Кряка

      "Кря-кря-кря-кря!.." Подождали, прислушались - не идёт ли кто? И снова:
      "Кря-кря-кря-кря!.."
      - Скаженные! Чтоб вам провалиться! Самый раз поспать бы. Комар пропал...
      Девочки, словно по команде, натянули простыни, залезли головами под подушки. Но снова: "Кря-кря-кря!.." - требовательно, зло.
      Лида встала и вышла. Светлело. Слабый ветерок, шелестя камышом, гнал по лиману мелкую рябь.
      Розовая полоса на востоке, ширясь, оттесняла на запад звёзды. Утки зашумели, закрякали. Лида, почёсываясь и зевая, подошла к воротам, открыла загон. Пусть идут в лиман. Но утки словно и не видели открытого прохода. Побежали к кормушкам, забарабанили носами по дереву. Лида вспылила:
      - - Ну не кормить же вас в такую рань! Ушла, снова легла, зарывшись головой в подушку. Утки покричали, повозмущались, не торопясь вышли из загона, стали бродить вокруг палатки. Более нахальные просовывали головы в щели полога, кря- .
      кали.
      Поднялась на раскладушке Женя, села, обняв руками коленки. Долго, качаясь, боролась со сном. Открыла глаза, увидела: прямо перед ней сквозь розовеющий проём входа, подмаргивая пуговичным глазом, торчала голова с разинутым клювом:
      "Кря-кря!.."
      Женя наклонилась, схватила чувяк, швырнула в глупую утиную голову:
      - Чтоб тебе провалиться!
      Девочки зашевелились.
      Люба подняла голову, спросила:
      - Ты чего мои чувяки бросаешь? - и, не дожидаясь ответа, снова уткнулась в подушку.
      - Покормить бы их, что ли, да пустить в лиман? - сказала Женя.
      - И поспать бы, - громко зевнув, добавила Люба. - Хоть с часок. Аня, Ань! Как ты думаешь, а?
      - Давайте покормим, - согласилась Аня.
      Девочки, ворча, поднялись.
      Лида, всматриваясь в постели, спросила:
      - А где же Дина?
      Но ей никто не ответил. Спотыкаясь на ходу, девочки насыпали зерна в кормушки, налили воды. Подождали немного, ещё насыпали, ещё налили. Бросив пустые вёдра в кадушку, потянулись к палатке. Кто-то, проходя мимо открытого ларя с овсом, опустил крышку. Крышка, наткнувшись на ручку метлы, спружинила, да так и осталась полуоткрытой.
      * * *
      Дед Моисеич ещё издали увидел: большой утиный косяк, растянувшись на целый километр, торопливо плывёт к чужому базу, где в камышах белело стадо соседнего колхоза.
      "А где же девчонки? - забеспокоился дед. - Что-то не видать никого. Неужто спят?
      Ах, беда! Ах, беда! Смешаются, тогда доказывай, где наши, а где не наши!"
      Дед скатился с обрыва, семеня ногами, подбежал к палатке, откинул полог. Так и есть - спят.
      Затряс головой и, перейдя от волнения на украинский язык, закричал сердито:
      - Подывись! Подывись на них, а! Поразляга-лись, як свинота, а качата порасплывались аж до косы!..
      И тут сзади что-то хлопнуло громко. Дед обернулся и обмер от страха: из ларя с овсом поднималось что-то невиданное, клокастое и шершавое.
      Дед попятился, замахал руками, но, узнав Дину, плюнул сердито, затопал ногами:
      - Скорей, скорей, качат загонять! Рассыпая овёс, Дина выскочила из ларя, метнулась к лиману:
      - Ой, ой, солнце-то высоко! Как же это мы?! Из палатки одна за другой выбегали девочки. Ругаться тут было некогда.
      Дед схватил шест, побежал к лодке:
      - Окружа-а-ай! Не пуща-а-ай!.. Аня и за ней девочки, крича и размахивая косынками, побежали вдоль берега.
      Утиный косяк шёл клином, словно в наступление. Впереди - Кряка. Беспрестанно кланяясь, она крякала громко. И по стаду, как по войску, проносилось дружное:
      "Кря-кря-кря-кря!.."
      Утки плыли изо всех сил. Клин вытягивался, извивался, сверкая на солнце ослепительной белизной.
      - Кряка! Кряка! - кричали девочки. - Ути! Ути!..
      Кряка покосилась подозрительно и взяла правее, подальше от берега. Навстречу из камышей вытягивался другой белый клин.
      Дед Моисеич, стоя в плоскодонке, изо всех сил напирал на шест, отталкивался.
      Лодчонка, хлюпая днищем, летела как на крыльях.
      - Не пуща-ай!.. Не пуща-ай! - кричал дед. - Забегай в во-оду-у!..
      Поднимая брызги, девочки свернули в воду. Под босыми ногами податливо раздалась тина, захрустел камыш.
      Мелководье тянулось метров на сто. Заросли редели постепенно и вдруг оборвались, открыв широкий простор лимана. На зеленоватой воде в золотых брызгах солнечных бликов - два вытянувшихся друг к другу косяка.
      Стало глубже. Вода бурлила у колен, словно путами связывая ноги. Бежать быстро нельзя, плыть - невозможно.
      Дина бежала из последних сил. В груди горело, и сердце колотилось так, что заглушало утиные крики. До уток ещё далеко - метров двести, а косяки всё ближе и ближе друг к другу. Нет, не успеть! Всё пропало! И Кряка пропала, и Крякина шайка. Не с чем будет поехать на выставку. А позор-то, позор - на всю Кубань!...
      Мимо, обгоняя, пробежала Аня, вслед за ней Лида с Женей.
      - Ути! Ути! Ути!..
      Кто-то крикнул:
      - Ox, сейчас сойдутся! Сходятся!.. Дина закрыла лицо руками, остановилась в отчаянии:
      - Всё, всё пропало!..
      И в это время рядом: "Бах! Бах!" - один за другим грохнули выстрелы. Дина вскрикнула, обернулась.
      В узкой, ещё скользившей по воде плоскодонке, широко расставив ноги, стоял паренёк в голубой майке, в серых, закатанных до колен штанах. В руках у него слабо дымилось ружьё. Лежавший поперёк лодки длинный шест ронял в воду частые прозрачные капли.
      - Разошлись! - облегчённо вздохнув, сказал паренёк. - Думал, не .поспею. - И, переломив двустволку, стал вынимать гильзы. - Проспали, что ли?
      Паренёк улыбался широко и дружелюбно. Веснушчатое с вздёрнутым носом лицо его светилось участием.
      - Комар заел?
      - Заел, - сказала Аня.
      - Я так и знал. Больно злой он был в эту ночь. Нам тоже досталось. Ну, гоните, девчата, своё стадо, я погоню своё.
      Положив ружьё, паренёк взял шест, свистнул, подгоняя уток, и, сильно оттолкнувшись, заскользил по солнечной дорожке.
      Девочки смотрели ему вслед, всё ещё не веря неожиданно благополучному исходу.
      - Спаси-ибо! - крикнула вдогонку Дина и покраснела смутившись.
      - Ла-адно! - глухо донеслось в ответ.
      - Хоть бы обернулся, - обиженно сказала Аня. - Невежливый какой!
      ПРИШЛА БЕДА - ОТВОРЯЙ ВОРОТА
      В ту же ночь - опять беда. Девочки, проснувшись, вскочили с постелей; моргая, уставились в темноту. Мелко-мелко дрожала земля. Что-то перекатывалось, гудело.
      Вспышка молнии блеснула ослепительно, очертив на мгновение открытый в палатку ход, вслед за тем гулко треснуло небо, и на землю с шумом обрушился ливень.
      - Пришла беда - отворяй ворота! - сказала из темноты Аня. - Вчера комар, сегодня - вон что...
      - Беда одна не ходит, - ответила ей Лида.
      Гроза! До сих пор девочкам везло. Гроза пронеслась только однажды, днём. Тогда .утята вылезли на берег и стояли, подняв вверх клювы. Это в лучшем случае. В худшем им вдруг приходило в голову плыть куда-то. И девочки, дрожа от холода, вынуждены были лазить по камышам, бить, от страха перед змеями по воде палками, кричать изо всех сил.
      Но это днём. А что же делать ночью, когда вот так шумит ливень? Держать в загоне уток нельзя. Начнут метаться, лезть на проволочную сетку, давить друг друга... И выпустить тоже нельзя. Ночь, темно. Расплывутся по лиману, ищи тогда, собирай.
      Двадцать тысяч не двадцать штук. Моргай потом перед колхозом. отвечай. Выходить, конечно, надо, а страшно.
      Снова глухое ворчание, перекаты и грохот над головой.
      Аня встала, нащупала на столе спички. Вспыхнув, загорелся огонёк. Уродливые тени заметались по палатке и сникли. Аня подняла руку к висевшей на центральном столбе керосиновой лампе. Зажгла, вставила стекло. Желтоватый свет озарил перепуганные лица. Девочки, сидя в постелях, бросали встревоженные взгляды на прогнувшийся полотняный потолок палатки, вздрагивали при каждом ударе грома.
      Вместе с ними вздрагивал язычок лампы.
      Гремел гром, без перерыва лился дождь. Слышно было, как кипела вокруг палатки вода. Девочкам казалось, что они на разбитом корабле плывут по бурному морю.
      Захотелось к людям, домой, под прочную железную крышу.
      Дина, нагнув голову, торопливо заплетала косу. "Нашла время, когда заплетать!" - раздражённо подумала Аня. Накинула на голову косынку, завязала туго, сказала, ни на кого не глядя:
      - Девочки, надо выпустить уток. Кто со мной? Дина откинула заплетённую косу.
      опустила ноги на пол:
      - Я!
      Лида потянулась за сарафаном:
      - И я!
      Женя спрыгнула с топчана, хотела что-то сказать, но в это время снаружи свистнуло, хлестнуло, как бичом. От жуткого треска язычок лампы вытянулся и погас.
      Аня не помнила, как очутилась под дождём. На некоторое время замерла, охваченная страхом. Казалось, не существует больше ничего, кроме ливня, шипящей под ногами воды и беспрестанного грохота. Ветвистые молнии, вспыхивая, рассекали небо, и тогда из черноты возникали на миг столбы с проволочной сеткой, дощатая загородка и в дальнем углу загона сгрудившиеся в кучу утки. Ане почудился сдавленный писк, крик о помощи. Острое чувство жалости моментально растворило страх. "Затопчут!
      Затопчут друг друга!" - подумала она и, не разбирая дороги, побежала открывать дощатую перегородку.
      Тут же она увидела - рядом, в темноте тоже двигалось что-то белое. Протянула руку, наткнулась на чьё-то плечо. Это была Дина. Аня обрадованно схватила подругу за руку./Теперь они вдвоём, теперь совсем не страшно. Только в груди вместе с всплеском молнии что-то трепещет восторженно, замирает, летит в пропасть, взмывает под облака, словно на качелях.
      Небо вспыхнуло ярко. Ага, вот и ворота! Мигом подняли доски, закричали что есть силы:
      - Ути! Ути! Ути!..
      В налетевшем громе утонули ответные крики. Громадное белое пятно покачнулось, вытянулось, потекло к выходу.
      Подбежали остальные девочки, встали рядом, чтобы регулировать. Утки шли густым потоком, скользили по ногам, царапались когтистыми лапами, кричали.
      Когда проковыляли отставшие, девочки, уже привыкшие к шуму и грохоту, пошли за ними. Ничего не поделаешь, придётся пасти - лезть в кипящий от дождя лиман, торчать в воде, пока не рассветёт.
      Уходя последней, Аня обернулась. В опустевшем загоне от вспышек молний - рябь пузырей по лужам и какие-то неровности, кочки.
      От страшной догадки захватило дыхание.
      - Ой, ма-ама!..
      Это крикнула Женя. И ещё выкрик, это уже Дина:
      - Девочки-и!.. Аня! Лида! Утята затоптанные!..
      Аня нагнулась, пошарила руками вдоль проволочной сетки. Так и есть утёнок.
      Скользкий, весь в грязи. Кажется, дышит! Положила его в подол, присела, разгребла руками жидкую грязь и сразу же наткнулась на другого. Уже не стала ощупывать, положила и его туда же. И ещё, и ещё...
      Гроза ушла. Густые облака, клубясь и стреляя молниями, уползали на юг, за холмы.
      На востоке, увеличиваясь на глазах, расплывалось оранжевое зарево. Лёгкий ветерок зарябил в лимане воду, принёс с той стороны, из станицы, дымок от кизяков и кочетиный крик.
      Утро застало девочек за необычным занятием. Они стояли по колено в воде и, обмывая утят, складывали их в лодку. Жалкие, беспомощные тела лежали рядочками...
      - Ну, дохлые, чего же их мыть?.. - сказала Женя.
      Но Аня так посмотрела на неё, что Женя, поперхнувшись на слове, подобрала поскорее вымытых утят и побежала с ними в палатку, где хлопотали Дина с Лидой.
      Они тотчас же уложили принесённых утят в постель, заботливо прикрыли простыней, а сверху - одеялом, оставив только кончики жёлтых клювов, чтобы дышать.
      Палатка походила на лазарет. Широкий топчан и раскладушки - всё было занято "больными". Женя очень удивилась, когда услышала из-под одеяла хриплый, жалобный писк.
      - Смотри-ка, оживают!
      - А ты как думала? - торжествующе спросила Лида. - Утёнку первое дело отогреться. Давай неси остальных. Мы их сейчас всех выходим.
      Женя, уходя, обвела взглядом палатку: "Беспорядок-то какой несусветный! И простыни, и наволочки, и одеяла - всё в грязи. Вот бы деда сейчас сюда!.."
      ВРАГИ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ
      Кряка покрылась пером раньше других утят. Она стала совсем взрослой уткой, жирной и надменной. Впрочем, это не мешало ей успешно ловить лягушек, до которых она была большой охотницей. Ловила она их ловко, с ходу. Поднимая голову, подбрасывала добычу, перехватывала поудобнее и глотала. Менее ловкие её подруги подплывали, завистливо посматривали. Более смелые даже пытались схватить за ножку. Кряка сердилась. Наскоро проглотив, она догоняла смельчака и отпускала такого тумака по затылку, что бедная утка, прячась, залезала в самую середину стада.
      Недобрая слава распространилась среди лягушек о Крякиной шайке. Едва они услышат шелест камышей и увидят уток с хохолками, как тут же, тревожно крикнув, прячутся куда попало. Кто ныряет поглубже и закапывается в тину, кто залезает в траву и сидит не дыша и не шевелясь. Но Кряку обмануть трудно. Нырнув, она быстро-быстро тычет носом в каждую подозрительную кочку и уж обязательно выгонит лягушку. Тут ей и конец. Схватит Кряка беднягу, вынырнет и проглотит с аппетитом.
      Не стало житья лягушкам. Просто носа высунуть невозможно. Собрали они свои пожитки и перебрались в более глухие и отдалённые места. Не слышно здесь кряканья, не слышно подозрительного шелеста. Только птичка кричит небольшая, величиной с дрозда: "Карась-карась! Линь-линь-линь! Скребу-скребу! Ем-ем-ем!.."
      Да камыши вверху - самые макушки - кланяются от ветра, перешёптываются. А внизу тихо, даже вода не плеснёт. Лишь стрекозы целлофановыми крыльями: "Ширрр!
      Ширрр!"
      Лягушкам любопытно. Там, где они жили, стрекоз подобных не было: громадных, с четырьмя прозрачными крыльями. Если одну такую проглотить, целый день можно сытой быть.
      "Крррасота! Крррасота!" - сказала одна молодая лягушка и вылезла на кучу плавающего мусора, спряталась под длинным камышовым листом.
      А в это время на неё из-под зелёной плесени вылупились испуганные глаза.
      "Дуррра! Дуррра! - проквакала старая местная лягушка. - Берррегись! Берррегись!"
      - и только:
      бульк! - пропала.
      А стрекоза - вот она рядом: "Ширрр! Ширрр!" - опустится до воды, повернёт глазастую голову - рраз! - и схватит комарика. Рраз! - и схватит другого.
      "Здорррово! Здорррово!" - У молодой лягушки даже слюнки потекли. Подобрала она под себя длинные, упругие ноги с изящными, тонкими пальчиками, сжалась вся, как пружина, подкараулила самую толстую, самую жирную стрекозу - и хлоп! Привстала мгновенно, разинула рот - цап стрекозу языком. Готово - проглотила. Только крылья не уместились, торчат сбоку, мешают.
      Лягушка присела на задние лапки, а передними стала поправлять, чтобы проглотить получше. И тут глаза её встретились с двумя колючими точечками. Смотрят точечки, сверлят, мороз по коже пускают. Стало лягушке не по себе. Хотела прыгнуть, да не тут-то было. Ноги, словно чужие, не слушаются. А колючие точечки всё ближе, ближе, и иногда между ними раздвоенный язычок, мелькнёт. Страшно так...
      Задрожала молодая лягушка, закричала жалобно:
      "Брра-атцы! Бррра-атцы!.."
      Шепчут камыши, светит солнце, и от него вокруг золотые пятна. И камыш золотой, и вода изумрудная, а вверху, по голубому небу, облачка белые плывут и, расправив крылья, летит цапля. Так хорошо жить! Так не хочется умирать!..
      А две точечки ближе, ближе. И язык раздвоенный, и над водой приплюснутая голова.
      Тонкая шея чертит по воде волнистую линию, тащит за собой длинное, извивающееся тело...
      Ужас сковал лягушку, с места не может двинуться. Смотрит в страшные точечки безумными глазами:
      "Бррра-атцы! Бррра..."
      Юра сказал шёпотом:
      - Змея лягушку схватила...
      И опять всё тихо. От лодки, если чуть шевельнёшься, бегут по воде мелкие волны, морщат изумрудную гладь, колышут поплавки. Серёжа ворчит еле слышно:
      - Да ладно тебе вертеться! Крутится и крутится!..
      Петя Телегин виновато моргает. Рыбалка - это дело такое: тут нужна тишина, осторожность. Сазан - рыба хитрая: насадил червя не так - не возьмёт, чуть шумнул - уйдёт, и не жди. Хоть целый день сиди - не клюнет.
      Лодка притулилась боком к камышам. Перед ней небольшое - метров пять шириной - пространство воды. Дальше зелёные дебри. Кривые удилища замерли насторожённо. В лодке, нет-нет, забьётся, заплещет рыба. Юра косит глазом, сравнивает, чей же сазан больше. Ну конечно, Серёжкин. Он мастак. К нему рыба так и идёт. Вот и сейчас его пробочный поплавок дрогнул чуть-чуть и поплыл осторожно.
      Серёжа весь внимание. Подался вперёд, глаза горят, рука насторожённо держит удилище. А поплавок ползёт, ползёт потихонечку.
      - Голавль! - шепчет Юра. - Тяни! Серёжа дёрнул, подсек. Толстая жилка натянулась, как струна, зазвенела, побежала вправо:
      "Вжжж-жик!" Влево: "Вжжж-жик!"
      - Помори его! Помори!..
      Петя с Юрой побледнели, замерли, в глазах искорки зависти: "Везёт же этому Овсиенке! Уже четвёртого тащит, и всё большого, а у них - тарань да окуньки, только у Юры сазан крупный..."
      Серёжа откинулся, округлив глаза, держит: не тянет и не отпускает. Ореховое удилище дрожит, согнулось в дугу, вот-вот сломается. По воде волны от лодки и белые бурунчики от лески: "Вжжж-жик! Вжжж-жик!"
      ...У Кряки улов в этот день был совсем никудышный. Пяток лягушат только-то и всего. Куда они все подевались? Как в воду канули.
      Плывёт Кряка изо всех сил. Где-то, вон там, в камышах, ей почудился голос лягушки: "Крррасота! Крррасота!.."
      Плывёт Кряка, за Крякой - её свита, за свитой - остальные утки. Вытянулись белой дорожкой на целый километр. Дина хватилась, но поздно: голова стада в камышах, хвост в открытом лимане. Надо скорее ехать наперерез. Если сзади подойти, перервётся лента, и те, кто уплыл вперёд, могут потеряться.
      Кряка плывёт по узкой тропинке. Слева и справа, пронизанная солнцем, зелёная стена, и рядом, ловко прыгая с камышинки на камышинку, дроздовидная камышовка выводит скрипучим голосом: "Карась-карась! Линь-линь-линь!.."
      А впереди лягушка: "Здорррово! Здорррово!.."
      Летают мошки, шуршат стрекозы, прихотливо вьётся водяная тропинка, и где-то совсем близко:
      "Бррра-атцы! Бррра-атцы!.."
      Тропинка оборвалась, камыш раздвинулся, и Кряка выплыла на чистое, покрытое кувшинками пространство. Ага, вот где лягушки. Хлоп! Кряка ловко уцепила лягушонка, подбросила его кверху, проглотила. А вон второй. Нырнула за ним, догнала, схватила за ножку, вытащила наружу, но проглотить не успела, кто-то щёлкнул клювом возле самого уха - и нет лягушонка!
      Хотела было Кряка наказать нахала, да вдруг увидела - в воде, под обломанной камышинкой, бул-тыхается лягушка. Дрыгает задними ногами, поблёскивает животом.
      Кряка только - раз! - схватила и принялась торопливо заглатывать.
      ...Вытащил Серёжа голавля, плюхнул в лодку.
      - Ого, какой здоровый! - потрогал пальцем упругое тело, засмеялся. Пятый!
      Юра с Петей отвернулись от зависти. Хотя чего тут завидовать? Рыба-то в общий котёл пойдёт! Даже девочкам отвезут, как в тот раз. Но всё равно завидно.
      Вытащили скорее свои удочки, обновили наживку, закинули.
      Серёжа дрожащими пальцами нанизал червяка и только хотел забросить, как совсем рядом, за спиной:
      "Хлюп-хлюп-хлюп! Хлюп-хлюп-хлюп!" Утки! Откуда они взялись? Экая досада! Вслед за тем шуршание камыша и громкий окрик Дины:
      - Ли-ида! Они здесь, давай сюда-а-а! Серёжа плюнул с досады, бросил удилище в лодку:
      - Тьфу ты пропасть! Всю рыбалку испортили. Вон какой шум подняли!
      И действительно, шум поднялся большой. Сначала послышался резкий, полный тревоги крик всего стада, затем что-то забилось, захлестало по воде, испуганно вскрикнула Дина.
      Юра вскочил, схватился за шест:
      - Мотай скорее удочки, там, кажется, что-то случилось!..
      Лодка, раздвинув камыши, очутилась среди взбудораженного утиного стада. Дина, стоя в лодке, показывала куда-то пальцем и что-то кричала. Юра подтолкнулся шестом, стадо расступилось, и ребята увидели: какая-то утка, поднимая крыльями фонтаны брызг, бьётся, крутится на месте. Дина тоже подъехала ближе и в страхе попятилась: на белой утиной шее, мотая хвостом, обвивалась змея. Головы её не было видно. Длинное серое тело скручивалось спиралью, извивалось. В летящих в разные стороны брызгах невозможно было ничего разобрать: кто кого схватил - утка змею или змея утку.
      - Гадюка! - сказал Петя. - Утка подавилась гадюкой. Вот обжора!
      - Ыадо спасать, - добавил Юра и подтолкнулся к утке. - Хватай! крикнул он сидящему на носу Овсиенке.
      Серёжа отпрянул:
      - Что ты! А ну укусит!..
      Юра сердито вспенил воду шестом:
      - Хватай, говорю!
      Овсиенко попятился, заморгал глазами:
      - Боюсь!..
      Юра бросил шест, оттолкнул очумевшего от страха Серёжу, наклонился, стал ловить утку. Лодка скрепилась, черпнула бортом. Овсиенко, потеряв равновесие, замахал руками, но не удержался - бултых! - полетел в воду. Встал на дно - вода по грудь, стоит, отфыркивается, протирает глаза. И в это время голос Юры:
      - Держи!
      Серёжа, жмурясь от бежавших по ресницам струек воды, протянул руки, взял тяжёлую, вздрагивающую утку.
      - Крепче держи! - скомандовал Юра.
      Левой рукой нащупал утиный разинутый клюв, правой зажал пальцами змеиную шею, потянул. Утка трепыхнулась, захлопала крыльями, вздохнула облегчённо и крякнула.
      Серёжа, проморгавшись, пригляделся к утке, увидел хохолок, узнал своего старого врага, разинул рот от изумления:
      - Опять Кряка! Вредная утка! - бросил её в воду, проводил сердитым взглядом. - Второй раз из-за тебя окунаюсь!
      Петя покатывался в лодке от смеха.
      ЗАБЛУДИЛИСЬ
      Второму звену девочек тоже достался денёк на память. После гpoзы уток словно подменили. Носятся во все концы лимана. То туда помчатся, то сюда. Плывут быстро, будто там, возле других утиных базов, вкуснее трава и жирнее личинки. На крики не обращают внимания, от лодки удирают. Приходилось забегать вперёд, лезть в лиман.
      Вооружившись палками, девочки гонялись за утками, били по воде, кричали до хрипоты, даже плакали от злости. Кряка, словно играя, огибала бредущих по пояс в воде своих незадачливых воспитателей и, устремляясь к чужому базу, уводила стадо чуть ли не к середине лимана.
      Девочки ругали Кряку, грозили ей палками и всякими другими карами, а Вера даже пообещала сварить из неё суп.
      Елизавета Петровна смеялась.
      - Что же вы хотите? - говорила она. - Чтобы такая жирная утка, как Кряка, да сидела на месте! А ведь она оттого и жирная, что умеет места выбирать для выпаса. Вы посмотрите, какие хорошие утки у нас. И всё из-за Кряки, из-за её жадности.
      Во второй половине дня резко испортилась погода. Налетели, заморосили мелким дождём низкие облака, и вдруг, откуда ни возьмись, пал туман. Всё вокруг приняло неясные, неопределённые очертания. Глинистый обрыв стал похож на стены древнего замка, редкий прибрежный камыш - на непролазные джунгли, лиман превратился в море - безбрежное, таинственное и немного страшное.
      Елизавета Петровна распорядилась загнать уток домой. Не ровен час - и потеряются. Девочки загнали, дали им поесть и, уже закрывая вход, вдруг обнаружили, что нет Кряки и всей её шайки.
      Вера забеспокоилась, побежала к лодке, хотела было поехать искать, но Елизавета Петровна не пустила. Видимость плохая, можно заплутаться, а Кряка не пропадёт.
      И хорошо, что не пустила. Через некоторое время лиман накрыло таким густым туманом, что и в двух шагах ничего не было видно. Сделалось темно и неуютно.
      Девочки забрались в палатку. Кто взял книгу, кто рукоделие. Но ни чтение, ни вышивка на ум не шли.
      Вера, выглянув наружу, сказала:
      - А ведь с Крякой ушло, наверное, сотни три, а то и больше. Может, пойти по берегу, походить?
      - По берегу можно, - согласилась Елизавета Петровна. - Пойдёмте поищем.
      И они ушли. Три в одну сторону, две в другую.
      * * *
      У Серёжи в запасе целых два свободных дня. Вчера он приглашал Юру и Петю съездить на Кушеватый лиман за сазанами, но друзья отказались. Юра собирался с отцом в Краснодар, а, к Пете приехал брат. Одному идти было скучно, и Серёжа взял с собой для компании соседского мальчугана Саньку.
      Серёжа порядочно устал, пока, миновав Сладкий и Горький лиманы, дотолкался до Кушеватого, зато он знал наверняка - улов будет отменный. Здесь клевали сазаны и голавли.
      Воткнув шест в дно и привязав к нему лодку, ребята размотали удочки. Против ожидания, рыба не клевала, будто её здесь и не было вовсе. Поплавки лежали не шелохнувшись, и на них, сгоняя друг друга, садились отдыхать стрекозы с фиолетовыми крыльями.
      Санька заскучал, стал проситься домой. Маманя собиралась сегодня жарить пирожки с мясом, а Санька их очень любит.
      - Домо-ой хочу-у-у! - канючил он, уныло глядя на неподвижные поплавки.
      Серёжа беспокойно ёрзал на корме.
      - Замолчи! - шипел он на мальчугана. - Вот тоже - взял на свою шею! "Домой хочу"! До дома, брат, далеко теперь. Часа два толкаться надо. Сиди, и всё тут!
      Снова сидели и ждали, глядя, как над заросшим камышом Змеиным островом, расправив крылья, кружат цапли.
      Клёв начался неожиданно, в середине дня. Серёжа одного за другим вытащил двух сазанов. Санька, повизгивая от восторга, перевалил (с помощью Серёжи) через борт здоровенного голавля. Домой ему больше це хотелось.
      Увлёкшись, ребята и не заметили, как быстро испортилась погода, заморосил мелкий дождь. И, только когда опустился туман и всё вокруг стало неприглядно-унылым, Серёжа спохватился: уже поздно, надо плыть домой.
      Смотали удочки; подсчитали трофеи. У Серёжи восемнадцать сазанов и три голавля, у Саньки девять голавлей, три сазана, штук восемь краснопёрок и столько же окуней. Это была знатная рыбалка. Будет чем похвастаться в станице.
      Очень довольный собой, Серёжа выдернул шест, к которому была привязана лодка, встал на корму, поплевал на ладони.
      - Ну, Санька, теперь нам придётся попотеть. Не нам, а мне... поправился Серёжа и осекся. - В какую же сторону плыть-то? Туман кругом, ничего не видать.
      - Ну, знамо, вот в эту, - сказал Санька и махнул неопределённо рукой.
      - "В эту, в эту"! - передразнил Серёжа. - Много ты знаешь! Мы откуда приехали?
      Вон оттуда, значит, туда и ехать надо.
      Санька был на язык бойкий и в карман за словом не лазил. Шмыгнув носом, он вытер его рукавом и, ткнув пальцем совсем в противоположную сторону, сказал:
      - Приехали мы вон оттуда. Я в лимане не меньше твоего бываю. Там, куда ты показываешь, - Змеиный остров, а в той вон стороне - Кислый лиман.
      От него рукой подать до Лебяжьего, как раз к вашему базу. Вот давай толкайся туда.
      Серёже Санькин тон не понравился. Подумаешь - начальник какой нашёлся.
      Развалился в лодке, командует.
      - Ну-ка, сядь как следует! - строго прикрикнул он. - Да порядок в лодке наведи.
      Ишь бумаги набросал. Убери сейчас же!
      Санька бросился выполнять приказание. Собрал исписанные тетрадные листки, в которые был завёрнут завтрак, выкинул за борт. Листки, мелькнув, словно голуби, порхая, опустились на чёрную поверхность воды, ещё больше оттеняя и густоту тумана, и промозглый холодок. Серёжа зябко повёл плечами, упёрся шестом в дно, оттолкнулся. Листки побежали назад и пропали. Влажный ветерок, придавая ощущение скорости, заскользил по щекам, забрался под рубашку. Серёжа толкнулся ещё и ещё.
      Лодка, шлёпая днищем, понеслась в клочкастую мглу, в ушах засвистел весёлый ветерок.
      "Всё будет хорошо, - работая шестом, думал Серёжа. - Уж куда-нибудь да приплывём. Или в станицу, или на баз. Важно найти протоку".
      Санька, ёжась от холода, уныло смотрел себе под ноги. Хотелось домой. Маманя, наверное, пожарила пирожки, сложила их розовой горкой в широкое блюдо, ждёт сына. Вот бы сейчас несколько штучек, горяченьких!..
      Санька глотнул слюну и как-то сразу почувствовал, что очень хочется есть.
      "Дурья голова! - ругал он себя. - Умял сразу ни за что ни про что весь хлеб и сало. И ведь не хотелось есть, а съел! Так просто, от нечего делать, да ещё в воду бросал, мелких рыбёшек кормил. А сейчас вот хочется, да нечего".
      И оттого, что нечего, у него так засосало под ложечкой, что он не вытерпел и спросил:
      - Серёжк, а Серёжк! У тебя там хлебушка не осталось? Что-то есть хочется.
      - Осталось, - налегая на шест, сказал Серёжа. - Вон возьми в мешочке.
      Санька достал кусок, отломил половину, принялся жевать. От холода сводило челюсти, по спине и босым ногам бегали мурашки.
      - Чайку бы сейчас горячего, - дрожа посиневшими губами, сказал Санька.
      - Вон чего захотел! - вытирая рукой пот со лба, сказал Серёжа. - Может, кофию тебе подать на тарелочке?
      - Ик!.. - сказал Санька. - Не надо кофию - чаю бы. Ик!..
      На бедного Саньку напала икота.
      Серёжа толкался долго. И то, что до сих пор лодка не ткнулась в камыши, вселяло в него уверенность, что направление он всё-таки выбрал правильно прямо в Горький лиман. Протока там широкая, в таком тумане можно и не заметить камышовых зарослей. Сейчас они, наверное, уже проходят Горький лиман. Хорошо бы сразу найти протоку в Сладкий.
      Санька совсем замёрз. Сидит дрожит, клацает зубами.
      - Ик!.. Ик!.. Что-то долго камышей не видать. Едем, едем. Ик!..
      Серёжа положил шест в лодку, снял с себя рубашку, бросил товарищу:
      - На-ка вот, прикрой себе спину.
      Санька взял рубашку, расправил, хотел накинуть на плечи, да так и замер, уставившись в воду голубыми, как лепестки незабудки, глазами.
      - Ты чего? - удивлённо спросил Серёжа. Наклонился, глянул за борт туда, куда смотрел Санька, и тоже замер. Мимо, цепляясь за лодку, медленно проплывал размокший листик из ученической тетрадки.
      - Мой, - тихо сказал Санька. - По арифметике. А вон ещё плывёт...
      Серёжа поник головой. Вот тебе и Горький лиман, вот тебе и протока! Сразу почувствовалась усталость во всём теле, в руках и особенно в пальцах.