Последний ворон

И сразу, уйдя в себя, угрюмо замолчал. Лицо приобрело землистый оттенок. Взгляд блуждал по лежавшему под ногами ковру. Бессильно опустились плечи.

– Согласен, – поддержал Диденко. – Этого не должно произойти. Просто немыслимо... все пойдет прахом.

– Теперь ты знаешь, почему я отпустил Ирину в Кабул со списком обещаний, словно школьницу с дополнительным домашним заданием! Зачем я позволил себе хотя бы наполовину поверить в ее замысел!

И он снова, словно сдаваясь, поднял руки. Не без причин. Оставшиеся в Политбюро консерваторы будут давить на него; армия предложит решение, которым он не сможет пренебречь; а недоверчивый, нерешительный советский народ начнет терять веру в Никитина, в гласность, в реальность последних перемен, так же как и остальной мир, который уже выслушал извинения Никитина в связи с непальским фиаско, когда два груженых военных транспортных самолета случайно сбились с курса и были вынуждены совершить аварийную посадку. Что за тем последовало, было прискорбно, даже трагично. Некоторые генералы ушли в отставку. Мир равнодушно пожал плечами и сделал вид, что ничего не заметил. Никитин не был намерен повторять ошибку, доверяясь советам военных. Он не позволит им гадить у себя под дверью!

Тем не менее, Ирина снова отправилась с секретной миссией в Кабул, ставший еще одним рассадником мусульманского фундаментализма после того, как моджахеды окончательно свалили кабульский коммунистический режим. Удастся ли ей спасти что-нибудь из огня? Диденко не знал. "Царица" была умна и решительна. Никакие издевки и насмешки, когда Никитин сделал ее министром культуры, не поколебали ее уверенности и решимости. Но это?.. С этим даже она могла не справиться...

– Когда прибывает в Кабул ее рейс? – спросил он, избегая пристального взгляда Никитина.

– Так, – генеральный секретарь посмотрел на золотой "Ролекс", снова вызвав у Диденко неискоренимую мысленную вспышку неодобрения. – Через час с небольшим. – За тюлевыми занавесками полуденное солнце тускнело, склонясь к вечеру. Машины разъезжались по домам. Никитин, громко вздохнув, потер лоб. – Она должна добиться соглашения! – хрипло воскликнул он. – На этот раз она должна что-нибудь привезти, какое ни на есть соглашение о невмешательстве в наши внутренние дела, – и, помолчав, выпалил: – Вот оно, дорогое брежневское наследие! Все, что мы сейчас делаем, может оказаться в зависимости от прихоти кабульских мулл! Приходится лебезить перед паршивыми афганцами!

* * *

Афганец согнулся, дрожа, как собачонка на привязи, потом затих. Хайд положил на худую, почти мальчишескую спину длинный затемненный объектив киноаппарата и навел на резкость. Изображение было резче и одноцветнее, чем в бинокле. Он повел аппаратом, изображение заскользило, словно под слоем прозрачного масла.

Далеко на севере ярко золотился ник Коммунизма, окружавшие его более низкие вершины и склоны из-за вечных снегов выглядели серовато-белыми. Смутно вырисовывался ледник. Долина реки под ними будто усыпана солью. Там, словно два темно-зеленых насекомых, вертолеты и группа крошечных людей. Он разогнулся, потер глаза и перефокусировал изображение. В сильном объективе люди словно оказались рядом, а вертолеты стали огромными. А грузовик... словно старая летающая бомба "Фау-1" на крыше фургона для перевозки мебели. Или игрушечный самолет. Грузовик и обслуживающая его команда находились на берегу быстрой узкой реки. У винта боевого вертолета работали люди в телогрейках. Второй вертолет был огромных размеров, скелетообразных, словно из мультфильма, очертаний, с огромными провисшими винтами, дрожащими от ветра. Необычайно высокие опоры шасси. Летающий подъемный кран конструкции Миля. Это он доставил грузовик с его содержимым в этот бездорожный пустой угол Таджикистана.

Зачем?

Он отвел глаза от аппарата, и бурные потоки снова превратились в ручейки, машины стали крошечными, а люди почти незаметными. Еще сильнее ощутил ветер. Знаком приказал афганцу встать. На съемки происходящего внизу ушла первая катушка пленки. Протер глаза. Зачем они здесь? Вопрос этот не требовал немедленного ответа, скорее сверлил мозг, как пустяковое дело, которое предстояло сделать, прежде чем лечь спать. Не занятый больше биноклем и аппаратом, он снова ощутил соседство афганцев, их движения, неприятный запах, настороженность. Теперь, когда они следили за расхаживающими внизу врагами в военных стеганых куртках, сапогах, в шинелях и фуражках, с погонами, свидетельствующими о высоких чинах, он был лишь еще один белый, такой же неверный, как и те, советские.

Единственный американец...

Хайд его узнал. Он торчал в памяти, вызывая к жизни старые привычки и инстинкты. Его звали Харрел. Он действительно был из ЦРУ, до ухода советских войск вроде бы базировался в Пешаваре, потом, значительно позже, снова обосновался в Кабуле. Помощник резидента Харрел. Имя, знакомые черты разжигали притупившееся было любопытство. Присутствие Харрела стало как бы своего рода терапией, выработавшей реакцию отвращения, хорошей встряской, которая помогла очнуться от оцепенения, изнурительной самопоглощенности.

Зачем он здесь, среди офицеров армии и КГБ, включая, если судить по погонам, двух полковников и генерал-лейтенанта? Как бы то ни было, это очень важно.

Он поднял бинокль, навел на резкость. Вокруг грузовика с игрушечным самолетом началась суета. Харрел вместе с – точно – самым старшим офицером КГБ и генералом направился по усеянному камнями берегу к грузовику. Они жестикулировали, сверялись с картами, смотрели поверх горных склонов в темнеющее предвечернее небо. На западе собирались облака. На длинном раскрашенном под пески пустыни фургоне не было опознавательных знаков. Покоившийся на чем-то вроде короткой – слишком короткой? – пусковой установки странный маленький крылатый аппарат был ни на что не похож. На белом, как соль, песке вдоль реки виднелись следы ног и образованные работавшими винтами складки.

У боевого вертолета продолжалась лихорадочная возня. Вероятно, эта штука пока не могла взлететь. У воды припал к земле забытый всеми, похожий на схематические рисунки ранних фильмов Диснея транспортный вертолет. В центре внимания оказался грузовик. Хайд снова взял аппарат, перезарядил его, навел на резкость, почувствовав, что группа людей, в которой находился Харрел, оживилась, люди комично, но более решительно размахивал руками. Четко вырисовывался, несмотря на свет, профиль Харрела... убавить выдержку... лица русских, нетерпеливые жесты, похоже на ссору... спор... согласие. Он выбирал лица, словно снайпер. Кончилась и вторая кассета. Он быстро перезарядил камеру, подчиняясь ритму движений на белом, как соль, песке у реки. Hyp оценивающе наблюдал за ним, остальные разглядывали противника. Он ощущал общую дрожь нетерпеливого предвкушения действий так же остро, как нервную дрожь, пробежавшую по спине афганца, служившего опорой для объектива его аппарата. Парнишка, поймав его взгляд, снова встал на четвереньки. Объектив, словно черная пушка, плотно лег в изгиб позвоночника. Проверив свет, Хайд пошире открыл диафрагму. Золото на склонах пика Коммунизма потускнело. С запада спешили облака, пожирая темнеющую синеву неба.

Люди внизу забрались в грузовик. Скорее всего это был бронированный фургон, раскрашенный по бокам в грязновато-желтый цвет. Игрушечный самолет выглядел скромно, невзрачно. Однако Харрел внимательно следил, как вокруг него суетился солдат в стеганой куртке. Потом солдат спрыгнул на землю.

Теперь антенны. Из белого песка торчали небольшие тарелки и длинные скрученные куски проволоки. Солдаты устанавливали их, скрепляя между собой. Они спешили. Из фургона, глядя под углом в небо, выдвинулась пусковая установка. Еще солдаты что-то вертят в руках, проверяют. Струйки пара из игрушечного самолета... пламя.

Самолетик окутало дымом, потом он возник снова, крошечный, безобидный, над пусковой установкой, над фургоном, все выше, все быстрее поднимаясь в небо. Яркая желтая вспышка – видно, заработал реактивный двигатель. Хайд отбросил киноаппарат, оттолкнул парнишку и поднял бинокль. Афганцы переговаривались между собой, будто завидуя владельцам нового оружия. Поводя биноклем, он стал разглядывать небо, облака и темный склон горы.

Поймал взлетающий все выше, уменьшающийся в размерах аэроплан. Выше, выше, меньше, меньше, совсем крошечный... с орла, с ворону, с воробья, потом, прежде чем исчезнуть в уже потемневшем небе, с маленькую точку. Ему показалось, что еще раз увидел, как тот, словно кристаллик льда, отразил солнечный луч. Потом внимание снова переключилось на то, что происходило на дне узкой речной долины.

Солдаты в наушниках настраивают небольшие тарелки радаров, на крыше фургона торчит круглая антенна, пусковое устройство втянуто внутрь. Он взглянул на Нура. Озадаченный афганец снова смотрел на него с должным уважением. Хайд презрительно ухмыльнулся. Чем, черт возьми, они здесь занимаются?

Казалось, афганцы сбились в кучу, хотя на самом деле они рассредоточились по уступу скалы, каждый в своем укрытии. Несмотря на холод, его бросило в жар, щеки тряслись, но теперь не от усталости. Беспилотный летательный аппарат, дистанционно управляемый изнутри фургона с помощью волновых антенн и наблюдаемый при посредстве "тарелок". Вот, черт возьми, что это такое! Дистанционно пилотируемый летательный аппарат (ДПЛА) со съемочным устройством на борту, способный благодаря моторчику болтаться пять-шесть часов на высоте до шести-семи тысяч метров.

Что они высматривают?

Фургон, у которого стоял Харрел, прижав к уху наушник, генерал, наклонивший голову, с напряженным лицом слушающий тот же приемник, – все происходящее не объясняло присутствия Харрела. Хайд перезарядил аппарат, навел на резкость, проверил свет. Зажужжал моторчик. Их возбуждение передавалось ему. Память подстегивала его найти разгадку. Придет время, и он поймет.

Они то и дело смотрели в небо. Он тоже взглянул вверх. Теперь он почти не чувствовал исходившей от афганцев вони; их голоса больше не отвлекали внимания. Вверху не было ни одного видимого предмета. Должно быть, около семи тысяч метров, может быть, больше. Тут он вспомнил, что у русских нет таких компактных запускаемых с автомашины ДПЛА. Насчет Харрела становится ясно. По крайней мере, почему он здесь. Американцы предоставили им свой ДПЛА.

Зачем?

Что находится под наблюдением?

Хайд вернулся к людям на берегу реки. Боевой вертолет продолжали чинить, смешной летающий подъемный кран оставался на месте, фургон сливался с местностью. Генерал, Харрел и двое полковников – все они теперь прильнули глазами к биноклям. Кроме того, в небо были направлены аппараты с сильными объективами и даже крупный переносной телескоп. Крылья и тарелки антенн поворачивались, словно нюхающие воздух псы. Видимое в бинокль место действия, как и его нервы, пропитывала атмосфера напряженного ожидания. Он неохотно поднял бинокль, оглядывая пустое небо и тускнеющие склоны гор. Ни птицы, ни машины.

В предвечерних сумерках высоко в небе возник еще один розовеющий в лучах солнца след самолета. Еле уловимый и неуместный. Самолет двигался к югу, в Афганистан или даже в Индию. Серебристое пятнышко. Наверное, русский, возможно "Ильюшин", гражданский или военный – никакого представления. След лениво, но уверенно тянулся в потускневшей синеве верхних слоев атмосферы.

Он бросил взгляд вниз, на дно ущелья. Темные фигурки на песке, казавшемся еще белее. Фургон, вертолет, летающий кран, солдаты, радары. По-прежнему напряженно смотрят вверх. Он тоже поднял бинокль. Как раз вовремя – серебристое пятнышко стало желтым и выросло в размерах, реверсивный след оборвался, превратившись в крутящийся дымный шлейф. Посмотрел вниз. Вскинутые кверху руки, на лицах выражение необузданного восторга... Снова вверх. Дым, пламя, падающий с неба предмет, оборвавшийся реверсивный след, топкая струйка дыма из желтой дыры. Она, словно зловещая птица, двигалась, вспарывая небо, оставляя за собой длинный дымный шов. По мере того как самолет, теряя высоту и скорость, начал кружиться, как медленно падающий лист, полоса дыма постепенно скручивалась в спираль.

Он снова навел бинокль на военных. Они были уверены, что это – дело их рук. Возбужденно поздравляли друг друга. Фургон двинулся к летающему крану. Солдаты разбрелись, собирая антенны. Снова вверх. Несколько секунд искал, потом увидел остатки реверсивного следа, спускающуюся книзу спираль дыма. Она опускалась почти вертикально... и совсем близко...

...В каких-то сотнях метров от них с неба падал... Каким образом? Ни выстрела, ни ракеты, ни другого самолета!

Фургон... ДПЛА. Значит, не аппарат – боеголовка. Эта штука крутилась поблизости в ожидании самолета, а потом ударила, наведенная теми, кто внизу, теперь спешащими убраться и радующимися, как малолетние хулиганы, подбившие из рогатки ворону. Лопасти крана уже вращались. У боевого вертолета спорили офицеры в шинелях, словно не поделили, куда лететь. С чем-то не соглашались стоявшие наверху механики. Харрел их успокаивал...

...Снова вверх. Самолет стремительно снижался по спирали, хвост дыма, словно отпечаток пальца на потускневшем небе. Теперь он слышал шум. Возбужденные афганцы забыли про осторожность. Им было неважно, кто сбил самолет, главное – насколько удачно. А сбили его Харрел, русские и американский ДПЛА.

Между отвесными стенами ущелья раздавался шум, словно рев раненого зверя. Теперь Хайд видел разбитый фюзеляж... русский военный самолет – военный ли? – охваченный огнем и дымом. На высоте не более трехсот метров он выровнялся, продолжая беспомощно падать в юго-восточном направлении, в сторону озера. Хайд следил за самолетом, не отрывая от глаз бинокль, пока тот не скрылся за горой.

Снова вниз.

О себе некогда подумать и об афганцах.

Харрел спорил с генералом, указывая в сторону летающего крана, нависшего теперь, как большой черный паук, над фургоном, который стропом цепляли под брюхо машины...

...Взрыв.

Хайд почувствовал и услышал его секундой позже. Близко. На поверхности ледника отразилась и постепенно погасла желтая вспышка. Харрел, словно на курицу, махал руками на кран, давая понять, чтобы тот поскорее улетал. Потом принялся бранить механиков вертолета. Тяжело накренившись, летающий кран поднялся в воздух, таща за собой фургон, который раскачивался под брюхом, словно брелок от часов. Поднялся выше, потом, выровнявшись, полетел вдоль ущелья, направляясь к северу, подальше от места падения самолета. Напакостил и трусливо бежал.

Харрел и один из полковников КГБ вместе с тремя солдатами или сотрудниками КГБ остались у вертолета.

В сумерках уже трудно было разглядеть обмундирование. Шум винтов летающего крана постепенно удалился, сам он превратился в малозаметное пятнышко, потом исчез за излучиной реки. Харрел с полковником продолжали кричать на механикой, работавших под винтами вертолета. Хайду казалось, что он слышит отдаленные сердитые выкрики.

В данный момент они не могли улететь. Хайд сжал зубы, мышцы лица напряглись. Схватил за руку Нура. Тот даже вздрогнул от неожиданности.

– Пускай пошевеливаются, Hyp, – прорычал он. – А ну, вставайте, черт побери, всем говорю! – Его подстегивали сгущающиеся холодные сумерки и гаснущий свет уходящего дня. Он смотрел на вынутую из-за пазухи карту, а перед глазами стояла ослепительная вспышка при ударе самолета о землю. Он водил но карте грязным ногтем... Здесь. Ткнул пальцем. Hyp взглянул на карту, потом обвел глазами местность и утвердительно кивнул. – Он упал в озеро или где-то рядом – нужно добраться до него, пока они там не починили свой долбаный вертолет! – В глазах Нура снова светились готовность подчиниться и смешанное со страхом уважение.

Не отводя глаз, Хайд заставил себя улыбнуться. Засунув карту за пазуху и застегивая пуговицы рубахи, он почувствовал, что произошедшее на его глазах вернуло его в прежнее привычное состояние. Словно в него вставили магнит, расположивший в определенном порядке беспорядочно рассыпанные металлические опилки. Жалость к себе – а он теперь видел свое состояние только в этом свете – и усталость, оказывается, можно подавлять. Что, черт побери, делает здесь, в Советском Союзе, Харрел, заигрывая с кэгэбэшниками и военными?

– Эй вы, ублюдки, – рявкнул он, влезая в лямки рюкзака и расправляя их на плечах, – шевелитесь, черт вас побери!

* * *

Благодушное настроение Дмитрия Прябина, чему способствовали и впечатления от вчерашнего представления "Тапгейзера" в "Ковент-Гарден", рассеялось при первом же мелодичном звонке стоявшего на столе телефона. Рука, скользнув по сегодняшней "Таймс", потянулась к трубке. Музыкальный критик язвил по поводу постановки, но у Прябина, она, пожалуй, оставила приятное впечатление, несмотря на горьковатый осадок от гибели героини. Он ожидал этого звонка и предчувствовал, что он принесет неприятности. Вроде разлитого на пути масла или банановой шкурки, наступив на которые, можно в любой момент упасть и больно ушибиться, в данном случае столкнуться с крушением удачно начатой карьеры. У его наставника и покровителя Капустина, который его продвигал по службе, в Москве были неприятности. А теперь плохая новость из Стокгольма: уже много дней там торчали люди Обри, которыми заправлял тот самый калека, Годвин. Неужели придется вместе с Капустиным полететь с места?

Осенний ветер срывал листья с деревьев в парке Кенсингтонского дворца. Сидя в просторном кабинете на третьем этаже, он слушал, как скрипят ветви за окном.

– Да? – отрывисто бросил он. Прябин признавался себе, что последние недели его неотступно преследовали сотни мелких сомнений. Возможно, как он всей душой надеялся, он слишком преувеличивал возможности Обри. Но еще тогда Капустин, хорошо знавший Обри, предупреждал его в отношении этого человека. "Это терьер, – говорил он, – маленькая, но злая собачонка. Вцепится в штанину – хоть убей, не оторвешь".

Звонили из Стокгольма.

– Да, Борис, рад тебя слышать! – Так ли на самом деле? Борис ответил на приветствие ничего не значащими замечаниями. – Да, конечно... рестораны, опера, скучища, как всегда, – принужденно засмеявшись, ответил Прябин. – Как ты? В семье все нормально? Хорошо, а наши дела?

– Груз отправили "Аэрофлотом", все в порядке...

– А... – перебил было он, почувствовав, что собеседник что-то недоговаривает.

– ...Аресты – жаль, конечно, но они сидели у них на хвосте – нет, никого более или менее значительного, но определенно связаны с нами. Первым самолетом лечу домой. Боюсь, придется объясняться. Судя по тем, кого забрали, им известна вся сеть от начала до конца. Жаль, но думаю, что касается Стокгольма как передаточного пункта, то здесь дело швах.

– Неужели подобрались так близко?

– Да, близко. Им, очевидно, известно, как действует канал и, скорее всего, они знают остальных, Может быть, даже тех, кого внедрил ты, – тебе бы лучше предупредить своих людей...

– Подумаю. – "Терьер", говорил Капустин.

Вошел помощник и положил на стол расшифрованную депешу вместе с оригиналом и одноразовым шифром. Сам он редко проверял правильность расшифровки. Кивнул, отпуская помощника. Шифровка была из Москвы. Пока ему не хотелось читать.

– К черту, – пробормотал он. – А ты уверен, что Швеция больше не годится?

– Во всяком случае именно это я намерен сказать центру.

– Захотелось легкой жизни, так, что ли? – насмешливо заметил Прябин.

– Может быть, и так, – не реагируя на насмешку, многозначительно заметил Борис. Прябин, удерживаясь от того, чтобы прочесть шифровку, вращался в своем кожаном, слегка поскрипывающем под стать веткам кресле, глядя в окно на раскачивающиеся сучья и облетающие листья. Озорной ветер гонял листья по посольским газонам.

– А этот ублюдок на костылях, как его? Годвин! Видел бы ты, как в аэропорту он тыкал пальцем и тряс кулаками, когда самолет взлетел...

– Как далеко, по-твоему, англичане могут добраться по цепочке? – прервал его Прябин.

– Ни малейшего представления. Думаю, далеко. До самих предприятий.

– Не сомневаюсь, что ты и это выложишь Капустину.

– Если будет возможность, не стану. Зависит от того, как он сам поведет себя. Можешь быть уверен, Дмитрий, я никого не собираюсь обливать помоями.

– Верю. Извини, но у тебя для этого нет причин. Мне-то нужно лишь знать, насколько щекотливым будет наше положение здесь, в Лондоне. Правда, как я понял, до груза, который ты отправил, не добрались.

Раскачивающиеся ветки нагоняли сон, а может быть, он, глядя на них, успокаивал себя. В кабинете было жарко.

– Можешь быть уверен. Все счета у меня. – В трубке раздался сдавленный смешок, словно жужжание надоедливого насекомого. Он чуть было не отмахнулся от него рукой. – Отныне начинка компьютера поля боя принадлежит советскому народу, и черт с ней, с гласностью! – И, помолчав, добавил: – Слушай, Дмитрий, они нас не очень-то прижмут. Мы же хорошо наладили этот канал и за последний год переправили немало высокотехнологичной аппаратуры... не будем вешать нос?

– Может быть... возможно, ты прав. Пока Капустин способен трезво оценивать...

– ...И пользуется влиянием, чтобы позаботиться о нас? – добавил Борис.

Повернув кресло, Прябин взял со стола шифровку из центра. От Капустина, понравился он. Внутри все оборвалось. "Немедленно возвращайтесь", – дальше можно было не читать. Да. Первым же рейсом, следующим в Москву... точь-в-точь, как Борису.

– Только что узнал, что меня отзывают, – глухо произнес он. Как и тебя. "Для консультаций в свете происходящих событий".

– Богатое воображение, верно? – в голове Бориса зазвучали высокие нервные нотки. – Слово в слово. Тогда увидимся в коридорах власти?..

– Похоже на то... Хорошо, Борис, я кое-что здесь проверю и залатаю дыры, потом отправляюсь первым же самолетом.

– Не хочешь повидаться, э-э, до того?..

– Согласись, что это вряд ли благоразумно. Откуда знать, не присматривают ли за нами?

"Держись подальше", – подумал он, с опозданием начиная понимать необходимость хитрить, чтобы спасти шкуру. Борис почуял неладное.

– Подскажу, что говорить, Дмитрий!

– Нет-нет... Знаешь, если мы оба будем говорить правду, то наши версии обязательно совпадут, разве не так?

– Я не собираюсь брать на себя все дерьмо, в которое мы...

– И незачем. Ты же сам говорил, что у вас все чисто. Оставим все как есть, а?

– Хорошо. Тогда увидимся у дверей хозяйского кабинета. И не рассчитывай ни на какие поблажки. Пока.

На лбу выступил пот. Кладя трубку на место, он увидел, что повлажнела и ладонь. Оттолкнув от себя шифровку, он, вращаясь и кресле, иски пул руки вверх, словно сдавался, посылая все к чертовой матери.

– Все прахом! – воскликнул он, давая выход чувствам. Казалось, весь Кенсингтон, пожалуй, все пространство до самого Вест-Энда, теснясь, заглядывали к нему в окно. Прощаясь с ними, он молчал, еле сдерживал раздражение. Самый молодой генерал КГБ споткнулся в Лондоне, теряя непыльную работенку, и теперь о нем никогда не услышат. В бессильной злобе он яростно тер лоб. Самый лучший, самый надежный канал тайной передачи западной высокой технологии, гражданской и военной, можно сказать, спустили в унитаз! Обри с Годвином просто смыли его, а вместе с ним и его карьеру.

– Дерьмо! – завопил он во весь голос, но вспышка не принесла ему облегчения – по-прежнему было не вздохнуть и – черт возьми! – сильно стучало в висках. Теперь притянут к ответу. Обри с Годвином нанесли ущерб, который не возместить месяцами, а может быть, годами труда! Какое дерьмо!

* * *

С того места, откуда он впервые увидел воду, обойдя скалу по высокому узкому уступу, испещренное белыми песчаными перекатами озеро было похоже на полосатый бок зебры; обломки самолета вряд ли были заметнее ползавших по краю озера мух. Теперь же, прыгая с прижатой к лицу или груди камерой по песчаным перекатам и отмелям, он думал, что озеру нет конца. Темнеющие горы, приблизившись, нависли над ним. Солнце освещало долину впадавшей в озеро реки, вода переливалась холодным золотистым светом.

Афганцы занялись грабежом, а он снимал кадр за кадром, торопливо меняя кассеты, поправляя резкость, и но мере того как темнело, все шире открывал диафрагму. Они были не в силах осмотреть все обломки, лишь, смеясь и переговариваясь, копались вокруг одиноко лежавшей сигары разбитого фюзеляжа, шаря в одежде только что погибших людей. В живых никого не осталось. Так подумал Хайд, судя по характеру обломков, и все равно вздрогнул, ожидая услышать крики боли при первых воплях, которые издавали афганцы, увидевшие русских.

Русские. Военные в форме и гражданские. Кабина экипажа того, что когда-то было военно-транспортным "Ильюшиным", перевалившись через край песчаного наноса, уткнулась в озеро. Там, конечно, все погибли. Боеголовка ДПЛА, должно быть, ударила позади кабины экипажа. Все члены экипажа сгорели, их было не опознать. На борту почти двадцать человек... и масса оружия к удовольствию Нура и его приятелей. А еще рации, радиоприемники, боеприпасы, деньги и документы. Они бегали, собирая их, словно мухи по туше животного.

Щелк, щелк, щелк... обмундирование полковника, хорошо различимое на фоне белого песка, там, где, пропахав темную борозду, остался лежать фюзеляж. Хайд по-прежнему ощущал себя отстранение от обстановки, в которой оказался: он по-существу не испытывал никаких чувств к тому, что фотографировал. Только слышал шум ветра и свое хриплое дыхание. Поднял аппарат, сменил объектив и сфотографировал окружающий фон: чахлые кривые деревья на берегу озера, полосы и дуги песчаных перекатов, покрытую рябью свинцовую поверхность озера. Опустив аппарат, посмотрел на быстро заходящее солнце и постепенно темнеющее небо. Там пока пусто. Но вертолет мог появиться в любой момент. Они постарались побыстрее убрать летающий кран с его грузом, но боевая машина обязательно прибудет – нужно проверить результат.

Он покачал головой. Времени в обрез. Афганцы заботливо, будто беспокоясь о приличиях, вытаскивали из-под обломков трупы. Потом принялись стаскивать с них сапоги, куртки, брюки. Один из афганцев, ухмыляясь во весь рот, тащил груду пакетов с бортовым питанием. Хайд отвернулся, глядя на небо, ледяную воду и спускающиеся по склонам тени. Безмерная оторванность от мира наводила тоску. В окружении этих гор он чувствовал себя ничтожным карликом. Даже обломки самолета казались ненужной мелочью. Он крутил в руках аппарат, думая, какие улики забыли снять. Ко всему этому приложил руку офицер ЦРУ, возможно, стоял за всем этим. Почему? Кем, черт возьми, были эти люди? Трупы и обломки, казалось, красноречиво говорили о значительности случившегося: и крыло, плававшее в воде, как огромная доска для серфинга, и другое, словно огромный клинок торчавшее из песчаного наноса. Все свидетельствовало о значительности... по крайней мере, эти погибшие люди. Лицом вниз в воде плавал труп женщины – ноги в туфельках на высоких каблуках на песке. Маленькая, словно куколка, фигурка. Наклонившись у ног, Хайд увидел на ней очень дорогой порванный костюм. На левой ноге длинная рана, у основания черепа глубокая рана от предмета, который позднее выпал. Сколотые наверху черные седеющие полосы там, где не слиплись от крови, обвиваясь вокруг головы, колыхались, словно водоросли. Он нерешительно протянул руку – взглянул на небо, пока пустое – и, ухватив за рукав, повернул тело лицом вверх.

Мгновенно узнал лицо, на нем не было повреждений. Единственное, что искажало черты, так это набившийся в нос и рот мокрый песок. Губы исказила гримаса, но он все равно ее узнал. Ирина Никитина, "царица", как ее называли... жена Никитина.

Усилием воли остановил дрожь в руках, потом потребовалось время, чтобы сменить объектив, и только тогда он мог начать снимать. Кадр за кадром... Постепенно до него все больше доходило, во что он влез. Стараясь отвлечься от криков афганцев, он вслушивался в пока что пустое небо. Пустое, пока пустое. Ирина Никитина. Военный самолет, свита военных и советников. Направление на Кабул. Самолет сбит, все погибли. Над территорией советского Таджикистана. Дело рук Харрела.

Руки тряслись, он не мог продолжать съемку. Аппарат остался висеть на шее. К руке цепочкой прикреплен кейс. Отрезать руку было выше его сил! Он в отчаянии и спешке стал искать камень покрепче. Наконец выковырял камень и разбил замки. Раскисшие документы, несколько ручек, насквозь промокший, рассыпающийся на отдельные страницы роман, футляр для очков, фотография Никитина в рамке. Объемистые опечатанные пакеты. Он торопливо сунул их за пазуху, ощущая грудью холод. Фотографии двух детишек. Сумочка с перстнями и золотая цепочка, блокноты...

Он разогнулся, вглядываясь в небо, потом снова взглянул на нее. Она! В таком месте и мертвая. Пакеты под рубашкой леденили тело. Он прижал их к груди. Озеро заметно остывало, его серая поверхность становилась темно-синей. Солнце, словно занавес, опускалось в речную долину.

Оставалось ли что-нибудь еще? Надо было скорее убираться отсюда. Что еще? Обломки, труп женщины помимо его воли притягивали к себе. Эта женщина! Господи, да они же убили ее!.. Хайду вдруг вспомнилась карикатура в «Нью-Йорк таймс». Его поразило сходство этого остановившегося взгляда, искаженного в страшной улыбке забитого песком рта с той карикатурой. Под карикатурой, изображавшей ее читающей за завтраком нотации Никитину, текст Боба Дилана. «Все говорят, что за папочку думает она...» И Харрел участвовал в ее убийстве.

"Что же еще?" – злился он на себя, все еще словно загипнотизированный мертвым, до того знакомым лицом женщины. Ему казалось, что нужно что-то делать, что-то искать, исполнить какой-то обряд...

...Бортовые регистраторы. Черные ящики! Носовой и хвостовой. Пилот, должно быть, что-то видел, пытался связаться с наземной базой, говорил. Вынуть пленку из ящиков или просто вытащить ящики – что угодно, но во что бы то ни стало это сделать!