На незримом посту - Записки военного разведчика

      - Наконец-то! - бросилась она ко мне.
      В глазах у нее блестели слезы, бледное, со впалыми щеками лицо порозовело.
      - Боже мой, огнестрельная рана! Я думала, сойду с ума. Хотела вызвать доктора, но не рискнула. Решила врачевать сама. Вот когда пригодились знания, полученные в гимназии на курсах сестер милосердия! Слава богу! сквозь слезы проговорила она и провела рукой по моим волосам.
      Раздался звонок. Вытирая слезы, Аня пошла открывать дверь.
      - Тетя Паша пришла, - успокоила она меня.
      - Что творится в городе?
      - Повальные обыски, аресты... Но пусть это тебя не беспокоит, наш дом вне подозрений.
      - Аня, а где мои вещи?
      - Не волнуйся! Тетя Паша сожгла их!
      - Как сожгла? - воскликнул я. - Там...
      - Револьвер и удостоверение? - досказала Аня.
      - Да... и... солдатские ботинки.
      - Сжечь ботинки на толстой подошве у тети не хватило духу, - с улыбкой сказала Аня. - Они нужны?
      - Очень.
      - Пусть полежат в погребе. На всякий случай я принесу другие и костюм брата. Ведь ты с ним одного роста...
      Меня бил озноб, но не потому, что ныла рана, а потому, что я не мог выполнить задание. Бугульма была полна воинскими эшелонами с солдатами и артиллерией. Но как об этом сообщить в штаб?
      - Аня! Мне нужна твоя помощь.
      - Ты ведь знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать. Говори!
      - Нужно разыскать человека, которого зовут Сахабом. Живет он у татарского кладбища...
      Когда Аня ушла, я на листке из ученической тетради начал шифровать донесение.
      Прошло несколько часов, но Аня не возвращалась. В городе, где власть принадлежала военному коменданту и контрразведке, можно было ожидать всего, и я настороженно прислушивался к каждому шороху. Наконец Аня пришла.
      - Сахаба нет дома. Но я нашла человека, который хорошо знает твоего друга.
      - Надежный человек?
      - Простой и совсем не похож на сыщика... Слава богу, я стала понемногу разбираться в людях...
      Под вечер к дому Дедулиных подъехала грузовая подвода. И я услышал, как кто-то неторопливо поднялся по ступенькам крыльца и кулаком постучал в дверь.
      - Салям! - поклонился вошедший.
      В дверях стоял чуть выше среднего роста плотный мужчина в тюбетейке, в заплатанном зипуне, с мешком и кнутом в руках. Он напоминал старьевщика, и пахло от него кислой кожей.
      - Как тебя зовут? - спросил я, вглядываясь в обросшее, загорелое лицо незнакомого человека.
      - Я не спрашиваю, как зовут тебя, и тебе не надо знать моя имя, ответил татарин.
      - Можно и так, - согласился я. - Если ты знаком с Сахабом, не можешь ли передать ему, чтобы он зашел ко мне? Да ты садись, садись!
      Татарин сел, положил к ногам свой мешок, подумал и, прикладывая руку к груди, сказал:
      - Моя голова и руки будут служить тебе, если знать будут, что ты хороший человек.
      Я понял, что речь идет о пароле, который необходим при таком разговоре.
      - Тебе говорил Сахаб что-либо о черном золоте?
      - А-а, якши! Черное золото!.. Якши! - с удовольствием протянул татарин. - Сахаб потихоньку сказал мне такое слово! Тогда слушай меня... Он закрыл глаза и быстро заговорил: - Когда ревком ушла из Бугульма, Сахаб вставал вместе с солнцем и ходил на вокзал. Там он считал, сколько вагонов пришел, сколько туда-сюда ушел... Его в Бугульма за верста все знают. "Вот идет Сахаб!" - так скажут. Он одевал девчонкин юбка, кофта, платком закрывал лицо и шел на вокзал. Один день Сахаб девчонка, другой день - старуха ходит. Праздник был, Сахаб хорошо одевался и на вокзал. Русский офицер глядел на хороший девчонка, побежал за ним, ласково говорит: "Э-э, куда, красавица, пошел?" "Симбирск буду ехать", - так сказал Сахаб. - "Симбирск? Железный дорога красный солдат ломал. Хочешь Симбирск лошадка возьмем. Якши?" "Якши, - сказал Сахаб. - Возьму шурум-бурум и на вокзал приду". Сахаб приходил на моя квартира, сказал: "Передай моему другу Гарееву, белые на Симбирск пойдут..."
      - А где сейчас Гареев? - перебил я.
      - Гареев ушел, - ответил татарин. Он открыл глаза, посмотрел на меня и, опустив голову, продолжал:
      - Сахаб одевался красиво, взял корзинку, пошел на станция. Там увидал Сахаба наш торговец, тоже татарин, шибко сказал: "Гляди, русский офицер, эта мальчишка!" - Русский офицер хватал Сахаба за платок. Мальчишка!.. "Вставай лицом к стенке", - кричал офицер. "Пускай смерть отвернется!" сказал Сахаб. "Вставай на коленка!" - опять кричал офицер. "Ни перед кем не вставал на коленка", - Сахаб так сказал...
      Татарин рассказал, как на привокзальной площади офицер застрелил Сахаба и не разрешил забрать труп. Проходя мимо, люди дивились: татарка, а волосы короткие!
      На вторые сутки ночью друзья похитили труп Сахаба и похоронили его на татарском кладбище в Бугульме.
      Я слушал эту историю трагической гибели товарища и никак не мог представить себе, что Сахаба уже нет.
      - Убей меня, аллах, но я должен отомстить за кровь Сахаба! - сказал татарин, прижимая руку к груди и глядя на меня чуть раскосыми сердитыми глазами.
      Я крепко пожал ему руку.
      - Отвезешь мое письмо в Симбирск, это и будет твоей местью за смерть Сахаба. Согласен?
      - Якши, якши! - поспешно ответил тот. - Давай бумага, скажи, кому отдавать, завтра меня не будет в Бугульма.
      - Бумагу получишь завтра...
      Он встал и хотел уйти, но вошла Ани.
      - Я помешала вам?
      - Невеста? - глядя на Аню, спросил татарин. - Якши твой невеста! - И, уходя, громко произнес: - Салям!
      В ту ночь я долго не мог заснуть, все думал о Сахабе, вспоминал Петровскую, Просвиркина. Где они?
      Утром закончил шифровать донесение. Вот его текст: "Белые нацеливают свой удар на Симбирск... Широко применяют переброски войск на крестьянских подводах... Маневр дает огромные преимущества в подвижности и маскировке резервов, тогда как наши отряды прикованы к эшелонам... Порожняк создает ложное представление о численном превосходстве..."
      - Проходите, проходите! Зачем же стоять в коридоре, - услышал я голос Ани.
      Вошел знакомый татарин, приложил руку к сердцу:
      - Алейкум салям! Давай бумага!
      Я показал шов мешка, в который был зашит свернутый в трубочку кусочек папиросной бумаги, и сказал, кому его отдать в Симбирске.
      Рана воспалилась и заживала медленно. Улучшение наступило только через неделю. В этот день с утра Аня куда-то ушла, а когда вернулась, была так взволнована, что не смогла себя сдержать и разрыдалась.
      - Что стряслось?
      - Тетю Катю арестовали.
      - Какую тетю Катю?
      - Помнишь, однажды ты встретил меня у ревкома? Я сказала, что иду к тете Кате за советом. Тогда я скрыла от тебя, что шла к Екатерине Поликарповне Петровской, к своей бывшей няне. Да, да! После смерти мамы она была моей няней, кормила, одевала и провожала в гимназию...
      В тот же день мне стали известны обстоятельства ареста бугульминских ревкомовцев.
      Горсточка коммунистов во главе с Просвиркиным и Петровской, отступая на Чистополь, остановилась на родине Петровской, в селе Кичуй. Здесь, в волостном центре, была получена телеграмма из Москвы, в которой предписывалось коммунистам в случае эвакуации городов оставаться на местах для подпольной работы.
      Телеграмму Просвиркину вручил бывший почтмейстер, а в эти дни начальник почты. До вечера он вертелся в помещении волостного исполкома, следя за каждым шагом членов ревкома.
      А перед рассветом их схватили и увезли в Бугульму. Выдал их начальник почты.
      Арест Петровской и связь с нею Ани говорили о том, что оставаться в доме Дедулиных небезопасно, и я решил немедленно пробираться к своим, хотя еще полностью не выздоровел. С помощью Ани я устроился на санитарную летучку "народной армии", которая обслуживала чехословацкие части, нацеленные со стороны Уфы на Симбирск.
      Главврач летучки, толстяк с узенькими погонами подполковника, предложил место в вагоне медицинского персонала.
      На этот раз мне повезло: я получил нижнюю полку в купе, в котором ехал на Симбирский фронт за новостями редактор эсеровской газеты "Земля и воля" Иван Иванович Девятов. Официально я не был с ним знаком, лишь однажды видел у Маргариты Васильевны. Но и этого оказалось достаточно, чтобы быстро установить с ним дружеские отношения.
      Иван Иванович по случаю победного шествия чехословацких войск на Симбирском фронте был в приподнятом настроении: улыбка не сходила с его лица, он сам искал собеседника, чтобы излить переполнявшие его чувства. И пока летучка плелась от станции к станции, пропуская на остановках резервы 1-й дивизии чехословацкого корпуса, Иван Иванович не уставал превозносить идеи партии эсеров, к которой он принадлежал, распространялся о свободе, равенстве и братстве всех народов и повторял выдумки о кознях большевиков.
      - Говорю вам по чистой совести и положа руку на сердце, что завоевать власть представляется мне задачей менее трудной, нежели завоевать доверие масс. Разумеется, все политические партии России добиваются этого, но как? Лидеру меньшевиков Мартову весь мир представляется в виде газетного листка. Организовать восстание пролетариата против капиталистов, закупить хлеб в Америке, обеспечить Донбасс хлебом, а Урал - машинами - это не его дело. Убить царя, губернатора - ни боже мой! За всю свою жизнь он не разбил носа полицейскому. Меньшевики - это бухгалтера, фармацевты, приказчики, парикмахеры, часовых дел мастера, рабочие сельтерской промышленности...
      Иван Иванович ругал все партии: кадеты - мошенники; анархисты грабители; народные социалисты - реакционеры; интернационалисты и максималисты - болтуны; большевики - обманщики, они тебя и за человека не считают, если ты не рабочий...
      - Эсеры - вот единственные наследники героической эпохи народничества, - захлебываясь, говорил Иван Иванович. - Мы, эсеры, восприняли блеск и обаяние Перовской, Желябова, Фигнер. Наша партия обладает притягательной силой для интеллигенции, молодежи, ее история овеяна романтикой. Я знаю, что народ не любит, когда власть вымаливает у него любовь и доверие, и готов отдать ему все свои силы, пойти за него на муки и страдания! - восклицал редактор, возводя к небу глаза...
      Уже лежа в постели, я старался припомнить свой вечерний разговор с Девятовым, чтобы, отбросив громкие, но лишенные содержания слова, удержать в памяти то, что казалось мне значительным. Например, превознося заслуги эсеров в развитии "демократии", Иван Иванович проговорился о том, что бывший начальник Самарского губернского жандармского управления полковник Познанский, арестованный при Временном правительстве, освобожден из тюрьмы Комучем.
      Я понял, что за короткое время господства эсеров в Заволжье между Комучем и начальником штаба "народной армии" полковником Галкиным, сторонником военной диктатуры в России, образовалась солидная трещина...
      Возможно, в портфеле этого редактора, подумал я, хранится нечто более важное, чем в секретном сейфе начальника штаба кадета Галкина. Кому, как не редактору "Земли и воли", партия эсеров может доверить свои политические тайны? Знает Иван Иванович много, но ведет себя достаточно осторожно.
      Утром пришло сообщение, что чехословацкие части, тесня отступающие отряды Красной Армии, подходят к Симбирску.
      Это известие привело Ивана Ивановича в неописуемый восторг.
      - По такому случаю мы должны распить бутылку коньяку, - предложил он и, приоткрыв дверь, крикнул: - Господин фельдфебель! Подайте, пожалуйста, бутылочку коньяку из моих боеприпасов.
      Я молча наблюдал за ним.
      - Помните, какой коньяк пили мы у Маргариты Васильевны? И какая закусочка подавалась... - расчувствовался Иван Иванович.
      Он быстро пьянел, и когда бутылка была пуста, уже не говорил, а кричал:
      - Э... Да мы с вами завтра-послезавтра поужинаем в Симбирске! Теперь вопрос лишь в том, кто первый вступит в Симбирск: подполковник Каппель или капитан Степанов... Как видите, майское совещание в Челябинске дало результаты в июле: русский капитан командует чехословацким полком, а чехословацкий полковник Станислав Чечек - всеми вооруженными силами Поволжской армии!
      Все эти дни только и говорили о том, что русский капитан Степанов, громя большевистские войска, все ближе подходит к Волге. Сестры милосердия сходили с ума только при упоминании имени этого капитана. Персонал летучки как губка впитывал все, чем "дышала" Волго-Бугульминская железная дорога. И скоро я узнал, что наступление через Бугульму на Симбирск ведет 1-й чехословацкий стрелковый полк имени Яна Гуса, укомплектованный но штатам военного времени - 4000 легионеров, отдельные белогвардейские батальоны усиления, бронепоезд, вспомогательный состав, оснащенный трехдюймовыми пушками, установленными на железнодорожных платформах, три батареи полевой артиллерии, одна из которых может быть снята с платформы в случае вынужденной остановки эшелона на перегоне, конные отряды, ведущие разведку впереди головного батальона полка, и подвижные заставы бокового охранения.
      Позади первого полка, в эшелонах - резерв 1-й дивизии чехословацкого корпуса с приданными подразделениями отдельных белогвардейских частей казаки, ремонтный поезд, саперы. В вагоне второго класса ехала группа кадетов и священников православной церкви, муллы и агенты бывшего начальника Самарского жандармского управления полковника Познанского.
      Капитан Степанов, который якобы возглавлял чехословацкий полк, был лишь ширмой, за которой прятались главари Комуча и наемники из чехословацкого корпуса "главкома" Масарика. Душители русской революции, не желая брать на себя ответственность за расстрелы рабочих и крестьян, заподозренных в сочувствии большевикам, ставили во главе некоторых воинских частей русских марионеток, и те верили, будто и правда они, а не чехословацкие кадровые офицеры командуют этими частями.
      А Иван Иванович продолжал распространяться о демократии:
      - Вы знаете, кто такой Станислав Чечек? Ах, не знаете... Жаль, дорогой мой. Биографии современных полководцев надо знать так же, как и подвиги Наполеона. Так вот, господин Чечек до войны был простым аптекарем, затем стал фармацевтом, а на войне - поручиком! Революция в России, и Чечек командир полка, а затем начальник 1-й гуситской дивизии. И, наконец, приказом Комуча за номером 114 от 17 июля назначен командующим Поволжской армией, которая объединяет 1-ю гуситскую дивизию чехословацкого корпуса, "народную армию" Комуча и уральское казачество. А русский генерал Шокоров командует чехословацким корпусом! Боже, как велика сила настоящей демократии. Простой аптекарь во главе фронта!
      Слушая редактора, я не переставал думать о возможном падении Симбирска. Я уже знал, что заклятые враги Советской власти эсер Владимир Лебедев и монархист Каппель, став "побратимами" в борьбе против большевиков, спешно формируют из офицеров под Сызранью добровольческую воинскую часть. Но как мог в столь короткое время Каппель сколотить боевой отряд и проникнуть в район Симбирска?
      - А каким образом из Сызрани, минуя Волгу, можно попасть в Симбирск? спрашиваю у Ивана Ивановича.
      - Очень просто! Маневр каравалангов по правому берегу, на крестьянских подводах...
      Приоткрылась дверь, к старший санитар, просунув голову в купе, обратился к редактору:
      - Господин главврач просит бутылку коньяка.
      - Гости, что ли, пришли?
      - Так точно: полковник и штабс-капитан.
      - Ишь ты, своего спиритус вини не хватило, так он за коньяком прислал. - Иван Иванович посмотрел на меня, как бы ища сочувствия. - Иного слабенького бутылкой вылечишь, а этот ведь по комплекции тот же купец. Не скоро его проймешь - пьет всю дорогу... Придется дать, - и вышел из купе.
      А я смотрел на выглядывавший у него из-под подушки пузатенький портфель. Не раз привлекал он мое внимание и раньше, но редактор строго охранял его. Лишь однажды, да и то в доказательство своей правоты в каком-то возникшем между нами "невинном" споре, Иван Иванович открыл портфель, покопался в нем и извлек отпечатанный на машинке "Приказ Комитета членов Учредительного собрания № 40 от 19 июня 1918 г. о командировке В. И. Лебедева в Сызрань для упрочения власти Учредительного собрания и организации Народной армии".
      Ссылаясь на другой документ, Иван Иванович сообщил мне, что еще в середине июля тот же Лебедев решил двинуться с отрядом мменьшевиков-интернационалистов из Сызрани в Пензу, чтобы захватить территории, на которых он рассчитывал мобилизовать сочувствующее Комучу население и лишить, таким образом, большевиков возможности провести мобилизацию. "Самым убедительным из моих доводов, - прочитал Иван Иванович фразу из того же документа Лебедева, - был, конечно, довод об эскпедиции заготовления государственных бумаг на станках, перевезенных из Петрограда в Пензу. Лишить большевиков станка, а следовательно и денег..."
      Однако по "злой воле" сторонников военной диктатуры подполковника Галкина и председателя Комуча Вольскова операция была отменена как преждевременная и рискованая.
      Познакомил меня Иван Иванович еще с одним документом: Симбирск надо взять во что бы то ни стало, - писал Лбедев Комучу. - А оттуда двинемся дальше. Не ждать же здесь союзников!.. И не оставаться самоокапывающимися в Самаре. Как можно скорее надо захватить нам мостовую - вторую мостовую переправу Симбирска..."
      Оставшись в купе один, я запер дверь и заглянул в портфель редактора. Он был набит какими-то бумагами, типографскими бланками, воззваниями, денежными знаками. Здесь же лежал револьвер системы "Кольт".
      Иван Иванович задержался у главврача, и к его приходу портфель лежал на своем месте. Вернулся он со свежими новостями, полученными от штабс-капитана:
      - С часу на час Симбирск будет взят доблестными войсками подполковника Каппеля или капитана Степанова. В Симбирске все готово к встрече освободителей...
      Чтобы отметить и эту радостную весть, Иван Иванович откупорил принесенную с собой бутылку вина, после чего совершенно потерял контроль над собой.
      Штабс-капитан, заглянувший по какому-то делу к главврачу, оказывается, рассказал, что контрразведке "народной армии", не без помощи Муравьева, удалось припрятать на патронном заводе под Симбирском около двух миллионов винтовочных патронов, а на старых артиллерийских складах - большое количество боевого артиллерийского имущества, одежды, сукна и армейского обмундирования.
      - Латыши тоже с нами! - ликовал Иван Иванович. - У красных осталась горстка китайцев, мадьяр и военнопленных немцев. Большевики доживают последние денечки! Читай!.. - Перейдя на "ты", редактор протянул мне листок бумаги.
      Это была копия перехваченной белыми телеграммы главкома Восточного фронта Вацетиса и члена Военной совета Данишевского командарму Тухачевскому от 20 июля с требованием навести порядок в 4-ом латьшском полку, который, находясь на боевом участке Инза - Рузаевка, жил по-туристски, в вагонах и избегагал встречь с противником.
      Я был в смятении. Как могло случиться, что в Симбирске, где были местный и Самарский ревкомы, две чрезвычайные комиссии, контрразведка Симбирского участка Восточного фронта, эсеры вместе с чехословацкой и белогвардейской контрразведкой хозяйничали как у себя дома? Как могло случиться, что 4-й латышский полк повел себя так странно?
      Я не знал, что делать и как помочь своим. А эсер-редактор тем временем продолжал болтать о Самаре, о том, какую баталию он выдержал в споре с меньшевиками и сторонниками военной диктатуры - кадетами. Наконец он заметил, что я не слушаю, и возмутился.
      - Если ты не в силах слушать мою элегию и если не можешь ради меня поскучать полчаса, тогда спи, черт с тобой, торгаш несчастный. Но в таком случае не спрашивай меня ни о чем!
      - Нет, нет, я очень внимательно слушаю вас, Иван Иванович!
      - Ах, слушаешь? А скажи, в какой партии ты состоишь?
      - Я интернационалист, то есть беспартийный демократ.
      - Я сразу, как только увидел тебя у Маргариты Васильевны, определил по твоей физиономии, что ты за птица: большевики таких, как ты, называют "беспартийной сволочью". Мы же говорим: идите с нами, не пропадете! Понял? С золотом мы всегда сумеем найти все необходимое для благополучия нашей партии. Понял?
      - Нет, не понял, - ответил я.
      - Ну и глупец! - Иван Иванович безнадежно махнул рукой. - Человек, способный на угрызения совести, болван или преступник, а все остальные скоты! - Иван Иванович оглянулся, пошатываясь, хотел закрыть дверь, но не смог. - Закрой дверь! И слушай, что я тебе скажу. В крнце концов свобода родит анархию, а анархия приводит черт знает к чему. Разве это не порочный круг? Человек думает, что он добился свободы, на самом же деле... Ты знаешь, что такое Комуч? Тоже не знаешь? Комуч - печать временности, переходности, текучести! Итак, мой милый, выпьем за глупость, которая дарует нам власть над дураками.
      - Выпьем лучше за ваш светлый ум, дорогой Иван Иванович...
      - Ты мне нравишься, Дрозд! Образованьишко у тебя, видно, не ахти какое, но вообще образование - великий вздор. Вот, например, я знаю, как звали лошадь Александра Македонского, а ты? Не знаешь, потому что ты неуч. Ну и черт с тобой! Хочешь знать новость? Она у меня в боковом кармане пиджака. Завтра эта сенсация будет на страницах газет, а сегодня это еще секрет. Итак, вот и Симбирск уже взят! Как мы и предвидели, задача выполнена блестяще. Народная армия проделала феерический марш. В пять дней 130 верст на телегах, оставляя вправо и влево от себя большевистские войска! И всего-то шли 1500 человек... Двигались, переговаривались с Симбирском по телефону, так что большевики думали, будто говорят их собственные войска. Чехословацкий полк под командованием Степанова вошел с левого берега Волги. И Комуч дает мне в Симбирске те же исключительные полномочия, которыми я пользовался и в Сызрани и вообще на территории, занятой нашими войсками. Вот теперь и посмотри, что получается. Большевистская Россия без хлеба, без выхода к морю, без топлива, без железа. У большевиков осталось менее десяти губерний из пятидесяти шести. У нас хлеб, мясо, уголь, морские пути, за нас Антанта, на нас работает весь мир... А что у большевиков? Ленин в пиджачке и поношенных штиблетах?! Наши генералы ведут войска под колокольный звон на Москву, Казань и Петроград... Это, брат, стратегия партии социалистов-революционеров! Красные бегут - и знаешь как бегут!
      Редактор сует мне еще одну перехваченную телеграмму Вацетиса, касающуюся того же 4-го латышского полка. Я понимаю, как важно нашему командованию знать то, что мне сообщил Иван Иванович, и думаю о том, как завладеть его портфелем.
      Опасаясь, как бы мой собеседник не протрезвел, я предложил выпить за победу правды над злом. Предложение было охотно принято. Этот лишний стакан вина и свалил моего спутника с ног. В полночь, когда санлетучка тронулась со станции Верхняя Часовня, я с портфелем Ивана Ивановича покинул вагон и зарослями спустился к Волге...
      На рассвете 25 июля передо мною был уже берег Волги. Усевшись под каким-то деревом, я открыл портфель и начал просматривать то, ради чего рисковал.
      В одной из папок оказалась деловая переписка редактора газеты "Земля и воля" с председателем Комуча Вольским и членом Комуча - "специалистом" по крестьянским делам Климушкиным. Другая папка, с грифом "секретно", была озаглавлена "Задачи военного строительства". В ней находился краткий доклад полковника Махина от 17 июля 1918 года, состоявший из семи пунктов: 1) принцип создания военного ведомства Комуча; 2) формирование армии в Поволжье и Сибири; 3) создание тыловой базы по линии Екатеринбург - Челябинск Оренбург; 4) оперативное направление главного удара "народной армии"; 5) пункты сосредоточения резервов Вятка - Пермь - Сарапул; 6) план восстания в тылу красных и инструкция для партизан; 7) снабжение и денежная помощь.
      К "Задачам военного строительства" была заботливо приложена "Таблица людских средств Приволжья, Приуралья и Сибири" с указанием численности населения и количества дивизий, которые надлежало сформировать в указанных районах. Кажется, речь шла о 42 дивизиях. В этой же папке оказались шифр и список "надежных лиц" в Симбирске и Казани.
      Объявления, приказы и воззвания Комуча, отпечатанные для Симбирска, секретное постановление Комуча, в котором объявлялся выговор начальнику штаба "народной армии" полковнику Галкину за отказ давать Комучу оперативные сводки, вырезки из газет, банковские счета и другие малозначащие бумаги пришлось вместе с портфелем зарыть под деревом. Рассовав остальное по карманам, в том числе кольт и деньги, я направился к переправе...
      В церквах и на площадях Симбирска в честь победы шли торжественные богослужения. В городе хозяйничал командир 1-го чехословацкого полка капитан Степанов. Ему помогали наводить "порядок" местные кадеты, народные социалисты, черносотенцы из "Союза Михаила архангела", лавочники, домовладельцы, чиновники и гимназисты. Главной же опорой белых являлось реакционное офицерство и небольшая группа из "Комитета спасения родины и революции".
      Появляться на улицах было опасно - казалось, все население занято вылавливанием подозрительных. Задержанных расстреливали на месте или передавали контрразведке чехословаков, которая работала в тесном контакте с контрразведкой "народной армии".
      На пристани готовились к отплытию пароходы "Георгий Морозов", "Горец", "Мичман Дмитрий" и еще два, названий которых я не запомнил.
      Заглянул в затон. Здесь под руководством морских офицеров солдаты устанавливали на палубе огромной железобетонной баржи 42-линейные пушки, ломовые извозчики подвозили к пароходам ящики со снарядами.
      В сумерках отправляюсь на станцию Симбирск-1. Там работал телеграфистом наш человек. Он, пожалуй, был единственным, с кем я мог бы теперь связаться в Симбирске. К счастью, Сергей был на дежурстве.
      Свой-то свой, а все же осторожность не помешает, подумал я, сочиняя "телеграмму", и, выбрав удобный момент, подошел к окошечку телеграфиста.
      - Примите срочную депешу.
      Телеграфист посмотрел на меня, видимо, узнал, перевел глаза на телеграмму и стал читать:
      "Самара, торговая фирма "Полярная звезда", Закупка провианта проходит туговато, цепы растут. Дрозд".
      - "Полярной звезды" больше не существует, гражданин Дрозд, - произнес телеграфист и возвратил мне телеграмму.
      - Вы окажете мне большую услугу, если объясните...
      Но телеграфист не дал мне договорить.
      - Через час встретимся в сквере у вокзала, - тихо произнес он.
      В сквере телеграфист рассказал мне о трех днях господства чехословаков и уполномоченного Комуча Владимира Лебедева в Симбирске.
      Особенно взволновал меня арест руководителя боевых групп самарского подполья Саши Мандракова. Я знал, что Мандраков был резидентом агентурной разведки штаба 1-й армии, которой руководил комиссар штаба армии Мазо. Эта группа разведчиков работала непосредственно в Самаре и была связана с группой подпольщиков, руководимой Паршиным{1}.
      Мандраков был опознан провокатором и схвачен охранным отделением. При нем были доклад начальнику разведки, кодовая таблица, пароль "Полярная звезда" и список руководителей боевых групп.
      Сергей сообщил мне также, что через Казань в Симбирск пробрался какой-то французский летчик, рассказавший, что союзники подходят к Вятке, что по подписному листу члена Комуча Брушвита симбирская буржуазия при усердии возрожденного "женского общества" собрала тридцать миллионов рублей в фонд армии, что утром в день нашей встречи была объявлена мобилизация офицеров, а в три часа дня уполномоченный Комуча Лебедев уже сообщил в Самару о сформировании инструкторского офицерского батальона...
      Вдруг Сергей замолчал, тронул рукой мое колено и, проводив глазами проходившего невдалеке человека в форме железнодорожника, шепотом проговорил:
      - Провокатор! Надо немедленно уходить... - Он что-то прикинул в уме, а затем заговорил спеша и волнуясь: - Обстановка меняется ежечасно. По имеющимся сведениям, верстах в тридцати отсюда на линии железной дороги, что идет на Инзу, находится отряд капелевцев, поэтому ты иди левее железной дороги, левее деревни Грязнухи - на Виру...
      Уже прощаясь, Сергей задержал мою руку:
      - Да, вот что. Не забудь: большинство телеграмм из Москвы, Казани и Инзы белые перехватывают... - Оглянувшись, он вынул из внутреннего кармана форменной тужурки сверток и сунул его мне: - Тут копии перехваченных телеграмм той и другой стороны. И переговоры по прямому проводу, которые вел сегодня Лебедев с Самарой. Там разберутся... Ну, прощай, браток!
      * * *
      Двое суток я петлял по незнакомым лесным тропам и лишь на третий день вышел на железную дорогу. Было еще темно, и, как на путеводный маяк, шел я на одиноко мерцавший вдали огонек. Оказалось, я вышел к железнодорожной станции Охотничья. Меня остановил часовой и передал дежурному коменданту. На столе в комнате дежурного горела керосиновая лампа, а за столом, склонившись над картой, сидел военный с пышной черной шевелюрой, в туго перехваченном ремнями френче.
      В углу комнаты, на соломе, спал человек в красноармейской гимнастерке и темно-синих брюках, на ногах - желтые ботинки с обмотками. Лицо спящего было закрыто фуражкой со звездой.
      - Кто такой? - глянув на меня, спросил военный. Он поправил кавказскую шашку в серебряной оправе. - К кому пришел?
      - Ищу штаб армии.
      - Документы! Я начдив Гай.
      - Нет у меня документов. Отправьте меня в штаб армии...
      - Штаб армии в данный момент в Инзе, но командарм здесь.
      - Можно его видеть?
      - Видеть можно, а будить нельзя. - Гай указал на лежавшего в углу. Командарм будет спать еще, - он посмотрел на часы, - тридцать пять минут.
      - У меня срочная и очень важная информация.
      - Это у кого срочная информация? - услышал я голос Тухачевского. Сняв с лица фуражку, он встал и подошел к столу.
      - Вы, наверное, помните меня, товарищ командарм! Я - Дрозд.
      - Здравствуйте, товарищ Дрозд. Познакомились с Гаем? Присаживайтесь поближе, рассказывайте.
      Командарм подробно расспрашивал меня о сосредоточении чехословацких частей и отрядов белогвардейцев. Его интересовали не только численность и вооружение, но и моральное состояние солдат и офицеров.
      Начдива же Гая больше всего беспокоил участок непосредственного соприкосновения.