорошо, - ответил Вартон, - я сейчас все объясню, а затем можете сами сделать выводы из того, что я вам расскажу. В прошлую ночь, около полуночи, мне захотелось прогуляться к реке. Я закурил сигару и вышел. Не могу с точностью сказать, сколько времени прошло, знаю только, что длинная сигара "Henry Clay" догорела до конца, прежде чем я повернул обратно. Только я собрался это сделать, как вдруг послышались чьи-то шаги. Я находился в это время в тени деревьев... Стоя неподвижно, я ждал, что будет. Вскоре я увидел человека и узнал в нем старшего слугу Дюпре. Он шел к дому, по направлению от долины. Я, быть может, не обратил бы на это внимания, если бы он шел по дороге, а не согнувшись и прячась между деревьями. Отбросив в сторону окурок своей сигары, я, крадучись, осторожно пошел за ним. Вместо того, чтобы войти в дом со стороны фасада, он обошел сад, подошел к задней стене и моментально куда-то исчез. Я поспешил туда и увидел брешь в стене, через которую он, вероятно, скрылся. Что вы думаете об этом?
      - Что вы сами думаете об этом, доктор? - спросил Дюпре. - Сделайте свои выводы на этот счет.
      - Говоря по правде, я не знаю, какие тут могут быть выводы... Сознаюсь откровенно, что не понимаю поведения вашего слуги; во всяком случае вы не можете не признать, что оно было весьма странно. Я говорил вам уже, Дюпре, что мне с первого же взгляда не понравился ваш талантливый слуга, а теперь я больше прежнего не доверяю ему. В то же время повторяю, что я не в состоянии понять, зачем он выходит ночью. Не может ли кто-нибудь из вас объяснить это, джентльмены?
      Оказалось, что никто не мог, хотя поведение слуги Дюпре удивило всех. По соседству не было нигде никакой колонии, откуда он мог бы возвращаться ночью, скрываясь из-за боязни, чтобы хозяин не заметил его отсутствия. Индейцев также никто не видел поблизости; в противном случае поведение метиса могло бы, пожалуй, подать повод к разным предположениям относительно его надежности, не будь заключен мирный договор между правительством Техаса и южными команчами. Таким образом, его странное поведение осталось загадкой для гостей, которые решили оставить рассуждения по этому поводу и перейти к другим, более приятным темам.
      XXIV
      Полковник Армстронг пригласил к себе гостей не только ради удовольствия ему хотелось поговорить с ними о делах колонии. Вот почему, кроме его дочерей, никого из дам больше не было. По окончании обеда молодые девушки ушли в свою гостиную, устроенную в бывшем зале древнего монастыря. Эта комната, несмотря на все старания придать ей более современный вид, сохранила свой мрачный оттенок, благодаря тяжеловесному стилю архитектуры, ветхим стенам и потрескавшимся потолкам. Придя к себе в комнату, Елена села в кресло и, как обычно, задумалась. Джесси же взяла гитару и запела одну из негритянских мелодий. Она не подумала о том, какое настроение у сестры, но, заметив печальное выражение ее лица, Джесси поспешила переменить эту мелодию на другую, более веселую. Елена, тронутая вниманием сестры, поблагодарила ее слабой улыбкой. Джесси меняла одну мелодию за другой, стараясь при этом выбирать наиболее веселые и комичные, но все усилия ее пропадали даром, и ей никак не удавалось развеселить сестру. Тогда, поставив в сторону гитару, она села у ее ног и сказала:
      - Слушай, Елена! Не пойти ли нам с тобой погулять? Это будет несравненно приятнее, чем сидеть в этой мрачной пещере. Луна так завораживающе светит... Пойдем полюбуемся на нее.
      - Если ты хочешь, я ничего не имею против. Куда пойдем?
      - В сад. Пройдемся по аллеям. Немного сыро, но это ничего. Неприятное это место... Можно подумать, что там бродят привидения. Не удивительно, если нам встретится дух кого-то из монахов или одной из их жертв. Говорят, они были очень жестокие и убивали народ... Подумать только, какие изверги! А что, если мы встретим привидение, ты что сделаешь тогда?
      - Все зависит от того, как оно будет вести себя.
      - Ты не боишься привидений, Елена? Я знаю... не боишься.
      - Я боялась, когда была ребенком. Теперь я не боюсь ни живых, ни мертвых. Я смело встречу тех и других... Я не дорожу жизнью.
      - Идем же! - крикнула Джесси. - Идем в сад. Если мы встретим монаха в рясе и клобуке, я со всех ног убегу домой. Идем!
      Джесси взяла сестру под руку, и девушки вышли в патио, затем во второй двор, а оттуда через узкий проход в сад, который давно уже был заброшен. Войдя туда, сестры остановились, с любопытством осматриваясь кругом. На ясном безоблачном небе сияла луна, освещая своими серебристыми лучами пышные цветы с полуоткрытыми венчиками, издающими такой же сильный аромат ночью, как и днем. Но не цветы одни поразили так сестер; они с наслаждением прислушивались к пению "czentzontle", мексиканских соловьев. Одна из птичек, сидевшая вблизи них на ветке, громко пела свою страстную, любовную песнь, но, увидя их, сразу умолкла. Но молчала она недолго; убедившись, вероятно, в том, что ей нечего бояться посетителей, она опять запела. Сестры с удовольствием слушали пение птички, некоторые переливы казались им знакомыми. Это был пересмешник, которого они раньше слышали у себя в Штатах.
      Послушав несколько минут пение, сестры двинулись дальше. Свет луны, падая на них, эффектно переливался на их белых платьях и искрился в их драгоценных украшениях.
      На полдороге между стеной и домом находились остатки фонтана, вокруг которого еще остались скамьи и статуи, уцелевшие до сих пор.
      - Фонтаны, статуи, скамьи в тени деревьев, - воскликнула Джесси, - всякая роскошь в саду! Святые отцы были, как видно, большими сибаритами!
      - Да, это правда, - согласилась Елена. - Они, видимо, ничего не жалели для себя и со вкусом устраивали свои сады, стараясь, чтобы все кругом ласкало их взор. Вероятно, они очень любили фрукты, судя по разнообразию фруктовых деревьев, растущих здесь.
      - Тем лучше для нас, - отвечала Джесси. - Мы попользуемся результатами их трудов, когда наступит сезон фруктов. Не правда ли, хорошо будет, когда все дорожки снова засыпят гравием, статуи приведут в порядок и фонтан весело зажурчит. Луи обещал мне все исправить, когда кончится сбор хлопка. О, тогда здесь будет настоящий рай.
      - Мне он больше нравится таким, как теперь.
      - Нравится? Почему?
      - Ах, тебе не понять этого! Ты не знаешь... надеюсь, никогда не будешь знать... что значит жить только прошлым. Это место имеет свое прошлое, подобно мне... Теперь кругом сплошная разруха.
      - О, сестра, не говори так! Мне больно это слышать... твои слова неверны. Прошлое улыбалось тебе... улыбнется и будущее. Да, сестра, улыбнется. Я решила сделать здесь все заново, в таком же стиле, как было раньше... лучше даже. Луи сделает это... должен сделать, когда женится на мне... а может быть, и раньше.
      В ответ на веселую болтовню сестры Елена только тяжело вздохнула. Она знала, что Дюпре был настоящим хозяином, а Джесси скоро станет хозяйкой, тогда как сама она будет всегда в зависимости от них. Мысль эта мучила ее, но не потому, чтобы она завидовала богатству сестры. Имей она возможность возвратить к жизни Чарльза Кленси теперь, когда она знала, что он не изменил ей, она с радостью поселилась бы с ним в самой скромной хижине Техаса и для полноты душевного счастья ей не нужно было бы никаких великолепий этого мира.
      Джесси, сказав это, двинулась дальше, а Елена молча последовала за ней. Они спустились к нижней части сада, где находилась вторая открытая площадь, также украшенная статуями. Младшая сестра повернулась к старшей и увидела на лице ее выражение беспредельного горя; догадавшись, что это она своими словами произвела на нее тяжелое впечатление, она хотела ей что-то сказать, но Елена остановила ее движением руки и подошла к двум стоявшим рядом деревьям. Это были померанцевое дерево и кипарис - эмблемы счастья и горя. Первое покрыто было цветами, на втором, кроме зелени и веток, ничего не было. Елена протянула к ним обе руки; с одного она сорвала веточку, с другого цветок. Белым цветком померанца она украсила золотистые волосы Джесси и, прикрепив в то же время веточку кипариса к своим черным, как вороново крыло, волосам, сказала:
      - Цветок тебе, сестра... ветка мне. Я украсила себя и тебя, как это приличествует каждой из нас... тебя для предстоящего тебе венчального торжества, себя для хладной могилы.
      Эти слова показались Джесси пророческими и точно стрелой пронзили ее сердце. Веселости как не бывало, и она, бросившись на грудь сестры, крепко обняла ее и зарыдала.
      На границе каждого поселения живет не меньше двух профессиональных охотников. В их обязанность входит снабжение поселенцев медвежатиной, мясом антилопы или буйвола, дикими индейками, шкурами рыси и пантеры. Что касается белок, кроликов, то охотники пренебрегают ими, оставляя их для любителей и цветных людей. Вместе с колонией Армстронга прибыли два таких охотника. Звали их Алек Гоукинс и Крис Текер. Первый был старый, опытный охотник на медведей, второй еще новичок. Со времени приезда своего в Сан-Саба они в изобилии снабжали колонистов разным мясом, в том числе и дикими индейками. Но охотникам было этого мало, они жаждали охоты на буйволов.
      Гоукинс и Текер уже осматривали берег на расстоянии десяти миль от зданий миссии вверх и вниз по реке, однако не только не встретили ни одного буйвола, но даже не видели признаков, указывающих на их присутствие.
      В тот день, когда у Армстронга обедали гости, оба охотника отправились на верхнюю равнину, в надежде найти там желанную добычу. Для этого им необходимо было переехать реку. Они перебрались на другой берег и направились к лежащим за нею скалам, подымаясь к ним по боковому оврагу, бывшему когда-то руслом реки. Взобравшись на вершину скал, они увидели перед собой безграничную степь, такую же сухую, как Сахара. На ней не было ни рощ, ни лесов, за исключением нескольких карликовых кедров, росших по окраинам скал, кучки кактусов, можжевельника и разбросанной в одиночку юкки. Нет, это место было не такое, чтобы на нем можно было встретить буйволов.
      Весь день до самого вечера ездили они, но, не встретив ни одного буйвола, решили вернуться домой. Спустившись по оврагу на четыреста ярдов вниз, они увидели деревья, а поскольку до миссии надо было пройти миль пятнадцать, а они с самого утра ничего еще не ели, то решили отдохнуть в тени и закусить. Поужинав маисовым хлебом и куском копченого сала, они готовились уже закурить свои трубки, как их внимание привлекло облако пыли, показавшееся на самом краю горизонта. Не было ли там стада буйволов, которых они тщательно проискали целый день? Поспешно спрятали они обратно трубки и, схватив ружья, внимательно всматривались в появившееся на горизонте облако, которое все больше и больше темнело. Поднявшийся внезапно порыв ветра рассеял облако, и охотники увидели вместо стада буйволов толпу всадников, по-видимому индейцев, которые куда-то спешили и мчались во весь опор по направлению ущелья, откуда спустились в овраг и мгновенно исчезли, как будто провалились сквозь землю.
      Прошло несколько минут, прежде чем охотники пришли в себя от удивления. Они были свидетелями зрелища, способного внушить тревогу, видели шайку свирепых дикарей, вооруженных копьями, томагавками и даже ружьями, украшенных перьями и разрисованных красками, что придавало им еще более устрашающий вид.
      - Ну и страшилища, - проговорил, наконец, Гоукинс. - Будь их сто вместо двадцати, я подумал бы, что нашему новому поселению грозит опасность. Они, как показалось мне, по направлению к нему и помчались... прямо к реке и к тому броду, что пониже. Надо ехать за ними, Крис, и выследить, что они затеяли. Краснокожие черти вряд ли думают грабить, а своровать-то своруют что-нибудь. На лошадей и за ними!
      В одну секунду вскочили охотники на лошадей и направились к вершине прохода, откуда открывался вид на долину. Спрятавшись под тенью кипарисов, они стали следить за индейцами, которые собирались переходить брод. Пространство, находившееся между скалами и Сан-Саба, занимало мили четыре и состояло частью из лугов, частью из леса, доходящего вплоть до самого берега реки. Краснокожие всадники въезжали именно в этот лес, когда охотники добрались до вершины ущелья, и последний из них скрылся на их глазах в лесной чаще. Охотники спустились по оврагу и направились к броду, который индейцы успели уже переехать. Следы лошадей виднелись на обоих берегах реки, но, в какую сторону они уехали, охотники не могли рассмотреть, а потому решили, что теперь им ничего больше не остается делать, как вернуться обратно в колонию. Жили они не в одной из хижин ранчерии, а в палатке, разбитой посреди небольшой рощи. Возвратившись домой, они тотчас же принялись за приготовление ужина из толстого двадцатифунтового индюка, убитого Гоукинсом вместо ожидаемого буйвола. Крис взял на себя обязанности повара и занялся ощипыванием птицы, а Гоукинс разводил тем временем костер перед палаткой.
      - Не время, собственно говоря, заниматься этим, Крис! - сказал вдруг Гоукинс. - У меня все не выходит из головы, что тут что-то неладно с этими индейцами. Я хочу пойти к дому и рассказать все полковнику. Ты оставайся здесь и продолжай жарить индюка, а я подоспею к тому времени, когда все будет готово.
      - Верно, - отвечал Текер, продолжая щипать индюка. - Не запаздывай только, если хочешь, чтобы на твою долю осталось еще жаркое. Я так проголодался, что в состоянии съесть целого индюка.
      - Не бойся, не опоздаю. Я не меньше тебя проголодался.
      Гоукинс вышел из палатки и направился к большому дому по тропинке, которая почти все время шла между громадными деревьями. Пройдя немного, он вдруг остановился.
      - Точно кто крикнул, - пробормотал он про себя, - и как будто женский голос.
      Он прислушался и сказал затем:
      - Нет, это, верно, застрекотала цикада. В теплую ночь они больше всего стрекочут.
      И он двинулся дальше к дому, прислушиваясь к каждому шороху.
      Из всего видно, что Фернанд что-то затевал. Над поселением нависла грозная туча, готовая разразиться опустошительным дождем.
      Туча, грозившая колонии, появилась в виде татуированных и украшенных перьями всадников, тех самых, которых заметили Текер и Гоукинс.
      Перебравшись через реку вброд, индейцы не поехали прямой дорогой, поднимавшейся с уступа на уступ, а избрали более узкую, трудную тропинку, по которой можно было добраться до дома только через несколько часов.
      Вероятно, у них были свои соображения при выборе длинной и трудной дороги, по которой они теперь пробирались с величайшей осторожностью.
      Между тем как полковник Армстронг весело беседовал с друзьями в столовой старого дома, татуированные всадники подъехали к нему и остановились в полумиле. Однако они остановились ненадолго, не расседлали и не разнуздали коней, а только привязали их к стволам деревьев.
      Люди спешились, но не разводили огня, не делали приготовлений к ужину и только подкреплялись глотком "огненной воды" из дорожных фляжек. В этом не было ничего удивительного: индейцы любят "огненную воду" не меньше белых людей. Странным было то, что всадники говорили между собой не по-индейски, а по-английски, на техасском наречии. Место, где всадники остановились, представляло собой почти круглую площадку, наполовину закрытую падающей от скалы тенью, а другая половина была ярко освещена луной. Взобраться наверх можно было только по узкой тропинке, по которой мог проехать только один всадник.
      Индейцы пока оставались на площадке, окружив одного из своих товарищей, на голову выше всех остальных, - видимо, предводителя шайки. Этот человек, очевидно, ждал чего-то или кого-то, так как взгляд его постоянно обращался к тропинке. Ожидание его утомило, и он посмотрел на часы. Непривычно было видеть такую вещь в руках дикаря. Конечно, теперешние дикари во многом отличаются от прежних и многие из них научились пользоваться часами. Главарь по-видимому, смотрел на них не из праздного любопытства. Число вспышек пороха, зажженного Фернандом, совпало со временем на часах - пробило десять. Главарь ждал этого сигнала. Выражение свирепой радости сверкнуло в его глазах. Этот сигнал предвещал опасность полковнику Армстронгу и его колонистам.
      Если бы кто узнал этих дикарей, тот, наверное, подумал бы: "Спаси, Боже, его дочерей! Их ждет ужасная участь - участь хуже смерти".
      XXV
      Девушки молча стояли под тенью двух деревьев. Они и не подозревали, какая серьезная опасность угрожает им. Елена понимала, что огорчила свою сестру, и тоже заплакала. Первой успокоилась Елена.
      - Полно плакать, Джесси, милочка! Будь хорошей девочкой. Ты маленькая дурочка, а я большая. Нехорошо было с моей стороны говорить так. Забудь мои слова и будем надеяться, что мы обе будем счастливы.
      - О, мне так хочется верить этому!
      - Верь тогда! Ты счастлива, и я постараюсь быть счастливой. Кто знает, что может сделать время... время и Техас? Ну, маленькая моя Ниобея, вытри свои слезы. Мои уже высохли.
      Она была неискренна, но ей хотелось успокоить сестру. Не успела она этого сделать, как на сцене появилось третье лицо, сразу изменившее направление их мыслей. Тот, чье появление так поразило их, не подозревал, по-видимому, этого. Шел он по центральной широкой аллее, оттененной деревьями, желая, по-видимому, остаться незамеченным. Это видно было и по его походке; он шел не прямо, спокойно, а пригнувшись и крадучись, как кошка, и то и дело осматривался назад. Последнее обстоятельство мешало ему видеть то, что было впереди него. Девушки стояли, держась за руки, когда раздались шаги. Джесси двинулась было вперед, обрадовавшись тому, что это, вероятно, Луи, но радость ее продолжалась не более минуты. Шаги оказались слишком осторожными для честного человека и слишком неуверенными для молодого плантатора. Вскоре они увидели, что это был не плантатор, а его мажордом. Такое неожиданное появление Фернанда рассердило их, тем более, что обе они не любили его. Сестры подумали, что его послали к ним с каким-нибудь поручением из дома. Поэтому они молча поджидали его, но оказалось, что они ошибаются. Честный человек не мог вести себя таким образом. Когда он проходил по открытой площадке вблизи фонтана, они увидели при свете луны, что выражение лица его неспокойно, что он, напротив, как будто чем-то встревожен и боится чего-то.
      - Что бы это значило? - шепнула Джесси на ухо Елене, которая в ответ на это закрыла ей рот рукой и потянула ее дальше в тень. Обе стояли молча и еле дышали. Их можно было принять за две статуи - Юноны и Венеры. К счастью, Фернанд не видел их. Он слишком был занят собственными мыслями, чтобы думать о том, нет ли кого поблизости. Главная аллея сада пересекалась боковой, которая вела к другой открытой площадке, поменьше первой, но также достаточно освещенной луной. Напротив этой площадки находилась брешь в стене; грязные кирпичи, вынутые из нее, лежали кучей по одну и другую сторону ее. Подойдя к ним, метис остановился на одну минутку и последний раз окинул взором сад. Довольный, по-видимому, что никто не следовал за ним, он вскарабкался на одну кучу, перелез на другую сторону и исчез из виду.